Последний Фрегат

I. Шрамы сентября.

Вильям.
23 сентября.
/Санкт-Петербург/
 
       Он брёл по пустынным аллеям несбывшихся снов, вдыхая ядовитый валиум осенних листьев. Случайные прикосновения памяти причиняли острую боль, вонзаясь в хрупкие вены когтями влажных балтийских ветров. Хотелось бежать. Не думать о том, что не случилось. Не изматывать себя бесконечным повтором иных вероятностей.
       Серебряная стрела авиалайнера вспорола небесные хляби до затяжных ливневых дождей, унося её к далёким северным берегам… Шесть дней назад. Слепой фатум подарил им мгновение. Взгляд…
        Есть ли смысл немо скулить в хрустальную глубь небес сквозь колодцы дворовых атриумов; сжимать кулаки, сдерживая слёзы в тюрьмах ресниц; кусать губы, закрепощая крик отчаяния во тьме безумия?
        - Только не оставляй меня, Эн… Не уходи!
        Шесть дней густых туманов ранних утренних часов, где прятал боль – одиночество, которому шептал сны. Туман не оставался в долгу, возвращая её силуэт, ускользающий из его объятий за парапеты мостов, растворяющийся в серебре волн… Силуэт… Вот и всё, что оставила после себя.
        Жить. Он пытался жить без ожидания чуда, но всё же ждал его. Поверит ли? Поверит ли вновь в его любовь, услышав мягкое, но явное «нет» на собственное признание? Фаталист. Иногда он ненавидел себя за слепые жертвы ущербной фемиде.
         Их хрупкие чувства были столь нежны! Словно тонкая сентябрьская паутинка, поутру окунувшая свои нити в бриллианты росной благодати. Они знали друг друга наизусть. Слова? Часто музыка ночных небес и аромат дождя был их взаимным «люблю». Встречи? К чему? Нет. Между ними был только дождь, музыка и стихи – жемчужины мыслей, нанизанные на струны лунных лучей. Нет. Встречи ни к чему, ведь они были единым целым.
          - Были… - Он вздохнул, горько улыбнувшись. В стёкла мерно стучался осенний дождь, кутая в монотонные сны простуженный город. Бокал кальвадоса в ладонях в дуэте с ароматом гвоздичных сигарет… дворец тишины, взорванный аккордом новой мелодии, рождённой изорванным флёром тоски… изломанная, израненная трель…

В грудной золочёной клетке алеющий соловей
Поёт о тебе и только. Поёт о любви твоей.
И рвётся, ломает прутья! Хоть пой или лей елей
На грудь его или крылья… То птица души моей.

           - Добро пожаловать в мои слёзы… Добро пожаловать в мои слёзы.
          
Эн,
Сентябрь.
- В любой непонятной ситуации ври себе… 

         Чуть усмехнулась (с оттенком абсента) полубезумно, полуплача… В распахнутое окно врывался ветер, играя лёгким кружевным тюлем и оставляя на подоконнике россыпь холодных капель.
         - Ты плачешь, Вил? Нет, пожалуйста, нет! – Закрыв лицо ладонями вдруг разрыдалась, стараясь не срываться на крик душевной боли. Но лучше бы она кричала в голос! Проклинала… чем так – закрыв измождённый талый лик тихо скулить от тоски . Наверное, он бы сошел с ума от отчаяния и боли за неё (как сходила она), если бы вдруг увидел.
            На её «люблю» он мягко и осторожно ответил «нет». Но это едва ли имело значение, ведь не впервые их чувство из праха сожжённых связей взметалось к звёздам священным пламенем единого порыва: не могу без тебя!..
            И действительно не могла… ни до, ни после итоговой черты, которой стала её поездка в город его волшебного вдохновения. Искала его следы на тропах балтийской осени, что наполняла паруса его окон благословенными ветрами свободы и восторга. Где они теперь?
            - Что сделала я с тобой, прекрасный Демон? Что стало с твоими крыльями… Феникс… Под гнётом пепла и горящими углями огненного взгляда, что до дна пронзил душу за тот короткий миг, на который нам суждено было встретиться. Но… в этом есть справедливость. В этом есть справедливость… Что могу дать тебе я? Может быть там, где твои пути пересекают северные ветра, найдётся та, что станет равной… Но не плачь, моя любовь, не плачь! Я недостойна алмазов, тающих в твоих глазах. Звёздной пыли, из которой соткана твоя печаль…
              Но он молчал. Его «онлайн» стал кислородом, необходимостью. А за окном расцветала чужая жизнь. И кто-то находил в ней счастье. Она же гнала часовые стрелки вперёд, надеясь, что где-то впереди их обязательно ждёт будущее. Завтра, которого у них не было…

