Заново. Юлия Рукгабер

Он родился в самый жаркий день лета. Конец августа, так называемый «бархатный сезон» внезапно ударил нехарактерной душной влажностью и невыносимой жарой. Природа застыла, в распахнутые окна родильной палаты не влетал ни единый звук, хотя всего лишь день назад из парка доносилось птичье пение, стрекотание кузнечиков в траве, а с далекой автострады непрестанно рычали моторы, будто гигантские жуки проносились по липкому черному асфальту. В коридорах больницы было столь же тихо - люди, даже переговариваясь между собой, говорили почти неслышно. Изредка мимо палат шелестели халаты врачей, утомленных невыносимой духотой, да иногда в комнате за стеклом доносилось тихое кряхтение маленьких детей. Внезапно мерную ленивую тишину разрезал детский крик, мгновенно смолкший, а затем, набрав силы, раздавшийся еще громче. Молодой врач бережно передал новорожденную кричащую кроху в руки медсестер и молча накрыл тело родившей простыней. Отерев тыльной стороной руки, с которой только что снял перчатку, взмокший лоб, он тихо что-то бросил ассистенту, и вышел, снимая халат, из операционной.


Маленький мальчик забился в угол детской площадки, прижавшись спиной к сетке забора, закрывая лицо руками, пока его беспощадно били другие дети. Гораздо слабее их, он отличался еще и бесконечной бледностью кожи, тонкими кистями рук и белоснежными волосами. Мальчик не плакал, лишь вздрагивал и всё ниже опускался к земле, с каждым ударом крепче прижимая руки к лицу.
- Что, уродец, больно? Ну же, кричи! Давай, если ты закричишь, мы отстанем. Мы же знаем, ты это умеешь… Гордый? - самый крупный темноволосый мальчик, больше похожий на борова, стоящий за спинами бьющих мальчишку подростков, усмехался поросячьей улыбочкой.
- Смотри, как бы твоя гордость не вылилась во что-то более страшное. Давай, Макс, вдарь ему еще раз, и пошли. В другой раз он заговорит, - убежденно проговорил Поросенок, и развернулся. Мальчика со всей жестокостью ударили под дых, а затем подростки по одному стали покидать место преступления, следуя за главарем. Блондин отнял руки от лица и стал медленно подниматься, но ноги не слушались, и он рухнул обратно на траву. Раскосые глаза с огромными черными зрачками посреди бледно-розовых радужек уставились в небо. Губы неслышно что-то прошептали палящему солнцу. Руки мальчик вытянул перед собой, рассматривая тонкие пальцы, которые, казалось бы, лишь чудом не были сломаны под напором более крупных сверстников.
- Тим! Тим, где ты?! - голос девочки вдалеке заставил его тонкие губы расползтись в стороны в улыбке, но он не шевельнулся.
- Тим! - голос приближался. Конечно, она знает, где его искать. Как всегда. - Тим, ты… О боже, - девочка, чуть младше его, опустилась на колени рядышком и прижала ладошки к лицу. Красивые золотисто-рыжие волосы собраны в два колоска, зеленые глаза с ужасом рассматривают лежащего в траве мальчишку.
- Что они опять с тобой сделали? Я слышала, как они обсуждали, что снова побили тебя. Почему ты не скажешь им, чтоб они отстали? Ведь им не нравится то, что ты не говоришь с ними.
- Хвастали, что побили белобрысого уродца? - голос мальчишки раздался тихо, как шелест ветра. Он улыбнулся открытой и доброй улыбкой. - Я не буду говорить с ними. Я не буду говорить ни с кем. Никогда.
Он снова улыбнулся рыжеволосой и, вытянув руку, ласково дернул ее за косу.
- Ни с кем, кроме тебя. Никогда, понятно? - он стал подниматься, чуть пошатнулся, но на этот раз ему в поддержку пришло хрупкое веснушчатое плечо девчонки.
Без дальнейших слов они медленно побрели в сторону коттеджей, виднеющихся внизу. Коттеджей, где обитали семейства совсем обычных людей и родители совсем необычного мальчика Тима Виссерфа.


