Добрый поступок

     Антонина уже целых двадцать минут задумчиво глядела на чистый бумажный лист и никак не могла решиться приступить к  домашнему заданию.  Вчера, ее учительница  Вера Николаевна, раздав неизвестно где добытые,  дефицитные  листочки разлинованной бумаги, неожиданно вместо запланированного диктанта, предложила написать небольшое сочинение.
- Дети, - сказала она, - Напишите о каком-нибудь добром поступке.  Опришите сам поступок и обязательно поясните почему вы считаете его добрым. На задание вам отводится два дня. Пожалуйста не откладывайте,  а приступайте сегодня же.
- Вера Николаевна, - спросил мальчик на первой парте, - А, героический поступок это добрый поступок?
- Дети, как вы считаете, это добрый?
«Добрый, добрый» раздалось со всех сторон.
- Кто будет описывать героический поступок, пусть напишет, почему он так думает. Все. Идите домой и не затягивайте.
     И теперь Антонина  сидела и думала о ком бы ей написать.  Ее нерешительность не была обусловленна отсутствием примеров; чего-чего, а героев в марте сорок пятого в каждом дворе хоть отбавляй, но ей хотелось написать о ком-нибудь именно из своей семьи  и поэтому девочка опять и опять  мысленно перебирала возможных кандидатов на ее первое в жизни сочинение.
    Отца она не помнила. Он умер еще до войны, когда ей было около трех лет, после чего они с мамой перехали жить к бабушке, папиной маме, которая незадолго до этого тоже овдовела. Бабушка жила в большом деревянном доме, построенным когда-то под большую семью, но так уж случилось что из 12 детей к началу войны в живых осталось только пять. Старшие:  Алексей и Татьяна хотя  и жили уже отдельно со своими семьями, но, в пристроенных во дворе, флигелях. А остальные, в том числе и Антонина с мамой – в просторном бабушкином доме.  Дядя Алеша ушел на фронт с первым призывом, однако, спустя всего  полгода семья получила уведомление, что где-то под Смоленском, он пропал без вести.
    Слово «пропал» было известно Антонине; каждый раз когда она возвращалась с соседской улицы, где играла с подружками, бабушка сердито спрашивала: «Где ты опять пропадала?» поэтому, видя как плачет тетя Груня, жена дяди Алеши, Антонина погладила ее по плечу
- Не плачь, он просто пошел погулять в этом «Безвести» и заблудился. Он обязательно найдется, ведь он уже большой, - успокаивала пятилетняя Антонина, - Помнишь, как я потерялась на базаре и нашлась, а я маленькая.
- И то правда, - подхватила Бабушка, - Чего вы его хороните прежде времени. П ропал – еще не убит.
Потом, уже в школе, один мальчик объяснил, что пропал без вести - это почти тоже, что убит.
- Не слушай никого, - утешала мама плачущую Антонину, - Он может быть в плену. Пока мы его ждем – он жив. А помнишь какой вкусный хлеб он пек?
Еще бы не помнить! Пышный, ноздреватый, с хрустящей корочкой, хоть сядь на булку, а она все равно расправится. За этим хлебом, прозванным в народе Алексеевским, люди вставали с утра в очередь, чтобы  достался.
- Я буду его ждать, - ответила девочка, вытирая слезы, - А когда он вернется, то напечет нам хлеба и тогда, я наемся его до отвала....
При воспоминании о Дяде Алеше, в животе Антонины тоскливо заурчало. « Вот бы сейчас съесть такой ломоть», - грустно подумала она. В это голодное время для нее не существовало более желанной еды, чем хлеб.  Девочка вздохнула и опять уставилась в тетрадный лист. Ей хотелось вспомнить какой-нибудь добрый поступок Дяди Алеши, но в голову приходила всякая ерунда. Напрмер, как он приносил ей сдобных булочек с работы, или как они играли в кавалеристов и Дядя Алеша качал ее на ноге, или как он смастрил ей деревянную куклу... Но не могла же она написать об этом, особенно в то время, когда идет такая война..
