Спасённые от скуки

Вчера всё-таки помирился с женой, и два прошедших дня, которые мы молчали, сцеплёнными вагончиками с грохотом канули, дав нашему поезду семейной жизни двигаться дальше. Она очень милая, очень хорошая, моя жена. Грех её обижать: она очень заботливая и делает, по правде сказать, всё, чтобы мир нашего дома был незыблим. Два дня назад за обедом я был молчалив и что-то думал, это называется "был погружён в себя", и тут она встаёт, моя жена, и через несколько секунд раздаётся грохот битого фарфора, - тарелки выскользнули у неё из рук, - так уж получилось! Я рявкнул что-то грубое от неожиданности и от нахлынувшего на меня вместе с этой неожиданностью чувства раздражения. Она молча смела осколки с остатками обеда в мусорное ведро и поднялась в комнату. Я слышал, как она плачет. Двадцать лет назад она была настоящей красавицей, моя жена: стройная миловидная фигура, тёмные вьющиеся волосы, необыкновенные глаза, которые почти по-детски масленно блестели, и ещё в её светлых глазах, кажется, всегда была какая-то грустинка. Скромная, даже застенчивая, тогда она работала в аптеке у своей тётки. Было лето, очень жарко! В офисе, где я работал, чтобы спастись от невыносимой духоты, включили вентилятор, и ещё кто-то настежь открыл окно. В общем, к вечеру домой я вернулся уже с насморком. Ночью поднялся жар. Утром я позвонил приятелю, моему коллеге, - объяснил, что не приду, а он уговорил меня сходить в аптеку, - сказал, - "с этим не шутят!" Так я познакомился с Нат. Вчера я вспомнил эту нашу встречу, потом - нашу свадьбу. И ещё, почему-то, вспомнил, что, когда мы только переехали сюда, был один случай. Я переходил дорогу от магазина и, загруженный коробками, не заметил ехавшего на велосипеде Брюно, и вот мы разлетелись по разные стороны, - ехал он с пригорка, и скорость была крутая, и заметил он меня поздно, в общем, попробуй он совершить какой-либо манёвр, последствия могли бы быть ещё плачевнее. В итоге он получил перелом руки, а я сильно ушиб свой зад. Брюно хотел жаловаться на меня в полицию, а Нат, обычно тихая и приветливая, почти налетела на беднягу с кулаками и стала кричать, что, мол, тот сам виноват раз не смотрит, куда едет, и, что, если он пожалуется, то она сама на него заявит, и он сядит за то, что сбил пешехода! Так всё замялось. И вчера я сам поднялся к моей жене и попросил прощения, - "Прости, я не должен был на тебя кричать! Я сам знаю", - сказал я. Она вытерала слёзы, снова всхлипывая от обиды, потом вдруг прижалась ко мне, - я, как-будто снова оказался с Нат, которую когда-то полюбил: столько незащищённой нежности было в этом объятии, и глаза её такие же светлые и грустные, как в молодости.
Я спрашиваю себя: "- любовь проходит?" Когда? Почему? И замечаем ли мы сами, что любовь проходит? Или всё же любовь только меняется? Меняется, но остаётся, никуда не уходит!? А ещё я спрашиваю себя: "а моя жена, она спрашивает себя?"
Сегодня, когда я сидел в нашем саду на подвесной качели у веранды, среди прочего я подумал, что, если у нас были бы дети, то были бы они уже взрослыми. Подумал я об этом, не ощутив тяжёлого чувства одиночества, впрочем грусти в этих мыслях было всё же, несомненно, больше, чем просто самого (по себе) рассуждения о смысле жизни. Моя жена завидела меня из окна и дала знак, что спустится ко мне. Мы часто сидим на свежем воздухе, оба это любим. Я улыбнулся ей. И вот мы сидим, она склонила свою голову мне на плечо; воздух по-вечернему свеж. Вдруг она говорит, моя жена: "Как думаешь у нас ещё будут дети?" Она спросила без тоски, очень спокойным голосом, каким говорит всякий раз, когда на душе у неё легко. Последний раз серьёзно о детях мы говорили лет семь назад, и вопрос её как-то ошеломил меня, не смотря на то, что я сам только что думал об этом, или, может, как раз, оттого только ещё сильнее и ошеломил меня этот её вопрос.
И потом, я только думал о том, что будь у нас дети, то были бы они уже совсем взрослые к этому времени, моя жена же спросила так, будто и впрямь, а, может, ещё не поздно?! В общем, я сказал: "Не знаю. Возможно! Мы ещё не совсем старые." Мы оба знаем, что дело далеко не только в возрасте, но не стали ничего говорить. Моя жена только добавила, что, если Бог даст, то это сделает нас счастливее. Я склонил свою голову над нею и поцеловал её в губы. Небо было почти серенивым, волшебно красивым. Ночь мы провели вместе.
Живём мы жизнью достаточно уединённой. Раньше мы вполне путешествовали, а потом как-то перестали и уже давно почти нигде не бываем. Нам всегда хватало друг друга, в том смысле, что сначала, - первое время, я был миром для моей жены, моя жена - миром для меня. А потом мы стали одним миром, целым и не рушимым! Помню - однажды, когда мы только начали жить вместе, я сказал Нат: - "Когда я перестану быть тебе нужным, ты, пожалуйста, мне сразу скажи!", а она улыбнулась - "Ладно!" и очень нежно, и вместе с тем, очень крепко поцеловала меня в губы, и добавила, - "А мне ты ничего не говори!" Она посмотрела на меня самыми красивыми глазами, и на мгновение я увидел в них даже не грусть, какую-то почти вселенскую тоску, но это длилось доли секунд. "Обещаешь?" - спросила она, "Обещаю", - сказал я.