В твоём распахнутом небе свободен и не пленён
Прекрасен, как солнце, феникс. Как утренний перезвон.
Не знает о тонких клетках и списках своих имён.
Но слышит далёкую песнь, хранит этот дивный сон.

                - Добро пожаловать в мои слёзы, любовь моя. Добро пожаловать в мои слёзы…

II. Встречи осенних снов.

               Октябрь. Этот октябрь выдался на редкость тёплым. С пронзительным ароматом влажной хвои и смолистого янтаря распахивал объятия лес, обещая покой измученным сердцам. Она входила в обитель Вакиньяна страшась его присутствия, но молясь о нём. Может быть, огненная вспышка в сопровождении оглушительного грохота оборвала бы бесконечную череду опустевших дней.
                Вливая в вены смолистое небо, пыталась скрыться от безнадёжной тоски. Обречённо тянула джин дождливых вечеров в ожидании иллюзий рассветных туманов. Ведь там, меж столетних хвойных великанов можно было встретить призрачный, болезненно родной силуэт… Она изумлённо замирала, немо протягивая руки к изнурённому болью призраку… Но неосторожный шаг навстречу спугнул стаю чернильных вороньих нот с нотных станов еловых веток. Тонкий силуэт вспыхнул рассветной зарницей на лесной кромке, потонув в птичьем грае.
                - Не уходи! – Кричала, срываясь на стон, истончившийся в тихий детский плач. – Не оставляй меня! Не оставляй!..
                Безумие всё чаще заглядывало вглубь лазурной синевы её глаз, раздумывая, не остаться ли там навек. Всё чаще она шептала во сне его имя, разыскивая по пустынным гранитным набережным взметнувшийся огонь тёмных кудрей, пламенеющих в лучах закатного петербургского солнца. Алеющие волны Невы яростно нападали на равнодушный гранит, разбиваясь в кровавые брызги, смывая его следы. Город-идол прятал свою душу в дворовых колодцах мрачной меланхолии, запутанных улицах несбывшихся встреч – Демон её снов был рядом, но непостижимо далёк…
            - Вильям! – Она кричала, мчась сквозь эхо собственных шагом и немые стены ночных дождей за ним, видя огненные всполохи крыл. Но горящий нестерпимой тоской взгляд завершал мучительный марафон – за парапетом моста. Не единожды просыпалась она от собственного крика, шагая во тьму бушующей бездны ледяных безжалостных волн владычицы городских снов. – Вил… - Она закрывала лицо ладонями и срывалась на долгий изматывающий плач, выжигающий его вензеля на щеках, опустошающий, крадущий дыхание и пульс плач. С долгим послевкусием беды и безнадёжности.
           Он закрывал ладонями уши, не в силах выносить её истерик. Она ослепла от слёз, оглохла от собственного отчаяния, не желая слышать его истинных слов, что скрывал за фасадом напускной холодности. Не желала видеть его боли, веря лжи. Той самой лжи, которой пытался спасти её… спасти от грозящей им смерти. Но смерть была неминуема и со скорбным лицом протягивала руки к той, которую берёг; к той, за которую готов был отдать жизнь.
          Смерть была неминуема… И он хотел умереть на её груди. Держа в сильных объятиях её слабое тело, нежно стирая с ланит жемчужины слёз – животворящий нектар души… Нет. Он не мог отдать её Смерти, не мог оставить их один на один.
           - Вернись, Эн. – Он втолкнул шелест слов в плотную, осязаемую тьму её боли. Она всхлипнула, за сотнями километров услышав… прошептав в ответ «я люблю тебя…», впервые улыбнулась, забывшись наконец безмятежностью волшебного сна.
            Он ждал её на гранитном причале одной из многочисленных набережных. С беспокойством глядя в горящие яростью глаза ночной Невы. Успокаивалась. Под суровой лаской его тёмных глаз выстилала шёлком волны, ласкаясь. Сменяя грохот волн на нежный рокот. Демон поднял очи к чёрным небесам, внезапно разразившихся ливнем.
            - Вильям! – Эн прижалась к его спине, уткнувшись лицом между лопаток, обвив его изящный стан бледными руками. Он закрыл глаза, накрыв ладонями её дрожащие пальцы. Обречены…
            - Я погубил тебя.
             - Нет! – Она разрыдалась, прижавшись еще сильней. – Нет… Не ты! – Печально улыбнулся Смерти, что надвинув на обнажённые скулы чёрный бархат и кивнув в ответ, растворилась в ночном дожде.
             
