Мир рухнул. Из книги Рисую Бога золотым

 Пьеро ди Козимо. Портрет Симонетты Веспуччи. 1480-е. Музей Конде.

Шантийи




Часть 1. Мир рухнул.

Бессильных слез не высыхает след,

И их источник, верно, нескончаем,

Что завтра принесет с собой — не знаем,

Одно лишь ясно — мне удачи нет.

Святой благоприятствовал мне свет,

И солнцем глаз я был оберегаем,

Привык я к счастью, жизнь казалась раем,

Веселья приглушила поступь бед.

Теперь, когда чудесный луч погас,

Мне в темноте наметивший тропину,

Я заблудился и бреду забытый.

И в полном мраке я в который раз

Пытаюсь различить свою кончину —

 — Все бесполезно. Истина мне скрыта.

(Лоренцо Медичи)

 Возьмите, это, наверное, Вам, - сказал водитель - отдавая запечатанный конверт. Велели передать Андрею лично в руки, но с его Вами нет.

 Ничего страшного – он не сумел прилететь, давайте мне. Ева сунула конверт в сумку и пошла за водителем. Оставалось менее часа до конца ее жизни, всего только дорога от аэропорта до гостиницы.

 Сидя на заднем сиденье летящей машины, она продолжала перебирать и смаковать свои обиды. Это было в последний раз. Больше она этого не делала никогда, даже в голову такое не приходило.

 Больше никогда, после того, как вскрыла этот конверт.

 Но пока, на заднем сиденье летящей машины, она смаковала свои обиды, тихо глотала слезы и была совершенно несчастна.

 Жизнь несправедлива к ней. К ней, такой умнице и красавице, такой маминой и папиной дочке, такой обожаемой мужчинами. Такой привыкшей ко всему этому. Такой веселой и жизнерадостной. Прежняя жизнь была, как порханье бабочки на лугу. Она так любила этот гламур, правда тогда это так не называлось.

 А потом началась война, и мир рухнул, Ева пыталась спасти обломки, слепить из них нечто похожее на прежнюю жизнь, а они сыпались дальше, превращаясь в пыль, и даже эту пыль не удавалось удержать в руках.

 Началась война, и она узнала, что такое ненависть и страх. Она увидела, как лица некоторых друзей превращаются в равнодушные маски, поняла, что они пытаются избежать встреч с ней, а если видят на улице, зачастую переходят на другую сторону или отводят глаза. Маски сняты, а то, что оказалось под ними, было безобразно. Этого не могло случиться с ней, все это случается с другими, где-то там, далеко, но не здесь, не с ней. Но оно случилось.

 Одни друзья не замечали ее, другие – звонили и сообщали, что уезжают и вряд ли когда доведется встретиться. Они приходили, и эти встречи были безумно тяжелы, потому что ничего нельзя было изменить, только попрощаться и запомнить любимые лица. Друзья уезжали, и не было надежды вновь увидеть их. Друзья уезжали, унося с собой кусочки Евиной души, и скоро ничего не осталось, кроме боли.

 Даже город предал ее, он пропах ненавистью и страхом. Город, который она любила безумно, так, как можно любить человека. Запах моря, нефти и цветов, старые здания, плавящиеся под солнцем, улочки, наполненные смехом и громкими голосами, смешением языков, переходящих друг в друга, жизнь с открытыми настежь домами и сердцами. Этот город был погребен, как Помпеи, под кипящей лавой ненависти и страха. Она не могла больше любить его.

 Этого не могло случиться с ней, все это случается с другими, где-то там, далеко, но не здесь, не с ней. Но оно случилось.

 Потом начались ссоры с мужем, наверное, ей очень этого хотелось, она должна была выплеснуть свои страхи и обиды. А он не мог поддержать Еву, потому что сам нуждался в помощи. Ева узнала другое его лицо – чужое, полное животного страха. Маска снята.

 Они улетели из любимого города вдвоем с мужем. Ева смотрела на улицы из окна машины и старалась запомнить все до мелочей, чтобы потом перебирать воспоминания, как драгоценные камни в шкатулке. Она прощалась с городом, как с любимым человеком. А рядом сидел муж, которого Ева презирала за то, что увидела его душу, искаженную страхом. Но ведь он всегда был таким, война только проявила все его качества. В глубине души она всегда знала, что вышла за него, во многом, потому что он – общепризнанный красавчик, на которого зарились подруги и завидовали ей, как он красиво ухаживал. В тот день, когда он стал противен физически, она поняла, что не сможет жить с этим человеком. Ешь теперь правду, говорила она себе.

