Исповедь

Собак я не очень люблю, я – кошатница по натуре. В раннем детстве всё допроситься никак не могла котёночка у родителей. Вначале 50-х мы жили втроём в 12-метровой комнатёнке, в которой, однако, умещались (иди, догадайся, как!), чёрный большой кожаный диван (для меня), на котором не возбранялось скакать, сколько хочешь, кровать, узкий резной шкаф, стол, тумбочка с приёмником «Чайка», этажерка с книжками и фикус. «И без того не продохнёшь», - говорила мама, - «ещё и кота сюда, чтоб потом шерстью давиться! Нет, нет и нет! Ты и так без конца болеешь!».

Что правда, то правда, с этим у меня проблем не было. Я сама была той ещё проблемой. Мама как-то, когда я уже работала, обронила:
- Господи, да если б собрать все деньги, которые я врачам да нянечкам пересовала, чтобы вожжами удержать тебя на этом свете, мы б сейчас с тобой во дворце бы жили! Да на серебре ели!
- Да ла-адно?! … Вот тебе и бесплатная медицина советских времен!
- Вот тебе и "ладно", – тихо вздохнула она, - она бесплатная … когда нет угрозы жизни.
- Ма-ам?
- Ммм?!
- Значит, я у тебя… такая дорогая, а?
- Да ну тебя! - отмахнулась она Помолчав, буркнула: "Дороже не бывает".


Но в тот момент слова и доводы мамы на меня, конечно, не возымели никакошенького действия, я их не слышала и не хотела слышать.  Но вот интонация….
И сквозь слёзы приходилось мириться. Но мечтать-то ведь никто не запрещал!
И в тогдашние свои пять с небольшим лет я мечтала. Ух, как мечтала! Мечтала, что скоро стану Айболитшей, и тогда у меня будет, «сколько хочешь кошков и котёнков!». И тогда я сама буду решать, что нужно оставлять в нашей комнате, а что нет. Я даже (опять же по воспоминаниям родителей), как-то после очередной неудачной попытки убедить, насколько необходим нам в доме котёночек, деловито обходила наше жильё, присматривала, куда можно будет засунуть кадку с фикусом, чтобы освободить для кота место:
- Вот фикус, напримерно, можно вынести куда-нибудь из комнаты!
- Да что ты говоришь?! Ну-ка, ну-ка, хозяюшка, и куда же это ты бы его
  поставила? – подначивал отец.
- Куда? Ну, куда-куда….  На кухню или хотя бы в коридор.
Или даже в кладовку, (там пыльнее, вот пусть там воздух и очищает), а ещё, напримерно, на твои ящики с инструментами можно же ж поставить, там пусто, и даже будет красивее! И не надо будет всегда обтирать тряпочкой, со сладкой водичкой, каждый листик, – там же всё равно не видно. И будет хорошо!
- Да-а? Во-он ведь чё! - вставила свои три копейки мама, - ну, вот подрастёшь и всё расставишь по-своему, а пока….

С мамой много не поспоришь, но говорят же, что не было бы счастья, да….

Не помню, чем именно я тогда заболела, но очередной возможностью собственной смерти опять перепугала родителей, так сказать, до смерти, - лежала, как восковая кукла и ни на что не реагировала.

Может быть, не помню. А вот как бешено заколотилось  сердечко, когда мне на грудь вдруг положили крохотного котёночка, помню до сих пор. Если бы мы тогда с этим котёночком оба два воспарили горизонтально над диваном, - это было бы нормально, соответственно моему состоянию души.

Это был мой первый котёнок. Он вскоре сбежал куда- то, или его украли. А потом и отец…  сбежал, тоже украденный.

Эх, не аллергия – и сейчас бы в моём доме обязательно был какой-нибудь усато-полосатый сибирский комочек, залюбленный и заласканный до самой крайней степени. Но «рад бы в рай…».

А грех-то был. Ещё какой, … грех. Да и аллергия-то, похоже, не вот она вдруг ниоткуда тебе появилась.