      Антонина посмотрела в окно.  По низу стекла белым кружевом кучерявилась легкая изморозь, празднично разукрашенная в преломленных лучах восходящего, мартовского солнца. «Как красиво», - подумала девочка, - «Вот бы так осталось на весь день. Но скоро солнце слижет узор и красота исчезнет». Она глянула во двор, где ее двоюродный брат Генка рубил дрова. Раньше это была обязанность Вовки, пока его не забрали на фронт....
       Мысли Антонины перескочили с дяди Алеши к Вовке – самому младшему и самому любимому Дядьке. Вовка был веселым, шумливым – неизменным заводилой  дворовых игр. Если где-то по близости раздовался дружный смех – это значит: Вовка опять что то придумал. Он был любимцем всего большого бабушкиного клана и когда вскоре после его дня рождения, он получил повестку на фронт, все были опечаленны, а бабушка, так даже плакала, как-будто предчувствовала, что он не вернется...
      Похоронка пришла совсем недавно- в феврале и Бабушка слегла. Увидев ее утром в постеле, Антонина испугалась и в первый раз подумала, что Бабушка может тоже заболеть и умереть. До этого, она казалась ей такой же незыблимой и вечной, как та огромная печь в их доме, у которой Бабушка проводила большую часть своего времени. Все плакали, и Антонина тоже...
     Солнце, спрятавшееся было за печной трубой флигеля, опять выкатилось и теперь уже не робко, как прежде, а уверенно брызнуло в окно и разлилось по всему двору, освещая поленницу, посеревшие весенние сугробы и Генку, собирающего наколотые дрова.
«Солнышко взошло,» - улыбнулась Антонина и снова вспомнила Вовку. Из всей огромной семьи только они с ним были рыжие и когда Антонину дразнили, Вовка всегда успокаивал: «Мы не рыжие, а огненные. Мы с тобой как два солнышка»... «Вот и нет теперь второго солнышка», - с горечью подумала девочка и закрыв глаза, попыталась представить Вовку мертвым, но не смогла: в ее памяти он навсегда остался улыбающимся, а покойники, покрайней мере те, которых она видела у мамы в госпитале, не улыбались.... Как хотелось написать про Вовку! Но опять же, ничего путного на ум не приходило. Вот досада! Такой хороший и такой добрый был человек Вовка, а написать про него нечего. Антонина уже была готова заплакать от явной несправедливости и даже одна слезинка скатилась на стол, как в комнату вошла Бабушка.
- Антонина, ты чего это тут бездельничаешь? – спросилаа она строго, (она всегда была строга и скупа на похвалы, но добрее ее никого не было на свете), - А за маслом кто пойдет?
«Батюшки»,  - ахнула Антонина, про масло то она совсем забыла.
- Я сейчас Бабушка, - и вихрем метнулась в свою комнату, а уже через минуту стояла одетая готовая идти в магазин. Она взяла с полки четверть – большую бутыль, и положив ее в сетку,  выскочила на крыльцо.
- Антонина, а талоны то взяла? – крикнула Бабшка в догонку.
- Взяла, - раздалось уже из ворот.
- Бутыль не разбей, заполошная.
Антонина уже не слышала. Она торопливо семенила по дороге, в сторону магазина.
     Сегодня давали растительное масло и огромная очередь,  спускалясь с крыльца небольшого ларька,  длинным червяком извивалась вдоль улицы. Антонина пристроилась в конце. Она задумчиво стояла, бережно прижимая к груди огромную бутыль и мысленно рассуждала о своем сочинении.
     Мама. Конечно кто же может быть добрее ее? Кто еще может так утешить? Стоит ей только погладить по голове и сразу перестают болеть разбитые коленки, а обида улетучивается, как будто ее и не было. Да она и герой, хоть и не сражается на фронте. Так и сказал про нее главный врач госпиталя, где мама работает старшей медсестрой: «Твоя, Антонина, мама  - герой, она столько своей крови раненым отдала, столько жизней спасла»...  может про это написать?
- Дочка, ты последняя? – прервал антонины мысли вопрос пожилого мужчины в старой солдатской шинели.
