Глава 14. Голландский сыр

     Он считал, что голландские женщины  похожи на ветряные мельницы, такие же крепкие и основательные, но без этого пропеллера, который, собственно, и придает обыкновенным будкам некую воздушность, некое стремление оторваться от обыденности. Его соотечественницы ему не нравились, он любил женщин стройных, с тонкой талией и изящными щиколотками.
 
     Сам он тоже мало  походил на типичного голландского мужчину с вьющимися темными волосами и профилем испанского пирата. Он был светловолосым и в его лице не было ничего демонического, видимо большинство его предков не бесчинствовали в морях, а сидели дома и торговали тем, что удавалось добыть флибустьерам. Их старинный купеческий род был богат, он получил прекрасное образование и должен был продолжить семейное дело.
 
       Эта предопределенность его будущего ничуть не тяготила его, он очень любил своих родителей, гордился своей фамилией и тем, что много поколений его предков способствовали процветанию его страны. Теперь была его очередь внести свой вклад в развитие их бизнеса и способствовать тем самым благополучию его страны.

       Если бы кто-то назвал его патриотом, он бы очень удивился, потому что относился к жизни без излишнего пафоса. Каждый  делает свое дело и всем от этого хорошо. Он платит налоги, его страна богатеет.  Он никогда особенно не интересовался политикой, что было вполне естественно для гражданина исторически свободной страны, лишенного всяких комплексов национальной вины, к тому же, как деловой человек, он понимал, что всем управляют деньги, в том числе и политикой.

       В мире бушевала сексуальная революция, толпы хиппи заполонили Амстердам, и он радовался, что живет в Гааге. Ден Хааг слишком дорогой город  для немытых сексуально-озабоченных революционеров, курение марихуаны и свободный секс не могли в его представлении стать смыслом жизни, но если им это нужно, они имеют право, каждый выбирает по себе. Он же хотел жениться, обязательно по любви, и жить долго и счастливо.

       Он встретил ее в доме друзей, такую юную и до такой степени похожую на девушку его мечты, что за весь вечер не смог сказать ей ни слова, только смотрел на нее, на то, как она двигалась, как улыбалась, как держала сигарету. Опомнился он только тогда, когда все стали расходиться и прощаться с хозяевами. Когда она двинулась к выходу, удаляясь от него, он почувствовал, как между ними натягивается какая-то струна и тянет за собой его сердце, было больно и сладко.

       Он пошел за ней, как привязанный, как заблудившийся в лесу идет на огонь костра, не думая о том, что там его могут ждать разбойники. Он даже не очень понимал, красива ли она, он просто знал, что жить долго, а если повезет, то и счастливо, он сможет только с ней.

       Он ухаживал за ней красиво, но нерасчетливо, на втором свидании сделал ей предложение, не зная, как переживет отказ, он любил в ней все, ее светлые волосы, улыбку, походку, ее запах. Но она согласилась и его судьба была решена. Его семья не была в восторге, он мог составить себе партию получше, по их мнению, “эта немка” не сделает его счастливым.

       Голландская все-терпимость совершала некий вираж, исключая Германию из сферы допустимости всего и для всех, немцам не прощали Второй мировой войны, даже разговоры о схожести немецкого и голландского языков не одобряли, а она была голландкой лишь наполовину. Но препятствий не чинили, он имел полное право сам решать, и ее встретили вполне вежливо. Она была хорошо воспитана, умела одеваться, у нее был стиль, она свободно говорила на трех языках.

       Они были красивой парой, она оказалась прекрасной хозяйкой его большого дома, у нее было прекрасное чувство юмора, им было весело вместе, он был счастлив. Он обожал свою жену, он радовался каждому дню их совместной жизни, в делах ему сопутствовал неизменный успех, он становился одним из самых богатых людей в стране. Все было очень хорошо, кроме одного – она не беременела.