Второй, он же последний, котёнок, появился в нашем доме, когда я уже была довольно большая, в классе шестом или седьмом. На моё счастье у маминой приятельницы окатилась кошка. Кошка была очень умная и преданная. Когда её однажды осенью свои же знакомые украли и увезли, как потом сами же и признались, на электричке за несколько км., она всё же вырвалась и вернулась домой… через три месяца. Всю зиму дорогу искала! Худющая! С обмороженными ушами! Но пришла!.. Звали её Мавра. Видимо потому, что была чёрная с кое-где белыми крапинами-звёздочками, как южная ночь из восточных сказок. Когда мы (тоже на электричке), приехали к этой маминой знакомой, Мавра кормила четырёх малышей, лёжа на одеяльце в большой корзине. Мне сказали: «Выбирай!».
По-моему я тогда от свалившегося счастья дышать забыла. Трое котят были как угольки - в мать, а один, самый пушистый, - серый.
Пока я, открыв рот, присматривала будущего члена семьи, серый котёнок отвалился от материнского живота, и, покачиваясь на хлипких лапках, будто сознательно направился ко мне. Мамина знакомая сказала:
- Ну вот, провыбиралась ты, голубушка, тебя саму выбрали! Теперь тебе
остаётся только согласиться или нет с его выбором. Решай.

Господи, да чего ж там было решать! Стоило мне только взять лишь его на руки, и вместо слов, - слёзы благодарности навернулись на глаза. А котёнок почему-то сразу уснул на ладошке, чем рассмешил всех и тем самым будто поставил точку всяким сомнениям.
- А как его зовут? – еле выдохнула я.
- Как назовёшь, так и будешь звать.
- А он кто, мальчик или девочка?
- А шут его знает, дай-ка, … сейчас разберёмся.

Женщины, смеясь, крутили, вертели, но толком так и не поняли, кто в этом клубке, кот или кошечка.
 - Ой, да ко-от, наверное! Вон, мордатый какой! – с сомнением всё же в голосе сказала тётя Тася.
- Да? А я хотела тоже Маврой назвать.
- Нет, дочк, в кличке должен быть какой-нибудь шипяще-свистящий звук, он же малюсенький пока, ему проще будет откликаться и быстрее привыкнет к кличке. Может, пусть уж лучше Марсиком тогда будет, а? - выручила мама, - а подрастёт – разберёмся, Марсик это или Марс...
-сиана! - вмиг продолжила я, - Марсиана!

На новое место жительство Марсик ехал у меня за пазухой.
Тринадцать с половиной лет этот Маврик (который потом всё-таки оказался Марсианой), был для меня утешителем, затейником, экстрасенсом, лекарем и даже защитником. Когда выяснилось, что Марсик – кошка, мы повеселились, но кличку менять не стали, даже кличка «Марсиана» как-то не прижилась, хотя мы всё же попробовали.

Кошка действительно была удивительно умной: никогда, где попало, не гадила, на стол не прыгала, не попрошайничала, понимали мы с ней друг друга по взгляду на удивление не только мамы и моих друзей, но и соседей, с которыми дружили. А уж красавица-а – не вышептать! В папика (мать-то была гладкошёрстной), а папашка наверняка «сибиряком» был. И моя кошка Марсик  (прикольное словосочетание, однако: моя / Марсик , - татары таки отдыхают!), была дымчато-серой, длинношёрстной, с серыми с голубизной глазами в белых «квадратах», с белым воротником, таким же, как я говорю, надпузничком,  в белых «носочках» и с пушистым хвостом. Если усядется, обвив себя хвостом – не налюбуешься! А сзади глянешь, особенно когда хвост поднимет, - смех, да и только: вылитый казак в шароварах! Но больше всего мне нравилось в ней эмоциональность. Вот, казалось бы, зверёк с малюсеньким мозгом, даже не шимпанзе! Но столько выразительных эмоций не у каждого человека наберётся!

Но вот чего моя Марсик  на дух не переносила, так это моего музицирования, а уж пения - особенно. То ли слишком громкие звуки раздражали её нежные ушки, то ли фальши терпеть не могла (кто ж знает, может, у неё абсолютный слух был?!), то ли она попросту не любила классическую музыку (в моём исполнении), не знаю. Но стоило мне только начать заниматься, кошка прыгала сначала на колени, потом на клавиатуру и укладывалась на ней во всю длину. Иногда ей это сходило с … лап, но во время сессии за такие выходки приходилось закрывать её на кухне. А что делать? Кому легко? Экзамены-то сдавать нужно!

С пением - и вовсе катастрофа!

