Радость совершенная

Мама и папа соединили свои судьбы с родительского разрешения, вопреки завистливой любви друзей и, конечно, с Божьего благословения. Это был брак из тех, что «совершаются на небесах». Но официально они оформили свои отношения лет через двадцать. По существу мы с братом Леней - были незаконнорожденными детьми, детьми любви. Это и объясняет, почему папа уже в 50-ые годы с таким удовольствием подписывал письма «твой законный муж». В упорядочении есть своя прелесть и красота.
Их совместное путешествие длилось 53 года. Но они не праздновали свой золотой юбилей. Мама как-то тихо сказала: «Столько друзей ушло. Не хочется отмечать». Возлюбленные друзья моих родителей. Они были для меня живыми легендами, людьми, овеянными святостью дружбы. Яркие и продолжительные счастливые минуты единения проживали мы в тихой повседневности моего молодого таганского бытия. Не забыть торжественность пиршественного застолья, казавшегося воплощением животворящей «Тайной вечери», где мы преломляли хлеб любви и дружбы. И верности духовному единомыслию. Дружба, в которой было больше любви, чем дружбы питалась напряженным жертвенным слежением истине своей души, смиренным исполнением долга. Они жили в сопротивлении неправде и лжи. Жили в трудные времена, но сознание внутренней радости жизни постоянно присутствовало в них. Коллективная душа, общая человеческая Карма проникала и производила следствие в каждом индивидуальном существовании. Я жила для них и они, вольно или невольно, жили друг для друга и для меня. Мы и сейчас соединены где-то там, на внутреннем плане. Я молюсь и ставлю свою свечу, свою скромную прозаическую свечу, на праздник встречи с родными душами.
***
Тоня появилась в нашем доме, когда я была совсем маленькой и исполняла обязанности отчасти няни, отчасти домработницы. Была она из Орловской губернии. К жизни относилась с печалью и серьезностью. Была самокритична и обладала крестьянским умом и внутренним интеллектом. И с большим чувством юмора, несмотря на свой пессимизм. Она не знала, куда пристроиться после перенесенного заболевания и заражения крови, а мы уезжали на дачу со всем скарбом на большом грузовике. И папа решительно подсадил легонькую Тоню, говоря: «Поедемте с нами, Антонина Ивановна». И она поехала, на 17 лет. Тоня умела очень комически изображать разные ситуации, но письма в деревню писала суровые, без сантиментов. Мама иногда подтрунивала: «Тоня, давай напишем:  Жду ответа, как соловей лета».  Она обижалась, уходила к своему сундуку, бормоча: не буду вообще письма посылать. Но все кончалось примирением. Тоня умела разговаривать с нашими многочисленными гостями. И друзья говорили - половину вашего семейного счастья составляет ваша Тоня. Она ушла, когда мы переехали на Ленинский проспект с тихой Таганки. «Выехали на передовую», - охарактеризовала ситуацию Тоня, а через три месяца удачно вышла замуж и осталась в том же доме на Большой Коммунистической. Нарру епd. История, которая началась с печали, кончилась свадьбой. Но это будет потом. А пока - Таганка.
Каждый день эти Марфа и Мария (Тоня и Елена-мама) обсуждали, что приготовить на обед. И Тоня отправлялась на Рогожский рынок покупать парное мясо, а мама садилась за стол переводить очередную книгу, если повезло и кто-то из друзей-переводчиков подкинул кусок прозы, сказку и т.д.
Мама не лелеяла своей красоты, за нее работала природа. А природа, как говорится, была «породистой». Глаза сверкали, брови изгибались. Как это у Исаакяна: «Ее бровей два скрещенных луча, Изогнуты как меч у палача». Только мама была нежной и доброй. Тоня рассказывала: мне три-четыре года, а мама на целый день уехала с дачи варить варенье на зиму. И я ходила весь этот длинный день, заламывая ручонки, не находя себе места и канючила: где моя мама с красивыми ноготками.
