Венценосный Государь Николай II. глава 31

XXXI

   Рутенберг испытывал крайнее волнение.  С одной стороны, пришло время революции. Кровавая провокация неизбежно означала бы то, что рабочие поднимутся по всей России. Сначала произойдет восстание в столице, а потом начнется цепная реакция, которая охватит все государство.
   Но, с другой стороны, Рутенберг мечтал не об этом. Его тайной и заветной мечтой было собственноручное убийство Царя. Столько ненависти  было к русскому Императору у этого  человека, масона и иудея, убежденного сатаниста, уверенного в том, что мир создан только для евреев. А все остальное человечество, не принадлежащее к иудейской расе, должно быть стерто с лица Земли, как не имеющее права на существование.
   Но для достижения этой цели должна быть уничтожена христианская вера, с ее покровителем Российским Императором.
   Тот факт, что пробиться к Царю не удастся, и то, что Императора и вовсе нет в столице, сильно меняло дело, и лишало Рутенберга возможности совершить цареубийство.
   Тем не менее, у него был реальный шанс стать человеком, благодаря которому начнется массовая революция в России. И он это считал большой удачей и честью.
   Видя, что демонстранты вовсе не собираются расходиться, а напротив, настроены весьма решительно (никто уже и не пытался скрыть свою агрессию за церковными молитвами и песнопениями), капитан Иркутского полка фон Гейн приказал солдатам открыть огонь.
   - Внимание! В ружье!
   Солдаты взяли ружья наизготовку. Однако в их движениях не был обычной точности и четкости. Это было и понятно; никто из них не хотел стрелять в толпу, в которой шли тысячи рабочих, таких же простых и подневольных людей, как они сами.
   Толпа продолжала идти. Эсеры благополучно замедлили ход, и старались затеряться в толпе, чтобы не оказаться в первых рядах, когда начнется стрельба. В том, что она непременно произойдет, они не сомневались. Было сделано вполне достаточно для того, чтобы войска применили силу. Оставалось только выкрикивать революционные лозунги, и подстрекать народ ни в коем случае не прекращать  шествия.
   - Не бойтесь! Царские собаки лишь пугают нас!
   - Они хотят взять нас на испуг!
   - Кишка тонка, чтобы  стрелять в рабочий класс.
   - А если и станут стрелять, то кровь рабочего класса будет на них.
   - Лучше смерть, чем рабство!
   - Свобода или смерть!
   Фон Гейн приказал:
   - Поверх голов, пли!
   Солдаты произвели залп.
   Толпа в испуге замерла. Убедившись, что никто не пострадал, Гапон почувствовал прилив злорадного торжества. 
   - Видите, они просто пугают нас! Вперед, ничего не бойтесь!
   И Гапон, вместе со своими подручными, снова двинулся впереди колонны. Люди, увидев, что их вожди смело идут вперед, тоже возобновили свое движение.
   Капитан понял, что теперь единственное – это стрелять на поражение.   
   Фон Гейн поднял руку, но опустить ее резким движением оказалось не так просто. Он знал, к чему, и к каким последствиям приведет это всего одно движение руки. В то же время, если толпа подойдет вплотную к кордону, то она непременно набросится на солдат. Тогда произойдет страшная бойня. Теперь уже не приходилось сомневаться в том, что видимость крестного хода была всего лишь маскировкой.
   Толпа продолжала приближаться.
   - Огонь! – выкрикнул капитан, резко опуская руку.
   Но залпа не последовало. Солдаты не решались стрелять в людей с иконами, с царскими портретами, с хоругвями, и со священником, идущим впереди всех. Религиозное чувство солдат не позволяло им открыть огонь.
   - Видите, - кричали подстрекатели. – Они не решаются в нас стрелять. Никто не бойтесь, они пропустят нас. Солдаты такие же простые подневольные люди.
   Эта последняя фраза, возможно, произнесенная невольно, характеризовала тайную надежду революционеров. Это была надежда на то, что солдаты перейдут на сторону восставших, и тогда революционеры заручатся поддержкой вооруженной армии. А это бы гарантировало победу революции и успешный захват власти мятежниками.
