Над пропастью во ржи. Глава 3

Я – самый жуткий лгун, которого вы когда-либо видели. Это ужасно. Даже если я, например, иду в магазин за журналом, и кто-нибудь спросит меня, куда я направляюсь, то я запросто могу сказать, что иду в оперу. Повторяю, это ужасно.  Следовательно, когда я сказал старику Спенсеру, что иду в гимназию собирать вещи, я наврал наглым образом. Я даже не храню мои гребанные вещи там.
   В Пенси я жил в крыле Озенбургер Мемориал Уинг, в новом общежитии. Это крыло было только для учащихся младших и старших классов. Я был учащимся младшего класса, а мой сосед по комнате – старшего. Это крыло было названо в честь какого-то Озенбургера, который учился в Пенси. Он заработал довольно много денег после учебы. Открыл конторы по всей стране, в которых можно было похоронить своих родственников по пять баксов за штуку.  Вам бы следовало посмотреть на старика Озенбургера. Скорее всего, он просто запихивает тела в мешки и сбрасывает их в реку. Короче, он дал Пенси кучу бабок, а они назвали в его честь крыло. Он приехал на первую футбольную игру года в своем «Кадилаке», а мы должны были встать и приветствовать его криком «ура». А на следующее утро он толкал речь в церкви. Она длилась около десяти часов. Он начал с того, что отпустил, наверное, пятьдесят плоских шуток, чтобы показать, что он свой в доску. Замечательно. Потом он стал рассказывать нам о том, что никогда не стыдился вставать на колени и молиться Богу, когда попадал в какую-нибудь неприятность. Сказал, что мы должны всегда молиться Богу – разговаривать с Ним и все такое -  где бы мы ни находились. Он сказал, что Иисус – наш приятель и мы всегда должны помнить об этом. Сказал, что сам он все время молиться, даже когда ведет машину. Это убило меня. Так и вижу, как этот фальшивый ублюдок, включая первую скорость, просит Иисуса послать ему побольше трупов.  Единственная хорошая часть его речи была в середине. Он рассказывал  о том, каким отличным парнем он был, каким крутым и так далее, как вдруг внезапно один из учеников, сидящий впереди меня, Эдгар Марсала, издал ужасный пер.  Может, и было довольно грубо делать такое в церкви, но это было классно. Старина Марсала! Он почти снес крышу. Никто громко не засмеялся, а старик Озенбургер сделал вид, что вообще ничего не заметил, но старик Термер, директор, сидел как раз рядом с Эдгаром на скамье, и можно было поспорить, что он-то точно слышал все.  Боже, он был очень огорчен. Тогда он не сказал ничего, но следующим вечером он собрал нас всех в здании академии и тоже толкнул речь. Он сказал, что парень, который устроил такое в церкви, не достоин того, чтобы учиться в Пенси. Мы попытались уговорить Марсалу пернуть еще раз, прям там же, вовремя речи Термера, но он был в плохом настроении. Короче, вот где я жил в Пенси. Крыло Озенбургер Мемориал Уинг, в новом общежитии.
   Было довольно приятно вернуться в свою комнату после визита к старику Спенсеру, так как все были на игре и в нашей комнате, для разнообразия, решили включить отопление.  Мне даже стало уютно. Я снял пальто и галстук, расстегнул воротник рубашки и надел шапку, которую купил утром в Нью-Йорке. Это была красная охотничья шапка с длинным козырьком. Я увидел ее в витрине спортивного магазина, когда мы вышли из метро. Как раз после того, как я заметил, что потерял чертово снаряжение. Она стоила всего доллар. Сейчас расскажу, как я носил ее: я убрал козырек  назад, хоть, я допускаю, это и было немного странно, но мне нравилось носить шапку именно так. Мне шло именно так. Затем, я взял книгу, и уселся в кресло. У нас их было два: мое и моего соседа по комнате Уорда Стрендлейтера. Это были довольно удобные кресла, хотя подлокотники и испортились из-за того, что на них постоянно сидели.
