Здесь нет хищников

Юджин Дайгон     Здесь нет хищников
Они просыпались Утром, счастливые от возвращения в мир. И, широко распахнув двери хижин, спускались с холмов к стадам. С зеленых, крапленых голубыми розами-гвоздиками, цветами, одним словом, холмов. С зеленых, залитых розовым светом светилом и его верными вассалами, облаками, холмов. К тучным и пегим стадам буйволеней, коротковетверогих, толстых, смирных, ласковых. И пугливых, сторонящихся кругами. Но не хвостами внутрь сторонящихся, а печальными грустными мордами. Круг бессловестных, со слезами на глазах.
Как всегда поутру, буйволенихи и телята шарахались от хозяев прочь, точно чуяли тень страшного кошмара, забытого теми, кто только что вернулся из него. Забытым – и ладно, и хорошо. Иначе – точка, внутристрасть, ссыхание и смерть. Так они лишались внезапно тех, кто не сумел забыть свои сны. Несчастные ни с кем не говорили, стонали и сохли. Сохли сердцем. И ничто им не помогало. И никто ни о чем не узнавал. Но все чувствовали: нельзя вспоминать свои сны. Сон, который вспомнили, убивает. Вспомнивший тает, тает, тает и истаивает на нет. На Нет.
Сами буйволени не трогались с места. Но они напрягались, упирались копытами в луг, словно пересиливая себя. Они были сильнее желания пустить испуг в ноги. Страх…
И долго хозяева трепали вожаков по каменным шеям, и прижимали ласково сопротивляющиеся морды к груди. Морды не хотели опускаться. Но когда это случалось, стадо робко и медленно подходило к хозяину. И из глоток их, доселе молчавших, издавался стон.
После чего все входило в свою колею, в свое русло, в свой…
Стада веселели и паслись весь день. Люди не следили за ними – Здесь нет хищников, змей и метровой высоты тарантулов, переваривающих тебя заживо. А ты при этом смотришь, как тебя переваривают. А напротив сидит тарантул и тоже смотрит. Сначала ноги, потом живот и руки. Переваренную, полуживую плоть твою тарантул всасывает, и чудом сохранившиеся нервы рвутся, причиняя сильную боль. Голова идет в дело последней, как десерт. Ты видишь, как тебя поглощают. Как тебя всасывают, как тобой питаются. И длится это тридцать три часа и три минуты. Голову начинают всасывать с глаз – их и переваривать не нужно, просто хоботок втыкается в белок, рядом с зрачком и глаз почти мгновенно всасывается. И теперь ты слеп. И не знаешь, что у тебя будут есть дальше. Жало втыкается, яд впрыскивается и обжигая, растекается по капиллярам мышц. А дальше – тепло и нарастающее ощущение ослизения, и вот уже одна лишь слизь на костях, переплетенная сосудами. Смерть наступает, когда всасывают мозг. И полу растворенный, он продолжает думать…
Все это люди знали от тех, кого удалось спасти. То есть от голов их, положенных в таз с живомассой. Ее выращивали знахари. Льешь в раскрытый рот бульон, или сладкий терпкий отвар листьев дубопапоротника. В каждом доме есть по голове. Головы умные. Они ничего не делают – только спят и думают. Их советы помогают. Они знают многое, вернее, оживляют свою память, все, что видели и слышали в жизни. Они знают многое… Но не говорят – скрывают. И ведут беседы с тающими – только они. Что-то они знают о смерти тающих, о снах, о Ночи. Люди слушаются их во всем – ведь головы мудрые. И могут разговаривать друг с другом – через стены и низины, безмолвно.
И хозяин взирает на плывущее вверх, такое земное Солнце, а потом – на то, что окружали буйволени – останки, обглоданные кости и шкуры. А иногда там лежала и вся туша, ободранная, покусанная, но крови мало, точно ее всю выпили. С чего бы это? Ведь Здесь нет хищников. Хищники, змеи и тарантулы – через море, в песках раскаленных, безводных. Но не Здесь. Здесь нет хищников. Должно быть, в стаде завелся каннибал, пожирающий собратьев. Выследить бы его… Да как его выследишь? Ночью ведь спать надо.
День клонится к концу, вот и Вечер наступает. Стада галопом возвращаются, хозяева доят буйволених. Чем ниже Солнце, тем животные недоверчивей и настороженней. Хозяева ужинают и ложатся спать.
И наступает Ночь.
И Красная Луна все сатанит. То, что заливалось светом Днем, Ночью адится и преисподнится. В недостижимости небесной люциферят звезды. И на земле всего два света – черный и красный. Волнуются в незапертом загоне и тревожатся буйволени. По всей Здесь стада стоят в незапертых загонах.
И везельвульно, словно серые и сонные вампиры, встают хозяева с нагретых телом лежаков. Глаза их загораются кошмарным красным светом.
И головы в тазах деревенеют, стараясь и во сне глубоком в обморок упасть. Иль в степени заснуть – тогда хозяева, теряющие разум Дня, их примут за поделки, изваяния. Но не за живых. Разум Красной Луны, разум Ночи ничего не помнит о Дне. Днем он спал. Когда-то вздумалось беспутной голове проснуться – и разорвали вмиг ее зубами те, кто Днем ее лелеял, и пот с чела ее заботливо стирал. Ночь Дня не помнит. День о Ночи забывает. В этом их единство. Единство противоположностей. Что может больше отстоять так друг от друга? Что может быть различней?
И выходят с дикими воплями  люди из своих домов. И черны они и злобны, люди Ночи. И устремляются они к загонам. И врываются в них. А буйволени перепрыгивают через низкую ограду, устремляясь прочь. Они стремятся убежать, уйти. И даже, защищаясь, не поранят человека Ночи, помня человека Дня. Они не в силах вырвать, хоть на несколько часов, из сердца тех, кто их любил и холил, тех, кто заботился о них.
И падает, под грудой тел один, другой – пируют люди Ночи. Мясо, кровь… Сырое нежно…
Наевшись, люди Ночи собираются и воют. И песни жуткие орут. На языке ином, понятном им одним. А после занимаются любовью, беспорядочно. Все вместе. И скачут по долинам, бешено и быстро, катаются в траве. Холодный красный свет их греет. Когда закатывается Красная Луна, им холодно становится и спать они идут. И каждый непременно спать ложится там, откуда встал.
Они труда не знают. Дети Ночи! Они играют. Что, страшны их игры? Что ж делать, коль страшны – они других не знают. Дети Дня в труде упорном жизнь проводят. А дети Ночи – в развлечениях.
Так получилось. Предки людей были землянами. Но Здесь они стали кем-то иным. Их предок – Красная Луна.
…Утром дети Дня встают. Стада уж выбраться успели из загонов. К чему их запирать, загоны чисто символичны.
Ведь Здесь нет хищников.