Шабашка

Колючая проволока, натянутая в три нитки по верху кирпичного забора, басовито задребезжав, оттолкнула свиную тушу обратно и та, неуклюже переворачиваясь в воздухе, вернулась к студентам.  Парни успели лишь пригнуться, как она мороженым огузком ударила одного по боку, а другого култышкой передней ноги вскользь зацепила по макушке. От удара оба рухнули на колени, уткнув головы в пахнущий соляркой снег. Злополучная чушка приземлилась рядом, уйдя на половину  в серый мартовский сугроб затянутой салом хребтиной.   «Оба - на! Ты че не враз кинул!» - зашипел на Бобона Труфан.  «Это ты слабак! Через губу переплюнуть не можешь» - не менее яростным шепотом, заходясь от боли в боку, ответил  тот.   На что  Труфан, прижимая ладонью растущую на голове шишку, было открыл рот рвущемуся наружу мату, но тут распахнулась дверь проходной. На крыльце в свете дежурного прожектора возникла высокая фигура  сторожихи с одностволкой на плече. Парни мгновенно вжались в хрустящий ледяной корочкой сугроб, и затаили дыхание. От проходной до автозаправки, в тени которой они прятались, было не более пятидесяти метров. Ночь, сгустив  на фоне ярко освещенного пространства тень до чернильной густоты, скрывала их.    Но она же, своей чуткой тишиной, и выдавала малейший хруст весеннего наста. К счастью студентов, у тетки под шапкой был повязан платок, и она по глухоте своей не отличила затухающее дребезжание потревоженных струн колючки от гулкого шума проходящей вдалеке электрички. Зевая и поеживаясь, сторожиха шагнула с крыльца, но, то ли предутренний холодок зазнобил ее костлявое тело, то ли лень уговорила  не обходить вверенную под охрану территорию и она, торопливо развернувшись, бегом скрылась в теплой проходной.  Бобон с Труфаном облегченно перевели дыхание и, уже не цапаясь из-за неудачного броска, ухватили мороженого поросенка, раскачали и на счет три перекинули через колючее ограждение стены.

Громкий звук по ту сторону забора, похожий на хруст раздавленного сырого яйца, в первую минуту озадачил их, но нахлынувшая следом радость удачи вытеснила тревожное предчувствие. Продолжая настороженно следить за освещенным, как авансцена, крыльцом проходной, варнаки скользящим шагом прокрались за угол склада и только там окончательно перевели дыхание. Валерка, выплескивая  напряжение, дробно притопнул каблуками и пропел срывающимся голосом: «От винта, граждане вертухаи….»  У Борьки с художественным дарованием дела обстояли хуже и он избыток чувств выразил проще, взял да и ткнул приятеля в плечо: «Молоток, Труфан». А у того легкое прикосновение тяжеловеса отозвалось в контуженой голове эхом тошнотворной боли.  Сглотнув подкативший комок, Валерка в ответ,  как бы играючи, врезал Борьке под ребра, при этом с деланным весельем воскликнул: «А то, это вам не  в носу ковырять!»  У Бобона и так бок саднил от удара поросячьим огузком, а тут аж дыхание перехватило. Коротко выдохнув, как после апперкота под дых, он профессиональным движением боксера разорвал дистанцию и весь подобрался, готовый молниеносно отработать «двойку». Труфан, каясь, тотчас принялся заглаживать вину: «Брось, Бобон, бычиться, у меня чеснок есть. Хочешь, я тебе всю головку отдам. Ты же любишь сало с чесноком».