III. Невский яд.
 
Петербург, утро 16 ноября…
               
           Дождь обезумел, обрушивая на головы прохожих хляби небесные. Нева поднялась, свинцовой тяжестью давя на гранитные ступени набережных, словно молодая кошка бросалась под ноги, но, не достигнув жертвы, рассыпалась мелкими осколками, обдавая холодным дождём.
           Город хохотал, каменными ладонями набирая пригоршни воды, подбрасывал вверх, где, подхваченные ветром, срывались в бездну каменных колодцев, стекали по лицам незадачливых прохожих, презирающих зонты; проникали под кожу - к самым дальним тайникам души, омывая забытые мечты; будя надежды, увядшие под спудом будней.
           Нева торжествовала. Царила над городом, вызывая страх и восхищение. Петербург мрачно усмехался, перекидывая через плечо дамастовый шарф реки, так и норовящий сползти к ногам и затопить бесчисленные силуэты жителей.
           Вильям, сродни каменным сфинксам, равнодушно и надменно взирающим на стихийное безумие с высоты египетских заклятий, неподвижно стоял на набережной, держа в руке чёрный шёлк шарфа и не обращая внимания на распахнувшиеся полы плаща, хлопавшие на штормовом ветру. Шляпу унесло порывом ветра и сия хрупкая ладья, отдавшись на волю волн, еще боролась за жизнь, временами показываясь на поверхности. Рубашка прилипла к груди, открывая абрис мужской силы и надёжности. Разметались и тёмные локоны, хлестали по глазам и скулам. Его взгляд был устремлён за сотни миль – к её берегам. И не его ли тоска была причиной этого стихийного безумия? Этого никто не мог знать наверняка.
          Она же стремилась к нему, бесцельно кружа по пустынному северному городку. Так, как мечтала быть рядом, кто мог мечтать? Зная, что не в этом мире. Но иногда ей было так мало его души… Так хотелось переплести пальцы их рук, коснуться колючей щеки, скользнуть по изгибу губ, прижаться к сильному плечу и слушать его дыхание, кутаясь в негу сонной петербургской зари… И сегодня, как никогда.
           - Наверное никогда…
           А ему бы прижаться губами к виску и молчать, держа в объятиях ту, что дороже жизни. Жизни, что хватит ещё на полгода. Демон привычно закрыл глаза, пропуская выстрел в висок.
           - Сезонная мигрень. – Усмехнулся он, зная, что его подтачивает совсем иной недуг. Не оставляющий шансов или хотя бы надежды.
           Ноябрь. Возможно, последний ноябрь в этой жизни. Невский яд в венах взвивал знамёна смертных ликов. Фрегат под чёрным флагом близок. Он чувствовал ледяную тьму его парусов, слышал сухой скрипучий хохот снастей. Совсем скоро к ногам его опустят прогнивший трап в мёртвой тишине, затопившей причал. В ночной мгле растворятся крики чаек и звуки города останутся за гранью сна.
           - Прощай, моё солнце, прощай… - Эн внезапно замерла, мертвенной бледностью залиты щёки. Не видя мир вокруг. Визг тормозов, глухой удар где-то справа и внезапное гробовое молчание. Иной мир… Мир, внезапно развернувший собственную ось по вертикали и сознание, словно кровь, стекающее за край времени.
           - Нет, Вил… Не уходи… Не уходи! – За мгновение до бессознательной поролоновой мягкости стен бесчувственной темницы разума.

