Попутчик

Перебирая свои старые фото, я наткнулся на одно с изображением группы молодых людей в шахтерских касках, с шахтерскими лампами, чумазых… И вспомнил, как в далекие семидесятые годы прошлого столетия, возвращаясь из солдатского отпуска в часть, я познакомился с Николаем, с которым некоторое время переписывался.


          Солдатский отпуск мой подошел к концу. За день до отъезда в войсковую часть в городском справочном бюро мне сказали, что удобнее всего ехать на поезде «Баку-Ростов». В пути до города Балашов, где я служил, мне нужно сделать две пересадки, но времени на поездку будет затрачено меньше.
          Провожали меня только лишь мои родные. Естественно, перед выходом из дома меня изрядно подгрузили спиртным. Вышли мы с моими провожающими слишком поздно. До отправления поезда оставалось минут двадцать, а я был только лишь на остановке автобусов у городского пищекомбината. Проехали два такси и не остановились. Едет грузовик. Голосую. Остановился. Бросаю в кузов чемодан, кидаюсь туда сам. В кабину села младшая тетушка. Жмем по улице Ленина до вокзала. У вокзала быстро высаживаемся и бежим к кассам. Оформляю билет, а поезд уже пыхтит на перроне. Выбегаю на перрон, вскакиваю в свой вагон, бросаю чемодан на полку и выхожу прощаться. К этому времени подоспели и остальные провожающие. Грустное расставание и поезд трогается. Вхожу в вагон. Сильно пьян. Забираюсь на верхнюю полку и крепко засыпаю.
          Просыпаюсь уже в Ростове, где мне нужно было делать первую пересадку. С восьми утра до двенадцати дня брожу по Ростову с одним молодым партийцем . Он угощает меня пивом, а я его - завтраком. От вокзала, признаться, далеко я не отходил. Жарища, а я в военном обмундировании, как в скафандре. Да и деньжат у меня маловато.
          В половине первого отчаливаю от станции в поезде «Ростов-Воронеж». Чтобы попасть в Балашов, на станции «Лиски» мне нужно сделать вторую пересадку. В купе пара солдат – мои попутчики. Приводим себя в порядок. Чистимся, бреемся, умываемся. Начинаю знакомство с остальными пассажирами этого вагона. Вижу, компания режется в карты. Подсаживаюсь, и чуть ли не до вечера играю. Вспомнил, что в Лисках я буду только ночью и, кто знает, когда я оттуда уеду, поэтому я решил поспать. Ложусь на верхней полке, а внизу гражданские пассажиры решили сыграть в домино. Стучат, спорят.


