Книга пятая - часть вторая - глава первая

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                Спустилось облако в ущелье,
                Как будто молоком наполнив чашу.

                Елена Курелла      


                Хоть поверьте, хоть проверьте.

                Илья Резник (песня «Золушка»)


       Андрей Миронов («Флоридором» мне весело подмигнув): Ты знал, как я и в театре, и в кино – на всех парах, превозмогая боль и усталость от терзавших меня болезней – танцевал, пел, так, словно мне всё давалось шутя, играючи. А на самом-то деле...
       Я: Да-а!..
       Андрей Миронов: Пусть всё плохое останется за кадром!

                Глава первая

                С НЕБЕС НА ЗЕМЛЮ – ПОКА...

       Теперь – через восемнадцать лет после моего лечения в московской клинике – перенесёмся в Лос-Анджелес.
       Место действия – снова психиатрическая больница (то есть госпиталь – в Америке). 
       – Родители боятся жить с тобой.
       – Дома тебе делали поблажки.
       – Будешь снова поджигать, попадёшь опять в госпиталь. Или в тюрьму.
       – Будешь наказан!
       Эти слова принадлежали доктору Дашеру, человеку лет пятидесяти пяти. Врачу непритворно-мягкому... но в то же время и очень строгому судье – к таким упырям, как ваш покорный слуга. Он говорил (работавшие там две русские медсестры мне переводили), он чувствовал за своими плечами силу – за ним стояло общество, а он был его гражданином. Он знал – эти слова не доставляют мне удовольствия. Врач меня не только предупреждал, но и проверял: если я стерплю всё, им сказанное, значит, его лекарства (а в умении подбирать лекарства доктору Дашеру не откажешь) на меня действуют; если же сорвусь – вроде того, как я в ответ на слово «поблажки» раз стукнул ладонью об стол – значит, будем лечить дальше, будем разговаривать с больным в том же духе.
       Но кому, как не доктору Дашеру, известно: слово, даже не терпящее возражений, и само по себе, и в неробком тандеме с современной медициной, бывает бессильно. На этот случай правота в белых халатах заручилась поддержкой полицейской силы. Последней есть до тебя дело – когда в тебе разбужен зверь...
       Однако доктор своей бьющей, как обухом по голове, правотой – промахнулся – мимо того, о чём и не догадывался: мимо лелеемого мною – в мыслях, по-прежнему... Во мне, пациенте, только лишь острее жило ощущение: само наше человеческое существование могло бы быть друг для друга целительным... Но, видно, живущее в одном лишь воображении шизофреника, без проверки на мышах, не вправе претендовать на роль движущей силы истории. Медицинские заключения не любят сказочных отступлений.

       Вечная Юность: Господа присяжные заседатели! Если в ваших руках окажутся судьбы Моих подзащитных, и если вы, при вынесении приговоров, не вспомните обо Мне, – вы совершите Ошибку: нанося по Мне удар, вы ударите по многому и многим, – и это бумерангом от Природы-Матери к вам же и вернётся... 
                __________
               
       – Вот моё письмо доктору Дашеру.
       Это – лишь через несколько лет – я напишу ему письмо и покажу его доктору Барг, другому психиатру, когда, сопровождаемый мамой, буду у неё на приёме. (Я плохо знал английский и писал американскому врачу по-русски, надеясь, что для него письмо переведут.) Доктор Барг была знакома с доктором Дашером. У неё я лечился не первый год. Ей было за сорок, она говорила по-русски с грузинским акцентом.
       В этом письме я рассказывал, какая судьба довела меня до психиатрического госпиталя. Я писал доктору, чтобы с ним заключить мир – тот, душевный мир, которого мне не хватало и после выписки оттуда. Ведь доктор Дашер словами только подлил масла в огонь... Если он хотел меня вразумить и только поэтому говорил про «тюрьму» и тому подобное – то как раз здесь в его внушении я не нуждался. Но моё поведение не слишком зависело от того, понимал ли я сам, к чему оно может привести. Не впервые насильственные попытки меня присмирить во мне вызывали ещё бОльшую ярость. Её «подавлял» доктор Дашер мощными препаратами. Но мои воспоминания, как врач два-три дня подряд провоцировал словами этот «бунт» в ответ, чтобы с удовлетворением убедиться: «бунт» – подавлен, и не на час, – в этих воспоминаниях была бомба замедленного действия. Чем дольше держишь в себе то, что отравляет твоё существование, тем будет хуже, если всё снова из тебя выйдет наружу, с ещё более страшным нервным приступом... Поначалу от слишком бурных припадков меня удерживали не только лекарства; я сознавал: без меня многие сочинения мои останутся незавершёнными; одни будут заживо похоронены «в столе», другие – умрут не родившись...