Любимой сказкой в детстве была «Дюймовочка» Андерсена. Только я не понимала, почему конец считается счастливым. Насколько я помню, она улетала с эльфом принцем и все. А как же мама, которая вырастила ее в горшочке, любила? И моя мама сочинила радостный конец: они возвращаются и живут все вместе долго и счастливо. Двери нашего дома были всегда открыты для друзей. «Когда вы закроете свою гостиницу?» - спрашивала нас Виктория Павловна, интеллигентная старушка, мама нашего соседа Алексея Владимировича. К нам приезжали из Еревана, Ленинграда, Харькова и т.д.
***
Один случай помню очень хорошо. Тетя Эмма, друг мамы и папы еще с Ленинградской голодной молодости, дочь знаменитого лингвиста Е. М., а теперь еще и профессор энтомологии, на лето всегда вывозила своих девочек Ташеньку и Греточку в Армению, чтобы знали язык и помнили места родные. И по дороге из Ленинграда в Ереван заскочила к нам на два часика, а оказалось на две недели. Так как сначала Ташенька, а потом и сама тетя Эмма заболели гриппом. Какое это было счастливое для меня время. Мама сразу наладила врачебный уход, Тоня отвечала за обеды, а папа, приходя с работы, рассказывал последние научные новости. Мы тогда очень сдружились с Греточкой, она мужественно ухаживала за своими больными, оставив щелочку в двери, через которую микробы не проникали. Действительно, больше никто не заразился, а к нам стал наведываться Григорич. Он и так любил к нам приходить, а тут новые привлекательные лица. Я обнаружила у Греточки музыкальность и приятный голосок и каждый раз перед Григоричем просила ее исполнить «На призыв мой томный и страстный, Ты, друг мой прекрасный, выйди на балкон».
А мама и тетя Эмма вспоминали свою Ереванскую молодость, жизнь в домике поэта Иоаннесяна в Эчмиадзине с его дочерьми и мамиными подругами. Они были ревнивы и говорили: «Что ты выходишь замуж за аспиранта, ты могла бы составить партию и выйти за наркома». Что было с наркомами в скором времени, вы уже, наверняка, представили, а папу они все вскорости полюбили и оценили. Но вспоминать было забавно. Потом одна из сестер будет жить в Москве, будет приходить к нам, иногда подкидывать переводы. Это тетя Евик даст маме «Иван-бея» Бакунца. Прочтя этот рассказ я приободрилась: армянская проза имеет своего великого представителя в лице Бакунца, и его достойного переводчика на русский язык в лице мамы.
***
Григорич, это не настоящее имя, это я так в раннем детстве сократила его имя отчество, и Григорий Шагенович стал Григоричем. Он был другом Фоди, старшего брата папы еще в 10-е годы. Как-то он привел показать свою очаровательную невесту Танечку Алалову друзьям, а четырнадцатилетний папа Митя сидел и читал книжку в саду. Таня, увидев симпатичного мальчика, так одиноко сидящего в саду и видимо стеснявшегося их общества, решила подбодрить его, подошла и спросила: «Мальчик, мальчик, как тебя зовут»? «Я не мальчик», - мрачно ответил Митя.
Фодя умер молодым от скоротечной болезни, «гениальный» Фодя называли его друзья, а братья и сестры нежно любили. В середине 20-х годов семья папы переехала из Ростова в Ереван. И, наверное, так все и кончилось бы, если бы не неожиданная встреча.
В 30-ые, да и потом в 50-ые годы не было на земле лучшего места с хорошим климатом, сосновым бором, и купальнями, чем Кратово и Малаховка. «Казанская дорога, сухой и умеренный климат - говорили врачи, видя частые ангины и тонзиллиты, - вот что лечит горло». Мы на протяжении 20 лет с перерывом на войну и эвакуацию снимали дачи в этих благословенных местах. И папа, увидев с террасы прогуливающегося красивого человека, кавказской наружности, загадочно улыбнулся и сказал маме: «Лена, пойди, расспроси этих людей, там ходит человек, очень похожий на Гришу Шумакова». Семья, поселившаяся рядом на даче (35-36 год), оказалась действительно семьей Гриши Шумакова. И уже в другом месте и в другое время папа часто начинал свой тост, обращенный к друзьям, так: «Наша, почти полувековая дружба...И Танечка Шумакова кокетливо сетовала: «Ну, Митя, какие ужасные вещи ты говоришь». Женщина всегда женщина.
И с тех пор началась наша дружба в нескольких поколениях...
