Первая любовь и женитьба

 

   Давид Мендельсон после демобилизации из армии жил  в маленькой кухне  старшей сестры Гени. В однокомнатной квартире проживало пять человек. Маленькому сыну Толику шел третий год.  Элик работал парикмахером и не плохо зарабатывал, а Геня подрабатывала торговлей.   Додик свою зарплату отдавал сестре, а когда ему нужны были деньги, он просил у нее. На работу он ходил пешком, а его сестра  по торговым делам, часто уезжала в другие города.
   Вильнюс опустел. Все друзья разъехались. Додика мучило одиночество.
    Однажды Мендельсон пришел с работы и увидел на столе распечатанное письмо. Около него лежала фотография молодой девушки: черные как смоль волосы  свисали на тонкие плечи, карие глаза ее в упор смотрели на него и словно пиками, пронизали его влюбленное сердце. Чуть приоткрытый ротик – алой розой, веял нежностью пробуждающейся любви. Искренняя милая улыбка заманчиво говорила: «полюби меня, и я оплачу тебе взаимностью на всю жизнь» …  «Она похожа на цыганочку»  – подумал Додик, вынимая письмо из голубого конверта. Красивым, разборчивым почерком было написано следующее:
     Здравствуйте, дорогая Генечка!
Благополучно вернувшись, домой, я сразу решила написать Вам небольшое письмецо. До сих пор нахожусь под впечатлением нашей незабываемой встречи в поезде. Я рада, что мы за такое короткое время сблизились. Поезд ушел, но воспоминания останутся навсегда. Несколько часов проведенных в городе Львове, просмотр  фильма «Большая жизнь» и все наши разговоры –  незабываемы.
   Я высылаю Вам обещанное фото, а Ваше, которое вы мне подарили, поместила в альбом на самом видном месте. Все не могут насмотреться,  – какая   Вы красивая!               
   Генечка, если у Вас найдется немного времени, вышлите мне литровый термос. На этом с Вами прощаюсь! Передайте привет Элику и всем вашим близким… Пишите, с любовью и уважением ваша Люба.
       Прошло несколько дней. Когда никого не было дома, Додик  достал   лист бумаги и написал  в Бельцы  «историческое» письмо:

     Здравствуйте, Любовь!!!
     Прошу извинение за мое вмешательство. Нарушая этику, не смог себя остановить, чтобы не прочитать Ваше письмо, адресованное моей сестре Гене. Оно несколько дней лежало на столе распечатанным. Рядом с ним красовалось ваше, фото, ранившее  мое сердце...
      Признаюсь, – я искал предлог, и он к моему счастью, нашелся. Вы просите  Геню выслать Вам  термос. Она не сможет при всем желании найти для этого время, намного быстрее я могу его Вам привезти,… Конечно, если Вы  пожелаете?.. Я предлагаю Вам  знакомство. Пишите, если вы свободны? С нетерпением буду ждать вашего ответа. Простите, если что-то не так написал.
  С нежностью жму Вашу руку.
                Давид Мендельсон.
               
           Больше двух недель Додик ждал ответа. Ему не терпелось. Он ходил взад и вперед по аллеям старого парка и, у него из головы не выходила Люба. «Неужели она не ответит на мое письмо»? –  подумал он, присев на скамейку.
           Только что прошел летний дождик. Вокруг цвели цветы. Солнечные лучи отражались в каплях воды, золотом осыпая деревья и ожившую зелень. У его ног шевелились на тонких стебельках светло-желтые ромашки. Сорвав одну из них, Додик стал гадать: «да или нет», один за другим отрывая лепестки. Последний лепесток стал его желанным ответом.
          Когда он вернулся домой Геня ему с восторгом, сказала:
        – Додке, танцуй, тебе пришло письмо из Молдавии!..
 
         Здравствуйте, многоуважаемый Давид! – писала Люба. –
Несмотря на то, что мы с Вами не знакомы, и Вы предложили мне знакомство в своем маленьком письме,  я не вправе, отказать Вам… Насчет термоса я вас вполне поняла…. Можно обойтись и без него…
         Я рада с Вами продолжить переписку, и обижусь, если Вы долго будете  задерживаться с ответом.…Передайте большой привет от меня Геничке и Элику! На этом я с Вами прощаюсь. До свиданья!
                P.S. Прошу, пожалуйста, вышлите мне ваше фото – мое вы уже видели…
                С уважением Фельдман Люба.