В те времена по праздникам, независимо от возраста, пели все, даже парни. Летом по вечерам в скверах собирались целые толпы вокруг какого-нибудь местного менестреля с гитарой, чьё надрывно-проникновенное исполнение куплета " Остался у меня, на память от тебя, портрет твой, портрет работы Пабло Пикассо!» пробирало до слёз стайку мечтательных девчонок в коротких юбчонках и до глубоких затяжек, обступивших гитариста плотным кольцом, парней. А с другого конца сквера, где на лавочку также слетелись, как воробьи, другие поклонники ещё одного гитариста уже доносилось:  «Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей…», или «Гляжусь в тебя, как в зеркало до головокруженья…». А ещё откуда-то: «Там, где клен шумит над речной волной…». Так что, ходи, выбирай, кто и что по душе хоть до самого позднего вечера, пока домой не загонят (в то наше время родители не боялись отпускать на улицу детей, и не провожали их до школы и со школы).

И мы с подружками тоже не упускали случая пощекотать себе душу, тем более, когда повод был собраться за столом.

Боже ж мой, что творилось в это время с Марсиком! Она запрыгивала на колени, бегала по рукам и клавишам, мурлыкала, урчала, поднималась на задние лапы и заглядывала мне в глаза, бодалась, тёрлась лбом об мой подбородок, наконец, когда и это не помогало, покусывала его (заодно и ухо), - атас просто!
Подруги заходились смехом, а потом одна вдруг спросила:
- Э! Это чего? Это мы так хреново поём что ли, что у кошки истерика?! Не-не-не, надо чаще встречаться! И … репетировать, репетировать и репетировать, товарищи! … Как завещал великий Ленин! - речитативом добавила она.
- Вообще-то он про учёбу говорил.
- В нашем случае учёба – это репетиция!

С этими словами мы возвращались к столу, а кошка успокаивалась.

Кстати! Уже находясь в очень зрелом возрасте, когда все женщины, не только я, оставаясь, безусловно, молодыми, теряют зубы, волосы и иллюзии, но(!) не профессиональные навыки (т.е. перед пенсией), я вспомнила реакцию моей Марсы  на собственное пеньё.

Конец октября. Урок (музыки, конечно) в первом классе. Показываю новую песню, то бишь, пою. И вдруг замечаю, что моя новая симпатия Илюха за предпоследней партой, сидит, заливается слезами, явно давясь какими-то своими потаёнными переживаниями.
- Ты чего это, а, Илюшка? – присела я перед ним на корточки, - обидел кто, или что-то болит? Чего ты, мой хороший, а?
- Нет, - горько отвечает он, сверху вниз по щекам вытирая обеими ладошками слёзы, - Вы прям так поёте….

Я чуть на пол не плюхнулась. Ничего себе, думаю, допелась мать, - на уроке рыдают! Пора сматываться, пока всех детей духовно не перекалечила своим … вытьём (коли уж так реагируют!).

- А он всё вре-емя у Вас плачет, только не пока-азывается! – раздаётся нестройный хор нескольких голосов.

Та-ак, думаю, что же это я, за два месяца даже не сумела заметить, что у меня  постоянно ребёнок плачет?! Лихо я работаю! Тем  более, пора уходить.

- На всех уроках плачет?
- Не-е-ет! Только на музыке! – отвечают ябедники.
- Илюш, а почему? Я тебе так не понравилась?
- Н-нет, нравитесь, … но В-Вы так поёте, … ох,  - заливается опять горючими слезами Илюха.
- Плохо пою, да?.. Ну, давай тогда я не буду больше петь, а, слышишь? Давай? Не надо только плакать…
- Да н-нет, я н-не из-за этого, просто, когда В-Вы поёте… - ёлки, да что ж такое-то, как же пою-то я?! А он уже навзрыд,  - Я п-прям, ой, … как ВСПОМНЮ САДИ-ИК!..

О, Господи!.. Видимо, и впрямь хороший садик-то!

- Илюшенька, а тебе что, так плохо у нас, в школе?  - патокой в голосе растекаюсь я, обнимая мальчишку.
- Н-нет. Не п-плохо. Но там так хорошо б-было….  А у Вас, т-такой голос… (Йё-ёхана пехота! Может, не зря кошка-то тогда мне рот лапами затыкала?!), -  К-КАК … Т-ТА-А-АМ!..

