Затмение

Ты Петра Степаныча не знал? В сто семидесятом цехе работал термистом. Хороший был мужик. Ему бы жить да жить. Да вот, оно, как вышло. Что вышло? Трагическая история вышла, драма, можно сказать.

В тот день еще затмение обещали по телевизору. Степаныч после работы в гараж завернул. Нет, ехать никуда не собирался. Наоборот: пива взял литр. Интеллигент, не говори, культура, твою мать… Литр пива – лучше б вообще не брал. Лучше б просто деньги выкинул. В Красный Крест перечислил бы, в общество защиты памятников или там редких животных. Не могу, говорит, без пива. Я, говорит, в Прибалтике срочную служил, а там все пиво пьют. Европа.

Он там три года отбабахал в береговой охране и сильно вырос над собой: пиво пить начал. В деревне-то какое пиво было? Никакого, то-то и оно. Да и вообще цивилизовался, европеец, куда там... Раньше, если вопрос какой, хватал, что под рукой – палка, камень, арматурина. Как говорится, обходился имеющимся. Как демобилизовался, все: то есть, как отрезало. Только в морду и все. Сначала-то. Бокс, - говорит, европейский способ решения проблем. Прям, так и чешет, как на партсобрании. Потом-то, конечно, разгорячится, забудется, хватает, что под рукой – палка, камень, арматурина. Но попервоначалу – минуты полторы - только бокс.

Но воспитания из нас не вытравишь, верно? Все эти европы, вся эта культура с боксом: воспитание завсегда главней. Потому Степаныч из соображений культуры литр пива взял, а в силу воспитания – две «На березовых бруньках», беленькой, то есть. Потому, что холодно, это – раз. Погоды у нас холодные, климат такой нечеловеческий. Плюс затмение это. Тоже – не фунт изюму, тоже пережить надо. Это – два. Тем более заглянуть может кто-нибудь знакомый в гараж. Это – три. А Степаныч завсегда гостям рад, хлебосольный он и компанейский.

И пришел он к себе в гараж, столик у него там самопальный. И накрыл он его, на всякий случай, и сел, как старик в детской сказке. Тут оно все и случилось.

У Степаныча первый бокс. Мимо не проскочишь. А в тот вечер приехал Петрович из девятого, уважаемый человек, рубщик мяса в отставке. Поставил Петрович машину свою, геленваген называется, внешне – примерно, как уазик, только – автомобиль. Зашел к Степанычу поздороваться, поговорить. Налили они по первой.

Ту-ти-ту на улице: Лукьян Григорьич из шестого бокса пожаловал. Тот самый, на кого мешок с дерьмом упал однажды. Помнишь? Лукьян-то помнит, такое не забудешь. Он типа местного сумасшедшего, идейный.

Налили они себе по второй, ему первую. Пустую тару убрали, Степаныч вторую «На бруньках» вытащил, а Петрович – что значит человек! – постой, говорит. И достает бутылку «Тайного советника». Коньяк такой, да ты не знаешь.

Сидят, собеседуют о жизни. Лукьян женатый незнамо, сколько лет. И вечно в контрах идеологических со всеми. И жена у него – оппортунистка, и дети, и все знакомые вокруг – контра на контре. У Петровича с этим делом все в порядке. Он шесть раз был женат и все по любви. Сердце большое и все прочие органы тоже. И живут с шестой женой душа в душу. Она тоже из мясного ряда, он рубил, она обвешивала, отвешивала, то есть. Взаимопонимание полное. Степаныч холостой. Даром, что за сорок, а с личной жизнью не сложилось.

Распечатали они «Тайного советника», и тут Петрович говорит: «Жениться тебе, Степа, надо. Вкусить плодов. Вот у меня, - говорит, - дама есть на примете. Пять пудов живого веса, голубые глаза, двухкомнатная квартира и ни одного ребенка. Сто лет искать будешь, второй такой не найдешь».

- А какого она мировоззрения? – это Лукьян вступает, - На какой платформе стоит?

- На демократической, - отвечает Петрович, - она на Развилке живет. Вторая станция от города по железной дороге. Самое демократическое место, и кругом одни демократы. Ни одного олигарха в радиусе пяти километров.

Пиво раскупорили, полирнули после коньяка. Задумался Степаныч. С одной стороны, платформа уж сильно демократическая. Как он на родной завод успевать будет: вторая станция от города, да потом еще по городу куролесить от вокзала? С другой стороны: пять пудов живого веса, голубые глаза, двухкомнатная квартира и ни одного ребенка. Есть, как говорится, над чем подумать.

Разлили они остатний коньяк, «Бруньки» распечатали. А с работы же все, уставшие и голодные. Надо, думают, чем-то и закусить, в конце концов.

И вот от этой самой усталости, надо полагать, нашло на Степаныча затмение. Помрачилось небо над ним, и рассудок помрачился. «Знакомь, - говорит Петровичу, - немедля с кандидатурой своей. Женюсь». Тот его урезонивать стал, не ожидал такой мобильности. «Не спеши, - говорит, - давай все постепенно». А Степаныч уже буквально в разнос идет: «Жениться и все тут». Ударили по рукам.

Так оно и случилось. Пропал Степаныч ни за понюх табаку. Допили они «Бруньки». Сложили всю наличность, какая по карманам была, даже Лукьяна раскулачили. Купили цветов букет в соседнем киоске ритуальных услуг, и поехал Степаныч на вокзал электричку искать до неведомой Развилки. Так он и пропал с тех пор. Никто не знает, что он там даме той развилочной заливал и наливал, только не живет он больше. Совсем не живет в городе: уехал на ту самую Развилку, сгинул, можно сказать.

Много есть в природе грозных явлениев: то цунами тебе, то молния шаровая. Беречься надо постоянно. А теперь узнали мы еще про затмение. Очень опасно для мужика. Особенно одинокого.