Красавица

               
               
                (ТЕНЬ ПРОШЛОГО)               

Я плохо говорю по-русски, потому что я тридцать два года жила на Кубе. А вообще мы из Мукачево. Там говорили на языке идиш, венгерском, чешском.
Потом, когда началась война, нас долго везли куда-то, фашисты сделали еврейскую улицу, гетто, а нас впустили в комнатку, где могло жить человек семь, но нас там собралось, наверное, сто человек. Я не знала, где моя рука, где моя нога. Там лежал старик с большой белой бородой. Они его схватили за бороду и так мотали его голову из стороны в сторону, пока почти всю бороду не вырвали. И мы должны были на это смотреть…
С нами была сестра Фрида, она артистка, очень хорошо пела. Красивая… Но она была в положении, ей было плохо, а нас из одного лагеря переводили в другой. И в Штутгарте я была, и ещё в одном. Наконец, привезли в Аушвиц. Сестру там поместили отдельно от нас с мамой, мы её не могли видеть.
Нас всех стригли под машинку, в последний раз я видела Фриду, когда ей остригали такие красивые большие чёрные волосы, как у нашей мамы. Все охнули, когда она сняла платок… Везде стригли волосы, там, где они росли. Нам давали такие платья, без трусиков, без ничего  внизу. А спали мы на голых досках. 
Потом нам с мамой рассказали, что сестра родила ребёнка, мы так и не узнали, кого она родила, мальчика или девочку. Ей приказали, чтобы она скорей, скорей положила младенца на лавку. «У тебя красивый ребёнок, кто-то его возьмёт». Но разве она могла положить своего ребёнка? И её отправили в газ и там убили вместе с этим ребёнком. Ей было двадцать шесть лет. Красивая…
Другая женщина положила своего ребёнка, как ей приказали, так потом она кричала, сильно кричала на следующее утро. Она потеряла ум. Как это положить своего ребёнка? И её убили.
Моя мама… Разве можно забыть свою маму? Она сказала что-то, я услышала только: «крэйнк фрау», вы понимаете, что это значит? Видно, она сказала надзирательнице, чтоб её болячка взяла, эту немку, что за нами смотрела. Тогда маму тоже отправили в газ.  Вы понимаете? Моя мама…
Когда нас поднимали утром в пять часов, мы шли пи-пи, там давали выпить только один глоток воды, потом второму человеку давали глоток, третьему,  всем – тысячи людей, только одну капельку воды и всё.
В воскресенье можно было не работать, но тогда не давали ни есть, ни пить. Ничего. А я хотела есть. Я сказала, что буду работать, нам за это платили. Немка отвела меня к женщине, там был огород, весь в воде, как в болоте. Я доставала оттуда картошку, а женщина, у которой этот огород, оказалась родом из Польши. Это я потом узнала. Я работаю, а немка, что меня привела, всё время бьёт меня плёткой и кричит: «шнель, шнель!» (быстрее, быстрее). Она бьёт, а я не плачу, они не любили, когда плачут. Я смеюсь, а слёзы в глазах. Так та женщина думала, что я немецкий язык не понимаю, она сказала ей: «зачем ты бьёшь эту несчастную девушку? Как ты можешь? Мне за немцев стыдно…». Тогда эта немка бросила плётку и ушла… Там были свиньи, и я у них украла  еду из корыта…
Эта немка часто меня била и говорила, что я тебя не убью, а будешь всю жизнь работать на Германию. Но они не давали работать, как нормально работают люди, они хотели только мучить нас. Сегодня мы копали землю и накладывали её на носилки, как мужчины, и несли туда, а завтра эту же землю мы снова накладывали на носилки и несли обратно туда, где вчера брали…
В лагере нам давали такой суп (она произносит «зуп»), чтобы не было месячных, понимаете? Что там с этим можно делать в лагере?
Когда нас освободили, я попала сначала в Бельгию, а потом попросилась на Кубу, где давно жила моя старшая сестра. Она вышла замуж за кубинца ещё до войны. Раньше там было очень хорошо. А потом стал Фидель, я его видела, как вас сейчас вижу. Появились карточки, там до сих пор так живут – всё по карточкам, даже сахар, хотя его там вырабатывают, и кофе…
У меня был муж, очень хороший, он мне вызывал врачей, когда нужно, клал в больницу… Мне там сделали две операции на животе, потому что после лагеря я была больная женщина. У меня не было детей, но муж меня не бросил. У нас был свой магазинчик. А потом, когда муж умер, я осталась одна.  Хорошая соседка, такая приятная женщина, взяла меня к себе, и я жила у неё три месяца без копейки денег…
Когда я сказала, что хочу ехать в Израиль, потому что я еврейка и была в Аушвиц, меня не хотели выпускать, помог английский дипломат, муж моей подруги. Потом они вдвоём с подругой сумели уехать в Америку. Мне не разрешили ничего с собой взять. У меня была хорошая мебель,  деньги, но я ничего не могла взять. Я так кричала на ту женщину, когда она мне сказала: «тут бери свои деньги, а туда – ничего не дадим». Сбежались люди. Я кричала, что она гитлеровка… Она получила от меня.
В Израиле у меня появилась метапелет (няня по уходу),  русская, потом вторая, тоже русская, так я стала понимать и говорить по-русски. Ещё я понимаю по-венгерски, мне покупают венгерскую газету, один раз там напечатали то, что я написала о своей жизни. Я хорошо написала. Мне восемьдесят шесть лет. Где-то на Кубе есть мои племянники, Виктор и Эстелла. Это дети той моей старшей сестры, но сейчас с ними у меня нет никакой связи... Виктор врач, очень хороший, а Эстелла – настоящая революционерка. У неё даже есть книжечка их главной партии.
У моего мужа там много родственников…
Передо мной в кресле сидит сухонькая старушка, рядом с ней – дистанционный пульт для включения телевизора, иногда она смотрит программы на испанском языке, тут же лежит газета на венгерском.
А с портрета на стене смотрит на меня молодая, счастливая  девушка с лучезарной улыбкой, настоящая красавица…  Это портрет хозяйки в то счастливое время, когда она вышла замуж на Кубе… Она принесла мне из кухни фотографию, с которой и сделали  её портрет. С недоумением и удивлением я увидела, что кто-то был рядом с ней, и, видимо, полуобнял её за плечо, на фотографии видна рука на плече молодой женщины. 
– Господи! Чья это рука?
– Это мой муж тут был рядом, но там соседка была, проститутка, так она как-то забежала и говорит:
– Почему у тебя есть муж, а у меня нет? – Вот тебе муж! – Схватила ножницы и отрезала его на этом снимке.
– А  у вас есть другая фотография мужа?
– Нет… Я должна была всё оставить, ехать без ничего.
Смотрю я на портрет на стене, и думаю: молодец художник, хорошо скопировал, увеличил фотографию, внёс цвет, а, главное,  убрал руку с плеча. А то ведь как-то жутко становится при виде руки отсутствующего человека…
Но как хороша эта молодая женщина! Нельзя насмотреться!  Перевожу глаза на свою собеседницу и  тщетно  доискиваюсь хоть тени сходства…
«Что было, то было», – кивает  головой старушка.