 Этого не могло случиться с ней, все это случается с другими, где-то там, далеко, но не здесь, не с ней. Но оно случилось.

 И это еще был не конец. Однажды утром в чужом городе, умываясь, Ева механически заглянула в зеркало и неожиданно увидела незнакомое лицо. Вместо своего – привычного, красивого и улыбающегося, она увидела незнакомое, некрасивое, чужое серое лицо.

 Ева поняла, что случилось самое страшное. Наверное, так случается с мертвыми, когда душа покидает тело, ты смотришь на себя со стороны и поэтому сам себе кажешься чужим.

 Это странное серое лицо казалось незнакомым, некрасивым. Как жить с чужим лицом? Все предали ее, даже собственное тело. Чужая злая женщина смотрела на Еву из зеркала и совершенно ей не нравилась. У нее были уставшие равнодушные глаза, впалые щеки. Она видела Еву насквозь. Она все знала о Еве. Знала о потерянном интересе к жизни, об отсутствии веры в Бога, об отчаянии, о ненависти и презрении ко всем и ко всему.

 Этого не могло случиться с ней, все это случается с другими, но не с ней. Но оно случилось.

 А потом прекратились месячные, и Ева обрадовалась. Может быть – это ребенок, и у нее теперь есть цель и смысл в жизни. Теперь есть, за что зацепиться на краю пропасти - у нее и у этой чужой женщины в зеркале. Ева смирится с незнакомкой, потому что в любой, самой страшной ситуации можно жить будущим ребенком, можно жить для него. Все можно простить судьбе за ребенка. Но к врачу поему-то не отправилась, наверное, где-то там, на задворках души знала, что это не ребенок растет внутри нее. На самом деле, мы всегда все знаем, только боимся сказать правду самому себе.

 Однажды в комнатную форточку влетел голубь. Муж сказал:

 - Смотри, как здорово! Белый голубь – это, наверное, к удаче, нам повезет!

 Но Ева замерла от страха, потому что ей стало ясно, что это смерть прилетела за ней. Этот голубь прилетел за ее душой.

 Ева схватила голубя и выбросила его в форточку, не обращая внимания на недоумение мужа. На следующее утро она собралась с духом и явилась к врачу. Ева знала, что он скажет, она знала, что внутри нее растет не ребенок, а ее смерть.

 -Это киста, большая, ничего, мы вырежем. Не надо пугаться, почти половина женщин оперируются по поводу кист, миом и прочего, сказала гинеколог, - равнодушно моя руки после осмотра. Мы возьмем кусочек ткани на анализ доброкачественности. А, впрочем, нужно оперироваться в любом случае.

 Ева медленно слезла с кресла. Та, чужая, злая и серая женщина прошептала:

 - А ты думала – ребенок? Тебе только смерть, ты все убегаешь от нее. А она за тобой, за тобой. Это твой ужас, это твоя смерть, и ты будешь ее носить, как ребенка, она будет расти, пока не поглотит тебя, всю, до конца.

 Чужие холодные глаза в зеркале говорили:

 - Ты же хотела умереть, исчезнуть из этого мира, чего же теперь пугаться? Добрый Бог исполнил твою просьбу. Он все просьбы исполняет. Пойди в церковь, попроси Боженьку, вдруг, он поможет. Ха-ха-ха.

 Но Евины ноги не шли. После всего, что случилось, верить в Бога невозможно. Вернее, невозможно верить в его справедливость и доброту.

 Если он допустил весь этот ужас, то он несправедлив, а, значит, он не Бог.

 Если же во всем виноват Дьявол, а Бог не помог, то или он разрешил Дьяволу совершить все это, а, значит, опять несправедлив, или же не смог противостоять, поэтому не всесилен, а, значит, опять же, не Бог.

 Все логично, все так.

 По каким-то практически неуловимым нюансам в поведении врача и потом, мужа, по тому, как он старательно уклонялся от разговоров и вообще вилял, Ева поняла, что дела ее очень плохи.

 Чужой город, чужие люди, чужой человек рядом. В зеркале на нее смотрит чужая женщина, и говорит с ней, и смеется над ней. И внутри нее растет ее смерть.

