Гурьевская каша. Печальные хроники

Две студентки сидели в гулком зале филфаковской библиотеке , отодвинув  учебники  по  языкознанию,  они пялились в  подшивку мохрящегося по краям журнала  с дореволюционными рецептами.   Слюни наполняли давно не жевавшие рты,  вызывая голодные спазмы молодых желудочков,  с утра у них было много лекций, а потом пришлось тащится в библиотеку, искать материал для практического занятия. 
Кто-то оставил на столе эту подшивку с рецептами и они листали ее с интересом,
Твоя каша,  - думала худенькая блондинка Иванова, - твоей фамилии суффиксальный выродок. Высокая и  широкозадая брюнетка Гурье уже вывела в голове план сегодняшнего  ужина у Ивановой. Гурьевская  мамочка работала в НИИ и ей было не до готовки, она была выше  супов и  блинов, стирки и пыли. У нее был НИИ и вечногуляющий муж.  Дочь училась где-то и на кого-то, не мешалась под ногами и этого было достаточно.   Приходила ночевать, домой никого не таскала, не мусорила и спасибо.
Иванова была проста, как дидактический материал для дошкольников и наивна , как ребенок родителей без жизненной стратегии.  Мама и папа жили и трудились на благо семьи и детей.  Мама могла получить степень по грибным супам и  домашнему консервированию, папа помогал детям с математикой и рисовал за них стенгазеты.  Денег в ивановской семье не водилось, водилась вкусная еда и сердечный разговор с пирогами.
Иванова всегда тащила “бедную и голодную ”  Гурье к себе домой  подкормиться, и несмотря на то, что Гурье жила в противоположном направление,  она всегда заворачивала откушать.
По дороге, они страстно обсуждали, как же было здорово жить вот так, с прислугой, жрать манную кашу с фруктами, носить корсеты и платья с хвостами, быть томной и никуда не спешить.
Гурье носила в себе тайну, которая распирала ее изнутри, набухала и топорщилась.  Поделиться она  не могла ни с кем, поэтому заедала  тайну едой , двадцатью пирожками, десятью котлетами, кастрюлькой пюре и тремя кружками чая.   Иванова не знала, что Гурье по дороге домой, завернет за уголок и , вставив  два пальца в рот, облегчит свою сущность.  От этого становилось легче и тайна уже не топорщилась. Дома Гурье полоскала рот и чистила зубы, мама все равно не заметит, так как она мечется по городу с желанием вынуть своего мужа тепленьким из постели очередной б***и.  Дома были только сервиз “Мадонна”  и десятилетний кот  Прохор, который занимался любовью со старым рукавом шубы. 
Так тянулось довольно долго, целых три курса:  Иванова и Гурье после лекций шли в библиотеку, потом тащились к Ивановой домой, где их ждал питательный и здоровый ужин, после чая и разговоров Иванова шла провожать Гурье до маршрутки.  Выйдя из маршрутки Гурье “ метала харч”  за углом, отплевывалась в подъезде , чистила зубы, садилась на диван с Прохором и тоскливо мечтала о чем-то.  Мать  приходила поздно,  последнее время сильно не в настроении.  Гуляющий муж наконец оторвался от них, завел себе стройную блондинку и  свалил с ней в Израиль, благо происхождение позволяло.  Иногда он звонил Гурье и обещал прислать денег, она все ждала, а он никак не слал. 
Летом после третьего курса всех отправили в диалектологическую экспедицию для собирания материала одной преподавательнице, которая писала диссертацию. 
Иванову нагрузили магнитофоном и диктафоном, она счастливая оказанной честью чуть не надорвала мышцы спины. Гурье поехала с тяжелым чувством, она не хотела покидать страдающую маму и лысого на пузе Прохора. 
Пока все весело  пытали бабушек , чтобы те спели или рассказали “старину”, Гурье вдруг вцепилась в молоденького мальчика, который приехал в ту же деревню к тетке на побывку.  Мальчик учился в мореходке, был сирота и наркоман.  Юрик его звали, он был иссиня бледный, с черными волосами, пухлыми губами и мутным взором накачанного.   Юрик наркоманил с 12 лет, перепробовал  многое и остановился на таблетках. Из школы его выперли, тетке  долго пришлось его пихать , чтобы он пролез в мореходное.  Там он занаркоманил профессионально, перепродавал таблетки, чем и зарабатывал на дозу себе.   Юрик был очень красивым мальчиком, мама его была чеченка, и он пошел в нее.
Юрик был существом молчаливым, так как сказать ему все-равно было нечего, но при его  красоте, это играло ему на руку и девки вешались на него гроздьями. 
Гурье не вылезала от Юрика, ее почти никто не видел, все были заняты, искали языковые перлы, помогали бабулькам копать огороды и рубить свеклу для самогона. После этого все падали спать и не помнили вчерашнего дня.