       Через несколько лет этот факт уже был предметом обсуждения в их кругу, родственники смотрели на ее тонкую фигуру с едва прикрытым осуждением, в отсутствии наследников всегда обвиняют женщину. И только для него их счастье было ничем не омрачено, в глубине души он знал, что ревновал бы ее даже к их детям, так он ее любил. Ей не было еще и сорока, выглядела она той же девочкой, в которую он когда-то влюбился, им было так хорошо вдвоем, они жили так счастливо! Но не очень долго.

        Она влюбилась и он был первым, кому она рассказала об этом. Именно так, не о том, что у нее есть другой, никакого другого еще не было, а о том, что она чувствует к другому мужчине. Он никогда не сомневался в том, что она способна на большие чувства, что она умеет любить, теперь он знал, что это так, но увы, объектом чувств был не он. Он думал, что не сможет жить, что его сердце остановится от боли, но оказалось, что никогда в жизни он не чувствовал себя таким живым, таким восприимчивым, таким полным эмоций.

       Боль оказалась таким же адреналином, как и радость, он мог не спать и не есть, сохраняя ясность ума, трезвость оценки и полноту восприятия. Ее поведение, ее доверие и искренность помогли ему не разочароваться в ней, она не разрушила тот образ, который он любил, напротив, он убедился в ее исключительности, в том, что она не похожа на других. Он стал ее конфидентом, он принимал самое деятельное участие в ее судьбе, она рассказывала ему все.

       Они разъехались задолго до того, как она стала любовницей своего избранника, и развелись задолго до того, как тот решил на ней жениться. Ее возлюбленный был настоящим пиратом с огненным взором, авантюрно, но при этом вполне успешно, вел свой бизнес, был вполне состоятелен, но не более того. Это обстоятельство не позволило его родне обвинить ее в корысти, им пришлось признать, что это чувства, а с ними кто же поспорит.

        Ее второй брак не был легким и безоблачным, но он всегда был с ней рядом и очень помогал ей не только советом или сочувствием, часто ей нужна была практическая помощь, несколько раз он страховал рискованные сделки ее мужа. Он стал почти другом семьи, их отношения не прерывались ни на день, его любовь, а иногда он верил, что и ее любовь, приняла какие-то иные формы, но это по-прежнему была любовь.

        Через год она была беременна, он так за нее радовался и так волновался, как если бы она носила его ребенка. Она благополучно родила здорового мальчика, очень похожего на своего отца. С появлением этого ребенка круг замкнулся, его жизнь достигла полного равновесия, в его мире существовало два человека, которых он любил, которые придавали его жизни полноту и гармонию. Он жил один, у него было несколько увлечений, но он больше не женился. Если бы его спросили, счастлив ли он, он бы с удивлением осознал, что да, он счастлив, что у него было все, что ему нужно, интересное дело, женщина его жизни и даже ребенок.

       Мальчик рос красивым, в отца, но его сдержанный и спокойный характер напоминал ему его самого в детстве. В мальчике было слишком мало от пирата, чтобы он сблизился с отцом, тому постоянно чего-то недоставало в этом ребенке, они определенно отдалялись друг от друга. С годами отец и дома проводил все меньше времени, он занимался недвижимостью и дела требовали его присутствия в Испании.

       Она рассказала ему, что он там живет со своей секретаршей семейным домом, но говорила об этом не спокойно, нет, и даже не обреченно, а как-то отстраненно, без обиды, скорее с недоумением. Как ее большая любовь превратилась в банальный сюжет с секретаршей? Как она вообще могла полюбить этого совершенно чужого ей человека?

       Они оба нуждались друг в друге, они были очень близкими и родными друг другу людьми, он даже купил дом в ее районе, чтобы проводить рядом с ней больше времени, но они не стали любовниками, они просто должны были быть рядом. Он занимался своим делом, она жила спокойно, занималась благотворительностью, устраивала выставки молодых художников и концерты талантливых исполнителей, принимала у себя музыкантов из России и устроила голландским музыкантам концерты в Москве.