Они долго жили рядом, мы на Б. Коммунистической, а они на Воронцовской. В моем детском представлении Григорич был всегда уже сильно в возрасте, с красивыми глазами, нависшими над ними седеющими бровями, и воркующим баритоном. Дамский угодник, он шептал нам на ушко комплименты и обещал: Я буду с вами танцевать, я закружу вас в вихре вальса. Все смеялись и отбивались, когда он хотел поцеловать юных дев своими мягкими губами. На пляже густая поросль на спине и груди привлекала всеобщее внимание. «По мне сразу видно, что человек произошел от обезьяны», - подшучивал он над собой. Милый, милый Григорич. Он был очень раним, а в глазах жила неизбывная печаль. О чем? Ему бы быть художником, свободным артистом... Он же был довольно известным адвокатом. Его жена, та самая Танечка из Ростова, сочинила о нем замечательное стихотворение, прославляющее его дар: «Иван, ты снова без оков. Кто твой защитник? Шумаков!» Но не всегда удавалось ему защитить своих подопечных. Когда одного из них приговорили к смертной казни, Григоричу стало плохо прямо в зале заседаний. А этот преступник, так гласит семейное предание, сказал ему убежденно и утешающе: «Не волнуйтесь, Г. Ш., я убегу...». «Митя, ты понимаешь, надо доказывать вину, исходя из презумпции невиновности, еще со времен римского права, а не наоборот». Мы с интересом прислушивались.
***
На третий или четвертый день он пришел с цветами и вином. Наши больные поправлялись и уже сидели в постели. По мнению экспертной комиссии они уже могли пригубить немного красного вина. Тоня приготовила вкусный обед, а Григорич, этот Цицерон из Цицеронов нашего времени, сидел за большим дубовым столом в нашей передней. Для пояснения можно добавить, что использовался каждый метр свободной площади и, входя в дверь, гость оказывался прямо у этого гостеприимного стола, над которым многие годы висел нарисованный акварелью неспелый арбуз. Мы разместились по трем сторонам стола: справа в щель, теперь она стала совсем большой, так как вирусная опасность миновала, выглядывали наши гости, а слева с гардероба соседней комнаты грациозно наблюдала за всей картиной наша пушистая Мальвина, провожая глазами каждый кусок вкусной котлеты или мясного окорока. Дикая тигра была вежливой и воспитанной кошечкой. И к гостям давно привыкла, но от привычки наблюдать сверху нашу трапезу мы ее никак не смогли отучить. Я помню все тосты, что были сказаны в тот день.
Это выглядело как приношение дара любви, как наставление человека, по воле случая обладающего пророческим даром. Даром любви Григорич обладал несомненно, но тогда мы просто радовались и веселились его словам: за очаровательную Ташеньку с глазами звездами, за мою любимую женщину, жену моего любимого друга, за Елену, за прекрасного поэта Марочку (к слову сказать я тогда не написала ни строчки), за великолепную певицу Греточку, за знаменитую кулинарку Тоню. И конечно за наших ученых: за крупного знатока насекомых и чудесную женщину Эмму. И за моего Митю, борца за чистоту науки, который нашел гормон цветения. Виват. Это не просто семья, это... и тут Григорич нашел определение и присвоил нашему дому звание: Это - «Дом ученых и красавиц».
- Ну дорогой Цицерон из Цицеронов, ты сегодня, кажется, превзошел самого себя, - засмеялся папа. Но мы все радовались и веселились, и больше всех сам Григорич. Так мы прожили высоко именованным Домом, чередуя веселье вечеров, тихое бормотанье ночи и утренние будни еще несколько чудесных дней, а потом гости уехали.
Этот наш маленький скромный рай, с волшебством добрых слов и любви. Какую целительную надежду давала эта вера старших в нас. Что-то состоялось. Судьбы моих дорогих друзей сложились, в общем, счастливо. Они защищали диссертации, они создавали семьи. И мы посылали им в Ленинград, а потом в Питер поздравительные открытки и телеграммы. Иногда, встречаясь в Ленинграде или Москве, с удовольствием вспоминали те далекие две недели и жалели, что все проходит. Что-то складывалось и у меня.