По приезду в город обнаружилось, что Гурье была глубоко беременна от Юрика.   Зимой ей  пришлось взять академ в универе и перерыв в столовании у Ивановой.   Ее рвало постоянно, у нее был страшнейший токсикоз. Ее положили на сохранение и там обнаружили, что ребеночек развивался неправильно,  все было плохо и с его и с ее анализами.   Иванова таскала Гурье брусничный кисель, это все , что та могла принимать без возврата наружу.  Юрика никто не оповещал, Гурье как бы  поставила на нем крест.   Мама Гурье, потрясенная всем происходящим , вызвала бывшего мужа из Израиловки, тот прилетел и начал трясти свои старые медицинский связи.
Когда мать, отец и Иванова  совпали в один приемный день, Гурье торжественно сказала, что выйдет замуж за Юрика.  А если родители против - она не будет с ними разговаривать.
Иванова гордилась подругой и ее принципами, сама она не была  способна на такое и каждый вечер вздыхала в телефонную трубку  в сторону обожаемого ей профессора зарубежной литературы.
Гурье промолчала ровно месяц, животик заметно подрос, родители согласились на быструю свадьбу без свидетелей, впрочем, Юрику позволили пригласить одного друга, подругой невесты была Иванова.
Свадьбу сыграли в кафешке военного городка, там никто их не знал, мать и отец были мрачными, Гурье напилась , Иванова  молча страдала за всех  с багровыми пятнами на щеках. Юрик принял немного больше обычной дозы и глазки его блестели, он широко улыбался и вообще был душка.
После свадьбы Иванова долго не видела Гурье, у нее была сессия, курсовая, а у той была беременность и новый муж.
Какое-то время спустя внезапно позвонила Гурье и злобным шепотом сказала Ивановой, чтобы та не вздумала никому рассказывать о свадьбе и Юрике, что она не вернется в университет, она развелась с Юриком, выгнала его на улицу,  ребенок родился искусственными родами мертвым, его оставили в больнице для исследования  на предмет его уникальных дефектов. Она еще попугала Иванову, потом сказала, что Иванова глупая , ничего у нее не выйдет с профессором и вообще она тупая идиотка.   Иванова слушала этот весенний бред и не говорила ни слова.  Что тут можно было сказать?
Постепенно все рассосалось, Иванова вычеркнула Гурье из памяти, как страшный сон.  Лишь мама Ивановой вспоминала о Гурье, обычно, когда напечет сто пирожков или наварит слишком много борща.
Прошли годы, Иванова выучилась, вышла таки замуж за профессора зарубежки и уехала с ним в Польшу. Там она пошла работать  в русский детский сад, родила двух мальчиков, муж преподавал в универе, купили домик и машину - ничего особенного, ездили на рыбалку и гуляли по старинным улочкам городка.  Мальчики выросли, пошли в школу и Иванова вдруг захотела слетать на родину.  Летом она взяла отпуск, муж был приставлен смотреть за мальчиками,  а сама она двинула домой.
Дома все было родное и обветшалое, милое и знакомое.  Она ездила по городу, любовалась клумбами, шлялась по университетскому парку и ела мороженое на лавочке перед факультетом.
В один из дней она подняла трубку телефона, ей звонила Гурье. Она пригласила Иванову посетить с ней кафе и выпить за студенческую юность. 
Иванова ждала  у маминого дома, когда к ней подкатила черная машина и из нее еле вылезла необъятная баба, Иванова не сразу узнала в ней  Гурье и онемела, потерянная от увиденного.  Не то, чтобы Иванову не тронуло время и земное притяжение, но ожидаемое сильно не совпало с реальностью.
Перед ней стояла огромная, под сто пятьдесят килограммов женщина в цыганистой юбке до пола, огромными грудями, отекшими ногами и с атласной ленточкой на полу-лысой голове.   Гурье обняла Иванову и они расплакались от избытка чувств.  Подруги погрузились в машину и поехали пить за встречу.  За рулем был худощавый муж Гурье, который оказался большой шишкой в администрации города, чем и объяснялась черная машина и упитанный вид бывшей однокурсницы. 
Вечер был душный, шишка-муж вел машину за город, Гурье настояла на том, что она , как принимающая гостью , повезет Иванову в наишикарнейшее  место, там, где самые лучшие шашлыки и самая холодная водка.   Гурье говорила много и громко, не давала и слова вставить бедной Ивановой.   Иванова же была просто рада, что все , видимо, забылось, Что Гурье жива и неплохо устроилась в жизни. Так Иванова узнала, что все у Гурье хорошо, что муж ее большой начальник и живут они богато, две девочки ходят в школу и на дополнительный французский, и на танцы,  и на  музыку, и на теннис, у Гурье большой дом, много комнат и она не работает, так как муж у нее зашибает бог дай каждому. 
В ресторане было мило, пусто, еще бы - час езды от города по пыльной дороге, еду принесли обильную,  за водкой пошла сама Гурье, чтобы проверить, что наливают,  а когда вернулась , несла в руке запотевший хрустальный кувшинчик.  Иванова водки не пила со времен студенчества, обычно они с мужем пили пиво или обычный чай, 
отказать подруге она не смогла, поэтому “кинула стопку” за себя .   После второй стопочки Иванова почувствовала себя странно:  во рту была гурьевская каша , язык продирался скаозь нее, явно присутствовала вишня и сухофрукты, голова “поехала”,  в глазах все троилось, тело словно придавили многотонной подушкой, оно ей не подчинялось. 
