При дороге

     Вплоть до марта сорокового, продолжались то аресты, то отсидки… То отца увезут, то Мафушу.. Работали, как на углях. А тут ещё случай подоспел: Плывущая»самоплавом» небольшая баржа, гружёная шахтными стойками, не доходя до Пушкарей, налетела на корч, получила пробоину и затонула. Где был в это время шкипер?... Обнаружили только, когда до пристани доплыли стойки. Интересное дело, но шкипера не нашли. Убежал, с перепугу?.. А вот, органы не спали. К вечеру, увезли Мафушу и уже насовсем. Отец ходил в ДОПр, в комитет партии – безрезультатно. Недели через две пришёл приказ. Отцу вменялось исполнять обязанности начальника пристани, параллельно своей работе. О Мафуше, ни слова….Но ладно бы, не мешали, так нет же                - теперь таскали отца, одного, через день да каждый.
     А у нас семья выросла, родилась сестричка в  тридцать шестом, в июне родилась ещё сестра, приехала из села бабушка, помогать по хозяйству… И младшую сестрёнку мама принесла в новую квартиру, вот – ночевал ли папа хоть раз, в новой квартире, не помню…
Похоже, что нет. Диспетчерская, приходящие и проходящие пароходы, проверки, комиссии, отсидки и, вновь работа...     С открытием навигации сорок первого, была какая-то нервозность, увеличились военные перевозки. На пристани постоянно дежурил командир и отделение солдат . Солдаты несли вахты по ночам, у блокгауза и проходной. Командир постоянно находился в диспетчерской и требовал отчёта о переговорах. Зачастили представители райкома и исполкома. Всем нужно было что-то отправлять, отправлять срочно, у всех свои заботы и задания, а пароходы, не резиновые, их не хватало. Все жаловались отцу и на отца, грозили, просили, умоляли, хватали за ворот кителя.. А что он мог? Пароходы и баржи остались те же, их не прибавилось, к тому же «Дежнёва» отобрали на Днепр, там тоже  была запарка…
     В начале июня меня отправили в летний лагерь, в Биринский лес, Там было интересно . В палатках просторно. Вечером большой костёр! Читали стихи, пели песни, утром вставали по позывным горна, бежали на реку умываться, завтракали и…уходили по тропам в сёла, знакомились с селянами. Для иных это было внове, а я, каждое лето жил у бабушки в селе и знал это, не понаслышке. На субботней линейке, нас, младшеньких, принимали в октябрята. Приняли и меня, вручили значок с дедушкой Лениным. Сколько радости-то было! Я долго не мог уснуть. Утром должна была  придти мама. Сколько новостей расскажу ей!!! Наверное я, ещё не успел, уснуть крепко… Когда вокруг загрохотало – я первым был на ногах. Палатка была закрыта наглухо, но через материал, угадывался огонь, трещали сучья. Кто-то носился рядом с палаткой, кто-то визжал не своим голосом. Не найдя застёжку, я поднырнул под низ палатки и выбрался в ад кромешный… От горящих кустов и сосен, было светло, как днём и я разглядел что, на месте смежной палатки, образовалась ямка, что-то рядом дымилось, дальше сновали непривычные люди, удлинённые тенями – всё казалось ночным кошмаром, если бы не дикие ребячьи крики…   Саша – наша вожатая, ночевала в смежной палатке… Дальше я боялся думать…
Как-то, само собой получилось, что я расстегнул полог и вошёл внутрь. Ребята и девочки жались друг к дружке, со страхом глядя на меня, вроде бы я лешак какой. У меня самого горло было перехвачено так, что дышалось с трудом.
    - Что там?..
    - Как там? – посыпалось несмело
    - Берём свои вещи и бежим под берег – еле разжимая зубы, сказал я, схватил свою сумку и бросился из палатки… Мы уже спускались с крутого берега, к реке, когда небо зарычало, завыло и загремело ещё грозней, чем прежде.
     Мама прибежала ещё затемно, но долго не могла нас отыскать. Вторым заходом лагерь уничтожили полностью. Только благодаря тому, что вовремя ушли ребята, кто в лес, кто к речке – погибли одиннадцать ребят и наша Саша.
Когда взрывы утихли и всё успокоилось, я вылез посмотреть, что на белом свете творится и тут увидел маму, которая сидела у пешеходного моста и плакала. Я помчался со всех ног, вцепился в неё, как клещами. Вокруг бродило много народу, в поисках своих, кричали: «А-у-у!» - тем временем подтянулись ребята нашей палатки и начали выходить ребята из леса. Мама опомнилась и потащила всех на мост и, мы бегом, бросились на тот берег и…вовремя потому, что зарычало вдалеке небо… Часть ребят бросилась врассыпную., а несколько заспешили вдоль дороги. Мама крикнула им вдогонку:
    -Ребята, прячьтесь! – и мы сиганули в пшеницы. Бежали, падали, вставали и вновь торопились туда, под крутой берег… А над нами гремело небо, трещали пулемёты, рвалась сама земля… 
      Мы с мамой бежали полем пшеницы,
Не сжатому жнейкой, не тронутом жницей,
А небо рычало, плевалось свинцом.