       Ее мальчик вырос, поступил в университет в Амстердаме, снимал там квартиру и приезжал домой на выходные, жизнь казалась устоявшейся, и тут грянул гром. Поздно вечером из Испании позвонил ее муж и сказал, что  у него сильные боли, она была на телефоне, когда приехала скорая, его увезли в больницу. Больше она с ним никогда не разговаривала, утром позвонила его секретарша и сообщила, что он умер ночью в больнице от печеночной колики.

       Разговаривая с этой женщиной, она почувствовала себя героиней мелодрамы, какой-то мыльной оперы, сто сорок четвертая серия, любовница сообщает жене, что их общий дон Педро скоропостижно скончался, рыдают обе. Они действительно обе плакали, но ее слезы высохли, когда ей сообщили о том, что с ней вскоре свяжется адвокат компании, чтобы разобраться в финансовых делах, потому что завещания нет, есть только генеральная доверенность на ведение дел у самой секретарши. Так ее жизнь сменили жанр второй раз за пятнадцать минут и превратилась в трагедию с элементами фарса.

       Оказалось, что она не просто бедна, она нищая. Все движимое и недвижимое имущество было записано на компанию, даже дом, в котором она жила, и машина, на которой она ездила. Ее муж успешно уходил от налогов, настолько успешно, что до выяснения всех деталей финансового положения его компании все счета  арестованы, все карточки заблокированы и у нее нет ни гроша, ни евро-цента. Как бы она пережила все это, одному богу известно, но у нее был он.

       Через пару дней у нее было два  адвоката, один официальный и бесплатный, чтобы подписывать бумаги, а второй неофициальный, которого оплачивал он, для реального руководства всеми делами. Так максимально быстро ей оформили социальную помощь и у нее появилась действующая банковская карта с ограниченным лимитом для оплаты проживания в ее собственном доме,  она могла оплачивать с этой карты предметы и продукты первой необходимости, список прилагался, и даже снимать до двухсот евро в месяц на оплату помощницы по дому, а также специальный документ на право вождения ее маленькой красной “Тойоты”. 

       Путешествия, театры, чашка кофе в кафе, а тем более оплата обучения ее сына, в список первичных необходимостей не попадали. Финансовые разбирательства могли длиться годами, права на управление компанией принадлежали бывшей секретарше, она отстаивала интересы компании как свои, что собственно и соответствовало действительности.

       Он занимался всеми ее делами последовательно, методично, изыскивая каждую приоткрывавшуюся возможность восстановить ее в правах. В этом не было никакого мазохизма, он всю жизнь был готов помогать ей, вот и пришло такое время, он был ей нужен. Теперь они втроем, вместе с сыном, обсуждали, что еще можно сделать, что стоит на повестке дня на первом месте. Со стороны они все трое больше были похожи на семью, чем когда-либо.

        Прежде всего он оплатил обучение ее сына, у него не было на свете другого ребенка, он этого считал и своим тоже. На это она пошла, другого выхода не было, но просто дать ей денег он не мог, он пробовал, она отказалась, он не обиделся, даже и не удивился. Но зато через полгода выбил разрешение на право продажи ее дома и купил его, оформив право собственности на ее мать, теперь у нее была крыша над головой.

       За несколько лет ей удалось унаследовать пару небольших обломков некогда крепкой компании, сын закончил учебу и открыл свой интернет-бизнес недвижимости в Испании, жил в Амстердаме, по-прежнему приезжал на выходные домой и обязательно навещал его тоже. Они жили рядом, часто виделись, ежедневно разговаривали по телефону, обсуждали новых подружек их ребенка, могли поговорить о том, что уже пора бы и внуков иметь, они же не молодеют.

        Их жизнь приобретала некую завершенность формы, в ней было все, что необходимо людям, то тепло, которое нужнее солнечного света. Но однажды выяснилось, что не во всех жанрах они исполнили главные роли, жизнь припасла им еще один, неосвоенный, они стали героями комедии,  только не сразу это поняли.

