Trap

Своим единственным и неоспоримым диагнозом я мог бы назвать море внутри. Оно иногда просыпалось ночью и душило меня, выходило из берегов, затапливало холодными и мутными водами глаза, уши, рот… Мертвые медузы застревали в волосах, а между пальцев замирали в немом ожидании моллюски. И только рыбы, большие блестящие рыбы с пустыми глазами, безмолвно жалели меня. Нам не нужны были слова – мы довольствовались скупыми мыслеобразами и смятыми чувствами.

Я жил на дне, среди утопленников и затонувших кораблей, которые совсем недавно бороздили моря, поблескивая под разжаренным солнцем белоснежными парусами. Я, словно Кай, из обломков пытался сложить человека, но получалась только бледная ненужная копия. Все вокруг было пустынным и мертвым, но страшнее всего было то, что эта пустота заползала вовнутрь, мешала двигаться и дышать. Она показывала соблазнительные картины далекого звездного неба – темно-синего полотна, усыпанного белыми ягодами снежноягодника.

И тогда я понимал сказочных альвов, которые уходили в звездный и лунный свет…

Каждым пальцем на ногах я ощущал скользкий ил, словно прикосновения десятков тысяч беззубых ртов старых и дряхлых любовниц. Каждой клеточкой кожи я чувствовал поцелуи нечистот и человеческих останков – будущей трапезы жителей водного мира. Я знал, что сейчас топчусь по кладбищу неприкаянных душ, по костям утонувших и брошенных, по лоскуткам девичьего платья или запонкам мужской рубашки.

Я знал, что, рано или поздно, мои кости лягут на алтарь беспощадного моря.


Легкие заполнялись грязной вонючей водой, водорослями, медузами, мелкими осьминогами и ракушками с жемчужинами. Разве может в море быть такая грязная вода, или это только мне досталось дефектное убежище? Пальцы, грудь и спина медленно покрываются блестящей перламутровой чешуей. Мне не страшно и не больно, но так я до ужаса похож на вечно сочувствующую рыбу с печальными глазами. Ее мягкие толстые губы смыкаются вокруг моих пальцев, и я ощущаю это острее, чем ласки немых искусных любовников. Эта рыба разделяет мою участь, впитывает в себя мое отчаянье и безграничную тоску.

На дне слишком одиноко и беспощадно тихо, чтобы можно было крикнуть – выплеснуть боль. Да здесь и нет такого понятия. Когда рыбы запутываются в затонувшие рыбацкие сети и гниют долгие недели, или их (в лучшем случае) съедают другие – это неизбежность, грустная картина быстротечности жизни.

Каждый здесь знает свой удел, умеет предвидеть будущее и подготовиться, смирится со своей участью. Они здесь, на дне, не знают ничего о борьбе. И меня они учат своему ледяному бесконечному спокойствию.

Я знаю лишь одно – море во мне. Внутривенно, с каждым мгновением во все большей дозе. Во мне это тихое, словно заводь, безразличие.


Иногда во мне что-то обрывается, я силюсь поднять голову вверх, но налипшие на веки медузы не дают этого сделать. И тогда во мне разгорается беспричинное пламя тихой всепоглощающей злости. Я безрезультатно пытаюсь оторвать от илистого дна ноги, прогибаюсь в позвоночнике – длинном костяном плавнике, вздымаю вверх покрытые чешуей рыки… Вода окутывает тело подобно крыльям светлого ангела утренней зари, на мгновение позволяя забыть о его дальнейшей печальной участи, и я отступаю. Глубоко внутри тлеет сумасшедшая мысль, что если поднять голову вверх, то можно встретить солнце. Солнце, которое способно разогнать мрак и смрад холодного дна.

Но с годами, столетиями, эпохами я с глухой неизбежностью понимаю, что подняться вверх, пусть даже взглядом, не в моих силах.