IV. Заклятье января.

Измождена, изломана луна.
Не слышен ей многоголосый вой.
Затеряна в объятьях туч она:
Отравлен гений ядовитой тьмой…
Тень мертвобря…

           Пульс крещендо взрывался в висках, знаменуя двадцать шестое январское утро, хмуро бесцветными глазами смотрящее на изломанное душевной агонией тело. Сколько длится она? Неделю? Жизнь? Не могла ответить. В эти дни, полные скорби, лишь немо смотрела в небеса, стремясь отыскать божественный лик. Молить! Молить бы, сбивая колени в кровь! В пароксизме впиваться ногтями в атлас белых плеч, рвать пряди седеющих волос… Но слышит ли? 
            Страшный недуг подтачивал силы того, кто был её жизнью. Недуг, который не в силах были остановить человеческие силы. Да и сдержать могли ли? И она отдала бы жизнь, чтобы спасти. Металась от отчаяния к трепетной надежде. Изыскивала способы удержать или уйти с ним…
           Сны не отпускали. Фрегат заливал перманентной криогенной тьмой город, потерявший свою душу. Прогнивший трап, так оглушительно скрипящий в немой тишине. И Вильям…
            Просыпалась, рыдая от страха и боли, словно смерть раскалённым железом выжигала клеймо на её любви. Знала, что путь в Ад закрыт и на той стороне жизни – ничто. Но она должна! Преодолеть последнюю черту не умерев и мчать за ним, возможно, до вечных льдов Коцита… Но трепетала от холода безнадёжности, что нёс в себе Ад.
          Помочь мог лишь тот, кто был наиболее близок тьме. Ещё один демон.
          - Вассаго!.. - Вздрогнула, услышав оглушительный хохот в мрачной тьме пограничного мира и едва слышимое эхо, произносящее имя демона. Имя, прокатившееся грохотом до девятого круга.
           В лесной вязкой тьме, прорезанной паутиной звёздных лучей и жидкого лунного серебра, правила бал тишина. Ни вскрика, ни вздоха, ни всхлипа… Мёртвый лес, ещё вчера полный птичьего грая и шорохов молчал. И её шаги растворялись в этой глухой ночи. Страх сковывал движения, вызывал слёзы, сбивал дыхание. Пальцы вцепились в крупный кристалл горного хрусталя. Ведьминский круг, ограниченный странными древесными фигурами, словно друиды застыли в танце, потревоженные её грубым вторжением, раскрыл свои объятия. В центре его лунный свет был так густ, словно серебристые волны сомкнулись за спиной. Волны, сотканные из тончайших нитей непонятных заклятий. Волосы вздымались, переплетаясь с лунной паутиной. Белое тело, обнажившееся на пороге ведьминских зал, сверкало тончайшим кружевом стана.
            Эн закрыла глаза, вдохнув серебро света, и плавно прочла заклятье призыва, не замечая собственных взметнувшихся рук и танца, в котором двигалась вместе с друидами.
            - О, Великий Вассаго, знающий секреты мира, летящий на крыльях ветра, облеченный искусством надлунного танца, спустись и будь здесь, молю тебя… О, ты, Великий и Святой Вассаго! Вассаго! Вассаго! Сойди ко мне, вселись в это стекло, дабы могла я созерцать Твою славу и восхищаться Твоим присутствием и мощью! Открой секреты правды и понимания! – Она кружилась всё стремительней, словно звёздный вихрь развевался шлейф лунной ткани. Огненным трепещущим ореолом разметались пряди рыжих волос. Творила заклятие не устами – душой. Но замерла, оцепенев от ужаса, разглядев светлый силуэт, несущий в ладонях луну. Он же, быстро уменьшаясь, стремился к земле. Туда, где его ждала обезумевшая от боли и страха Эн. Вассаго явился, соткавшись из нитей лунного серебра, приняв образ белокурого создания нечеловеческой красоты. На груди алой звездой горел ведьминский амулет. Взгляд космической бездны видел насквозь.
            - Зачем тревожишь покой древнейших? Что нужно тебе от меня? – Голос, едва слышимый,  раскатывался залпом грома. Оглушал. Мертвенно бледна, новоявленная ведьма склонилась к ногам его, но обрушилась на колени, рыдая от внезапного понимания того, что уже ничего не вернуть.
            - Его больше нет! Помоги мне! Помоги! Верни его! Умоляю, верни! – Она закрыла лицо ладонями и зарыдала громко и протяжно. Тоскливо, словно вой сквозных ветров и страшно. Страшно-страшно-страшно!    