          Вздремнул малость. Проснулся, видно, от тишины, наступившей в вагоне. Устав от стука костей домино, игроки тихо беседовали. Хотел еще вздремнуть, однако мое внимание привлекла фраза:
- А ты думаешь, у него жизнь в безопасности, вот у этого машиниста? Ведь у него на шее несколько сот человек! – Я стал прислушиваться. А тот же голос продолжал. – Ну, хорошо. Поезд не сошел с рельсов, вагоны не перевернулись. А разве мало дураков шляется сейчас? Мы вот разговариваем здесь, а впереди, может, какой дурак уже лежит поперек рельс? А? Это у пассажирского поезда тормозной путь сто- сто пятьдесят метров. А если взять грузовой поезд? Ведь там прешь сто двадцать и даже сто пятьдесят километров в час! А масса состава! На километре, пожалуй, не остановишься!.. Вот и зарезал… Может быть, этот дурак от перепоя концы отдал бы, а тебя затаскают… И счастье твое, если тебя не посадят!
          Заинтересовавшись беседой, я решил взглянуть на говорившего. Это был русый мужчина лет тридцати пяти. Видимо, машинист паровоза. Ему стал возражать чернявый сорокапятилетний мужчина:
- Зато у машинистов поездов работа чище. А в шахте все время опасность и всю смену дышишь угольной пылью.
          А это, наверное, шахтер, подумал я.
- Брось! Уж этой угольной пыли я тоже наглотался, будь здоров! – Стал возражать машинист. – Это вот недавно стали переходить на тепловозы, да и то на мизерном участке. В основном же и сейчас еще «Эмк»и   таскаются. А там, знаешь, как взял лопату, так ее и не выпускаешь из рук до конца смены! Везде хорошо, где нас нет! А потом, зачем ты обижаешься? Ведь сам говоришь, что зарабатываешь по 300-400 рублей в месяц!..
          В разговор вмешивается пятидесятилетний мужчина, колхозный сторож:
- Зачем вести бесполезный разговор? Вот здесь нас четверо, и у всех разные вкусы. Мне, например, нравится тихая спокойная деревенская жизнь. Однако я не берусь доказать потомственному пролетарию, что деревня лучше, чем город. А ведь это и на самом деле так!
- Да вот и я живу в деревне. И на кой черт, нужны мне эти сотни рублей? – это вступил в разговор четвертый собеседник, молодой человек лет под двадцать восемь-тридцать. – У меня жена, двое детишек. Сыты, обуты, одеты. Своя хата, скотинешка, землишка…
- Ну, пусть мне нравится шахтерская работа. – Продолжил чернявый. – Да дело в том, что мне не хватает моего заработка, а вы, говорите, много получаю…
- Не пропивай! Ты и сейчас языком еле ворочаешь, – это вставил машинист.
- А что? Разве я не имею права выпить на свою трудовую копейку?
- Да пей, пожалуйста! Только тогда уж не жалуйся, что тебе не хватает зарплаты.
- А если мне кроме водки еще и пожрать хочется?
- Ну, подожди. Послушай, что дедуся скажет. – Остановил шахтера русоволосый.
- А что я могу сказать? Живу в колхозе, сторожу амбары, люблю побеседовать, послушать новости…
- И ты доволен жизнью? – спрашивает у него шахтер.
- Конечно!
- А руки?
          Я тоже посмотрел на руки колхозного сторожа. Да. Одной кисти вообще не было, а вместо другой торчал исковерканный указательный палец.
- А что руки? Это фашисты виноваты… Да что там говорить, живу, ведь!
- На пенсию скоро?
- Да, нет.
- А хотелось бы? – не унимался чернявый.
- Да, оно, конечно, не мешало бы отдохнуть. Опять же, нам ведь много чего хочется, а делаем то, что нужнее… Моя жизнь, считай, прошла, и желаний-то у меня сильных нет. Вот мне и хватает того, что дает государство. Это вам, молодым все время всего мало! И туда надо, и сюда… И отлично поработать, и красиво отдохнуть…
- Нет, все-таки заработки наши маловаты, – вставляет машинист. – Я живу в городе. Сейчас устроился токарем на завод. Спокойная работа. Но получаю в среднем только восемьдесят рублей в месяц. А у нас с женой двое детишек. Одному – второй год. Литр молока в день для него – это минимум. В Воронеже литр молока с рук стоит пятьдесят копеек. За государственным молоком в магазинах – не долезешь. Вот и считай, пятнадцать рублей только на молоко, и то не досыта. А мясо? Три рубля за килограмм и не чешись! О масле с 1959-го года ничего не знаем. Правда, когда в Воронеж Хрущев приезжал, в магазинах было и молоко, и масло, и мясо. Уехал, и тю-тю, хоть шаром покати по прилавкам.
          Какой темный народ, думаю, и вмешиваюсь в разговор:
- Поэтому партия и взяла курс на новый крутой подъем сельского хозяйства!
- Да знаем мы эти слова!.. Который уж год только и слышишь, кукуруза, да кукуруза; мясо, молоко, овощи, фрукты!.. А на самом деле? Чем живет народ? Спер, что где плохо лежит – живет, не спер – брюхо потуже затягивает. А он, кроме кукурузы (видно, заболел кукурузной манией) ничего не видит. А ведь, сколько у него под носом очковтирателей! Обманывают его на каждом шагу, и он им верит!.. – В запале продолжал молодой русоволосый мужчина, обращаясь уже к своей компании.
- Да, очковтирателей хватает. – Подхватил чернявый шахтер. – Потому и нет у нас ни мяса, ни молока, ни хлеба, что такие партийные деятели, как первый секретарь Рязанского обкома Ларионов, по распоряжению которого в области был забит весь приплод скота за позапрошлый год, а также почти все молочное стадо вместе с быками-производителями.
- Это же надо додуматься, забрать у колхозников области даром весь скот, выращенный в домашних хозяйствах! – Со злобой в голосе поддакнул бывший машинист. – Говорят, что этого мяса все равно не хватило, чтобы отрапортовать перед Москвой. Так он тогда организовал еще и закупки скота в соседних областях за счёт средств, предназначенных для приобретения машин, станков, строительства школ…
- Слышал я, что ему за это «Героя Социалистического Труда» дали, – вставил колхозный сторож.
- Да, дали, а на следующий год не только в Рязанской, но и в соседних областях не стало ни мяса, ни молока, ни хлеба… – Печально подытожил русоволосый мужчина.
- Если это так, то таких «героев» стрелять надо! – возмутились колхозный сторож и сельский парень.
- Попробуй! Это нас им можно стрелять!.. – Вспылил шахтер и продолжил невеселую тему. –  Да что там говорить, а сколько всего мы увозим «братьям да сестрам»? Вон посмотри-ка, как быстро развиваются ГДР, ЧССР  и даже Китай! А русский Иван до сих пор в лаптях ходит, до сих пор сохой пашет…
- Товарищи, но ведь идет гигантская борьба двух миров! Здесь уже ни с чем не считаются, только бы завоевать авторитет, – с недоумением и растерянностью говорю я.
- Конечно, года через два Куба будет развита даже лучше, чем Чехословакия! Мы ей суем, США суют, а они от всех берут, ни от чего не отказываются. Разве нельзя нам годика с три поработать только лишь на себя? Вот тогда бы действительно подняли и сельское хозяйство и жилищное строительство… – Гнул свое шахтер.
- Вот тогда бы мы зажили! Но это только мечта! – вздохнул русоволосый мужчина.