Тут Илюха по-стариковски прикрыл ладонью глаза и, сокрушённо покачав головой из стороны в сторону, выдавил:
- Ой-й-й!.. Как вспомню....

Вот тебе и «здрасьте», хочешь – тоже плачь, хочешь - смейся. Н-нет – думаю, улыбаясь и всхлипывая про себя, - значит, п-поработаю ещё п-пока, раз ещё способна так затрагивать тонкие струны детской души, «как Т-ТАМ»!..


Но это было лирическое отступление,  вернусь к кошке.
Сейчас бы сказала, что между нами было активное телепатическое общение, но тогда я к этому определению относилась скептически. Тем не менее, кошка по стуку входной двери подъезда точно определяла, что вошла именно я, опрометью бросалась к двери. Сидя, выжидала, пока я поднимусь до пятого этажа, а потом начинала требовательно мяукать, поэтому мне отворяли без предупреждающего звонка. Как-то раз, мама (лёжа на кровати), решила проверить, что же кошка,  будет делать, если дверь открыть не сразу. Я стояла, терпеливо ждала за дверью. Кошка уже «пела» на все голоса, бросаясь то в комнату к маминой кровати, то к двери, а мама всё не встаёт.
- Потом уже чую, - рассказывала она, - ты уже подмурлыкивать ей начала, - лежу! Даже глаза прикрыла. И вдруг она, зараза, как прыгнет мне на грудь, потом морда к морде ка-ак рявкнет чуть не по-собачьи, аж напугала, и - шмыг опять к двери!

Но как только я входила, кошка тут же умолкала, поднималась медленно-медленно на задние лапы, тянулась как ребёнок, типа «на меня!» и начинала урчать, - это ж с ума можно сойти от счастья! Я старалась сразу брать её на руки, иначе она как по дереву взберётся, куда ей надо. Когда ты в пальто, – это ещё ладно, а в платьице – о-йёй, как «шшыкотно»! Но оттолкнуть рука разве поднимется?! Спали мы с ней в обнимку, если её голова лежала у меня на плече, то лапа – обязательно обнимала мою шею. Переворачивались на другой бок синхронно. Соседи специально приходили посмотреть на это. А смотреть действительно было уморительно. Когда я надолго куда-то уезжала, кошка тосковала так, что родителям смотреть было больно. Однажды с подругой мы рванули на юг аж таки на 24 дня. Потом приезжаю, только дверь  подъезда открыла, слышу, орёт уже моя Марсик благим матом, зашла – и ахнула! Шкура висит, рёбра торчат, шерсть клочьями, глаза как у раненого оленя…. Вижу, отец до меня пришёл… матери на жизнь жаловаться.
- Вы что с ней сделали?!
- А что с ней сделаешь, - оправдывался отец, - если она не жрала ничего?! Я даже специально на рынок ездил за свежей рыбой, – хоть бы понюхала! Лежит как парализованная, хрен знает, куда смотрит, не поймёшь! Силком-то не будешь же запихивать! Всю душу мне вымотала, смотреть-то на неё, пока мать в больнице лежала!

Вот даже как! Оказывается ещё и мама в больнице была! У меня слёзы градом брызнули:
- Да вы чего тут без меня обе?! С ума, что ли совсем посходили?! Мам, что случилось? Ты же писала, что хорошо себя чувствуешь!
- А я хорошо чувствовала! Ничего! Всё нормально, просто давление немножко поднялось.
- Немножко! Просто до больницы!.. У обеих что ли?
- Может быть.
- Орала? – спрашиваю отца.
- Да нет. Первые дни только ходила, как-то всё мяукала, тебя, видать,
искала, потом как легла – и всё….
 
Я едва не подавилась комом в горле. Кошка, уткнувшись мне носом в шею, впервые выпустила коготки, вцепившись в кофту, словно боялась, что опять пропаду. Было больно, но я терпела.
- Так, ну всё, ладно! – не выдержала мама, - Ты мне ещё тут пореви … до кучи! – и уже с улыбкой, - Идите все обедать, в конце концов! Развели тут антимонию с соплями!.. Всё теперь хорошо»! И мне теперь есть, кому вовремя укол сделать, и Марсик твой, твоя, тьфу ты, … очухается, в общем, никуда не денется! Идите руки мыть!