От упоминания о еде у парней одновременно заурчало в животах.  Да так громко, что слышно стало обоим.  Эти звуки напомнили приятелям о плотном завтраке, после которого у них во рту, кроме воды, ничего не было. А ведь скоро будут сутки, как проныра Труфан по запаху привел Бобона в комнату к девчонкам из группы гидрогеологов. Те, наварив картошки, сидели за столом с яствами, привезенными из дома.  Однокурсницы знали эту вечно голодную парочку, как облупленных, и лишь обреченно вздохнули, давая место рядом с собой. Но Нинка все-таки загородила спиной миску с соленым омулем, что успела переставить со стола на тумбочку. Дорвавшиеся до «халявы» незваные гости по сторонам не смотрели, а уминали за обе щеки рассыпчатую горячую картошку, даже не дуя на нее. Девчонки, глядя на вконец оголодавших парней, сжалились и выложили заначку – несколько кусков домашнего зельца. Те тут же переключились с картошки на мясо. Следом и Нинка выставила перед ними посудину с рыбой. Бобон, продавливая в горло последний кусок колбасы, потянулся за омулем, но Труфан наступил под столом на ногу и он, краснея от смущения, отдернул руку.  На сытый желудок у Борьки просыпалась совесть, а разбитному и развязному  Валерке всегда хотелось удивить окружающих широким жестом.  Вот и в тот раз он весь переполнялся желанием, но кроме выразительного телодвижения у него за душой ничего не  было. Это уже в
ночь на воскресенье, когда их студенческой артели достанется перегружать в морозильную камеру полный вагон китайской свинины, ему придет в голову сумасбродная идея – умыкнуть небольшую тушу для ответного угощения.

Вот уже  третий год с конца осени и до середины весны Валерка с Борькой и еще восемь будущих спецов полевой геологии подрабатывали грузчиками. В основном шабашили на хладокомбинате, где хоть и платили мало, зато каждый раз можно было наесться до отвала. Обычно ломовая работа выпадала в ночь на выходные и праздники. Как правило, в эти дни железнодорожники подгоняли к грузовому перрону хладокомбината рефрижераторные вагоны и включали счетчик времени. Каждые сутки простоя вагонов под разгрузкой обходились комбинату в круглую сумму.  К тому же своим штатным грузчикам приходилось платить повышенную ставку. При этом они еще и привередничали, выбирая, что легче разгружать и в ночь на работу не выходили. А голодные студенты за три рубля на брата соглашались на любые условия.  Хотя и с этой дармовой рабсилой не все обстояло гладко. Отощавшие на мизерной стипендии подрастающие мужики, набивая животы, грызли все, что выпадало им разгружать.  Даже из твердых, как камень мороженых говяжьих туш, пока лифт поднимал груженые тележки на технические этажи холодильника, выпиливали куски мякоти.          
А после строгали замороженную говядину тонкими полосками и, круто присолив, уплетали строганину со зверским аппетитом.  Иногда им удавалось поживиться на перевалке расфасованных продуктов. Тогда, как бы случайно роняя, разбивали ящики или коробки. Складывая вывалившееся содержимое обратно в тару, вместо банки или пачки засовывали внутрь комок тряпки или бумаги. Хитничали не только в лифте, но и в вагоне, и в морозильной камере. Проделывали это так ловко и быстро, что кладовщицы не успевали глазом моргнуть, не то чтоб за руку поймать. Потому-то горластые тетки вынужденно задабривали студентов, если те перегружали дефицитный деликатес, чтоб не дай бог не покусились на дороговизну, предназначенную для высокого начальства.  Откупались  почему то всегда крупной тихоокеанской сельдью. Голодной же братве было без разницы, чем набивать желудки, красной рыбой или селедкой, лишь бы не стояли над душой. Посолив горбушку свежемороженой рыбины, они объедали ее до хребта. Остальное бросали под ноги тут же в морозилке или лифте. Ушлые кладовщицы опосля собирали эти объедки, составляли акт на якобы испорченную  крысами рыбу,  и списывали недостачу на грызунов. Дежурные же мастера, судя по благодушному отношению к голодным студентам, с потравой продуктов мирились, как с неизбежным злом. Но наряды на разгрузку вагона закрывали на сумму гораздо меньшую, чем своим штатным грузчикам. Студенты знали об этом и, когда был выбор, ездили перегружать чугунные метизы на железнодорожные склады. Там заработок за одну авральную смену иногда мог составлять чуть ли не половину стипендии. Однако недели две у парней потом так ломило спину, что спать на продавленных кроватях было невмочь и они, как цыгане, стелили тюфяки на полу.