V. Адский шторм.

Вильям
/27 января, Санкт-Петербург/

           Этот день наступил. Всё кончено. Страшный недуг, разъедающий тело, разрушающей связь его с душой достигла конечной точки. Фрегат прибыл в порт, где терпеливо ожидал своего пассажира, подняв паруса и приспустив чёрный вымпел с изображением лика смерти – в знак скорби и уважения к оборвавшемуся пути. Известен порт, известен и причал, где тьма немым укором жизни стегает тишиной могильной лики дня. Где солнце тонет в мраке чёрных волн забвенья. Где петербургская Нева меняет имя  – Стикс… И провожает к трапу вой сквозных ветров и леденящая тоска, разбившая в осколки робкую надежду.
           Вильям прощался с миром, глотая последнюю боль петербургских ночей. И с ней…           Он напряг все силы, мысленно крича «Прощай!» в густую ароматную хмарь её петербургских забвений, но не видел привычного трепетания тонкого флёра крыл мыслей; не слышал хрустального перезвона их ледяных колокольчиков.
            - Где же ты, Эн? Неужели оставишь меня сейчас? Неужели в минуту последнего вдоха останусь один? Где? Не ты ли кричала от боли, узнав, чем вызвана моя бледная улыбка? Не ты ли боролась до конца, не отпуская? Где ты? Где, Эн?..
            Горечь разливалась в груди, разъедая душевную ткань. Впервые она не ответила на призыв. Впервые он не знал, каким бастионом защищена страна её мук. И тело… Непослушные пальцы, уже не направляемые поражённым болезнью умирающим мозгом не могли нажимать клавиши или держать перо. Всё кончено…
            Пора. Фрегат мрачной громадой нависал во тьме закрытых век. Изнурённое тело в неподвижности застыло, распростёртое на шёлковых простынях, теряя тепло. В тёмном янтаре глаз – немой вопрос с горьким послевкусием отчаяния. Впервые.
             Гранитная набережная гудела от ударов чёрных волн, яростно разбивающихся о стены своей темницы. Освещённая лишь жидким лунным светом казалось бесконечной. Заученная наизусть – коротка. Тысяча шагов – вот и всё, что отделяло его от проклятого фрегата.
           Тот давний диалог:
            - Стану пиратом.
            - И кто твой капитан?
            - Харон. – Как близок к истине он был. Харон. Тысяча шагов до встречи с ним. До прощального взмаха смерти, знаменующего отплытие. Ещё есть время. Пусть совсем немного, но…
            Вильям прижал ладони к вискам, мысленно касаясь ледяных колокольчиков её души. Встрепенулись тонкие крылышки, взметнулись облаком мотыльки её мыслей, окрашенных лунной пыльцой. Там, где находиться она, хрустальный перезвон зазвучит набатом. И вот… Стремительный ответ – эхо её рыданий, стелящееся по волнам, вздымающее их. Мачты фрегата, облитые лунным серебром, качнулись и лишь цепи удерживали его на плаву. Прогнивший трап с хрустом ломающихся костей обрушился в черноту волн. Лязг цепей и скрип оглушали.
           Вильям обречённо закрыл глаза, забывшись на миг. Привычно ища спасения за стенами век. Век, которые  больше не спасали от мира. 
           - Вассаго? – Усмехнулся он, втолкнув его имя сквозь пелену её слёз. – Давно не виделись, демон. Здравствуй.
            Огромная волна захлестнула фрегат, обрушившись на палубу многотонной стеной, разбившейся в осколки. Захлестнула причал и гранит набережной, разливаясь бездной у ног Вильяма на краткий миг. Миг вечности.