          Поезд остановился на очередной по графику движения станции. Вышли на перекур. Двое молодых людей (колхозник и токарь), я и еще паренек – студент. Курим. Они чешут анекдоты о Хрущеве, о политике и вообще, о жизни. Хохочем, расслабляемся. Как-никак, а беседа в течение нескольких часов на одну и ту же тему о бедной забитой жизни советского народа утомительна.


          Скрипнули тормоза, дернулись со скрежетом вагоны, и мы снова едем. Откалываюсь от этой компании в поисках места попрохладнее, посвежее. Иду в другой конец вагона. Останавливаюсь в тамбуре. Никого. Закуриваю. Дымлю и размышляю. В тамбур вошел паренек примерно моего возраста и роста, такой же худой, как я. Спрашивает:
- Ты где служишь?
- В Балашове.
- В Балашове?
- Да. А почему ты удивился?
- Видишь ли, мой брат служил авиатором в Ярославле. А ты тоже авиатор. Вот я и подумал, что ты едешь в ту же часть, где он служил. А ты оказывается  из Балашова. А в какой части служишь?
- Да там всего один военный городок, в котором умещается весь балашовский гарнизон.
- А рембазу ты знаешь?
- Конечно. Это же почти одно и то же.
- Ну, тогда я знаю, где этот городок. Я жил там полтора года, а сейчас там, в «ДОСАвских»  домах моя сестра живет.
          Короче, мы познакомились с Николаем и сразу же столковались. У него  – бутылка шампанского, у меня – закуска. Выпили, и он рассказал о себе. С сорок первого года рождения. Едет в отпуск в Воронежскую область к матери. Два года учился в горном училище, полгода уже работает в шахте в Новошахтинске на Донбассе. Изнуряющий труд. Кругом опасность. Да и молодость любит пошалить.
- Несчастных случаев много? – спрашиваю.
- Несчастных случаев? Очень много! – и перевел разговор с этой, видимо, не совсем приятной ему темы. – Ты, знаешь, что! Заходи к моей сестре! Она с мужем, пацаненок у них. Встретят, как надо! Давай я тебе адрес напишу.
          Даю ему свою записную книжку. Пишет адрес.
- Обязательно зайди к ним и передай от меня привет.
- Да, ты, Коля, напиши записочку сестре. Расскажи, как живешь, и привет сам передай. А я не подведу, передам ей твою записку.
          Коля написал записку, подробно рассказал мне, как найти дом и квартиру, где живет его сестра. А поезд, тем временем уже подъезжал к станции Лиски, где мне нужно делать пересадку. Коля мучается сомнениями, куда ему ехать. То ли в Воронеж к матери, то ли в Балашов к сестре. Наконец, он выбирает последнее, и мы с ним выходим в Лисках.
          Томимся на этой станции шесть часов. Но вот нужный нам поезд «Харьков-Казань». Садимся. До Балашова восемь часов езды. На одном из полустанков берем чекушку, завтракаем и снова разговариваем. Говорим о своих поступках, поведении, о своих характерах. В конце концов, сходимся на том, что в любых условиях каждый человек должен быть самим собой. Быть честным, правдивым, открытым. Не играть, как актер в театре, по отношению к другим людям.