В нашем доме не принято было особенно сюсюкать друг с другом, особенно, когда надо было успокоить кого-то.

Дня два Марсик совсем не сходила с рук, а когда они были заняты, висела воротником на плечах.  Ела тоже из рук, сначала вяло, будто из вежливости, потом ничего, успокоилась, стала есть со своего блюдечка.  Через недельку с небольшим она уже выглядела как всегда - «по-человечески». И как ни в чём не бывало, опять стала ловить меня за ноги, обхватив щиколотки передними лапами, при этом задние – волочились по полу. Таким же образом однажды перед праздником седьмого ноября, когда мы компашкой собирались это дело отметить и, ожидая парней, готовили на стол, она опрокинула меня вместе с тазиком "оливье". Ничего. Подобрали сверху и съели. Парням нашим, конечно, не признались.

Был у меня в то время очень настойчивый ухажёр. Он неплохой парень, но… не по сердцу. А на «просто дружбу» не соглашался, и часто провоцировал скандалы по любому поводу. В один из таких перебранок (кошка сидела на крышке пианино, глядя на нас), он резко схватил меня за руку, да так больно, что я взвизгнула. И тут – я даже не успела среагировать, - Марсик коршуном слетела с пианино и вцепилась ему когтями  в голову, - тут уж взревел он. Причём, вцепилась с такой силищей, что даже самостоятельно отцепиться не смогла, и мне пришлось, чуть ли не каждый коготок вынимать из кожи головы по отдельности и мазать ранки йодом. А парень только матерился, обвинял меня, что я даже кошку настроила против него (подними он тогда на неё руку – убила бы!).

Надо же?! А ведь прежде кошка к нему была благосклонна, даже заигрывала, так сказать. Да и ему она нравилась. Она всем нравилась.

Будучи ещё совсем малышкой, года два от роду, её тайком от меня унёс один из моих приятелей, чтобы показать котейку девушке, которой симпатизировал, и тем самым привлечь её внимание. Впрочем, какой он мне приятель, - так, знакомый, брат ухажера моей подруги. Сначала он выпрашивал, - я ни в какую. Так он, когда я на кухне отвлеклась, - спёр. Ладно, думаю, принесёт. Но походит час, другой, третий…. Уже вечер, стемнело. Ну, думаю, сволочь, только попадись!.. Иду искать. У знакомых узнала адрес (телефоны тогда мало у кого были). Звоню. Выходит в трусах, обольститель девиц чужими котами, пузо чешет. Я сразу без «здрасьте»:
- Где котёнок?!
- Вальк, … ты, знаешь,  это, … извини….
- Чего ты мне тут блеешь?! Где котёнок, спрашиваю?!
 - Ну, чё ты так… орёшь-то на меня…. Не знаю, сбежал он,.. извини.
- Скотина!  Иди, показывай, где сбежал!
- Да ладно те, блин, из-за кота.… Где его теперь найдёшь? Да и темно уже.
- А ты что, темноты боишься, - цежу сквозь зубы, намекая на его тёмное
прошлое (уж не знаю, за что, не спрашивала, но три года «отсидел», - да тоже за воровство, поди!).
- Ладно, подожди, ща оденусь. Знаешь, он сразу как сиганул, я даже не усп…. Всё-всё, понял, сейчас разорвёшь…
- Штаны надевай, пошли искать! – рявкнула так, что у самой в ушах зазвенело.

Чувствую, психанул тоже. А плевать!..

Мы, казалось, обошли все пути его перемещения от моего дома и до общежития - котёнка нигде не было. Пошёл дождь. Со своим богатым воображением, я уже представила всё самое плохое, что с моим бедным Марсиком случилось. И тут я сорвалась. Что называется «Остапа понесло». Обрушившись как Фурия, со слезами, руганью по всему алфавиту, с самыми расплощадными словами, я трясла обескураженного парня за грудки, лупила обеими руками по растерянной морде, одновременно размазывая слёзы и сопли по щекам, и, в конце концов, зарыдала в голос….
Парень, который только что старался увернуться от моих ударов (но, правда, не грубил, видно всё-таки, осознавал, что виноват), стал по-дурацки утешать, да всё невпопад. И тут я вдруг слышу короткое и родное «мя!», - и из-под большого листа лопуха выполз мокрый, серый клубок. Я даже внезапно ослабела, не веря ни ушам, ни глазам и присела как подкошенная. А Марсик перебежками, брезгливо отряхивая попутно с задних лапок непривычные капли дождя, дрожа то ли от натерпевшегося страха, то ли от холода, бежал мне навстречу.
- Ну, во! Нашёлся, беглец, а ты дерёшься! Я ж гово…
- Ууй-йди!..