   Я читал книгу, которую по ошибке взял в библиотеке. Они мне дали не ту, а я не заметил этого, пока не пришел в комнату. Они дали мне «В дебрях Африки» Исаака Динсена. Я думал, книга будет паршивой, но оказалось совсем наоборот. Эта была очень хорошая книга. Знаете, хоть я и неуч,  но читаю много. Мой любимый автор – это мой брат Ди Би, а еще я люблю Ринга Лорднера. Брат подарил мне книгу Ринга Лорднера на День Рождения, как раз перед тем, как я уехал в Пенси. В книжке были смешные пьески и рассказ про дорожного полицейского, который влюбился в хорошенькую девицу, которая все время превышала скорость. Только коп был женат и не мог жениться на девушке. А потом девушка разбилась, потому, что все время превышала скорость.  Эта история убила меня. Мне вообще нравятся книги, над которыми хоть иногда можно посмеяться.  Я читал много классиков, например, «Возвращение на Родину», и мне они все понравились, еще я читал много книг о войне и фантастику, но эти были как-то не очень. По-настоящему меня сводят с ума те книги, после прочтения которых хочется, чтобы автор был твоим закадычным другом, которому можно позвонить в любое время. Впрочем, такое случается не часто. Я был бы не прочь позвонить Исааку Динсену. И Рингу Лорднеру тоже, только Ди Би сказал, что он уже умер. А прошлым летом я читал книгу Сомерсета Моэма «Бремя Страстей Человеческих». Книга довольно хороша, но Моэму я бы звонить не стал. Не знаю. Он просто не из тех парней, которым мне хочется звонить, вот и все.  Я лучше позвоню Томасу Харди. Мне понравилась эта «Юстасия Вэй».
   Короче, я надел свою шапку, уселся и стал читать «В Дебрях Африки».  Вообще-то, я ее уже прочел, но мне хотелось еще раз прочитать кое-какие места. Я прочитал всего три страницы, когда услышал, как кто-то зашел в комнату через душевую. Мне даже не надо было вставать, чтобы посмотреть кто там. Я и так знал. Это был Роберт Экли, парень из соседней комнаты. В нашем крыле между каждыми двумя комнатами стояла душевая, и по пятьдесят раз на дню  старина Экли вваливался к нам через эту душевую. Наверное, он был единственным парнем во всем общежитии, не считая меня, который не был на игре. Он вообще никуда не ходил. Он был очень странный малый. Он был старшеклассником, и к тому моменту проучился в Пенси целых  четыре года, но никто не называл его иначе, чем Экли. Даже Херб Гейл, его сосед по комнате, не называл его Боб или Эк. И если он когда-нибудь жениться, его собственная жена тоже, скорее всего, будет называть его Экли. Он был очень высок. В плечах у него, как говорится, была косая сажень и у него были ужасные зубы.  За все время моего пребывания в Пенси, я ни разу не видел, чтобы он их чистил. Они всегда выглядели так, будто поросли мхом, и не возможно было смотреть без тошноты на то, как он набивает себе рот картошкой или бобами. А кроме того, у него было полно прыщей. Не просто на лбу или на подбородке, как это обычно бывает, а везде, по всему лицу.  И не только это: у него был еще ужасный характер. Он был невыносим. Короче, я не очень сходил по нему с ума.
   Я спиной чувствовал, как он стоит в проходе, за моим креслом, и высматривает, нет ли по близости Стрэдлейтера.  Он ненавидел Стрэдлейтера и никогда не входил, когда тот был в комнате. Он ненавидел почти всех.
   Наконец, он вышел из прохода и зашел в комнату.
- Привет, - сказал он. Он всегда говорил это так, словно ему было ужасно скучно или он ужасно устал. Он ни за что не хотел, чтобы ты думал, что он навещает тебя. Он хотел, чтобы ты думал, что он заглянул по ошибке, мать его.
- Привет, - сказал я, не отрываясь от книги. С людьми вроде Экли так: если ты поднял голову и перестал читать, то ты – конченый человек. Ну, по крайней мере, ты станешь им очень скоро.