Бежали и падали в землю лицом.
Бежали мы к речке, под бережок,
Прыгнули с кручи в жёлтый песок.
А там, за рекою, где Биринский лес:
Разрывы, разрывы и огненный бес.
Там вздыбился мост, как конь на скаку,
Мгновенье висел и рухнул в реку.
Разбойничья стая, с крестами на крыльях,
Любуясь кружилась, за дымами скрылась.
А мы, отдышавшись самую малость,
Под кручей-защитой дальше подались..
Это начала войны эпизод,
Шёл роковой сорок первый год             
                БРОНЬ
     Когда мы прибежали домой, то там стоял полный кавардак. Бабушка плакала, сёстры визжали, а папа, какой-то очумелый, ходил по  комнате и запихивал в суму то бельё, то кусень хлеба… Потом поцеловал, по очереди сестрёнок, подошёл к маме.
    - Прости, Нюра, коли что не так.. – поцеловал и, уже выходя за дверь, бросил – Я в военкомат. Война, Нюра… Я бросился следом. Он прижал меня к груди и помолчав, выдавил толчком, из себя:
    - Гляди тут.. За хозяина остаёшься – и спрыгнул на землю.
Только было, малость успокоились женщины, как вновь зазудило, загремело небо, навалилось всей тяжестью ревущей смерти. Засвистело, завыло… Мы только успели попадать под стенку, как зазвенели и посыпались стёкла, навалился такой грохот, что мы все оглохли, сошли с ума… Когда развеялся дым и чад, то мы не увидели кожевенного завода, который стоял сразу же, за забором. Горели ярко остатки  завода и догорал  забор. Дым тянуло прямо в щербатые окна. У водокачки выворотило два старых тополя, с корнями, у торговых рядов, на площади, взрыхлило брусчатку, как плугом, прошло.
     Отец пришёл уже затемно. Молча обошёл дом, молча постоял у пожарища, бросил в угол котомку, погладил спящих сестричек, бросил маме:
    - Посадили на бронь…
    - А что это, Миша?
    - потом, всё потом, Я на службу… И ушёл.
Так кончился первый военный день, такой страшный и дикий…
Мама уложила сестрёнок, в уголке, за пологом, так как по комнате гулял ночной сквозняк и мы поспешили  на пристань, узнавать новости. У нас висел телефон, но папа строго-настрого, запретил болтать, только для служебных переговоров. По пути, зашли к старому еврею, стекольщику и мама договорилась о вставке стёкол. В диспетчерскую заходить запрещено и мама вела меня за руку, к стоящему у причала Восходу, к поварихе, тёте Саше – где ж ещё можно узнать последние новости?..
Уже начало темнеть, когда в каюту заглянул вахтенный матрос и предупредил, что  через десять минут караван отчаливает от пристани. Мы вышли на причал, обернулись ,чтоб помахать рукой и не узнали парохода. Он был неузнаваем: Вместо белого, как лебедь, на

нас глядело что-то невзрачное,  аляпистое… Только спустя какое-то время,  мы поняли, что это защитная окраска от неприятельских самолётов.
Только скрылся за поворотом караван, как налетели фашисты, зажгли освещение и начали бомбить пристань,  Несколько бомб попали в причал, который разлетелся в щепки. Мы, в это время, лежали за забором, в канаве, пережидая бомбёжку. Потом нас отыскал отец и проводил домой.
Здание пристани и малый, ручьевой причал уцелели и рабочие пристани «украшали» всё свежими ветками деревьев, чтобы вражеским лётчикам не было видно, ни пристани, ни причала. На реке, не было ни парохода, ни баржи, ни путной лодки – всё замаскировали. Работа начиналась после захода солнца, всю ночь, до зари. Грузили пушки, снаряды, набивались в трюмы барж мобилизованные, солдаты, командиры. Любыми путями на борт пытались забраться эвакуированные, беженцы.
В диспетчерской остались двое: дед Борис да отец. Остальных призвали  на войну. Дед дежурил днём, если было тихо, отец ночами, если не сидел в ДОПРе. Каждая ночь выдавалась  всё напряжённее и опаснее. Правда, по ночам, в полной темноте, почти бесшумно, появлялись наши  «ушки» и – только появлялись немцы, как  выпускали трассирующую очередь и уходили в темноту.
Как-то, поздним вечером, отца отпустили из очередной отсидки: предстояла горячая ночка.
Он забежал домой переодеться да перекусить и ,тут началась  бомбёжка. Мы подхватили приготовленные узлы, папа – чемоданы и побежали к щели (вырытой в земле канавы, перекрытой ,в два наката брёвен и засыпанной землёй… потом перетаскивались обратно и тут зазвонил телефон… Отец долго слушал, подтвердил: «Понял вас..» - обернулся к маме и сказал:
    - Нюра, собери ещё, что сможешь, но немного и ждите, из дома никуда. И почти убежал.
Заохала бабушка, заныли сестрички… «Что-то серьёзное будет» - подумалось мне. И, правда, минут через сорок подъехала телега, на неё быстро загрузили вещи и, вставив в спицы тормоза, тронулись, под гору, к пристани.
                ПОБЕГ