          Балашов встретил нас проливным дождем. Благо, автобусы ходят прямо до военного городка! Чтобы попасть к сестре Николая, нужно было пройти по территории военного городка. На контрольно-пропускном пункте Николая пропустили беспрепятственно. С одной стороны, к «ДОСАвским» домам не было другого пути, а с другой, я был назначен его сопровождающим.
          Сестра Николая Надя, лет двадцати семи, и ее муж Леша, лет тридцати, были дома и встретили нас радушно. Николай не виделся с ними уже три года. Выпивка, беседа и все мы сделались друзьями. Во всяком случае, и Надя, и Леша заверили меня, что я буду для них всегда жданным и желанным гостем. Я оставил у них свою гражданскую одежду, которую взял из дома, будучи в отпуске, и ушел в часть.


          Николай прожил в Балашове десять дней, а потом уехал к матери. Перед отъездом мы с ним беседовали. Паренек он пытливый. Был комсоргом в училище, сейчас – член комсомольского бюро шахты. Кое в чем он уже разбирается, кое-что хочет понять, ищет людей. Понимает, что не все двуногие – люди. Однако веру в Человека он не потерял.
          Я до конца своей службы и жизни в Балашове поддерживал связь с Надей и Лешей, забегал к ним переодеваться, когда ходил в «самоволку» и все это время переписывался с Николаем. Мы оба были молодыми, нас обоих интересовали наши дальнейшие судьбы, которые мы рисовали в письмах. Вот некоторые выдержки из нашей переписки.