       Звонок раздался под утро, она не смогла разобрать слов, но узнала его голос, он повторял ее имя. Она набросила плащ прямо на пижаму, вскочила в машину и через пять минут была у него дома. Он лежал на полу, трубка валялась рядом, он был в сознании, но говорить уже не мог совсем, отнялась правая половина тела.

        Она вызвала врачей, поехала с ним в клинику, держала его за руку, он не спускал с нее глаз, смешно им не было, совсем. Его забрали в реанимацию, велев ей не путаться под ногами и ехать домой, но отметили, что она очень вовремя вызвала врачей, еще можно попытаться минимизировать ущерб мозгу. На следующий день его перевели из реанимации и она поехала навестить его.

       Он лежал в общей палате, был очень рад ее видеть, и уже не походил на труп, хотя и был весь обклеен датчиками и обвешан трубками. В палате было четыре человека, все разноцветные, кроме него, ширмы были сдвинуты, чтобы персоналу было удобнее, воняло ужасно. Позже он скажет, что никогда не думал, что в человеке столько дерьма. Памперсы им меняли регулярно, но не каждую же минуту, а кишечник срабатывал то у одного, то у другого.

       Увидев его умоляющий взгляд, она помчалась к врачу, нужно же срочно перевести его в отдельную палату, он же не первый встречный, он же уважаемый человек в этом городе. Ушат холодной воды врач выплеснул ей прямо в лицо,  заявив, что это муниципальная районная клиника и отдельные палаты не предусмотрены ни для кого, здесь все равны.

        Из чистого любопытства она уточнила, что даже тот факт, что он входит в состав попечительского совета этой клиники и недавно купил им новый томограф, не дает ему преимуществ? Ей ответили, что если ему не нравится, пусть переводится в частную клинику, а здесь все равны, и бомжи, и миллионеры, и белые, и черные.

       Когда она рассказала ему о своей неудаче, его лицо окончательно перекосилось, в горле что-то забулькало, грудь заходила ходуном, и она страшно перепугалась, хотела бежать за помощью. Но он схватил ее здоровой рукой за халат, она наклонилась над ним, всматриваясь в его глаза, и поняла, что он так смеялся! Смех плескался в его глазах и выливался их них слезинками, и она тоже рассмеялась.

       Когда в палату вошел врач, они еще не успокоились, она вытирала ему слезы. Доктор что-то не так понял, начал говорить о недопустимости любых проявлений расизма. На ее недоумевающий взгляд, он на полном серьезе сказал, что плакать от обиды, что его положили с цветными, это расизм, это неприемлемо, клиника может в любую минуту предоставить ему реанимобиль для транспортировки  в любую другую больницу.

       Тут наш больной довольно внятно произнес “Ну уж нет!”  и с этой минуты точно пошел на поправку. Когда отступил страх за его жизнь, она тоже поняла насколько это все смешно. За что боролись, называется. Доктор не боялся жалоб богатого пациента, на чьи налоги и существует эта клиника, он боялся жалоб какого-нибудь беженца из зоны конфликта, у которого за душой только пособие по безработице.

        Алогичность происходящего доводила ситуацию до абсурда. Относиться ко всему с юмором было единственным способом сохранить собственный здравый смысл и вернуть здоровье. Он твердо решил остаться здесь, он был уверен, что с ним все будет хорошо, у них прекрасная медицина, но ему нужно было понять, в какой стране он живет, что и кого он содержит на свою немалые налоги, он отдает половину того, что зарабатывает. За полвека в бизнесе он выплатил государству сумму, сопоставимую с бюджетами некоторых государств. Времени подумать у него достаточно. Он старался вспомнить, когда все успело так измениться.

       Его отец лет пятнадцать назад лежал в такой же клинике в отдельной палате, его матери было позволено находиться рядом с ним, ей даже приносили еду. Обслуживающий персонал состоял в основном из иммигрантов, но толпа на любой улице еще имела вполне европейское лицо.  Лет  десять лет назад он еще не отошел от дел и ездил в свой офис на трамвае, Гаага небольшой город, все близко, удобно, зачем же создавать пробки. Многие его коллеги пользовались велосипедами.

