уже давно. и навсегда

Я  всегда боюсь этого дня. И жду. Жду, потому что Человек родился.  Между нашими рождениями чуть больше двадцати, и  я вроде как «современница». Немного, слегка, чуть-чуть… Я горжусь этим небольшим современьем, как и мои друзья. Из большой компании тех, кто садился за стол в этот день, нас осталось только двое. Мы  слушаем, читаем, смотрим, пьём, плачем, смеёмся. Мы живём!  Изо всех сил держась за этот Голос. Мы всегда ощущаем эту неимоверную, сшибающую мощь, эту неизбывную горькую  лиричность, это оправданное  высокомерие избранности и щемящее  одиночество.
Я всегда боюсь этого дня. Боюсь, потому что уже не предполагаю, а знаю: последние 35 лет из года в год  «множатся и ширятся» желающие сказать и своё слово, внести свою лепточку, отметиться. Я искренне рада, что Жизнь, Творчество, Уход этого человечища не оставляют никого равнодушными. Но может не стоит писать «развенчания мифов о Высоцком» и посвящения с амикошонским «Вов»?! Истинное уважение –  на странице М.Уздиной: несколько слов и поэзия. Больше ничего и не надо. Потому что все мифы Владимир Семёнович развеял сам. Уже давно. И навсегда. И, щадя нас, и оберегая от ненужного, предостерёг:



Я при жизни был рослым и стройным,
Не боялся ни слова, ни пули
И в привычные рамки не лез,-
Но с тех пор, как считаюсь покойным,
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив "Ахиллес".

Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента,-
Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью -
Нате смерьте! -
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти,-
Но в обычные рамки я всажен -
На спор вбили,
А косую неровную сажень -
Распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи,-
И не знаю, кто их надоумил,-
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей,-
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец,
Подходившие с меркой обычной -
Опасались,-
Но по снятии маски посмертной -
Тут же в ванной -
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной...

А потом, по прошествии года,-
Как венец моего исправленья -
Крепко сбитый литой монумент
При огромном скопленьи народа
Открывали под бодрое пенье,-
Под мое - с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет,-
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан,-
Все там будем! -
Я орал в то же время кастратом
В уши людям.
Саван сдернули - как я обужен,-
Нате смерьте! -
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!

Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном -
Не пройтись ли, по плитам звеня?-
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.

Накренился я - гол, безобразен,-
Но и падая - вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,-
И, когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я похоже: "Живой!"

И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно -
Шито-крыто.
Я, напротив,- ушел всенародно
Из гранита.