Она смутно помнила , что оказалась на заднем сиденье машины, Гурье была за рулем, спустя какое-то время в дороге шишка-муж  внезапно присосался ко рту Ивановой губами, начал шарить по ее телу.  Все это было невыносимо, руки не слушались Иванову. И вдруг ее стошнило прямо на шишку-мужа, ему на грудь.   Машина резко затормозила, но второй позыв уже пришелся на ночную траву в поле, Иванову рвало так страшно, что она встала на четвереньки.
Весь этот ужас отпустил ее в машине, она заснула и впала в забытье.
Утром Иванова проснулась в своей постели от рвотного позыва, еле днесла его до маминого огорода.  Ее тошнило, а в глазах стояла манная каша и летали мелкие черные мушки.
Ивановой было очень плохо, она не понимала причины своего отравления, не помнила того, что случилось прошлой ночью. Весь день родители отпаивали ее травками и меняли воду в тазике для компрессов.
Вечером раздался звонок , это была старенькая мама Гурье. Она ругала Иванову страшными словами, говорила, что та разбила семью ее  дочери, что шишка-муж был изгнан на улицу, что теперь будет, такая драма, девочки остались без отца и средств к существованию , Гурье никогда не работала, что же теперь будет и зачем таких шалав пускают назад на Родину из ваших поганых заграниц. 
Иванова опять стояла молча, ничего не понимая.  Ей было так плохо от  ночных шашлыков и водки, что мама Гурье вызвала лишь очередной рвотный порыв.
Проведя оставшиеся две недели в недоумении, Иванова вернулась к семье в милый польский городок Лодзь и постаралась снова забыть страшный сон с участием Гурье.
Жизнь  продолжалась:  дети, работа, дом , звонки в Россию , муж и путешествия.
Иногда Ивановой снилась манная каша, которая наступала на нее , дыбясь белыми волнами и щипаясь всеми сухофруктами , она просыпалась  в поту, вскочивший от ее стонов муж уже гладил ее по плечу и держал стакан воды перед лицом.
Мама Ивановой приезжала в гости часто, остаться насовсем она не хотела, пока ноги носили ее и отца.
В один из приездов мама Ивановой привезла ей телефон одной позабытой  университетской подруги.   Иванова спрятала листик в резной стаканчик и забыла,  через пару месцевмесяцев нашла и решила позвонить. 
Общая подруга обрадовалась и ее словно прорвало, речь шла о Гурье:  знаешь, ты Иванова , действительно наивная, Гурье была в тебя влюблена, она  пыталась тебе это сказать своим языком, а ты не видела, все видели , а ты нет.  Ты Иванова игнорировала ее , а она страдала, особенно после ухода отца из семьи, она к тебе таскалась каждый день не за едой, а за любовью, а ты ее кормила борщом.  И булимию она заработала на нервной почве.  И Юрик этот был лишь протест, попытка  найти себя на другой стороне улицы, там , где ты не ходишь. Неужели ты не видела, ну ты, блин, даешь, Иванова. Свадьба с Юриком  - это  же клич протеста против тебя и твоей холодности.
После  эпизода с Юриком, а там все так и было - ненормальное дитя, плод наркомана, выброс Юрика на улицу, и нервный срыв. Депрессия и гормоны, от которых она полысела.  Она потом решила стать юристом, хотела вершить правосудие и всех наказывать за свое порушенное счастье, но не потянула учебу, зато нашла в библиотеке юрфака своего засушенного мужа.  Она тогда решила инвестироваться в него, папу из Израиля подключила, нажали на все кнопки, подключили все связи и пропихнули мужа в администрацию, надо сказать, что и сам мужик не дурак,  но  он понял сразу, что Гурье лесбиянка, но из благодарности не стал ее бросать, даже девок двух родили.
Не поверишь, она мне все сама рассказала за месяц до аварии. Встретила ее в парке, а она затащила меня в кафе и изливала три часа свою душу, бедная, толстая и лысая Гурье. Знаешь , ведь это она тебя напоила какой-то дрянью, даже наркотики какие-то подмешала,  Юрик -то научил сто лет назад, хотела тебя  целиком себе ,  но не рассчитала, что шишка-муж на тебя набросится, она хотела тебе дать последний шанс понять свою любовь, хоть и таким корявым способом.
Иванова, она влетела на черной машине мужа под камаз, когда поехала за картошкой и медом на трассу,  такие дела.
Иванова ничего опять не сказала третьей свидетельнице, хранительнице секрета неистовой Гурье.  Иванова только думала, с кем же останутся детки погибшей, что будет с родителями, подкошенными горем, она понимала, что бедная Гурье прожила жизнь не в той шкуре, не совпало, но это не  была ее, наивной Ивановой,  вина, не была.