Девочка кивнула головой.
- Ох, какая бутыль у тебя здоровая, - воскликнул он с притворным удивлением, - После тебя наверное уже никому масла не достанется.
- Ой, ну что вы, конечно же достанется, - улыбнулась  в ответ Антонина, забавно наморщив  при этом, свой курносый, покрытый яркими веснушками, нос, - Я же на всю семью покупаю, а нас много. А вы куда будете масло наливать?, - в свою очередь спросила она.
Солдат отвернул ворот шинели, показав горлышко небольшой бутылки, торчащей из внутреннего камана. И тут Антонина заметила, что правой руки у него небыло, а пустой рукав, чтобы не болтался, заправлен под ремень. «Фронтовик», мелькнуло у нее в голове.
- Да, у вас бутылочка небольшая, но вы наверно один живете?
- Почти.
- А я и с мамай, и с бабушкой, и с тетями, и с двоюродными братьями, и сестрами.
- Ну, тогда понятно, - как то задумчиво произнес солдат и замолчал.
Тут подошла женщина в телогрейке, с повязанной поверх крест на крест, старой коричневой шалью. Лицо у нее было угрюмое, если не сказать озлобленное. Она молча встала за мужчиной, даже не поинтересовавшись: он ли крайний? Потом пришла еще одна женщина и еще одна и еще...  Далее Антонина уже не следила, она опять вернулась к сочинению.
«Ну, вот, хотя бы Бабушка,  что за добрый человек. Даже ругает и то как то по доброму. И все что она делает, все доброе». Девочка представила как утром Бабушка хлопочет у печи, как она штопает ношенную-переношенную одежду, стирает у корыта, а потом гладит, ловко орудуя, полным горячих углей, тяжелым утюгом.  «Нет, об этом не напишешь», - с грустью подумала она, - «Ведь ничего особенного Бабушка не делает,  лучше напишу про маму , про то как она кровь дает раненым», - окончательно решила Антонина, но вдруг вспомнила, что Вера Николаевна просила еще и пояснить: почему это поступок добрый. «Добрый  потому», - тут Антонина запнулась,- «А правда почему? Потому что все считают его добым?» И она с удивлением обнаружила, что не может объяснить словами, такое, на первый взгляд, простое и знакомое понятие. «Что значит добрый или злой?». – думала она, - Ну, с кровью еще куда ни шло, мама спасает жизнь раненого, а вот с Бабушкой... Как объяснить почему она добрая? Потому что она делает что то нужное? Совсем не обязательно», -  усомнилась  Антонина, - «Вон, та тетенька в шали, тоже наверно варит и стирает, но разве можно быть добрым с таким лицом... Ох, как все сложно в мире, - уже совсем не по детски подумала девочка. Она еще раз украдкой глянула на угрюмую женщину и мысленно переключилась опять на маму. Вспомнила ее усталое, бледное лицо и как она напугала их с Бабушкой несколько дней назад, неожиданно упав в обморок, и как Бабушка ругала ее, говоря, что на всех крови не напасешься, особенно сейчас, в такое голодное время, и что если мама будет продолжать сдавать кровь, то Антонина наверняка останется сиротой. Мама слабо возражала, говоря о долге перед страной, на что Бабушка резко заметила, что один уже выполнил свой долг и вот, теперь мама - вдова. Это Бабушка намекала на своего сына - отца Антонины. Он до войны поехал на север по комсомольскому призыву рубить лес для страны, но условия жизни были суровые и он где то там, в тайге, простудился и умер от «скоротечной чахотки»...
- Девочка, уснула что ли? Бутыль-то свою давай, - ворвалось вдруг со стороны. Антонина подняла глаза. Продавщица недовольно смотрела на нее из светлого проема грязно-зеленого ларька. Удивительно, за всеми этими непростыми  мыслями, незаметно подошла очередь. Девочка вытащила из сетки бутыль и протянула ее вместе с пачкой талонов. Продавщица быстро отрезала нужные, приклеила их в тетрадь и затем, водрузив железную воронку, стала наливать из мерной посуды, растительное масло. Антонина завороженно глядела на стекающую, тонкую золотистую струйку. «Словно мед», подумалось ей, - «А здово было бы, если бы это был мед», и тут же начала мечтательно представлять, как бы она облизывала сладкие края бутылки...