       Я (Неизвестному Другу – если меня слышит): У Лермонтова, у Пушкина, перед последней дуэлью каждого из них, тоже были свои неосуществлённые творческие замыслы... Но я поступлю иначе: сначала – дело, а потом... хоть «усни», хоть умри...
 
       Однако кто мог поручиться, что ответ врача на моё письмо не гласил бы следующее: он, врач строгий и справедливый, уже сам всё решил. И своих слов – а именно, их намеренную провокационность – назад не возьмёт! Я должен это съесть. Главное, я уже ничего не поджигал... Но я не съел! Шло время, я стал снова грозиться сделать пожар... только грозиться – но с именем доктора Дашера на устах. В своих новых припадках я тоже постоянно выкрикивал его имя! Это взорвалась та самая бомба замедленного действия...
       И вот, моё письмо доктору Дашеру – в руках доктора Барг.
       Но, ещё прежде, чем на него взглянуть:
       – Если ты доктору Дашеру в письме угрожаешь... – скажет она, видно, уже заранее к этому приготовившись...
       Хочешь мира – готовься к войне?
       Доктор Барг прочла письмо. Затем сказала:
       – В том, чем оно кончается, доктор Дашер может усмотреть угрозу в свой адрес.
       Угрозу?!..
       Скорее всего (так предположит папа, когда я ему расскажу обо всём – уже после), мои слова в письме, что его писал с целью – «предупредить свою агрессию» против доктора Дашера, если с ним снова встречусь, доктор Барг прочла по смыслу как «предупредить О своей агрессии» – всё наоборот! Не поняла, что слово «предупредить» мною употреблено в значении «предотвратить»... Наткнулась в письме на слово «агрессия» – всё не было его там, даже намёка, да – вдруг перед её глазами как выскочит. Доктор предложила спрятать написанное куда-нибудь подальше и никому не показывать. Я же, напротив, для убедительности сам повторил вслух то самое место из письма, совершенно не подозревая, как прозвучавшее из моих уст желание решить дело миром, желание естественное и понятное для меня, явилось «угрозой СТОПРОЦЕНТНОЙ» – в ушах доктора Барг!.. 
       Я не собирался прятать письмо подальше. Узнав это, доктор Барг сказала:
       – Кто-то учится на чужих ошибках, кто-то на своих.
       Да, ошибка вышла!
       Только у кого?
       У той, в рабочем кабинете которой жизнь диктовала свои права однажды «заболевшему» её несказочностью...
       Однако пациент взрослоненавистник насильно мил не будет. При возможной встрече с доктором Дашером хотел я предотвратить припадок – ту самую «агрессию»? Но теперь я, в припадке, со всей силой стукнул пару раз кулаком по столу, уже «против» доктора Барг. В ответ услышал:
       – Себе! – слово, смысл которого в подобные минуты ясен любому затравленному зверю, когда его доводят до бешенства, зная, что хуже всего от этого именно затравленному зверю...
       Что-то, также из произнесённого на приёме у доктора Барг – какие-нибудь одно-два слова, вроде бы безобидные и простые сами по себе, но не в тех фразах, в которых были употреблены, – они запечатлеются в моём мозгу... Уже после – дома я буду читать книги, газеты, наталкиваться на те же слова – там они не значили ничего страшного, угрожающего; но они, эти палочки-крючочки со смыслом, мысленно возвращали меня к доктору Барг (хотя я ходить к ней перестану)... Так продолжалось – не месяц, не год!..      
      
       С доктором Дашером я больше не встречался; и не передавал ему через других людей своего письма. Всё равно: только при осуществлении описанного мною в конце этой книги – в «Тайне Вечной Жизни» – можно будет сказать: «Теперь ни у кого нет преимущества в силе, как нет и нужды её применять!..» Если, конечно, привычное, смертное мне не возразит:
       – Всё это, безупречное, держалось бы на СЛИШКОМ новом, необычном – для людей, давно приспособившихся и привыкших к совсем иному...
       – Знаю, куда ты клонишь! – отвечу я привычному, смертному. – Я сам не хочу приспосабливаться к «необычным» для себя вещам, но ставшими обыденными для других...
       – Но все люди, – скажет привычное, смертное, – затрепетали бы в ожидании нового, необычного... Особенно – если людям сказать: «Оно не ждёт вас как гостей: в нём – ваш дом!..»
       – Однако, – замечу я, – стоит только взглянуть на всё другими глазами, – мы и на обыденность посмотрим иначе. Например, врачи пользуются лекарствами, прошедшими лабораторные испытания. Но в лабораториях подопытные животные за своё принудительное служение просвещению двуногим спасибо не скажут. Кто-то возразит: «Человек на первом месте!» Или нет?.. Обыденность затрещала бы по швам, если бы животное, на котором ставят опыт, крикнуло: «На помощь!!!» А зверинец откликнулся бы: «Есть – на помощь!!!»