   - Огонь! – снова приказал фон Гейн, взмахивая рукой.
   Но  залпа не последовало и в этот раз. Солдаты не хотели стрелять. Фон  Гейн невольно подумал о том, кто же  из них прав, он, отдающий приказ, или же солдаты, упорно нежелающие проливать народную кровь? Сам капитан был бы несказанно  счастлив, если бы удалось избежать стрельбы. Но как остановить движение толпы без этого? Ему было ясно одно; нельзя допустить, чтобы толпа подошла вплотную к кордону.
   Однако солдаты отказывались стрелять в  народ. Их останавливали иконы, царские портреты, и человек в священнической рясе. Был ли это настоящий священник, фон Гейн начинал в этом сомневаться. Настоящий священник не поведет народ под пули. К тому же из толпы стреляли по гренадерам, и выкрикивали революционные лозунги. Понимают ли солдаты, какими последствиями им грозит отказ от стрельбы? Возможно, понимали. А, возможно, и нет. Во всяком случае, творилось что-то невообразимое, что-то страшное. Шествие могло в любой момент превратиться в открытое восстание. Так или иначе, но толпу необходимо было остановить. С каждым ее шагом возрастала уверенность в том, что без кровопролития обойтись уже не удастся.
   - Вы понимаете, - обратился фон Гейн  к солдатам. – Что произойдет, если толпа прорвется через наш кордон? Я не говорю уже о том, что они сделают с нами. Но что будет, если они прорвутся к дворцу?
   В душах солдат происходили колебания. А толпа, тем временем, приблизилась еще на сто шагов.
   Больше тянуть было нельзя.
   - Огонь! – в третий раз скомандовал капитан.   
   И тогда солдаты произвели недружный залп. Фон Гейн заметил, что некоторые ружья так и не выстрелили.
   В толпе послышались испуганные крики. Несколько человек упали.
   Едва прогремел залп, Рутенберг, не раздумывая, схватил Гапона в охапку, и повалил его на землю.
  «Все, началось», - подумал он. Сердце Рутенберга взволновано забилось. Он ждал этого момент, и подсознательно был готов к нему. Но, когда вокруг него засвистели пули, он почувствовал, как страх ледяной рукой сжимает ему горло. Какую бы великую цель он не преследовал, умирать за нее он не хотел. Не мог он допустить и смерти Гапона. Этот человек еще был нужен делу.
   Гапон ошарашенно лежал на земле, не в силах поверить, что солдаты все же решились на стрельбу. Несколько мгновений он пытался понять, ранен он или нет. Наконец, решив, что скорее нет, чем да, он попытался пошевелиться. Но Рутенберг тут же прижал его рукой обратно к земле.
   - Лежи ты, и не двигайся, - резко сказал он.
   Гапон почувствовал жжение в руке и, вытянув кисть перед собой, увидел, что его большой палец окровавлен. Одна из шальных пуль все же задела его. Как, они осмелились выстрелить в священника?
   Лежа рядом, Рутенберг бегло огляделся по сторонам. Позади них упали несколько человек, некоторые не шевелились, по-видимому, они были мертвы.
   Послышались истеричные женские крики. Рутенберг бросил взгляд на Гапона. Тот был бледен и явно сильно напуган.
   Рутенберг ощутил прилив злорадства. Вот ты и сыграл свою роль, проклятый поп, подумал он.
   Толпа остановилась, и в ужасе смотрела на солдат. Казалось, люди не могут поверить в то, что солдаты посмели открыть по ним огонь.
   Многие из эсеров последовали примеру Рутенберга, и залегли на землю. Другие же просто протиснулись в гущу толпы, чтобы спрятаться за спинами рабочих.
   Послышался лязг затворов, это солдаты перезаряжали ружья.
   - Пли! – вновь скомандовал фон Гейн.
   Раздался еще один залп. Снова попадали люди. На землю посыпались иконы и царские портреты.