- Готово, забирай – это голос продавщицы опять вернул ее к действительности. Девочка осторожно взяла посуду за горлышко и хотела поставить на пол, чтобы затем натянуть на нее сетку, но вдруг бутыль словно живая, неожиданно повернулась в руках и скользнув вдоль щупленького антонининого тела, стукнулась о деревянный пол крыльца...
       Если бы сейчас по среди улицы разорвался снаряд, то это событие произвело бы меньше ошеломляещего эффекта на очередь, чем глухой стук удара стеклянной посуды. Наступила такая тишина, что казалось было слышно, как расползающееся масло стекало в щели крыльца. Антонина в первый момент не постигла всей трагедии случившегося, она как бы со стороны, смотрела на растекающееся пятно, и с удивление думала, что на полу, масло уже не было так похоже на мед...
- Ворона, - озлобленно произнесла женщина в шали. Ее голос, но фоне общеего молчания, прозучавший резко,  как крик выше названной птицы, заставил девочку вздрогнуть и вывел из оцепенения. Смысл произошедшего наконец-то стал доходить до нее, но все еще не веря своим глазам, она потянула бутыль вверх, от чего дно посуды откололось совсем и оставшееся масло вытекло на крыльцо. Антонина присела на корточки и приговаривая: «Как же это? Как же это?»,  еще в какой-то отчаянной надежде, пыталась собрать в обломок бутыли, ускользающую маслянистую жидкость.
- Девочка, осторожно не трогай ты ничего, а то порежешься, - сказала продавщица и через минуту появилась на крыльце с тряпкой в руках.
- Отойди, я вытру, а то кто-нибудь подскользнется и не только бутылку, но и шею сломает.
Она наклонилась и, быстро загнав масло в широкие щели дощатого крыльца, тщательно вытерла остатки. Антонина все это время стояла со сломанной бутылью в руках, спокойная на первый взгляд и только резко проступившие веснушки на побледневшем лице, выдавали то состояние шока, в котором она находилась.
- Как же это? Как же это?, -  одними губами повторяла девочка и взгляд ее пронзительно голубых глаз , дико блуждал по лицам стоящих в очереди людей, словно спрашивая: «Как же это случилось со мной, вы не знаете?» Люди молчали, прекрасно понимая ее состояние и только женщина  в шале опять произнесла громко, но уже с некоторым сочувствием.
- Ну и растяпа.
Продавщица, управившись с разлитым маслом, забрала из рук девочки разбитую бутыль и,  вернувшись в ларек, обратилась к «фронтовику».
- Давайте вашу посуду.
     Эти слова, словно удар плети, окончательно вывели Антонину из оцепенения, потому что они, как бы давали понять, что на сегодня, все дела в этом ларьке у нее закончились. В долю секунды, перед глазами пронеслись и больная Бабушка, и малокровная мама, и вечно голодный  Генка, и надсадно кашляющая тетя Груня и все, все остальные домочадцы.  Почему они должны страдать?  Это она, Антонина виновата. Это из-за ее неловкости они останутся голодными. Нет, нет она решительно не могла вернуться домой с пустыми руками. Но от куда же ждать помощи?.. И в полном отчаянии, девочка, сложив молитвенно руки, упала на колени и обратилась к притихшей очереди
- Люди Добрые... Миленькие.... Пожалуйста... Помогите – лепетала Антонина, - Я вам..., я вам...
И вдруг, неожиданно для себя
- Я за вас богу всю жизнь молиться буду.