Я так и несла его за пазухой, мокрого, грязного, заливаясь слезами, теперь уже от радости, до самого дома. Дома вымыла (к этому он привык уже и не сопротивлялся), потом завёрнутого в полотенце накормила, и долго ещё не могла успокоится.
Я поняла, почему котёнок вышел: он с первых дней пребывания у нас болезненно реагировал на мой плачь, а тут - рёв! Однажды мы с мамой рассердились друг на друга, - в подростковом возрасте мы все начинены минным устройством, только задень! А главная-то защита, когда не хватает аргументов – слёзы. Я и… защитилась. Так Марсик тут же бросился меня успокаивать: мяукал, бегал вокруг шеи, то лизнёт, то куснёт – не помогло. Между тем, мама продолжала меня шерстить, не уступая. И тут котёнок слетел с колен, да как куснёт маму за ногу – и опрометью под кровать!
- Ах, ты ж….

Она схватила веник, и ну шарить им под кроватью! Смотреть было комично, как пожилая  женщина пытается веником достать кота, я и рассмеялась. Кот-то под кроватью, а я - вот она! Виновата, да ещё и ржёт над матерью! Мама поднялась с колен, выпрямилась.
- Ах, суки, … я вас кормлю!..

И достала веником - меня! Потом хохотали обе.
 

Между прочим, подружкин жених, смеясь, нам после рассказал, как его братец сказал о моём визите:
- Ужас, блин! Дверь открываю, - аж опешил: ноздри раздула, - туда-сюда ходят! Глаза, как угли горят! Того гляди испепелит искрами! Ну, блин, думаю, ща изо рта пламя вырвется! И, главно, из-за кого?! Кота какого-то паршивого!..
- А зачем забрал, если паршивый?
- Э-э, а знаешь, какой красивенький, … прям.… Но - кот ведь, блин! Не человек же! И чё я, убил его что ли?! Чё так набрасываться-то! Ну, ты бы видел её!..  Всю харю мне, прикинь, когтями своими располосовала! Хожу, блин, теперь как … Шер-хан.… Во, ведьма!


С тех, по-моему, пор, на улицу Марсика было не выгнать. А если всё-таки я его и выносила, только опустишь на травку, так сказать, - тут же прыгал, вернее, прыгала (во, до сих пор путаюсь!), и карабкалась обратно на плечи.

Наверняка утверждать не берусь, но может быть от того пережитого стресса и мамино опасение, что, мол, раз кошка, так теперь замучишься её котят пристраивать, не оправдалось. Она категорически не подпускала к себе приносимых мною для утоления зова природы котов даже в марте. Мы уже думали, что она больна, ведь мявкает, а принесёшь выпрошенного взаймы,  кавалера, - шипит, дерётся и прячется.
Хорошо, мне тогда один старик-ветеринар подсказал:
- А ты, дочк, подпаивай кошечку свою молочком с содой. Чуть-чуть соды-то! На кончике ножа или ложечки, - она у тебя и успокоится.

Я и подпаивала. И правда, два-три дня – и всё как рукой снимет, снова весёлая, шкодливая и не стонет. Так и прожила у нас «мадмуазелью» больше тринадцати лет.



И вдруг как кто сглазил. Не ест, лежит под столом, вялая, шкура обвисла. Я в охапку  и к ветеринару. А там уже молодой сидит.
- Сколько ей лет?.. Ммм, ну, а что вы хотите?! Старость.
- Но ведь можно что-то сделать!
- Усыпить?
- Да вы что?!
- Ну, тогда, ничем не могу помочь, извините. Пусть живёт, сколько проживёт.