- Доктор, мы не можем ничего понять. Этот ребенок… в смысле, наш сын, Тим, он отказывается разговаривать с кем-либо. Он никогда не говорил с нами. Никогда, понимаете? - красивая ухоженная женщина сидела рядом с мужчиной на диванчике в приемной знаменитого психотерапевта и умоляюще смотрела на старика, перебирающего собственные записи на столе. - Он говорит только с…
- С Люси. Да-да, я помню, - поддакнул доктор и успокаивающе улыбнулся женщине. - Возможно, нам стоит поговорить с мальчиком? Почему вы не привезли его с собой? Так было бы гораздо проще понять природу его молчания. Понять, что заставляет его таить свои мысли от окружающих. И что делает с ним эта девочка, Люси, если, как Вы и утверждаете, только с ней Тим говорит.
- Он не хочет ехать. Понимаете? Каждый раз, когда я говорю о докторах, он просто отворачивается и сжимает кулаки. Мы думаем, неприязнь может быть связана с гибелью его матери. Знаете ли, она умерла при родах. Думали, что и мальчик умрет, ведь известно мало случаев, чтобы альбиносы долго жили. А люди-альбиносы и вовсе совсем редко встречаются в природе. Даже в истории… Мы не знаем. Не знаем, как можно с ним справляться, как говорить, не понятно иногда, слушает ли он вообще, что мы говорим. А когда он был грудничком, он не плакал. Хотя акушер, принимавший роды, сказал, что он плакал в первую минуту жизни. Потом - никогда. Я ни разу не слышала его голоса, меня это пугает. - Женщина вздохнула, потерев лоб, будто голова заболела. - Знаете, как жутко было проснуться среди ночи от того, что он молча стоит перед кроватью и молча ждет, когда мы проснемся.
- Я всё понимаю, миссис Виссерф. Но я не могу строить догадки лишь на основе Ваших описаний. Мне нужно видеть мальчика. А еще лучше - его и эту девочку, Люси. Тогда я смогу Вам помочь, я думаю, - доктор улыбнулся и чуть подался вперед, услышав первые слова из уст мужчины:
- Мы оплатим Вам перелет, мистер Дилмах. Всего доброго, - и супружеская чета поднялась с диванчика в кабинете психотерапевта. Женщина бросила прощальный, полный надежды взгляд, на доктора и вышла за дверь.
- Зря Вы дали ей надежду. Я не думаю, что Вы сможете что-то сделать, мистер Дилмах. Но мы будем ждать Вас на следующей неделе. До свидания, - мистер Виссерф покинул кабинет вслед за женой, печально скривив губы после прощания.
Психотерапевт снял очки и устало потер виски. Необычный случай. Странный. Не имеющий аналогов. А это значит, что он не отступит и не опустит руки, пока не разберется, что к чему, и почему этот четырнадцатилетний мальчик не горит желанием, как все его сверстники, общаться с другими людьми и делиться открытиями с родителями.
- Что же с тобой не так, Тим? Что же с тобой не так, мой маленький друг…