Почему она сказала именно это, Антонина ни за что не смогла бы объяснить. Никто в их семье не верил в бога, да и молитв она не знала, но разве в отчайнейший момент не обращаем  мы наши лица в небеса испрося помощи у того, в кого обычно не веруем или не говорим «Слава Богу», когда беда миновала, хотя благодарить должны куда более приземленные обстоятельства и людей с ними связанных. Видимо подсознательно, для девочки это было выражение крайней признательности, а чем еще она могла отплатить этим людям? Что она могла им дать? Только свою искреннюю благодарность.  Ее бледное, залитое слезами лицо, ее полные настоящего горя глаза, да и сама поза взывали к милосердию толпы. Люди стояли молча, и в целом,  явно сочувствуя, но по отдельности, каждый отводил глаза, хорошо понимая, о чем молила их девочка...
- Ой, горе с этой вороной, - произнесла опять женщина в шале, - Куда же тебе наливать-то?
- А у меня есть бутыль, - сказала продавщица и на прилавке появилась пустая четверть.
 - Сестирица, - обратился к ней мужчина,  - Помоги мне отлить .
- Да что с вас брать-то, - ответила она.
-  Нет отлейте, - настаивал «фронтовик», - Нас вон сколько... с миру по зернышку....
И тут, что то произошло с очередью. Вот только что стояли хмурые, молчаливые, как вдруг, сразу оживились,  заулыбались, заговорили и напряжение, висевшее в воздухе, схлынуло. 
- Конечно, - подхватило сразу несколько голосов, - Каждый по-немногу отольет , не обеднеет, а девчонке поможем.
-Да, да, - говорили другие, - Что мы не люди, что ли? Такое с каждым може случиться....
А женщина в шале, подошла ко все еще стоящей на коленях Антонине и, подхватив ее под локти, поставила на ноги
- Вставай и не реви.
Затем она достала из кармана носовой платок и наклонившись, неожиданно ласково вытерла антонинины мокрые глаза. Вблизи девочка вдруг рассмотрела, что лицо женщины было никакое не злое, а как и у мамы, бесконечно уставшее.
- Спасибо вам тетенька, - произнесла Антонина, все еще всхлипывая, и в порыве благодарности обняла женщину...
 Продавщица, как и прежде,  обтерла и заткнула наполненную бутыль, но на сей раз, она вышла на крыльцо и осторожно взяв сосуд, аккуратно надела на него сетку.
- Девочка, - сказала она затем, - Спускайся вниз, я помогу тебе масло снести. А то, не дай бог, еще раз разобьешь...
   Антонина  шла домой прижимая к груди бесценную бутыль. Слезы высохли и настроение парило в облаках. «Какие добрые люди вокруг», - думала она, - «И как мне повезло жить среди них» и еще она подумала, что наконец-то пришла весна и что скоро-скоро закончится война и как это замечательно, что именно весной закончится эта проклятая война. Конечно победа  была бы желанна в любое время года, но весной она будет особенная, потому что весна, как и победа, полна всяческих обещаний. А раз так, то может и дядя Алеша вернется и напечет своего знаменитого хлеба;  вот тогда и наступит настоящее счастье...
  Или от всех этих мыслей, или от уже высоко стоящего солнца, но вдруг по телу  девочки разлилось приятное и даже какое то уютное тепло. «Странно», - подумала она, - «Отчего это масло в бутыли теплое, словно его подогрели?», но вдруг, блестнула неожиданная догадка:  Да ведь это тепло всех тех людей, которые поделились с ней.  Да, да они не просто отливали масло, они делились с ней своим теплом. Мысль эта так поразила ее, что она даже остановилась.
- Так вот в чем заключается добрый поступок, - произнесла Антонина вслух, - Это когда делятся теплом.
Как все просто и почему она раньше об этом не догадалась? Действительно, мама вместе с кровью делится своим теплом  с раненым солдатом, а тепло бабушкиных рук ощущается во всем, что она делает, дяде Алешин хлеб тоже нес в себе его тепло,  поэтому люди так его любили, да вот это теплое масло, разве не подтверждает ее догадку?...
    Вечером, после школы, Антонина опять села за свое сочинение, но теперь, от ее утренней неуверенности не осталось и следа: она знала о чем написать. Девочка несколько минут задумчиво глядела в чистый лист собираясь с мыслями, а затем, обмакнув перо в чернила, крупным детским почерком, старательно вывела: «Сегодня утром я нечайна разбила масло...»