   Он стал, как всегда, медленно прохаживаться по комнате и брать в руки вещи со стола и шифоньера. Он всегда брал личные вещи и рассматривал их. Боже, как он иногда действовал на нервы!
- Как фехтование? – спросил он. Он просто хотел, чтобы я прекратил читать и развлекся. Его совсем не беспокоило фехтование. – Мы выиграли или как?
- Никто не выиграл, - сказал я, не поднимая головы.
- Чего? – спросил он. Он всегда заставлял повторять тебя фразу дважды.
- Никто не выиграл, - снова сказал я и украдкой посмотрел, зачем он трется возле моего шифоньера. Он смотрел на фотографию девушки, с которой я встречался в Нью-Йорке. Ее звали Салли Хейс. Он смотрел на эту фотографию, наверное, миллион раз с тех пор, как я въехал. А еще он все время ставил ее не туда, куда надо. Наверняка, он делал это специально.
- Никто не выиграл, - повторил он. – Это как?
- Я оставил чертову экипировку в метро, - ответил я, все еще не смотря на него.
- Господи, в метро! Ты хочешь сказать, ты ее потерял?
- Мы свернули не на ту линию, и мне пришлось сверяться с картой, что висела на стене.
 Он подошел и стал так, что загородил мне свет.
- Эй, - сказал я.  – С тех пор, как ты зашел, я успел прочитать одно и то же предложение раз двадцать.
   Любой нормальный человек понял бы намек, но  только не Экли. Только не он.
- Думаешь, они заставят тебя заплатить? – спросил он.
- Не знаю, и мне все равно. Не хочешь сесть, Экли, малыш,  ты закрываешь мне этот чертов свет. – он не любил, когда его называли «Экли, малыш». Он говорил, что малышом был я, так как мне было шестнадцать, а ему восемнадцать.  Его просто сводило с ума, когда кто-нибудь говорил «Экли, малыш».
   Он продолжал стоять. Он был из тех парней, которые все равно будут загораживать тебе свет, даже если ты попросишь их отойти.  Нет, они отойдут, в конечном счете, но если их попросить об этом, они сделают это в два раза медленнее.
- Че ты, блин, читаешь? - спросил он.
- Книгу, черт возьми.
   Он развернул мою книгу так, чтобы видеть название.
- Хорошая? – спросил он.
- Предложение, которое я читаю просто ужасно, - да, я могу быть саркастичен. Впрочем, он этого не понял. Он снова стал бродить по комнате, беря в руки наши со Стрэдлейтером вещи.  В конце концов, я бросил книгу на пол. Читать было невозможно, когда рядом находился такой парень, как Экли.  Просто невозможно.
   Я уселся поудобней  и стал наблюдать за тем, как свободно ведет себя Экли в нашей комнате. Я чувствовал легкую усталость после поездки в Нью – Йорк и поэтому начал зевать. А потом я стал прикалываться. Иногда я очень много прикалываюсь, просто чтобы не было скучно. Я начал с того, что перевернул козырек так, чтобы он падал мне на глаза.  Так я ничего не видел.
- Блин, - сказал я хриплым голосом, - кажется, я ослеп. Мамочка, любимая мамочка, мне вдруг стало так темно.
- Клянусь Богом, ты – псих, - сказал Экли.
- Мамочка, дай мне руку. Почему ты не хочешь дать мне руки?
- Боже, перестань вести себя, как маленький.
   Я выставил руки вперед, как это делают слепые, но только не вставая с кресла. Естественно, я продолжал повторять: «мамочка, почему ты не хочешь дать мне руки?». Ну, в общем, я прикалывался. Иногда мне очень нравится делать это. К тому же, это ужасно злило Экли. Он всегда будил во мне садиста.  Да, очень часто мои методы общения с ним были ужасно садистскими. Но, в конце, концов, я успокоился. Я убрал козырек с глаз и развалился в кресле.