          «Здравствуй, Николай!
          Не знаю, как далеко ты сейчас от своего села, но сегодня идут уже третьи сутки, как ты уехал из него, поэтому я пишу тебе это письмецо.
          Неожиданно мы с тобой встретились, мало мы с тобой говорили, однако о многом и, кажется мне, о важном: месте человека в жизни. Что и говорить, молодежь – действительно, беспокойные сердца.
          Твое будущее еще не рисуется тебе, оно еще подернуто дымкой. Ближайшие четыре-пять лет ты, конечно, видишь отчетливо. Два года отработки в шахте, затем – армия. А что же дальше? Сплошной туман.
          Только что я разговаривал с одним пареньком, моим сослуживцем, нашим ротным комсоргом.
          Пашка, говорит, я не знаю, что мне делать. Мне, говорит, служить осталось полтора года. Придет время, – меня демобилизуют, и я – на «гражданке». Ну, а дальше что? Вновь идти на этот несчастный завод? Вновь задыхаться мне хлором? (До армии он работал на химзаводе). Хорошо. В конце концов, я устроюсь на другой завод, пусть не вредный… И что же? Вкалывать по семь часов в сутки? Из месяца в месяц, из года в год? И так по гроб своей жизни? Ты, понимаешь, Пашка, как это безынтересно, примитивно! Ну, скажем, лет через десять я буду мастером участка или цеха… И вновь вкалывай, но уже не семь, а все девять часов в сутки. Дубась и дубась… Нет, говорит, меня это не прельщает. А что делать не знаю. Приду домой, говорит, буду пить:
- Сопьюсь, ей Богу, сопьюсь! – подытожил мой сослуживец.
          Я стал высказывать свои взгляды на будущее. Говорю ему, чтоб жизнь была интересней, нужно действовать. А чтобы уверенно действовать, нужно много знать, учиться, тогда ты не умрешь в этой семерке часов, тогда тебе суток будет мало; ты и сам не заметишь, как очутишься у гроба жизни!
          Нет, говорит, сейчас смотрят не на диплом, а на человека, на его голову.
          Правильно, говорю, но, если ты не будешь систематически пополнять запасы знаний в своей голове, т.е. не будешь учиться, то у тебя голова будет пустой, а на такую голову вряд ли кто будет смотреть.
          Спор наш, Коля, остался незаконченным. Мы так и не пришли к обоюдному выводу. А как ты, Коля, думаешь по этому поводу? Видишь ли, мой сослуживец в разговоре сказал, что в наш век у людей, действительно интересно живущих, должен преобладать практицизм. То есть, интересно живущий человек совершает в жизни всевозможные комбинации, приносящие ему пользу, выгоду. Он в любых случаях сможет прожить, выйти сухим из воды, приспособиться к любым условиям. Это, мол, и есть современный человек, на него обращают внимание, он живет интересно.
          Я хотел бы знать, Коля, лично твое мнение по поводу этого разговора. Ведь как-никак, а интересно все же заглянуть в свое далекое будущее.
          Пиши, как ты доехал, встретился ли со своим другом, как дела дома, доволен ли жизнью твой брат. В общем, пиши обо всем.
          С солдатским приветом к тебе – Паша.    07.06.1961 года».

          «Здравствуй, Коля!
          Пишет тебе Пашка. Помнишь, поезд «Ростов-Воронеж», потом – «Харьков-Казань»?
          Со времени нашей последней встречи прошло более полутора месяцев, и ты уж, Коля, извини, что за этот длительный промежуток времени я написал тебе лишь одно письмо. Видишь ли, я ждал твоего ответа… Однако у молодого развитого парнишки, каким есть ты, всегда много дел, и не всегда найдется время для такого утомительного занятия, как сочинение писем. Но я его нашел, и вот – пишу.
          Относительно службы. На второй класс радиотелеграфиста экзамен я сдал. Работаю на прежней технике. Раз в неделю хожу в наряды… То есть, все идет своим чередом. Правда, в отношении активистской (общественной) работы сейчас в нашем подразделении наблюдается застой. То ли уж лето так влияет, то ли еще какие причины… только не видно работы ни художественной самодеятельности, ни редколлегии, ни агитбригады. Все сонные, как на росе кузнечики, еле-еле шевелятся, а если уж, что и делается, то с большой неохотой, с громадными потугами. Видимо, так повлияло на нас июльское солнышко. Связь – все-таки «тонкое» дело. Нельзя у нас установить планомерность занятий и мероприятий, а это я и считаю важнейшим фактом наступившей в жизни подразделения депрессии. Ну, да осень с зимой – не за горами!
          Лично я изредка рисую карикатуры; начал, но пока еще не в системе изучение немецкого языка; ходил на реку Хопер, тренировался в плавании (сейчас такие «прогулки» из моего распорядка исключаются, потому что был пойман, так сказать, с поличным); изредка навещаю Лешу. Ведь он сейчас один, а Надя с сыном уехала к матери, ждет и его. Кстати, отпуск ему так и не дали. Вчера я был у него. Написал, говорит, Наде письмо – пусть приезжают домой. С этим отпуском у него получился целый скандал. В цехе сейчас новый мастер. Говорит, положено в ноябре, вот тогда и иди. А о вредности цеха заявляет, что это, мол, не резиновый комбинат, перепотеешь! Спорил Леша громко и долго. Но выспорил мастер. Может быть, здесь имеет место производственная необходимость, но из слов Леши я понял, что мастер нагл.
          Ну, а как твои, Коля, дела? Как ты провел свой отпуск в родном селе? Как сейчас ты с другом проводишь свободное время? Ведь, как-никак, моя жизнь-служба все-таки скучновата! По крайней мере, она не так разнообразна, как на гражданке, поэтому я с удовольствием прочту о тебе, о твоих товарищах, ваших делах.
          А пока, Николай, до свидания.
          С горячим приветом к тебе и твоему другу – Пашка.    22.07.1961 года».