Эн, 27 декабря.

            Эн вздрогнула от прикосновения любимого голоса. Замерла привычно, в объятиях обертонов. Вассаго взглянул в её глаза с глубокой тоской. Безнадёжность. В них впервые не было ответа. Он не мог помочь. Не мог вернуть его к жизни.
            - Прости. – Тихо прошептал он. Как хотелось ему коснуться её щеки, успокоить, дать знание того, что за гранью. Но алый амулет пронзил болью тонкие пальцы не позволяя приблизиться. Впервые он пожалел о том, что не бывал в мире людей. – Но могу открыть дверь. Это в моей власти. – Взмах тонкой кистью взрезал ткань ночи и временные грани, оглушив ворвавшимся грохотом волн, обдав влажным ветром и едва уловимым ароматом табака и гвоздики.
           - Вильям! – Эн, вскрикнув, метнулась к нему сквозь пространственно-временную рану,  мгновенно затянувшуюся за её спиной.
           - Не благодари… - Печально прошептал он, безучастно глядя на мёртвое тело, в глазах которого плескались волны Стикса.

VI. Искупление смертобря.

На безымянный перст пламень тоски надет.
Вечность кольцо хранит
Парное – на груди.

           - Вильям! – Эн обвила руками его шею, целуя лицо. Не скрывала слёз. Теперь они не имели значения. Больше ничего не имело значения, кроме двух силуэтов, сотканных из лунных нитей. Их пальцы в переплетении, словно звезда, сияли ярче, как и глаза, смотрящие в вечность. Ту, что принадлежала им навек. Ту, от которой теперь их отделяла всего тысяча шагов. Он прижимал её к груди, уткнувшись в рыжие волосы, так привычно пахнущие абсентом и никак не мог оторваться от нежных губ и атласа скул, где недавние слёзы чертили новые карты. Она кончиками пальцев скользила по его лицу, словно слепой пилигрим, вернувшийся в родные пенаты после тысяч лет странствий. – Люблю тебя, Вил. Бог мой, как я тебя люблю!
           Фрегат всё ждал, покачиваясь в колыбели волн, сменивших гнев на материнскую ласку. Лёгкий бриз трепал чёрный флаг и трап вновь был на месте, приглашая на борт.
           Тысяча шагов до…
           - Я никогда тебя не оставлю. – Прошептал Вильям, нежно держа её бледную руку. – Я люблю тебя. И за гранью жизни смерть не отнимет у меня твоей души.
            - Я никогда тебя не отпущу. – Ответила Эн, целуя его ладонь. – И я не думаю, что смерть столь жестока, чтобы разделять нас в этот миг.
            - Так идём? – Он не отпускал её руки, улыбаясь грядущим призрачным рассветам, которым их никогда не догнать всего на несколько мгновений. И закатам, которыми им любоваться с палубы вечной ночи. Они торжественно прошествовали свою последнюю тысячу шагов и без тени сомнений ступили на борт корабля-призрака.
           Но не капитан встретил их, а сама Смерть. В её глазах было умиротворение полнейшей гармонии. Медленно поднялся трап за спиной. Цепи пришли в движение, расковывая фрегат, лязгающий последней – якорной – цепью. Смерть поклонилась и, чуть коснувшись их ладоней, оставляя вензель, шагнула за борт.
           - В добрый путь. – Услышали они её прощальный шёпот. Эн прижалась спиной к сильной груди Вильяма, счастливо улыбаясь. Накрыла ладонями обнимавшие её руки. По тёмной глади воды не спеша скользила бархатная тень, благословившая их союз.
            - В добрый путь. – Повторил он, когда тень растворилась в портовой тьме. – В добрый путь.
             Фрегат распустил паруса, разворачиваясь навстречу закату. Флаг затрепетал в торжественном танце нового плавания.
              С кормы виднелся серп рассвета, скользящий по их следам, но безнадёжно отстающий. Эн обняла его, коснувшись губами кончика носа и улыбнулась:
           - С добрым утром, капитан. – Он поднял глаза к небу и рассмеялся…
           - Я люблю тебя, Эн… Люблю тебя.