Потирая растревоженные Валеркиным тумаком ушибленные ребра, Борька великодушно отказался от щедрого предложения. – «Ты че, Труфан, от целой головки я неделю перегаром дышать буду. Мне и четвертинки за глаза хватит». И проглотив набежавшую от разговора о лакомой снеди голодную слюну, рассудительно заметил: «Че о чесноке то говорить, когда чушка еще за стенкой валяется». - Упоминание о недоделе вернуло обоих в действительность. Светало. Небо на востоке прояснило от ночного мрака и алая полоска зари, прячась за лесистой сопкой, робко румянила горизонт. Со стороны высокого без окон здания холодильника послышались голоса направляющихся к проходной  сотоварищей. Труфан подтянул ремень на широких штанах брезентовой робы и, запахивая телогрейку, нечаянно угодил локтем Бобону опять по ребрам.    «Ты че, оборзел?! Больно же!» - взревел в полный голос Борька, шарахаясь от щеперистого напарника. «Пардон!» - Валерка беззлобно рассмеялся, обхватывая друга и, наваливаясь на него, увлек к проходной.   «Пошли, чертяка, мозги пудрить теткам.  А потом чушку заберем и в общагу….  Нажремся!»      Заводила в этой паре друзей, он окончательно пришел в себя от встряски, полученной в тени заправки, и теперь готов был продолжать авантюру. Борька же, безоговорочно признавая лидерство друга, верил в удачу всех его затей. Вот и сейчас, на радостях, что скоро завалится сытым спать, он  не сдерживая ребячества, со словами: «Пошли, водомут!»  играючи «бортанул» Валерку коротким движением бедра в бок. Но тот был изворотлив не только на язык. Принимая  задиристый вызов, Труфан отскочил, как шайба от борта и, в свою очередь, зайдя со спины, навалился корпусом. Борька, несмотря  на кряжистость, легко уклонился и схватил друга в охапку, но тотчас  выпустил. Резко кольнуло в боку, и тупая ноющая боль растеклась по ребрам. «Однако, че то там сломалось» -  корчась, он прижал руки к ушибленному месту и плечом отбил атаку Валерки.  В ответ тот, сбавляя прыть, притерся почти вплотную и легонько поддал бедром. Так, охая и хохоча, дурачащаяся пара подошла к проходной.

Первым, как обычно, переступил порог  бойкий Труфан.  За ним осанистым дубком ввалился Бобон. Густая насыщенная атмосфера, разделенного дощатыми перегородками  помещения, со свежего воздуха показалась им наваристым бульоном. Из всех запахов, витавших в духоте, особенно  явственно выделялся запах еды. Голодным парням ароматы, исходившие из-под крышек кастрюлек, стоящих на электроплитке, закружили головы. Захотелось немедля броситься к лежащей на пустыре бело-красной  туше поросенка и, сунув ее в мешок, бегом нести в общежитие к своей кастрюле. Ведь, когда вся артель пиршествовала, уминая срезанное тайком сало, они крались со своим воровским призом в тени пакгаузов. И теперь аппетитные запахи вызывали в пустых желудках судорожные колики, от которых  сосущий комок подкатывал под ложечку. Парней уже ждали. Дежурившие на проходной контролерши, зная о скором появлении  студенческой артели, не спешили завтракать.  Въедливые тетки, от глаз которых никому не удавалось скрытно пронести даже гвоздь, вовсе не собирались «шерстить» студентов. Им хотелось развлечений. А Валерка был  одним из тех, кто бесшабашным озорством заставлял на время забывать мелкие невзгоды.  Взбудораженный возможным досмотром, он блистал талантом трепача, как петушок кулика турухтана весенним оперением. Часто, входя в раж, пускался в пляс и пел забористые деревенские частушки, вызывая у слушательниц стыдливые смешки.  Потому то, наивно полагая, что Валеркины художества балаганят охрану, студенты безбоязненно шли на проходную, припрятав на себе кусок мяса или рыбину. У вахтерш же, в основном зрелых женщин, чья личная жизнь, подобно заунывной песне, нагоняла тоску, анекдоты и частушки с картинками будили щекочущую боль воспоминаний  утех молодости.  Возможно, не желая омрачать склокой память о минутах редкого женского счастья, или по каким другим причинам, но эту студенческую артель даже самые принципиальные церберы проверяли лишь для вида.  Обычно, проформы ради, грозно спрашивали: «Что несешь?!» - и, не дожидаясь ответа смутившегося парня, командовали: «Следующий!». А то и вовсе пропускали шабашников чохом,  и сами присоединялись к их веселой компании, что заразительно хохотала в смежной комнате. В этой прокуренной казенной комнатенке, служившей и бытовкой для охраны и «пытошной» для попавшегося  несуна, студенты дожидались дежурной вахтовки. Крытый  тентом грузовой ЗИЛ отвозил их в студгородок и, высадив у общежития, возвращался через городское предместье, забирая попутно рабочих утренней смены.