          «Привет из Донбасса, т.е. из г. Новошахтинска!
Здравствуй, дорогой друг Паша! Пишет тебе Николай. Паша, извини меня, что я так сильно зазнался. Ведь мы договаривались иначе: продолжать наше скоро кончившееся знакомство. Паша, ты не подумай, что я тебя забыл вследствие своих интересов или, как ты пишешь, развлечений. Отпуск меня немного расстроил. А расстроил тем, что быстро прошло время. Как говориться, и не успел обернуться. Но ничего, буду работать до следующего, а, может, и в армию возьмут. У нас некоторых парней взяли, несмотря на отсрочку.
          Насчет любви. Ничего не было, потому что, Паша, извини меня, был частенько в нетрезвом состоянии. А приехал из отпуска – работаю во вторую и третью смену. С первого августа пойду в первую смену. Тогда уж нагуляюсь. В это воскресенье, представляешь, Паша, на танцах познакомился с одной девочкой. Она с сорок пятого года рождения. Я, шутя, предлагал жениться на ней, она была в полном согласии.
          Это я написал тебе по поводу, какая сейчас молодежь. Ей шестнадцать лет. Она уже встречается с взрослыми парнями и еще может думать о дальнейшей судьбе. Это просто смешно.
          Паша, ты, я знаю, сейчас живешь одной мечтой – вырваться в гражданку. Но, Паша, потерпи. Тебе уже не так много осталось служить. У тебя впереди еще, можно сказать, прекрасное будущее, потому что ты все же имеешь неплохую специальность. А вот я, Паша, думал рассчитаться с этой шахты и поступить хотя бы в сельскохозяйственный техникум. Но меня не рассчитывают. Я ведь после училища должен отработать срок молодого специалиста. А если уехать без расчета, значит, упустить документы. Так что я тоже не завидую своей настоящей жизни. Хоть и есть у меня будущее впереди, но это сильно томительное ожидание.
          Паша, в моем отпуске самое лучшее событие, по правде сказать, была встреча с тобой. Хоть мы и жили десять дней в одном городке, а встречались мало. Я только теперь об этом жалею. Придется ли нам с тобой еще встретиться? Если бы нам опять удалось встретиться на набережной Хопера, хотя бы, как тогда – это было бы большим блаженством. Но я пока, думаю, хотя бы не терять с тобой письменную связь. А в жизни все случается, может, еще и встретимся. Главное, не терять адреса, а встретиться мы должны. А что в Балашове мало встречались, в этом виноват я. Если ты говоришь, что у вас в части не так строго, я бы мог приходить к тебе до казармы.
          В общем, я кончаю свое небольшое письмо. Паша, не пиши, что я сильно увлекся в интересах своей молодой жизни, потому и некогда тебе написать. За это прости, теперь буду писать чаще. В этом, конечно, много виноват я.
          Погода у нас замечательная, но плохо, что в восемь вечера я еду на смену.
          Жду ответа – Коля.   01.08.1961 года».