       И тут ему вспомнилась сценка в трамвае, он ясно, как на четкой фотографии, увидел трамвай, стоящий на светофоре, в трамвае работает телевизор, шумная восточная семья, оккупировавшая весь десяток одиночных сидений по левой стороне, громко переговаривается между собой, комментируя происходящее на экране. А может, он хотел так думать, может на самом деле они сидели и говорили о них, местных, стоявших в своих деловых костюмах рядом? Он помнил чувство неловкости, которое испытал, когда одна из женщин подняла свою длинную юбку, положила босую ногу на сидение и стала чистить пальцами ногти на ноге.

       Что он сделал? Ничего, он отвел взгляд и стал смотреть на канал и на велосипедистов, непроизвольно отмечая, что подавляющее большинство из них это европейцы, скорее всего, его соотечественники. Вот и его соседи по трамваю, оформят пособие на себя и своих многочисленных детей, купят машину, а их место в трамвае займут очередные гости. Он и тогда понимал, что этот путь ведет в тупик, пробок станет только больше, даже если все голландцы будут ездить на городском транспорте, но тогда предпочел не углубляться в эти размышления.

       Она приходила к нему каждый день, радовалась тому, что он быстро восстанавливался. Он уже мог сидеть, чуть-чуть приловчился писать левой рукой, лечили его как всех, но их всех лечили правильно, даже слишком правильно. Однажды у него была бессонница, под утро ему дали снотворное, но в девять пришла нянечка мыть его, потом медсестра делать массаж, так они и теребили его и ворочали сонного, сказать он ничего не мог, да и если бы смог, кто бы его слушал, ему назначено, значит нужно делать.

       Его, как и всех, часто переводили из палаты в палату, строго в соответствии с подвижками  в самочувствии, то, что частая смена соседей была тоже стрессом, никого не волновало, в новой палате его встречал новый врач. Его врачами и соседями побывали люди самых экзотических национальностей, именно в больнице он увидел реальное положение дел в его стране. Кто у кого в гостях уже так сразу и не поймешь.

       Среди его соседей уже встречались ходячие,  он уже знал, куда здесь бегали курить, и не только табак, узнал, что надо делать, чтобы годами жить без нормальных документов и получать пособие, увидел, что многих навещают голландские девушки. Он думал, что их народ слишком малочисленный, чтобы ассимилировать такое количество пришлых людей, гадал, кем будут считать себя дети в этих смешанных браках.

       Ему вспомнилось, как он удивился, впервые услышав на променаде у моря, как двое маленьких деток, совершенно азиатской внешности, лопотали по-голландски. Они будут считать себя голландцами? Весь мир превратится в одну нацию? Тогда и бог будет один, и вряд ли он будет Иисусом.

       По субботам приходил его сын, он уже не скрывал от себя, что считает его своим сыном, и рассказывал ему о том, что происходит за окнами его палаты. Теперь ему стало интересно, чувствует ли этот молодой человек, что он родился в одной стране, а живет в другой. Ему все стало интересно, он заново учился жить, он и на жизнь учился смотреть новыми глазами.

       Он искренне обрадовался, узнав что у молодого человека есть постоянная девушка, что они собираются пожениться, что хотят иметь детей. Он говорил еще очень плохо, но разобрать было можно, и он, не стесняясь, спросил, голландка ли она, и не скрывал того, что доволен ответом, ведь их мальчик собирается заводить детей с испано-голландской девушкой.

      Свадьба через полгода, у него еще есть время встать на ноги, он должен успеть. То, что он не просто решил вернуть себе здоровье, но и сам себе срок назначил, было очень правильно. Он отмечал каждое мельчайшее улучшение состояния, не зацикливаясь на том, что пока не получалось. Превозмогая себя, он упорно разрабатывал руку и ногу.