          Заочная  переписка  продолжалась полгода. С тех пор прошло 55 лет, но пожелтевшие письма, предсказавшие  большую жизнь, сохранились до сих пор.
 В одном из писем Люба сообщила, что десятого июля 1957 года она приезжает в отпуск.
         Вечером в тот же день Додик и Геня, троллейбусом приехали к ее двоюродному брату. Эта была первая незабываемая встреча, когда сама Любовь открыла ему двери.
         Перед ним в ситцевом платьице, обтягивая тонкую маленькую фигурку, появилась, как на экране красивая девушка. Она выглядела  настоящей цыганочкой: веселая, жизнерадостная с глубоким юмором, любящая бальные танцы. «Вы танцуете»? – спросила она Додика в одном из первых писем. «Танцую вальс, танго, иногда фокстрот,  – писал он.
       – Заходите, пожалуйста, – сказала Люба и добродушная, светлая улыбка осветила ее смуглое, гладкое лицо. В первую очередь, обнимая Геню, она устремила свой взгляд  карих  глаз на Додика, – «вот мы и встретились»: говорил он, не отрываясь от его встречного взгляда. Мендельсон обнял  девушку, как будто он знал ее много лет и крепко прижал  к своей груди. Он почувствовал, что-то большое и упругое,… словно электрический ток ударил по всему телу. Придя в себя, Мендельсон взял Любу за руку и предложил ей пройтись по парку вблизи Кафедральной площади.
       – Там так хорошо после дождя, воздух чистый с хвойным запахом, просто одуреть…- говорил он ей, выводя за ручку с душной комнаты.
    Они шли вдвоем по  аллеям  декоративного парка, и весь мир принадлежал только им.

    Счастливая пара начала подниматься на  высокую гору в центре города. На самой вершине,
которой возвышался замок Гедимино. С этой горы был виден весь город.
   Багровое солнце опускалось к закату, и его лучи пламенем отражались в серебристых волнах извилистой реки Нерис.
       – Ой, как здесь красиво! – восхитилась Люба, придвигаясь к Додику. Он обнял ее и крепко поцеловал прямо в губы. От нее веяло свежестью и молодостью. Она чуть вздрогнула, но ничего не сказав, посмотрела в его карие, с продолговатым разрезом глаза. Додик не смог устоять. Он, не задумываясь, сделал предложение:
               
        – Пусть наша жизнь будет такой же светлой и яркой, как это солнце и чтобы мы ее прожили вместе от восхода до заката!  – подавая обе руки и раскрыв пылающее сердце, – с великим восторгом сказал Мендельсон.
      На третий день знакомства они подали заявление в ЗАГС, а
14 июля они  расписались. Через неделю Люба уехала в Молдавию. По официальному закону они считались мужем и женой, а  по еврейскому – нет…
          В Бельцах была назначена свадьба на 10 августа.
    Любина мама, верующая пожилая женщина, поддерживала еврейские традиции всю свою жизнь. Ее старший сын Мойше  и единственная дочка Либалэ  воспитывались в религиозной семье. Додик получил указание в письме от Любы перед выездом из Вильнюса перейти с вещами на другую квартиру. В ночь перед выездом он спал у ее двоюродного брата.
    На свадьбу из Вильнюса поехали всего две семьи: семья Легер –  коле сот: родственники со стороны невесты и Семья Попелис – хусен сот –  со  стороны жениха.
          Семью Попелис вместе с женихом на железнодорожном вокзале встречали сама невеста, красавица Либалэ, ее старший брат Мойше с женой Ховой и  двумя сыновьями Симхой-7 лет и Ициком-10 лет.
    Поезд затормозил. Все они стояли в ожидании на перроне. Люба искала Додика. Только она одна в лицо знала его…
         – Вот они, в третьем вагоне, – увидев жениха, сказала Люба своему брату и побежала встречать гостей. Мендельсон не успел еще поставить ногу на подножку, как его невеста оказалась рядом. Она протянула нежную, тонкую руку к маленькому чемоданчику, чтобы помочь  Додику, но удержать его не смогла, настолько он был тяжелый. С грохотом упав на перрон, чемоданчик к счастью – не открылся, его осторожно поднял Мойше и понес к заказанному такси.
   Мендельсон ехал по незнакомому городу Бельцы – «майн штейтале Бэльц» – мой маленький городишка, как пелось в задушевной, старинной еврейской песенке, облетевшей весь мир. Люба тоже пела ее и очень любила еврейские слова этой песни. Она свободно говорит на идише. С Ховой и Мойшей они общались на родном языке
         –  Какая длинная улица,  –  заметил Додик. – мы едем полчаса, а она все еще не кончается?
         –   Это самая большая улица в городе, – сказала Люба – она начинается от Северного вокзала и заканчивается далеко за Домом офицеров. До прихода Советской власти она называлась Петроградской. На этой улице прошло мое детство. Вот мы и приехали. 
         У открытых дверей небольшого домика стояла пожилая, седая женщина, – это наша мама, познакомьтесь и заходите в дом. – Все говорила и командовала Любалэ.
 Заходя в приземистые сени, Додик увидел под окном огромную вишню – дерево было обсыпано темно-красными плодами.
        На следующий день 9 августа в усадьбе дяди Мордехая, вечером состоялась ХУПА.
                Невесту под руку вели Геня и Хова, жениха – Мойше и Элик. Самые близкие родственники  дожидались их под Хупой.  Обряд вел главный Ребе подпольной синагоги. (В то время проводить религиозные обряды, было запрещено).
   Либалэ была  в белом платье со шлейфом. Она выглядела великолепно. Церемония прошла быстро и удачно. Додик одним резким ударом ноги вдребезги разбил, завернутый в салфетку стакан. Он чувствовал себя превосходно. Напротив его за столом сидели с женами его два шурина. Мойше налил всем по сто граммов Московской водки и предложил выпить за счастье молодоженов. Послышались возгласы: мазаль тов! Мазаль тов! – Потом, кто-то крикнул 'горько!...'
     Додик крепко обняв Любу, поцеловал ее на виду у всех в розовые губы. Ее лицо покраснело, то ли от жары, то ли от неловкости… Жениху не терпелось, он рвался домой:
               