          «Здравствуй, Николай!
          Армия? Что ж. Армия есть армия. В конце концов, и в армии можно учиться. Не знаю, наверняка, но, думаю, что самостоятельные занятия зависят лишь от настойчивости личности. И если ты будешь заставлять себя учиться и там, то «томительное ожидание будущего» у тебя станет незаметным в борьбе с трудностями познания, и приход его будет как бы естественным, само собою разумеющимся. 
          Относительно любви не знаю, что и сказать. Настолько это слово измызганное, истрепанное, истерзанное, настолько оно содержит в себе всевозможной мрази, что я боюсь им оперировать (а вдруг совсем его доконаю?). Совершенно безбоязненно я все же могу сказать, что любви после расставания с тобою у меня тоже не было.
          Согласие выйти замуж, которое дает шестнадцатилетняя девчурка в первый же вечер знакомства, говорит о том, насколько головы нашей молодежи еще пусты.  Я не думаю, что таких, как эта, большинство, но все же есть еще недалекие девушки и юноши. А может быть, это, своего рода, проявление пытливости ума, стремления скорее стать зрелым? Возможно. Тебе, конечно, Коля, лучше наблюдать своих сверстников и более молодых в жизни, чем мне. Ведь я не живу, а служу.
          С крепким рукопожатием – Паша.     04.08.1961 года».

          «Здравствуй, Николай!
          Недавно был у твоей сестры. Тоже жалуется, что ты не пишешь. Говорили о тебе, Коля. Я не знал, что Надя и Леша советовали тебе уходить с шахты. Что и говорить, из двух зол наименьшее, конечно, армия. После службы ты уже более осмысленно решишь свою судьбу.
          Еще учась в техникуме, я увлекся идеей автоматики. Теперь идея эта окрепла, вернее, окончательно созрела. На данном этапе развития нашего общества только автоматика является прогрессом в развитии производства. Поэтому после армии я твердо решил учиться, учиться, как бы это ни было трудно, расширять свои познания в области автоматизации технологических процессов пока что литейного производства.
          Вот так, Коля. А сейчас я служу. Как ты убедился сам, служба во вред моему физическому состоянию не идет. Что касается морального удовлетворения, то его все еще нет, и вряд ли будет. Демократические начала я уважаю все-таки больше, чем единоначалие, на котором, в сущности, только и держится армия. Вообще-то и здесь есть лазейки в демократию (я буду стараться максимально их использовать). А, в общем, здесь используются два принципа работы с личным составом: насилие и убеждение. Мягко эти принципы выражаются формулой: не знаешь – научат, не хочешь – заставят.
          С крепким рукопожатием – Паша.     24.08.1961 года».

          «Здравствуй, друг, т.е. настоящий дружище, Паша!
          Ты не подумай, что я такой наивный: встречались мало, а называю лучшим другом. Но, я думаю, если бы мы были вместе, то и были бы друзьями.
          Знаешь ли, Паша, бывает и так, живу хорошо и ладно, а об остальном не думаешь. А тут еще ночные смены. Придешь – и спать. А в выходной день стараешься настигать упущенное. Мать мне уже дала строгий выговор, и я перед ней извинился. И Наде не пишу. Но сейчас вместе с твоим письмом напишу всем. Но, Паша, мать и сестра – это свои люди, мы всегда сочтемся, а ты можешь обидеться всерьез. Не обижайся, Паша, я уж такой скупой на письма, что, сам знаешь, и матушке не выберу время написать. Я уж и так, пока пишу тебе письмо, искурил полпачки папирос, а тут еще ребята, как нарочно, крутят пластинки, как говорится, душу раздирающие…
          Да, я не закончил свою мысль. Ты пишешь, что у Нади есть бражка, и она ждет гостей. Я уж думаю, сейчас бы вырваться к ней на эту бражку, а там еще чего-нибудь нашли бы, но нас разделяет такое огромное расстояние, что это невозможно мне сделать. Но я тебе, Паша, даю такой военный приказ, чтобы ты пошел к Наде и передал ей от меня большой-большой привет. Скажи, Николай тебя крепко целует и просил кружечки две бражки. Это сделай обязательно. А когда приедут гости, иди к Наде и погуляй за меня. Я здесь буду предвидеть этот день. В общем, я напишу Наде письмо, чтобы она тебя не считала за чужого. А то я к ней вообще не приеду.
          Высылаю тебе фото своего шахтерского звена. Только что из забоя вышли.
          До свидания – Коля.       08.09.1961 года».