Мальчик спустился по лестнице вниз, когда услышал голос матери, разговаривающей с кем-то, незнакомым по голосу. Мужчина снимал шляпу, прикрывающую обширную лысину на макушке яйцевидной головы, и тихо говорил что-то матери. Тим замер посреди лестницы, услышав своё имя, но больше не последовало ни слова, мужчина прошел на кухню, где и продолжил тихо и спокойно что-то говорить миссис Виссерф.
- Тим! - послышался голос матери. Подросток чуть подернул плечами, выпрямляясь, а затем молча вошел в кухню.
- Привет, Тим. Я… Я так давно тебя не видел, - мужчина улыбнулся, протягивая руку, но мальчик мгновенно отшатнулся, ощутив, что сейчас что-то пошло не так. Мужчина солгал. Только в чем? Он еще ничего такого не сказал. Тим чуть дернул уголками губ и, всё же взяв себя в руки, протянул ладонь незнакомцу и чуть склонил голову.
- Я помню, как ты… - дальнейшие слова потонули в шуме. Тим покачнул головой и отвернулся, сжимая кулаки. Он лжет. Теперь понятно, в чем. Они не знакомы. И этот добродушный с виду мужчина, несущий сначала за собой лишь шлейф из доброты, внезапно потонул в темной вуали лжи. Тим видел это изменение собственными глазами, будто черная дымка заменила золотистый спокойный свет, ранее окружавший незнакомца.
- Тим, успокойся. Прошу, милый. Я просто не хотела… Точнее, хотела, чтобы ты заговорил, - голос матери ворвался в разгоряченный ложью разум. Парень обернулся, встречая полный отчаяния взгляд этой красивой женщины. Мать… Он ощущал, что она не является биологической его частью. Вернее, ОН не является ЕЁ биологической частью. Хотя она любила его, и он ощущал это каждой частичкой своего тщедушного тела. Однако остановиться он не мог, наблюдая, как до этого уютную кухоньку обволакивает черный густой туман лжи, лжи, исходящей от мужчины, исходящей даже от самого доброго человека во вселенной.
Зачем она делает это? Разве важно, говорит он вслух или нет? Ведь не этим измеряется его любовь. И не этим она должна измеряться. Ноги сами понесли мальчишку вверх по лестнице, будто в его маленькой комнате было спокойнее. Будто туда не мог достать густой туман, состоящий из лжи, коей сбадривала его жизнь эта семья, каждый раз подсовывая врачей и докторов под видом давних знакомых, которых Тим разоблачал с первой же фразы.
Взбежав по лестнице, он влетел в комнатку и захлопнул дверь за собой, мгновенно защелкнув щеколду. Впрочем, мать знает, что его лучше не беспокоить в такие моменты, но лучше перестраховаться.
- Я видела, - Тим дрогнул, поднимая испуганные глаза на подоконник, где примостилась рыжеволосая Люси, - как к вам заходил мужчина. Снова доктор? - девочка соскользнула с подоконника, приближаясь к мальчику и улыбаясь мягкой улыбкой. Тим заулыбался, наблюдая за прекрасным светом, коконом окружавшим миниатюрное тело. Маленькие ладошки легли на его виски, ласково поглаживая бледное лицо мальчика, а на губах нежным мотыльком порхала ласковая улыбка.
- Не переживай. Они поймут. Она поймет, - её голос убаюкивал. Мальчик ощутил, как его тело опускается на мягкую кровать, а мягкие руки укрывают теплым одеялом.
- Ты, наверное, ангел, - прошептал он сквозь сон. Люси улыбнулась и что-то ответила, но сон уже забрал мальчика в свои нежные руки, укрывая одеялом красочных видений, где неизменно присутствовала, видимо или невидимо, его рыжеволосая подруга.


Миссис Виссерф, казалось, смирилась с тем, что сын не жаждет общаться ни с кем. По крайней мере, вслух. Она и без того зачастую стала понимать его вовсе без слов - мальчик вырос в высокого худощавого парня, но всё так же не говорил ни слова никому, кроме его неизменной подруги. Вот и сейчас они сидели в его комнате за закрытой дверью, включив музыку. Судя по доносящимся сверху звукам звонкого смеха, Тим смешил Люси едва не до потери пульса.
- Она стала красивой. Не та угловатая девчонка, что была раньше, - задумчиво проговорила миссис Виссерф, глядя в чашку. Супруг лишь молча перевернул страницу газеты и что-то хмыкнул, относящееся скорее к статье, чем к словам жены. Он не горел желанием говорить о Тиме так, за его спиной. Мужчина по-своему любил усыновленного той осенью необычного малыша, но не питал никаких надежд, что однажды тот выйдет и вдруг во всеуслышание объявит, что он, Тим, не глуп и не нем, а просто слишком умен для этого мира. Потерев задумчиво поросший щетиной подбородок, он всё же поднял глаза и положил одну сухую холодную ладонь поверх теплой ладони жены.
- Может, они будут парой… Может, они уже пара, - в голосе её было столько надежды, что отвечать ей, разрушая мечту о внуках и без конца болтающем сыне было бы по меньшей мере жестоко. А мистер Виссерф вовсе не был жестоким. Возможно, немного сухим и прохладным, возможно, суровым в некоторых вопросах, но точно не жестоким.
- Вот увидишь, Айзек. Я убеждена, что наш Тим вовсе не останется бобылем на всю жизнь. Он слишком неординарный мальчик, - будто забывая, что «мальчику» уже почти 20, убежденно заговорила замолчавшая было женщина, а затем вдруг вскочила, хлопнув мужа по руке. - Только представь себе, какое радостное событие это будет! Только представь…


