Воришка и воры

Рассказ.

В октябре ночи холодные и длинные. Вечер наступает рано, и, посидев при лампочке от автомобильного аккумулятора часок — другой, нас потянуло ко сну. Рано утром, чуть забрезжил рассвет, мой друг быстренько развел, тлеющий всю ночь, костер, повесил чайник над огнем и через несколько минут позвал меня к столу. По утрам я кроме стакана кофе ничего вовнутрь не принимаю. Мой же друг, следуя заветам Суворова — «Завтрак съешь сам…», с утра всегда старается плотно поесть. Мне остается только завидовать его аппетиту, но пересилить себя никак не могу: по–прежнему, начиная с детства, в рот по утрам ничего не лезет.
Убрав со стола полиэтиленовую пленку, Виктор несколько удивленным тоном спросил:
— Ты не убирал еду со стола?
— Мы же вместе «отвалили» на ночлег. Ты что, забыл?
— Да, вроде, помню. Но куда же тогда давалась колбаса, кусок сала, сыр, куски хлеба?
Я, наконец, окончательно проснувшись, подошел к столу и тоже удивился:
— Вроде, все оставляли на столе и в то же время, куда–то все пропало. Так это, наверно, ласка поработала, — догадался я, вспомнив, как она мелькнула в кустах около воды, когда мы разгружали багажник автомобиля, — Вот проказница!
— К зиме запасы, наверно, делает, — решил Виктор. — Ладно, не будем ее ругать. От нее все равно больше пользы, чем…
Он хотел сказать «вреда», но язык не повернулся произнести это слово.
Все, что было нарезано, этот маленький, и проворный зверек куда–то унес. Но основные продукты лежали в багажнике в хозяйственной сумке, и мы лишь посмеялись над проделками маленькой воришки. Веселое обстоятельство немного подняло мой аппетит, и я, запив кружкой горячего кофе, съел бутерброд с сыром. Подкачав лодки, размякшие за время ночного холода, мы усердно хлестали водоем своими спиннингами, удаляясь от лагеря. Не заметили, как оказались в двух километрах от нашей стоянки, увлекшись ловлей небольших щучек до килограмма весом. На мелководье между пней, торчащих повсюду из воды, крупные экземпляры почему–то не попадались, хотя летом на живца частенько удавалось «заарканить» трех — пятикилограммовых экземпляров.
В двенадцать часов, как и договаривались, причалили к берегу, чтобы сварить вермишель с тушенкой. В котелке оставалась вчерашняя уха, превратившаяся в желе. Договорились, что разогревать ее не будем: уж больно вкусна она в холодном виде. Подойдя к столу, мы оба остолбенели. Вермишель, на которую ночью ласка не обратила никакого внимания, была до последней крошки расклевана сороками, которые при нашем прибытии с возмущенным стрекотом удалились в глубину леса.
— Придется довольствоваться ухой, — сказал Виктор и снял котелок с сучка, торчащего на высоте человеческого роста, так как бывало, что оставленный котелок где–нибудь на пеньке, оказывался чисто вылизанным какой–то очень уж умной собакой, прибегающей из деревни, что в пяти километрах от нашего лагеря.
Котелок заведомо был накрыт полиэтиленовым пакетом, чтобы туда не попали падающие с деревьев последние листья. Но пленки на котелке не оказалось. Сороки содрали ее и полакомились кусками рыбы из ухи. Виктор брезгливо вылил остатки на землю.
– Вот ворье! – возмущенно произнес он. — Ласка против них безобидный воришка.
— Да, уж, — только и смог ответить я. — Хорошо, хоть, пойманную рыбу убрали под машину, а то бы…
— Верно. А то бы домой пустые поехали.
Я поднял капот, чтобы подключить аккумулятор.
— Виктор, поди–ка сюда.
— Что случилось? — заволновался он.
— Посмотри… — и я показал на продукты, пропавшие ночью.
Кусочки колбасы были рассованы за аккумулятор и за запасное колесо, сыр и сало лежали на самом колесе, хлеб торчал из разных уголков подкапотного пространства.
— Ласка решила, что мы и машину ей здесь на зиму оставим, — смеясь, отреагировал Виктор на проказы маленькой зверушки.
Мы собрали все рассованное в один пакет и спрятали в куче хвороста, куда сороки не смогут добраться, а ласка по запаху легко найдет, с таким трудом доставшееся ей пропитание.
+