Мороз

 
Вьётся дым из печных труб  белыми веревками,
тянет их неведомая сила в высь,
чудно' переплетает и, обратив в парное облако, гонит  в поднебесье.

 А там, облизнув  мигающие звезды, растворяется  оно в безмерном фиолетье, где щекастый месяц  блещет желто-голубым,искрит пухлые снежные шапки на крышах и,
хитро' улыбаясь, прячется за грудастую тучку.

Вот, где-то хрустнул  снег под ногой загулявшего прохожего,
жалобно тявкнула собака на скрип  калитки…
И  замерла  в   беззвучии  округа,  наливаясь стынью.

Холодно.
Невезучий я. Вот так,  появился  здесь и  ужо сколько лет на одном месте: и в жару, и в холод, и в сырость. Одно душу греет: не за зря службу несу, видать нужен.  Да и место удобное у окна, завсегда рассмотреть можно, что за стеклом творится.
Вот, Ванька опять мелочишку считает…


- Ты, Ванятка, людей не слушай, люди хорошего не скажут, и правды у них нет, вся правда здесь, в доме твоем, наша правда – другой не будет.
Отец ухватился за длинные оглобли двухколесной телеги, натужно крякнул и выехал за ворота.

Пацаны Ваньку  «Хламом» дразнили. Обидная кличка. Бился он с ними в кровь: то ли батю защищал, или же из-за слова обидного дрался.
С утра до вечера  объезжал отец  известные ему места. Что он делал Ванька и не знал,  видел лишь хлам, привозимый им ежедневно.
 Папашка, ночью перебирал барахло, а  к утру уж и пусто, от чего мальчонке  казалось - отец и не спит вовсе.

Сухощавый, жилистый, вечно в коричневом загаре, в одной и той же рубахе летом,  драном зипуне зимой, отец вроде и не жил дома. Видать не знал ничего ни о праздниках, ни о воскресеньях. И сетовал часто, мол,  растет Ванька быстро.
- Так, на одёжу и денег не напастись,- повторял  ежегодно и, сунув матери несколько рубликов, отправлялся в «поход».

Завидовал Ванька ровесникам. У всех отцы в чистых рубашках и приличных пальтишках на работу спешили, игрушки на день рождения дарили, а он и не знал того дня, когда родился, и газировку-то попробовал, стащив три копейки из кармана отцовских штанов. За что бит был  немилосердно поясной веревкой с этих же портков. А уж пирожное-мороженое, только и видел в руках своих недругов.

Ох, как он им завидовал!

 Школьные годы странным сном пробежали. Ни друзей не обрел ни знаний, книжки ненавидел и уразуметь не мог к чему они?
Призвался в армию, где как-то лихо все вышло. Задумал было на сверхсрочную остаться, да понял вдруг: подчиняться век придется. И раздумал. 


Хмурое утро туманом влажным изошло: дождя нет, а шинель тяжелая, фуражка обручем сырым голову стягивает. И вроде хорошо от того, что домой вернулся, а радости никакой. Ноги к родному порогу ведут, а душа бунтует и упрямится. 
Из сырости туманной, как  из другого мира старик  вышел. На Ваньку и не взглянул, выматерился в сердцах и покатил за собой телегу.
Колеса её неприятно стучали по каменной мостовой, нервной  дробью: тум-бум-бум-тум...  Вроде кто-то, схоронившись в тумане, колотил по дорожному камню  деревяшкой, поддразнивая Ваньку.
- Отец!- захотелось крикнуть.
А и не вышло, застряло слово камнем в водосточной трубе и не протолкнуть его ничем.

Дом с обвислыми ставнями чужим духом встретил. Во дворе хламу разного, не пройти. Старая дверь жалобно скрипнула. А в комнатах никого.
Чумазые окна мутью серой  печально смотрят, грязными занавесками стыдливо прикрываются. На столе куски хлеба сухого, да шмат желтого сала, мухами засиженный.
 Пришедший к ночи отец нисколько не удивился: без радости поздоровался с сыном, посетовал на раннюю смерть матери и, не разгребая мусора, как раньше, завалился на старый диван.
А по утру впрягся в телегу, крякнул, присел вдруг у открытых ворот, захрипел, посинел лицом, да и уткнулся любом в мостовую.


Схоронил Ванька отца на соседские деньги, своих добавил сколько было и переживал долго за теперешний долг.
 К девятому дню вычистил дом, во дворе прибрался, выпил бутылку водки за помин отца, а к сороковому нечаянно на клад отцовский и нарвался!
Бумажные деньги аккуратно ниткой перевязаны: трешка к трёшке, рублик к рублику и пять книжек с наличностью, от которой у Ваньки разум и зашелся.
Пялился на сумму в книжках прописанную, пересчитывал, и  невдомёк ему, как отец такие деньжища собрать смог, как при богатстве эдаком нищенскую жизнь влачил.


На следующий день утро птицей ранней щебетнуло, легкий ветерок шумнул листом кленовым, черное небо последнюю звездочку проглотив, просветлело на горизонте, улыбнулось цветом голубым и расцвело ярким солнцем.

Ванька калитку открыл, ухватился за оглобли двухколесной телеги,  крякнул и выехал за ворота…


Холодно, мороз к утру завсегда крепчает, а  коли ветерок дунет и вовсе, пойдет по окну изморозью, затянет его узористым инеем. Тогда и выйдет Ванька во двор. Потрет меня ладошкой теплой приятно, я и покажу ему сколь градусов мороз принес.