        Результаты томографического исследования были прекрасными, кровоизлияние рассасывалось, и его перевели в реабилитационную палату. На этот раз он оказался в одной комнате с женщиной! Голландцы живут без занавесок на окнах, они живут просто и чисто, им скрывать нечего. Заглянуть в окно соседа, поинтересоваться, что у него на ужин и пожелать приятного аппетита было в порядке вещей. Но это никогда не распространялось на спальни. Даже в кварталах красных фонарей проститутки демонстрировали все детали своей жизни, то как они читают, едят, смотрят телевизор и красят ногти, но когда приходил клиент, шторы плотно задергивались.

       А он будет спать, передвигаться по палате в одном халате, не доходящем до колен, он будет справлять нужду, сидя на унитазе за перегородкой, едва доходящей сидящему до плеча, в одной комнате с женщиной! Общая палата сама по себе ущемляла его свободу и лишала его права на личное пространство, но смириться с этим как-то можно было, люди действительно попадают в больницу не в поисках комфорта, но находиться рядом с женщиной в такой непосредственной близости при таких обстоятельствах он не мог, не мог физически, физиологически, нравственно. Его чувство самоуважения, его стыдливость, его воспитание, его религиозность в конце концов, попирались и подвергались насилию.

       Комментарии лечащего врача вернули его с небес на землю, а то его что-то опять занесло. Какая там стыдливость, он просто оторван от жизни. В больнице, оказывается, нет мужчин и женщин, здесь только пациенты, здесь все равны, требовать к себе особого отношения, потому что он мужчина, это сексизм, женщины имеют равные с мужчинами права на лечение. Они как будто разговаривали на разных языках, врач его просто не слышал, или не хотел услышать. Он не удержался и напомнил доктору, что даже в немецких концентрационных лагерях бараки делились на мужские и женские.  Юмор, конечно, черный, но для него это было спасением, способность пошутить помогла ему встать над ситуацией.

      Со своей соседкой, пожилой индианкой, они договорились, как доставлять друг другу минимальное количество неудобств. Ей, женщине, было еще более неловко в его присутствии, они условились, что утром она выходит погулять, пока он занимается гигиеной, затем он отправляется завтракать, пока она приводит себя в порядок, потому что она все равно не ест больничную еду. Вегетарианское меню там конечно было, но ей все казалось пресным и невкусным.

       Он уже ходил, медленно, но без палки, его лицо было почти симметричным, к нему приходила молодая китаянка играть в мячик, так стимулировали восстановление речи. Этот мячик он не выпускал из рук весь день, даже за едой он сжимал и разжимал кисть. Возвращаясь после завтрака в палату, он заставал кого-нибудь из большой дружной семьи индусов, они каждый день приносили своей маме, бабушке, тете, сестре домашнюю еду, делали ей массаж, складывали ее тело в йоговские асаны, сама она не могла, причесывали и рисовали ей брови, глаза и кружочек на лбу. Он подружился с ними, запомнил их имена и даже согласился на предложение заниматься с ними йогой.

       Чем лучше он себя чувствовал, тем спокойнее и радостнее он думал о будущем, о свадьбе сына, о будущих внуках и внучках, о том, что еще лет десять-пятнадцать он сможет строить и пестовать большую новую семью. Они начнут все сначала, его внуки будут частью большой дружной семьи, в его стране есть еще такие же семьи.

     Он думал о том, как им повезло, что их мальчик полюбил именно эту девушку, что его родина сохранит свою идентичность, потому что любовь между богатыми и бедными, черными и белыми, однополыми и бесполыми случалась всегда и будет случаться, но его страна жива тем, что из поколения в поколение голландские жены рождали своим мужьям дочерей, похожих на ветряные мельницы, и сыновей, похожих на испанских пиратов.

       На свадьбе сына он даже танцевал, а его первая внучка родилась через десять месяцев.

(рецензий 3 в ленте + те, что ниже)