   Вот так, подумал Рутенберг, бросайте их, топчите их, полейте их своею кровью, а скоро прольется и царская кровь.
   В толпе началась паника.
   - Нас расстреливают! – кричал кто-то.
   Люди стали давить друг друга, пытаясь отступить.
   - Они нас убивают!
   Подстрекатели поняли, что их провокация удалась. Теперь им уже не было нужды стрелять в солдат.
   Не дожидаясь дальнейших выстрелов, Рутенберг схватил Гапона за руку, и потащил его в сторону.
   - Идем же скорей! – прошипел он, силясь поставить перепуганного священника на ноги.
   Солдаты снова перезарядили ружья.
   Согнувшись в три погибели, Рутенберг потащил за собой Гапона.
   - Шевелись же ты скорее! Сейчас они снова дадут залп.
   Но прежде чем залп прогремел в третий раз, оба провокатора были уже в стороне от толпы. Теперь солдатские пули были им не страшны.
   Грянул залп. Крики людей усилились, и в адрес солдат стали сыпаться проклятия.
   Отбежав на безопасное расстояние, Гапон на мгновение обернулся. Он увидел мечущихся в панике людей. На земле лежали окровавленные тела.
   - Ты чего же встал, - снова зашипел на Гапона Рутенберг. – Бежим же, пока нас не подстрелили.
   Его слова возымели должное действие. Через минуту Гапон, вместе с Рутенбергом, скрылись в одном из проходов, предоставив людям, шедшим за священником, как за вождем и лидером, выбираться из положения самим. Фактически он оставил всех их на произвол судьбы.
   Древний неписаный закон гласит, что капитан покидает корабль последним. Но не таким оказался Гапон, этот человек в сане священника, но с душой тщеславного провокатора, мечтающий лишь о том, чтобы народ видел в нем своего лидера и вождя. Нет, он вовсе не желал отдавать свою жизнь ради этого народа, тем более что прекрасно знал, на что он его вел. Все это не остановило его, сознательно совершившего этот  шаг.
   Так Гапон сыграл свою незавидную роль, вписав себя в страничку истории, как провокатор, и инициатор «Кровавого воскресенья». Поразительно и то, сколько лживых советских мифов, по поводу этого трагического события, распространилось и вбивалось в головы людям на протяжении семидесяти лет. Но правду невозможно удержать, и она все же выплыла на поверхность, через моря лжи, став доступной для всякого, кто хочет знать свою историю таковой, какой она была на самом деле. Да, кровь пролилась, но первой ее пролили революционеры. И эта кровь была солдатская. И если уж кто виновен в этой трагедии, то это провокаторы-эсеры и Гапон, заманившие ничего не подозревающих людей в эту ловушку. Кровь пала на их голову, и навсегда останется на их совести, и нет в этом вины «кровавого» Царя, которому приписали все преступления революционеров, и который даже не знал о планировавшемся шествии, оказавшись в полной информационной блокаде.
   Солдаты произвели еще несколько залпов, и лишь после этого перепуганная толпа в панике повернула назад, и вскоре рассеялась. На земле остались лежать убитые и стонущие раненые. Воздух был наполнен пороховой гарью, и солдаты только сейчас начали осознавать, что произошла настоящая трагедия, но предотвратить ее они были не в силах. Никто не понимал, как получилось, что шествие с иконами и царскими портретами вдруг превратилось в революционное выступление. Не понимали, почему вдруг из толпы открыли по ним стрельбу из револьверов, и почему церковные песнопения сменились революционными лозунгами и проклятиями.
   - Врачей! – вдруг выкрикнул один из офицеров. – Немедленно вызовите врачей!
   Полицейские, вместе с солдатами, поспешили к лежащим на земле людям, чтобы оказать, кому еще возможно, помощь. Их было более сорока человек, раненых и убитых.
   - Здесь есть живые! – закричал кто-то.
   Раненые стонали и шевелились.
   Солдаты, при помощи армейских медицинских пакетов, принялись обрабатывать раны пострадавшим, пытаясь остановить кровотечения.
   Так печально закончились события у Нарвских ворот.