- Чье это? – спросил Экли, держа наколенник моего соседа по комнате. Он трогал все, что плохо лежит. Он мог даже взять посмотреть твой бандаж или еще что-нибудь в этом роде. Я ответил ему, что это была вещь Стрэдлейтера. Услышав это, он швырнул наколенник на его кровать. Кровать Стрэдлэйтера, я имею в виду.  Он взял наколенник в шифоньере, а бросил его на кровать.
   Затем, он сел на подлокотник кресла Стрэдлейтера. Он никогда не садился в кресло, только на подлокотник.
- Где ты откопал эту шапку?
- В Нью-Йорке.
- За сколько?
- Доллар.
- Считай, что тебя обокрали, - он начал чистить ногти концом спички.  Он всегда их чистил. Знаете, в какой-то степени это было даже смешно. С его зубов налет можно было соскребать лопатой, и его уши всегда были ужасно грязными, но зато он всегда чистил ногти.  Думаю, ему казалось, что это делает его чистюлей. Он поглядел на мою шапку, не переставая чистить ногти.
- Дома мы носили типа таких шапок, когда охотились на оленей. Это – шапка-оленестрелка.
- Точно, - я снял шапку и прикрыл один глаз, делая вид, что целюсь. – Это – шапка-человекострелка. В ней я убиваю людей.
- Предки знают, что тебя вышвырнули?
- Неа.
- Блин, а куда ушел Стрэдлейтер?
- Он на игре. У него свидание, - я зевнул. Да что там, я зевал постоянно. В комнате было ужасно жарко. От такой жары тянет в сон. В Пенси ты постоянно умираешь либо от жары, либо от холода.
- Великий Стрэдлейтер, - сказал Экли. – Эй, дай мне ножницы? Где они?
- Их нет. Я их уже упаковал. Они в чемодане, на самом верху шифоньера.
- Слушай, достань их на секунду. У меня заусеница, и я хочу ее обрезать.
   Нет, ему было все равно, упаковал ли ты нужную ему вещь и закинул ее на самый верх шифоньера или нет.  Впрочем, я достал ножницы. Я чуть не убился, пока делал это. Когда я открыл дверцу шифоньера, на меня упала теннисная ракетка Стрэдлейтера, - она была, кстати сказать, деревянная, - и упала она мне прямо на голову.  Послышался бум, и мне стало невыносимо больно.  Это чуть не убило Экли. Он стал смеяться своим ужасным фальцетом. Он смеялся все время, пока я открывал чемодан и доставал оттуда ножницы. От таких вещей, - ну, например, если кого-нибудь стукнет по голове деревянная ракетка, - Экли аж пищит.
- У тебя отличное чувство юмора, Экли, малыш, - сказал я, отдавая ему ножницы. – Ты знаешь об этом? Давай, я буду твоим менеджером. Даю сто процентов, что устрою тебя на какое-нибудь радио.
Я снова сел в кресло, а он стал стричь свои ужасные ногти.
- Не хочешь делать это над столом, а? – спросил я.  – Стриги ногти над столом, хорошо?  Я не хочу ночью ходить голыми ногами по твоим паршивым ногтям, - впрочем, он продолжал стричь их, бросая на пол. Ужасные манеры. Я серьезно.
- С кем у Стрэдлейтера стрелка? – спросил он. Он следил за всеми свиданиями Стрэдлейтера, хоть и ненавидел его.
- Не знаю, а что?
- Да, просто. Боже, я терпеть не могу этого сукина сына. Я его действительно не выношу.
- А он по тебе с ума сходит. Он сказал мне недавно, что ты – принц, мать твою, – ответил я. Я довольно часто говорю «принц», когда дурачусь. Это не дает мне скучать.
- У него завышенная самооценка, - сказал Экли. – Ненавижу этого сукина сына. Думаешь, он….
- Стриги ногти над столом, а? – прервал его я. – Сколько тебя….
- У него всегда завышенная самооценка, -  повторил Экли. – Я даже не думаю, что этот сукин сын такой уж умный. А он думает, что он умный. Он думает, что он самый….
- Экли! Господи! Ты можешь стричь свои чертовы ногти над столом? Сколько тебя просить об этом?