Сколько здесь, на дне, блестящих печальных рыб? Скольких людей погубило мутное море, а скольких еще ждет подобная участь? И что все же случится, если кому-то удастся преодолеть это бешеное давление сотен полупрозрачных пальцев, скользких щупалец, острых плавников?
Во что превратится поверженное море?


      Но иногда море отступает. Всего на миг, но этого достаточно, чтобы услышать голоса – нелепый нескладный хор птичьего крика. Крика тех, кто так стремился сюда, но их не приняли грязные зловонные воды, оставив блуждать возле каменистого заброшенного берега и собирать останки мертвых рыб и медуз, выброшенных на воздух.

      Голоса птиц громкие, а песни бессмысленные. В них слышны только горькое отчаяние и затаенная злоба. Но вся моя сущность стремится вверх, к ним, в эту обитель одиночества и свободы, где можно вдохнуть чистый соленый воздух и выдохнуть вместе с ним весь мусор и сокровища этой водной Преисподней. И тогда буду смотреть с высоты на жалких брошенных рыб, на безликих медуз и на жемчуг на дне…

      Но надо мной все так же проплывают бледные тени, а в ноги впиваются осколки и обломки когда-то величественных кораблей. И вода, словно спрут, просыпается и душит, просто выдавливает из сознания мысли о побеге. Я снова превращаюсь в безвольную куклу, вверх по коже расползается перламутровая твердая чешуя.

И я шепчу, едва разлепляя тонкие, изъеденные мелкими рыбешками губы:

- Я в ловушке! Помоги мне!

Содрогаются мутные горькие воды, вихрем вокруг закручиваются длинные щупальца, со дна поднимаются острые гнилые шипы. Море скалит зеленоватые зубы, царапает когтями покрытую чешуей кожу; море хрипло смеется и грубыми толчками погружается в меня. Я впервые чувствую боль, а вместе с ней приходит слепая всепоглощающая ярость, но у меня слишком мало сил для сопротивления.

Я цепляюсь за мыслеобразы, пытаюсь ухватиться за придуманное солнце, звездное небо, кричащих птиц над головой. Мимо меня постепенно пролетают столетия, людей сменяют рыбы с потухшими глазами и блестящей чешуей. И я – последний человек, единственный выживший…

Море не сдается. Оно вгоняет в меня килотонны мутной вонючей воды, вгрызается клешнями, щупальцами, плавниками. Я ощущаю, что еще капля – и я исчезну, превращусь в новое грязное море – производство пустоглазых рыб. Я в ловушке без входа и выхода, в темном вакууме, заполненном морской водой. Здесь нет ни тепла, ни света, ни…

Солнце, придуманное мной разжаренное солнце стремительно опускается вниз, рассекая лучами время и пространство. Я поднимаю голову вверх и вижу слабый свет – грязно-белое пятно, которое дрожит и меняется, словно медуза; и все же это не холодная тварь илистого дна – это что-то теплое и живое, знакомое. Оно тянет меня вверх, вырывает из цепких лап моря, легкими ударами выбивает из легких воду, рыб, моллюсков и осьминогов. И тьма вокруг рушится, словно старые декорации. В глаза бьет ослепительный белый свет.

- Очнись! Ты слышишь меня? Вернись к жизни, вернись к свету. Я не дам тебе снова упасть! Слушай меня, слушай мой голос. Анри, милый и глупый Анри…


Чьи-то теплые сильные руки крепко прижимают меня к себе. Я вдыхаю знакомый аромат горького пота, мужества и спокойствия. Я знаю, что сейчас он уберет с моего лба мокрые темные пряди и поцелует в висок, а уже через несколько часов мы будем сидеть на нашей маленькой кухне и говорить о старых немых фильмах и новых обоях в спальню.

Где-то там, глубоко внутри, плещется усмиренное море. Оно иногда просыпается и душит, но всегда меня успевают спасти. И я снова ощущаю, что жив.


19.07.2014