***
Григорич наблюдал отпочковывание нашей молодой семьи. Он теперь очень редко заходил к нам в будни. «Лизочка, ты позовешь меня на свою свадьбу»? - спросил он как-то ползающую по ковру, беззубо улыбающуюся малышку. «Конечно, - радостно и уверенно ответила я за Лизочку. «Какая грустная шутка», - сказала потом моя мама. «Почему?» - изумилась я. Мне и в голову не могло придти, что когда-нибудь наших старших может не быть. Последняя встреча состоялась за несколько месяцев до его ухода. Он постарел еще сильнее, но в глазах был все тот же лукавый блеск. И глядя на маленькую Белочку, самозабвенно играющую в манежике, он заулыбался и проворковал в усы: «Это замечательно. А что, Григорича не будет»? На нашей с Гариком свадьбе Григорич чувствовал себя посаженным отцом. «Марочка, - сказал он, деланно горько скомкав рот, тебя целует другой». А потом за пиршественным столом громко пожелал нам трех мальчиков - это по принципу один сын - не сын, два сына - половина сына, три сына - сын. И первым должен был родиться Григорич. А его жена милая Танечка из Ростова поджала губки и сказала - ну вот, влез в чужую семью. Не чужую, хотела сказать я, но промолчала. Григорич все-таки родился потом, много позже у его любимой внучки, но в земной жизни он об этом не узнал.
***
Многое может состояться или не состояться, но одно уж точно состоится - это наши похороны, и хорошо, если с отпеванием, жарким горением свечей, слезами на глазах близких, холодком в спине в момент захоронения, и пьяного слезного застолья. А под конец натура человеческая берет верх, и кто-нибудь вдруг неожиданно расскажет анекдот, и засмеются люди, обрывая и стесняясь самих себя. Ну да ладно, покойный-то уже все равно не слышит. И так обидно, что не участвуешь в этом застолье, не слышишь всех хороших слов, что о тебе скажут. Может и прав тот чудак, что устроил свои поминки при жизни, а? И только один кто-нибудь, самый неприметный и чуткий, почувствует исчезновение какой-то доли, малости, запаха тысячного лепестка Розы Мира, а потом место исчезнувшего займут, сомкнув ряды, соседние лепестки, и все пойдет, как и прежде, был человек - нет его, и жизнь бежит, крутя колесо земного цикла рождений и смерти, забвения и памяти.
***
Он много шутил. А про себя, верно, думал: «Бедная, ей придется хоронить всех нас». Да, я была молода для моих уже зрелых родителей. И я хоронила их всех. Они потом приходили ко мне во снах. Тихий ангел сна загораживал своими крылами ужасы и безумства дня, и все для того, чтобы я услышала шепот бессмертной души, увидела их светлые лица.
Григорича я во сне поила той чашечкой кофе, которую не успела подать при жизни, в тот самый последний вечер встречи. И как это бывает со снами, отчетливей всего ощутила общее настроение, ту волну любви, которая всегда шла от него и услышала немой вопрос - счастлива, нашла то, что искала? Он был посланником, он напомнил о том, что тайна счастья существует и нельзя забывать о наставлениях детства.
Меня резануло, как горячо я потом молилась, очень явственно почувствовала утрату тех, кто составлял радость, кто животворил нашу жизнь. Я стала размышлять над этим вопросом. Не в первый раз, конечно. Но меня удивило, что Григорич из своего далека поддерживает во мне прежние романтические надежды. И шалунья душа иногда останавливалась и, замирая, спрашивала: А действительно случилось ли то, что говорил Григорич? Ведь он напоминал мне большого волшебника - сказочника, который повстречался девочке в лесу и пообещал сказку жизни, если она сумеет дождаться алых парусов.
***
"Непостижимое постигается посредством его непостижений"
Николай Кузанский
"Сказать миру: Да"
Виктор Франкл
"Что такое рай? Прежде всего - море".
 Художник Дима Козырь
Замечено, что у человека исполняется то, что он действительно хочет. Чего же хотела я? Хотела больше всего, чтобы главное зло жизни исчезло. Мне как-то дано было ощутить это. С детьми, еще маленькими, мы проводили лето на Балтике. Они резвились, безбоязненно залезали в воду, заходя по самое горлышко, хотя плавать еще не умели. Над нами шумели прибалтийские сосны, а купол неба был чист и ясен. В тот день им почему-то захотелось собирать пивные крышечки и строить из них замок; и они в белых панамках со счастливыми мордочками ползали по желтому горячему песку. И Белочка вдруг исчезла из виду. Потерялась...