То, что увидели парни, войдя в бытовку, заставило их столкнуться на пороге друг с другом.  Два сержанта милиции сидели за столом напротив входа. Один, склонив голову набок, что-то писал в толстую общую тетрадь, а второй, как показалось парням,  пристально смотрел на них. Заметив замешательство вошедших, он встал и, выйдя из-за стола, требовательным жестом показал на лавку, стоящую у стены.  «Присаживайтесь…..  пока» - с нарочито долгой паузой сказал он. Выразительно помолчал и многообещающе добавил: «Сидеть придется долго».  На что писавший милиционер поднял голову и с интересом осмотрел  растерявшихся студентов.  Сдерживая задрожавшую в уголках губ усмешку он, подыгрывая партнеру, озабоченно спросил: «Что делать будем?»   -  «Ждать….   Пока вахтовка из гаража не подъедет» - через паузу ответил зубоскал в мундире и, повернувшись спиной к взопревшим парням, сел на отставленный табурет.  Плечи его мелко вздрагивали от беззвучного смеха. Труфан, а за ним Бобон, недружелюбно косясь на «мусоров», присели на лавку, ближе к выходу.  Приподнятого, почти праздничного настроения по случаю удачной шабашки, как не бывало.  В первую минуту, лихорадочно соображая, а не связано ли появление «легавых» с перекинутым поросенком, они вспомнили о странном звуке, что раздался, когда свиная туша скрылась за стеной забора.  Но копаться  в догадках, на ум не приходило. Парней    сейчас больше занимал вопрос, как под носом у милиционеров, а это вам не  сторожиха с берданкой, окончательно умыкнуть поросенка.  Уж больно хотелось заткнуть ненасытную пасть вечно голодного желудка.

Проблема решилась сама собой, когда ввалились остальные артельщики. Первые из вошедших, как и Валерка с Борькой, застыли на пороге истуканами, но их протолкнули, подобно пробке в горлышке бутылки вина. И горластая ватага, пахнущая аммиаком морозильной камеры и сырым мясом, затопила бытовку, смыв милиционеров в дальний угол. Пачка сигарет, неосмотрительно оставленная на столе одним из сержантов, в мгновение ока была «расстрелена» неимущими, наглыми студентами.  И вскоре в табачном дыму, окутавшим сизой пеленой лампочку под потолком, среди ржущих над анекдотами парней, служителей правопорядка можно было отличить только по темно-синей форме. Накал веселья, дошедшего до края дозволенности, остудил низкий грудной голос той самой сторожихи, чье появление на крыльце заставило Труфана и Бобона нюхать грязный снег.    «Эй вы, жеребцы!  Идите дымить на улицу, а то совсем дышать нечем» - властно скомандовала она, открыв настежь дверь.  Валерка, к тому времени успевший  «выдать на гора» байки про Ходжу Насреддина и его гарем, выскочил первым, увлекая за собой Борьку. Придержав, закрывшуюся от натянутой пружины дверь, он  возмущенно зашипел: «Че расселся! Давай сваливать, пока не рассвело окончательно» - и, мотнув головой в сторону двери, уже шепотом добавил – «У них  «бобик» сломался. Ждут, как и мы, вахтовку….»  Договорить ему не дали. С той стороны на дверь надавили сильнее и Труфан отступил. Вышли еще двое из их артели, те, кто не курил, но за компанию дышали табачным смогом.  Серега, по кличке Корчага, отвлекавший кладовщицу,   когда Труфан с Бобоном протискивали поросенка в щель между дверями вагона и перроном, сплюнув, горькую от никотина, слюну, спросил: «Ну, че, где свинина?»  На что Бобон, тоже цвиркая через зубы, самодовольно ответил: «Да здесь уже, на этой стороне». Но тут, перехватывая инициативу разговора, вклинился Труфан: «Вы «мусоров» зашаманьте. И не ждите нас. Мы ее на себе пешком оттартаем».  И не давая Бобону  в пустом трепе распускать павлином хвост, потянул того с крыльца в сторону пустыря.