Люси сидела на кровати Тима, покатываясь со смеху, когда он изображал рок-гитариста, машущего длинными белыми волосами в порыве драйва, хохотала, когда он замирал под блюз и, начиная мерно покачиваться, изображал страстно влюбленного в нее мужчину. А Тим… Он просто делал это, чтобы видеть лишнюю секунду на ее лице улыбку, чтобы купаться в том чистом свете, окружающем ее, подольше, ведь вот кончатся выходные, и она снова уедет в колледж, и снова увидит он эту чистейшую душу лишь через месяц, и то, если повезет. Он сам дистанционно уже окончил один из престижнейших колледжей, и теперь от нечего делать целыми днями только и делал, что читал книги по психологии, экономике, компьютерному программированию, чтобы хоть чем-то занять день, чтобы забыться до вечера, когда она войдет в сеть и напишет ему свое фирменное «Прив, Снежок», которое окончит смайликом. Он не мог объяснить, как ему тяжело жить без нее, но она и не нуждалась в объяснении, ведь когда-то он признался ей, что чувствует настроения людей настолько сильно, что иногда даже теряет связь с собственным телом, помогая другим, даже давнишним обидчикам, переносить боль. И тогда уже она назвала его ангелом.
«Как же ты красива… И как же ты прекрасна. Теперь не только душой, но и телом», - думал он, глядя на ее приподнятые брови, чуть вздернутый носик, пухлые губки и брызги веснушек, украшавшие щеки и кончик носа. Чуть ниже его, стройная и гибкая, она внушала ему трепет и какое-то новое чувство, заставлявшее кровь бурлить, а тело наливаться истомой. Но даже ей он боялся признаться в том, что чувствует. Люси была окружена новыми знакомыми, среди которых было немало парней, о них она иногда бегло упоминала в своих рассказах, но никогда не заостряла внимание в повествовании ни на одном из них, что бальзамом изливалось на тоскующую душу мечущегося в своей робости парня.
- Ой, так поздно, оказывается, - бросив взгляд за окно, где уже стремительно сгущались сумерки, пробормотала расстроенная гостья. - Я бы осталась еще, но у меня автобус с утра, совсем рано, - она будто оправдывалась, а он, внезапно улыбнувшись, тихо прошелестел в ответ:
- Я провожу. Ты не против?
«Что, что я сделал?! Неужели я решился? Пожалуйста, пойми меня правильно, пожалуйста…» - немедленно взмолился он, не подозревая, что щеки его предательски вспыхнули. Зеленые глаза остро глянули на него из-под пушистых зеленых ресниц. Люси засмеялась, и свет, окружавший ее и померкший немного, когда она сказала о том, что ей пора, засиял еще ярче. Тим дрогнул и улыбнулся, теперь более открыто, понимая, что она не просто согласилась - она обрадовалась его предложению. Она ждала этого.