   – Любонька, милая! Скажи брату, что нам уходить надо, придумай что-нибудь…
   –  Дорогой мой, что можно придумать? – он  ведь сразу догадается…
Давай лучше посидим вместе со всеми, завтра свадьба и впрочем,  я боюсь, что на своей свадьбе «после этого»… танцевать не смогу. А я ведь так люблю танцы?!
   – Сможешь, золотце, сможешь!.. – у тебя там ничего не останется, ты же еще в Вильнюсе обещала, что после хупы…
    В гостиной гремела посуда и громкие разговоры на трех языках сливались в единый шум.
 Мойше предлагал, наливал в рюмки: водку, вино, вишняк – за всеми ухаживал. Хова подносила вареники: их было три сорта: с мясом, с вишнями и картофелем. Стол «ломился от множества блюд приготовленных накануне Евой. (Так называли ее по-русски.) Она была полная, лет тридцати двух, женщина, любившая кухню. Мойше был на 14 лет старше Любы. Они очень дорожили друг другом. Он всегда помогал своей младшей сестренке и пожилой матери. Для Любы Мойше был не только брат, но заменял ей отца. Она его искренне любила и слушалась. Додик видел в нем человека доброго и хозяйственного. Моисей Исаакович Фельдман был энергичный мужчина. Среднего роста, тридцати семи лет, крепкого телосложения. Его правильные черты продолговатого лица, с ямочкой на подбородке и глазами голубыми, как небо. Он вдруг обратил свое внимание на новобрачных и, показав в улыбке свои белые зубы, тихо сказал:
   –  Вижу вам скучновато с нами – стариками? Я сейчас же вызову такси и поедете куда хотите. Он поднялся и вышел позвонить. «Вот как здорово получилось, сам догадался, чего я хочу»…  – подумал Мендельсон.
         – Любонька, пойдем, попрощаемся со всеми и поедем к тебе домой.
         – Почему ты так говоришь?  Это и твой дом, маленькая квартира, но наша, – подметила Люба. «Она добрая, славная, милая! Приняла меня полностью, чтоб так было  всю жизнь», – подумал Додик, когда  они подошли к дяде Мордхе и тете Ане. Пожилая пара жила в одиночестве. У них не было детей и за ними, присматривал Мойше. Он привозил им уголь на зиму, колол дрова, делал все, что было необходимо в хозяйстве. Поцеловав дядю и тетю, Люба, коллективно простилась со всеми родственниками и молодая пара села в такси и уехала.

         Было десять часов вечера. Только лунный свет проникал в окно сквозь марлевые занавески. Когда его любимая начала раздеваться, Додке целовал ее губы, лицо, шею, гладил ее тонкие плечи, а она как в тумане, обомлевшая, горячо дыша, упала на диван… Он опустился пред ней на колени, продолжая ее целовать, и с жаром произнес:
       – О! Я больше не могу выдержать!.. – Эти слова вырвались из глубины его сердца, и он одержимый величайшей страстью поднялся на упругий диван. Она лежала на спине  в красной шелковой рубашке. Додке стал нежно раздвигать ее ровные, как выточенные на токарном станке ножки, и вдруг почувствовал невыразимую дрожь ее обаятельного тела…
   
         Всю ночь они занимались любовью и только под утро заснули крепким сном.
Вечером десятого августа в клубе горпромкомбината состоялась скромная свадьба.  Как на всех свадьбах играла музыка, но Додику особенно понравились румынские и еврейские мелодии. Люба напрасно волновалась, –  она танцевала великолепно! Когда ведущий объявил вальс  молодоженам, Додик вихрем закружил свою невесту. Они шли плавно по кругу, и  окружающие любовались ими.
         –  Почему не танцуете? Идемте, –  сказала  Люба, обращаясь к своим подругам.
         –  Мы еще натанцуемся. Это танец жениха и невесты,  – отвечали те, не отрывая  своего взгляда от молодой пары.
          Танцы для Любалэ необъемлемая часть ее жизни. На первом месте работа, на втором танцы. Так было в молодости, и стало еще больше в настоящее время, когда ее основная работа в пожилом  возрасте связана, с танцами и организацией поездок в гостиницы.