Пустошь начиналась сразу за углом и простиралась между выходившими на нее задами дворов и кирпичной стеной забора хладокомбината. В свете зарождающегося утра, даже сглаживающий очертания снежный покров не мог скрыть бугры и ямы на узкой полосе заброшенной земли, на  дальнем конце которой темнел крутой склон сопки, поросшей вековыми соснами. Этот пригородный медностволый  бор тянулся до самого студгородка, на окраине которого их ждала родная общага с электроплиткой и большой кастрюлей. Животы урчали и покусывали изнутри, как голодные собаки, а глаза шныряли по пустырю, заставляя головы крутиться на вытянутых шеях. Не переставая озираться по сторонам, студенты двинулись вдоль забора, с хрустом взламывая  заледенелый наст. Под ногами сочно чмокало, и черная вода быстро заполняла глубокие лунки следов.  Проваливаясь где до колена, где выше, а где пробиваясь через глубокие рытвины по пояс в волглом снегу, парни прошли одно предполагаемое место переброски, другое.  И только, когда в нос ударил удушливый запах солярки, они поняли, там по ту сторону забора заправка, значит где-то здесь….   Наст вокруг был целехонек, но из-за ближнего бугра доносилось собачье рычание….  Ожесточаясь звериной злобой, голодные студенты рванулись к бугру.   Валерка, прыгая как легкий мяч, обогнал тяжеловеса  Борьку и перемахнул гребень первым.  Через секунду Борис выскочил следом. Пораженный увиденным, он на мгновение замер, но тут же  пришел в себя.   Схватил за шиворот уходившего под колышущуюся ледяную корку Валерку и, откидываясь назад, потянул из вонючей хляби.  Тем временем,  торчавший в середине пробитого ледяного блюдца, свиной огузок медленно уходил в глубину старого котлована, заполненного талой водой. А  стайка малорослых дворняг без оглядки неслась к близким дворам.

В общежитие Валерка с Борькой шагали молча, окаменев не только лицами.  Ни горькая досада, ни ярость негодования на злую иронию «госпожи Удачи» не терзали их души. Голод и усталость, сливаясь вместе, растеклись по телу, вытесняя задор и беспечность.  Даже спать не хотелось. Соляркой пахло от обоих. Но от Валерки несло, как от кучи промасленной ветоши, и это несмотря на то, что Борька успел его выдернуть из ямы прежде, чем грязная пульпа затекла в штаны. В общежитии баба Катя, сидевшая на вахте, не успели парни подойти к ней,  молча, протянула ключ и выразительно ткнула пальцем на лестницу, ведущую в подвал к душевым кабинкам.  Мылись долго, но неистребимый запах  все лез и лез в нос.
Наконец догадались – соляркой пахла разъеденная кирза Валеркиных сапог.  Пришлось Борьке в трусах  (благо спортивных) выскакивать на улицу  и выбрасывать их в мусорный бак.  В комнате, просветлевших от водной процедуры, парней ждал сюрприз. Какая уж сорока разнесла по общежитию весть о финале авантюры, но на столе стояла укутанная в полотенце кастрюлька с теплой картошкой, а рядом лежали полбулки ржаного хлеба, две луковицы и приличный шматок сала….

Не знали, засыпая, счастливые парни своей горькой участи. В мае, перед тем, как молодым бродягам разлететься по экспедициям и партиям, местный уркаган на танцах ударит Валерку ножом в спину. Нинка, пытаясь остановить бьющую из пробитой легочной артерии кровь, будет реветь в голос, затыкая рану своей кофточкой.  А Борька, прибежавший на крики, двумя ударами по рожам друзей убийцы вдребезги разобьет одному челюсть, а другому начисто сотрет с лица нос. Добраться до виновного ему не дадут подоспевшие дружинники.   И Борька, вместо преддипломной практики, за тяжкие телесные повреждения угодит на три года в ИТУ….  Судьба, скажете  вы?