   Наконец, он соблаговолил исполнить мою просьбу. На него обязательно надо было наорать, чтобы он что-нибудь сделал.
   Я понаблюдал за ним некоторое время, потом сказал:
- Причина, по которой ты злишься на Стрэдлейтера в том, что он постоянно болтает о том, что ты чистишь зубы раз в неделю.  Он не хотел обидеть тебя, заявив об этом во всеуслышание. Он, конечно, не сказал, что это здорово, но он не хотел тебя обидеть. Он просто хотел сказать, что ты будешь выглядеть лучше, если будешь чистить зубы.
- Не гони, я чищу их.
- Нет, не чистишь. Я видел, как ты умываешься утром, но не чистишь зубов, - ответил я. Впрочем, я сказал это довольно мягко.  В какой-то степени, мне, вроде как, даже стало его жаль. Естественно, не очень-то приятно, если кто-нибудь говорит тебе, что ты не чистишь зубы. – Стрэдлейтер не такой уж плохой, - продолжал я. – Ты просто не знаешь его.
- И все равно, он – сукин сын. Самодовольный сукин сын.
- Да, он самодовольный, но он бывает очень щедрым. На самом деле, - сказал я. – Смотри, предположим, Стрэдлейтер носит галстук, который тебе нравится. Очень сильно нравиться…. Ну, это только пример. Знаешь, что он сделает? Он оставит его на твоей постели или еще что-нибудь в этом роде.  Он отдаст тебе этот чертов галстук. Многие на его месте….
- Бред, – прервал меня Экли. – Если бы у меня было столько же бабок, сколько у него, я бы поступил так же.
- Нет, не поступил бы, - я покачал головой. – Ты бы так не поступил, Экли, малыш. Если бы у тебя были его бабки, ты был бы самым большим….
- Прекрати называть меня малышом, черт возьми. Я мог бы быть тебе чертовым папочкой.
- Нет, не мог бы, - Боже, иногда он был ужасно надоедлив. Он никогда не упускал шанса напомнить мне, что ему было уже восемнадцать, а мне только шестнадцать.  – Начнем с того,  что я не пустил бы тебя в мою проклятую семью.
- Ну, тогда просто перестань называть меня….
   Внезапно, открылась дверь и в комнату, в большой спешке, ввалился Стрэдлейтер. Он всегда куда-нибудь спешил.  Он подошел ко мне и игриво похлопал меня по щекам. Меня это всегда ужасно раздражало.
- Послушай, - сказал он, - ты куда-нибудь уходишь сегодня вечером?
- Не знаю. Возможно. Че, блин, на улице снег? – все его пальто было в снегу.
- Ага. Послушай, если ты сегодня никуда не идешь, одолжишь мне свой меховой жакет?
- Кто выиграл? – спросил я.
- Прошла только половина. Мы сваливаем,- ответил Стрэдлейтер. – Серьезно, тебе нужен твой жакет сегодня? Я чем-то испачкал свой фланелевый.
- Нет, он мне сегодня не нужен, но я не хочу, чтобы ты растянул мне его своими долбаными плечами, - ответил я. Мы были почти одинакового роста, но он весил вдвое больше.  И у него были очень широкие плечи.
- Я не растяну, - он быстро подошел к шифоньеру. – Как дела, Экли?  - спросил он.  Тот не хотел отвечать ему, но был недостаточно смел, чтобы не ответить на приветствие. Потом он сказал мне:
- Ладно, я пошел. Увидимся.
- Хорошо, - сказал я. Он был не из тех людей, которые, возвращаясь в свою комнату, разбивают тебе сердце.
   Старина Стрэдлейтер стал снимать пальто, галстук и все остальное.
- Может, мне быстро побриться? – сказал он. Да, он был довольно заросшим. На самом деле.
- Где твоя девушка? – спросил я
- Ждет меня в Аннексе, - он вышел из комнаты с мылом и полотенцем под мышкой.  На нем не было рубашки. Он всегда разгуливал по комнате с оголенным торсом потому, что у него было по-настоящему красивое тело. Действительно. Это я вынужден признать.