          «Здравствуй, Николай!
          Спасибо за присланное тобою фото! Вот оно – шахтерское племя! Чумазые молодые ребята! А вот и ты. Узнал, сразу узнал, хоть ты, Коля, и здорово похудел. По глазам вижу, не по душе тебе шахта. Тоскуешь ты, ввысь просишься, на простор…
          Бей, Колян! Бей смелее в жизнь! Правда, нам, молодым, многого хочется, и не всегда с нашими желаниями считаются. Однако это самый вернейший способ познать пороки жизни, не зная которых, не будешь знать саму Жизнь.
          Что ты предпринял по досрочному уходу в армию? И вообще, какая цель стоит перед тобой до конца 1961 года? Ведь вижу я, как тяжело тебе!..
          О себе мне, пожалуй, и нечего сказать. Служу. С недавнего времени числюсь членом полкового комитета ВЛКСМ . По субботам и воскресеньям встречаюсь с девушкой. Помнишь, я рассказывал? Балашовская, учится на четвертом курсе пединститута. Все бы хорошо, только познания в немецком языке от встреч с нею в голове моей богаче не становятся. Если вначале она обещала помочь мне в изучении немецкого, то теперь даже и разговаривать не хочет об этом. Видно, предчувствует, что немецким я буду интересоваться больше, нежели ею. А может, она увлеклась романтикой, любовью?.. Не знаю. Во всяком случае, Коля, от этого знакомства я абсолютно ничего не теряю. Я наблюдаю характер, наблюдаю, что все, что есть в ней, с каждой встречей раскрывается все больше и больше, мое представление о ней (и не только о ней) становится все отчетливее. Познать женщину – вещь тоже мудреная.
          С крепким рукопожатием – Паша.     12.09.1961 года».

          «Здравствуй, Николай!
          Да, Коля, все изменяется. «Приходит время, – все идет на слом…» Ничего нет постоянного (вечного) кроме движения материи во времени…
          «…И бесконечна полоса –
          След рокового колеса,
          Несущего и бурю, и покой,
          И бесконечен бег планет,
          И бесконечны тьма и свет.
          Увы, не бесконечны мы с тобой…»
          Это, Колян, Рабиндранат Тагор. Отлично пишет, правильно пишет.
          Под действием все тех же объективных законов изменился и я, Коля. Каким образом? Понимаешь, Коль, очень трудно анализировать свое поведение в данный момент. Для правильного анализа нужно чтобы сегодняшние события ушли в прошлое время хотя бы лет на пять. Ведь куце будет, если я скажу, что перестал грубить, что в моем характере все чаще проявляется темперамент сангвиника и т.д. Скажу одно, осознав свое изменение в лучшую сторону, я стараюсь поддерживать его.
          Ты же, Коля, знаешь мой адрес (могу тебя заверить, что он не изменится до июля месяца 1962 года), так что пиши. Я никогда не пожалуюсь на нехватку времени для ответа, или на надоедливость своего друга. Отвечу всегда.
          О жизни-службе расскажу в следующем письме, Коля. Будет это, очевидно, уже в 1962 году. Что-то он даст – этот год?.. Что бы ни было, я уверен в одном: таким бурным, порою даже сумбурным, как 1961 год, он для меня уже не будет.
          Жду твоего слова, Николай. Сильно жду.
          До свидания – Паша.        20.12.1961 года».

          На этом переписка с моим попутчиком Николаем закончилась. Правда, в конце декабря я отправил Николаю Новогоднее поздравление. В январе 1962 года получил от него известие. Ничего особенного, просто – весточка. В феврале написал Николаю письмо. Подробно рассказал о своей жизни-службе, об учебе на подготовительных курсах. Писем от Николая я не получал до конца своей службы. И ему из-за чрезмерной занятости я тоже уже больше не писал.
          И сейчас,  вспоминая это непродолжительное знакомство спустя много лет, я верю, что Николай достойно отслужил в армии, поступил учиться в сельскохозяйственное учебное заведение, что несмотря на все трудности жизни простых советских людей Судьба его сложилась нормально.

                ВАШ ФАС
                Март 1962 – январь 2006