Я думала, рехнусь от горя. И тут мама взяла меня в оборот. Сказала, что надо отдать её в деревню, что это не дело, что кошка мучается в городской квартире, не видя чистого воздуха, что у неё даже знакомая женщина есть, она одинокая и с удовольствием уже согласилась взять нашу Марсу. И тут же откуда-то эта женщина, как чёрт из коробочки, взялась! И тоже поддакивать начала, дескать, да, конечно, в деревне, на воле куда лучше животным, и, конечно, она там быстро поправится….
Нутро моё всё противилось, но мне так хотелось, чтобы моя умница подольше пожила, да и женщина на вид вроде бы была ничего, ласковая.
- Ой, да что вы! У меня корова своя.  На парном молочке да сметанке она быстро поправится, не сомневайтесь!

И так они меня уболтали, что я начала уже было сомневаться, и устроила  почти допрос с пристрастием: есть ли у неё собака,  а какого возраста внуки, а можно ли мне  иногда приезжать….
Кошка сидела на полу напротив и не сводила с меня глаз. Я никак не могла понять, как же мне лучше, для кошки, естественно, поступить. В конце концов, я сдалась, ладно, говорю, но я скоро приеду. И вдруг я вижу, у кошки на глазах – слёзы! Я как взвыла:
- Нет! Не отдам! Пусть, что будет, но пусть она будет рядом со мной!..

А они опять дуэтом:
- Да ты что творишь, зачем и себя и животное мучаешь, это же эгоизм….


Простить себе не могу, что предала, согласившись отдать. Получается, что пока молод и способен радовать, - живи рядом. А состаришься и требуешь, (ну, пусть не требуешь, а требуется!) забота и сочувствие  - геть со двора с глаз долой! Не мешай радоваться дальше!..

Я всё понимаю, мама хотела как лучше для меня, – Боже меня упаси осуждать! Но лучше не получилось. Когда я засобиралась в деревню, узнать, как там дела с Марсой, мама усадила меня и призналась, что кошки уже нет, что она сразу, как только коснулась лапами пола, забилась под печку. А через два дня её достали, чтобы … зарыть.

Что со мной было…. «Остановите землю, я сойду!»….
Два месяца мы с мамой не могли друг другу в глаза смотреть, я чувствовала, что она тоже очень переживает. И потом я решила: никогда больше не будет в моём доме ни одного животного! Через год у меня обнаружилась аллергия на кошек, а они ко мне, как нарочно, - как к магниту.
Я бы, может, и дольше не поняла, всё думала, что вирус или простуда, если бы не случай.

На день рожденья друзья, видя, как я тяжело переживаю потерю, довеском к подарку подарили мне сиамского котёнка. Забавный, ласковый (но сердце как-то не дрогнуло, в чём я, конечно, не призналась). Принесли его вечером.  Через некоторое время я начала чихать и кашлять. Гости увидев, что мне нездоровится, задерживаться надолго не стали. Я легла спать. Котёнок деловито устроился рядом, потом начал играть с волосами, пару раз легонько цапнул меня за ухо. Смешной, конечно. Но мне всё хуже и хуже – воздуха не хватает. Я встала. Потом чувствую, не так что-то, лишнее что-то прицепилось. Хвать рукой за ухо – мама дорогая! – а мочка-то с картофелину стала! И глаза – такие же. Ночку с котиком мы провели на улице, потому, как я уже почти не могла дышать.  Еле дождалась шести утра (неудобно людей совсем-то уж ни свет, ни заря будить), в шесть утра я вернула котика, а полседьмого меня скорая с воем везла в больницу, где вместе с капельницей я получила от людей в белых халатах лошадиную дозу непечатных слов.

Вот тебе и расплата за предательство! И поделом!..

Через две, кажется, недели меня отпустили. Но депрессия ещё до-олго держала меня в цепких когтях. А чувство вины даже не думает отпускать и сейчас.
Вот и теперь, исповедалась вроде бы, а будет ли легче – не знаю.   
Давно уже нет и мамы. И с каждым годом я острее понимаю: так сильно и преданно, как мама и Марсик, уже никто никогда любить меня не будет, потому, что только для них я была - е д и н с т в е н н о й.
От мамы мне досталось всё лучшее, что во мне есть, а от Марсика – похоже, интуиция.
Ах, если бы ещё я её, интуицию эту, слушалась! Они мне иногда снятся, и всегда это оказывается предупреждением о грозящих переменах или опасностях, только не всегда, к сожалению, получается их избегать.