Две фигуры, чуть повыше, в толстовке-худи, на голове капюшон, и чуть пониже, в курточке, из-под которой виднелось платье и удобные лодочки, медленно шли по темным улицам и едва слышно о чем-то говорили. Увлеченные друг другом, казалось, они не замечали, что тьма всё сгущалась, а фонари всё не зажигались. Как не заметили и компанию подвыпивших парней, пока те не преградили им дорогу.
- Что, уродец, всё отказываешься поговорить с нами? - самая крупная фигура двинулась вперед, делая нетвердые шаги навстречу паре. Высокая фигура резко подалась вперед и вбок, закрывая от всей этой страшной компании фигуру пониже.
- А что, если на этот раз мы не станем бить тебя? - предложил Поросенок, с течением времени превратившийся в самого настоящего борова. Тим напрягся. От них всех вилась такая липкая грязная паутина злобы и жажды причинять боль, что ему становилось дурно.
- Но… - движение сбоку, и раздается вскрик Люси: «Отвали!» - мы заставим её кричать. Ей будет больно, твоей ненаглядной рыжей. А мы… Мы любим делать больно, - Боров отвратительно засмеялся, пропустив момент, когда Тим сделал шаг вперед и резко, молниеносно ударил его в нос, громко выкрикнув:
- Не смей трогать её, иначе, я клянусь… - но это было всё равно, что дразнить раненого зверя. Взревев, крупный подался вперед, навалившись на Тима всем весом и повалив его на асфальт. Тим осознал лишь, что так он не сможет помочь Люси. Боров слишком тяжел для того, чтобы спихнуть его с себя, а дружков у него слишком много.
И тогда произошло нечто. Будто что-то взорвалось, резкие лучи света вырвались из кричащего Тима наружу. Они опаляли обидчиков, окружая Люси мощной световой стеной, и давя к земле не успевающих убегать молодых людей. Боров, захрипев, повалился на землю, его давила эта стена из света, она и стала последним, что он увидел в своей преисполненной ненависти и жажды крови жизни.
Люси, всё еще окруженная светом, испуганно наблюдала за тем, как оставшиеся лучики медленно гаснут, оставляя тело Тима лежать на асфальте в неестественно выгнутой позе, словно он был марионеткой, которую нерадивый кукольник отбросил в сторону после выступления. В голове прозвучал всё тот же шелестящий родной голос: «Я люблю тебя, Люси. Люб…» Голос затих, и свет вокруг нее погас, позволяя теперь броситься на колени возле Тима, рыдая, положить его голову себе на колени, хватать его за руки, умоляя не уходить, гладя его длинные внезапно ставшие серыми в свете кровавого рассвета волосы.
Такой ее и нашли с утра случайные прохожие, которые вызвали полицию и позвали родителей всех троих молодых людей. Люси уже не плакала, лишь что-то шептала, глядя на посеревшее лицо, на почему-то ставшие голубыми радужки глаз, на тонкие губы, на того, кто спас ее ценой собственной жизни. Ее отец осторожно поднял ее с земли, уводя, как маленького ребенка, шепчущую лишь одну фразу:
- Я тоже люблю тебя, Тим. Я тоже люблю…


Спустя двадцать лет в самый жаркий день в году, в самом конце августа, так называемый «бархатный сезон» внезапно ударил нехарактерной душной влажностью и невыносимой жарой. Природа застыла, в распахнутые окна родильной палаты не влетал ни единый звук. Кроме громкого плача маленького ребенка, которого вручили в руки улыбающейся матери. Ребенок замолчал, изучая лицо молодой девушки, что держала его на руках.
- Привет, Тим. Я твоя мама… - ей было лет восемнадцать, и она нежно касалась головки новорожденного малыша. Врач устало отер пот со лба и улыбнулся проделанной работе. На этот раз он спас роженицу, столь похожую на ту, что давно, еще в начале его практики лежала на такой же кушетке в этом же зале. И мальчика звали так же, Тим. Только имя это в тот раз дала ему молоденькая медсестра.

- Тим, Тим! - рыжеволосая девочка, на пару лет помладше, застыла посреди площадки, обиженно надув губки. - Хорошо, я сдаюсь. Ну выходи, - она засмеялась, увидев златоволосого мальчика, вылезающего из зарослей в углу площадки.
- Эх ты, я ведь специально легко прятался. Знаю же, что ты еще маленькая, чтобы играть по-серьезному, Люси, - заявил «взрослый» восьмилетний Тим, потрепав девочку по рыжей голове.
- Это что такое? Где твоя лента? - внезапно мальчик нахмурился, заметив, что одна косичка повязана не ленточкой, как вторая, а Люси опустила ресницы, пряча взор. - Отвечай, это снова они?
- Да, они хотели… - однако мальчик уже не слушал, серьезно нахмурив брови и двигаясь в сторону пустыря, где виднелась компания из парней его возраста.
- Эй, Поросенок, верни ленту! - закричал он, впрочем, не останавливаясь, а стремительно сокращая расстояние между собой и врагами детства.

Подбитый глаз уже начинал отекать, но с видом победителя Тим повязывал ленту обратно на рыжую косичку зеленоглазой Люси. Без дальнейших слов они медленно побрели в сторону коттеджей, виднеющихся внизу. Коттеджей, где обитали семейства совсем обычных людей, туда, где жила самая обычная семья самого храброго мальчика Тима Виссерфа.