Вот когда свет померк для меня. Я бродила вдоль пляжа, как волчица, разыскивающая своего детеныша. Прошло полчаса, час. Нет, наверное, много меньше, но мне так казалось. Лизочка и их друг Миша тоже притихли, и я даже не слышала их голосов. Не только их, но вообще ни одного веселого детского голоса. Как будто кто-то во всей вселенной выключил громкость - и мир онемел. Тишина пустоты. И вдруг что-то толкнуло меня посмотреть на кусты, окаймлявшие пляж. Пятилетняя Белочка испуганно кралась вдоль берега, держась за кусты. Ох, как засияло снова солнце, как многоголосо и неистово загрохотал детскими голосами пляж, как пружинисто взлетел чей-то мяч, почти запутавшись в тонких паутинках солнечных лучей, протянувших невидимые струны меж игольчатых высокоствольных сосен. И благодать неяркого, но такого весомого северного лета снова захватила меня. Как будто вдруг вздохнуло ниоткуда взявшееся чувство блаженства и счастья. Когда сбывается то, чему нет имени. Сбывается в нашей так никогда и не узнанной судьбе. Но Светлому Небу видней, потому таким внезапным кажутся нам эта прозрачность чувств, это жгучее ощущение присутствия всех любимых людей. Будто прошелестело над миром «Смерти нет».
***
Наступил Новый век. Мы с Гариком снова очутились на берегах Балтики.
На этот раз по вполне серьезному поводу. «Конференция по когнитивным функциям» в комплексном, так сказать, подходе. Участвовали лингвисты, физиологи, психологи. Мы слушали доклады, изнемогая от цифр, графиков и совершенно фантастических идей. Я все больше убеждалась, что наука это удел смелых, безумных прожектеров. Факты, да, упрямая вещь, но смотря в чьих руках. Питерцы постарались придать всему этому соответствующую обстановку, и вдоль всего Университета, вырыли громадный ров, такой, что, для того чтобы попасть на психфак, или в главный конференцзал, надо было балансировать по узким деревянным мосткам или перепрыгивать через ров. Чтобы не показалось слишком удобно, особенно иностранным гостям. Я так думаю. На один день мы удрали к морю. Шумело и смеялось Балтийское море. Шумели сосны, родные, прибалтийские. Радость была во всей природе, лето только начиналось.
-Ну, что ты можешь сказать этому миру, - спросил меня Гарик.
-Могу сказать: да, - я повторила слова человека, прошедшего ад концлагеря, оставшегося живым и ставшего всемирно известным психологом.
Наша жизнь не было концлагерем, но и на нашу хватило невзгод. И все-таки...
- Григорич, а ведь теперь я могу ответить на твой вопрос. Жизнь прекрасна.
Несмотря ни на что. И главное в ней, научиться любить. Вот мы стоим с Гариком на берегу моря, как на берегу вечности.
Неужели это не вчера собирались три поколения друзей и родственников чествовать наш союз, отправлять нас в дальнее плавание (долгое плавание, что длится - и слава Богу, - уже более трех десятков лет). Детки уже превратились во взрослых девиц, этакие прелестницы, служительницы муз. И это уже неоспоримая данность. Море смеется. А солнце посылает мне в ответ целый сноп своих сверкающих стрел. А на горизонте появляется пароход, и мы видим, что он с алыми парусами. Нас охватывает неизъяснимая радость, а нам машут оттуда наши дети, внуки, братья и сестры, и друзья, и мы заходим все глубже в воду и ждем приближающегося парохода, чтобы уплыть на нем в неизведанную и желанную страну вечного Добра, Света, Любви и Красоты.
И если соединить все это в одну целостную картину, то станет видно, как по водам, по сверкающей, солнечной дорожке идет навстречу Спаситель в белых одеяниях и руки Его, обращенные к нам, как вселенское объятие, и я понимаю, что это и есть то самое чудо, которого так жаждет наша бедная, пугливая человеческая душа.