Надо уж до конца играть. Николай Робертович Эрдман

  Определение "азартный" по отношению к творческому человеку всегда заставляет вспомнить о душевном нездоровье.
  Достаевский, продающий одежду беременной женщины, чтобы тут же поставить вырученные деньги на рулетку в баден-баденском казино, Лев Толстой, проигрывающий в карты повесть "Казаки"... Болезнь, болезнь несомненная!


  Между тем, история литературы знает писателя, чей азарт имел совершенно иную природу. Странный у него был азарт - не самоуничтожительный, а, наоборот, жизнеутверждающий.
  Речь идёт о великом драматурге советских времён Николае Робертовиче Эрдмане. Его судьба удивительна во всём:  в его жизни не было ни одного события, которое можно было бы считать ординарным.


  Люди большого художественного масштаба, обладавшие особым слухом к русской речи - Маяковский, Мейерхольд, Любимов -  отмечали поразительное языковое чутьё Эрдмана.
  Его язык - живой, блистательный. А ведь он происходил из семьи обрусевших немцев, и родители его говорили по-русски с заметным акцентом.
  Имя Эрдмана - синоним комедийной гениальности.


  В начале 20-х годов 20 века Эрдман имел репутацию одного из самых остроумных людей Москвы. Обладая обычной внешностью - невысокий рост, нос уточкой, небольшие глаза - он  был очень любим женщинами. Рядом с ним всегда находилась одна из признанных московских красавиц.


  Эрдман был незаурядной личностью и это проявлялось во всём -  в том числе и в его особенном, ни на кого не похожем азарте. Он был завсегдатаем московского ипподрома, который был для него главным местом реализации азарта. До и после ВОВ Эрдман ходил на бега с такой регулярностью, с какой другие ходили на работу.
  Ипподром - мир, где страсти кипели так,как они никогда не кипели в общественной жизни.

  До войны на ипподроме были так называемые "актёрские" дни, когда в роли наездников выступали актёры. И, конечно, в эти дни присутствовать  на бегах было для Эрдмана святым делом.

  О том, что значили для Эрдман бега, ярко свидетельствует письмо с фронта, присланное им любимой женщине, балерине Наталье Чидсон:
   - За всю свою жизнь я испытал чувство зависти всего три раза. Один раз к Козловскому, один раз к собаке, и один раз к самому себе. Козловскому я позавидовал на бегах. Выиграв приз в актёрском заезде, он шёл рядом с кобылой мимо трибун и кланялся повизгивающим барышням и аплодирующим лошадникам.
  Собаке я позавидовал в детстве. Повели меня на представление в цирк. Выступала собака-математик. Она делала сложение, вычитание, знала таблицу умножения. Когда на вопрос, сколько будет 4х8, она принесла дощечку с цифрой 32, и по одобрению зрителей я понял, что собака не ошиблась, я весь позеленел и меня чуть не затошнило от зависти. В школе мне задавали точно такие примеры, и не было случая, чтобы я мог их решить. Всю дорогу домой я просил купить мне эту собаку, чтобы она вместо меня делала уроки.
  Себе я позавидовал, случайно подслушав разговор двух дам, ругавших кого-то. Ругали они так долго, с таким азартом, увлечением и вдобавок - с таких приятных для мужского самолюбия позиций, что я поймал себя на том, что я завидую этому человеку. Когда же выяснилось, что они ругают меня, мне до того стало стыдно, что, на этот раз, я не побледнел и не позеленел, а покраснел и на цыпочках удалился.


  О секрете обаяния Эрдмана, которому женщины так мгновенно поддавались, вспоминал его друг, актриса  МХАТа Ангелина Степанова. Будучи женой Александра Фадеева, она приезжала к Эрдману в ссылку, несмотря на последствия, которые это могло иметь. Так чем поражал он дам? Тем, что не выпендривался. Он дарил им цветы, конфеты, щедро платил в ресторане за три столика. Это впечатляло, т.к. они знали, что он абсолютно уникальная личность и такое поведение было им понятно. Оно сразу подкупало.

   Эрдман, на котором Сталин собственноручно поставил крест как на драматурге, зарабатывал на жизнь тем, что писал скетчи, театральные и цирковые репризы, сценарии к фильмам ("Весёлые ребята", "Волга-Волга", "Смелые люди") и мультфильмам, либретто для оперетт( он - автор текста  "Летучей мыши").

   С игрой на бегах связана история, ярко свидетельствующая о том, что Эрдман воспринимал бега как противоположность политической мертвечине. Её вспоминал Юрий Любимов:
  - Эрдман был замечательной личностью трагической судьбы. Его преследовали, высылали, сажали, а он упорно не желал не только восхвалять Сталина, но даже и упоминать его имя. Как-то пришла к Эрдману группа писателей:
  - На даче у Горького будет Сталин. Поехали, он просит тебя.
  Знаете, что ответил Эрдман? Он сказал:
  - Я занят, сегодня у меня большой заезд.
  Все знали, что Эрдман постоянно бывает на бегах, но решили, что на этот раз он валяет дурака. А он говорил абсолютно серьёзно.

  Незадолго до своей смерти Эрдман сказал Любимову:
  - Ведь я  долго играл на бегах, но почему-то вышел из  игры в искусстве, а наверное, так суждено - надо уж до конца играть.

  В этих словах есть по-эрдмановски живая загадка и есть очевидное указание на то, что азартная игра возникла в его судьбе не случайно. Она была частью его таланта, его обаяния и его глубоко скрытого горя от "запрета на профессию", наложенного бесчеловечной общественной системой. И в этой игре было так много живой незаурядности, как много её было во всей жизни этого замечательного человека.