 И вдруг Еве безумно захотелось жить. Несмотря на войну, несмотря на друзей и мужа, несмотря на свое чужое лицо в зеркале. Что-то в ее душе, самый маленький кусочек ее былого оптимизма, почти угасший лучик надежды шептал еле слышным голосом:

 -Это пройдет, ты должна преодолеть все беды. Там, впереди, еще будет солнце и море, еще будут дружеские лица и любящие глаза, будут детские ручки в твоих руках. И далекие страны, и прекрасные города, и твой уютный дом. И модные платья, и театры, и концерты, все еще будет. Этот мрак не бесконечен. Еще будет завтра.

 Еве безумно захотелось поверить тихому голосу, ей захотелось снова увидеть море, солнце, другое завтра.

 - Мне ничего не надо. Я не хочу видеть людей, разговаривать с ними. Мне не нужен Бог, его любовь, все равно, как он ко мне относится. Я хочу сидеть у моря на песке и слушать шум, - сказала она самой себе.

 Но чтобы попасть в это завтра, нужно было действовать. Ева решила, что будет оперироваться в Москве у хороших специалистов, Андрей позвонил родственнику со связями и все мгновенно сложилось. Родственник немедленно откликнулся на просьбу, Еву с мужем должны были ждать в аэропорту, отвести в гостиницу, а потом – в больницу.

 В день отлета у Андрея вдруг оказался какой-то неотложный вызов на работу, ложь, конечно. Этот трусливый поступок только подтверждал предчувствие, что случилось что-то очень тяжелое, и муж-жемчужинка (так Ева называла его раньше, в довоенные времена, именно так, мой муж-жемчужинка) собирался тихонечко отсидеться в углу. Впрочем, ей было все равно, даже лучше, если его не будет рядом.

 Когда весь мир рушится, когда Бог отвернул свое лицо, что может значить предательство еще одного человека? Снявши голову, по волосам не плачут.

 Потом был московский аэропорт и водитель, который передал конверт. До конца жизни оставалось меньше часа.

 В маленькой гостинице на Полянке, в уютном номере, скинув пальто, Ева уселась в кресло и вскрыла конверт. Буквы выскочили из записки неожиданно, и, словно черные извивающиеся змеи сквозь зрачки проникли в мозг, в сердце, в душу, впились и, брызгая ядом, прошипели:

 «Андрей, я очень сожалею, но у Евы дела плохи, анализ ткани показал, что это рак, причем, запущенный, нужна срочная операция, может быть, удастся спасти. Шансов немного. В Онкологическом центре на Каширке завтра в 10 утра вас ждут. Позвони, если что-то нужно. Держись».

 Она и не заметила, как закричала, она и не заметила, как в комнату влетела администратор, которая ее хорошо знала, потому, что Ева останавливалась в этой маленькой гостинице почти всегда, когда приезжала в Москву.

 Она взяла из Евиных рук записку и прочла, а потом обняла, попыталась успокоить, говоря, что, может быть, все не так плохо, может быть, это ошибка. Но Ева знала, что это правда. Она ничего не видела и не слышала, потому что черные змеи букв, как траурные ленточки на венках, извивались, шипели и шипели свое и никак не замолкали.

 Совершенно ничего не соображая, выбежала на улицу. Ева не помнила, где была, несколько часов просто выпали из памяти. Только бездонное отчаяние, только сумбурное мелькание мыслей. Сначала мысли о том, что даже попрошайки в переходах счастливее ее, ведь у них есть шанс, они могут начать другую жизнь, а она приговорена к смерти, потом самая ужасная мысль – Ева не увидит весны. Это было самое страшное – умереть зимой.

 Все эти мысли жгли мозг, казалось, он сейчас взорвется, и сердце расплавится от боли, но внезапно, в какой-то момент наступили совершенная тишина и спокойствие. Ева окунулась в них, как будто вошла в зазеркалье. Внешний мир затих, перестал иметь значенье. Люди, машины, дома – все стало призрачным, как будто нарисованным. Она ушла в другой мир, в другую систему измерений.

 Вернее, в другой мир ушло все окружающее, как будто она оказалась в музее и весь мир – просто экспонаты, а она одна живая в этом мире.

 Она, Ева, одна на этой планете, в самом начале времен.

 По ту сторону, за стеклом, осталась вся предыдущая жизнь, все люди, знакомые и нет, все обиды и страхи, все улыбки и слезы, все цветы и комплименты, любимые лица, ароматы, вкусы. Рядом с ней - только тишина, и где-то там, как далекий фон - шум и запах моря.

 Ева вернулась в гостиницу уже другим человеком. Запретила себе думать о будущем и вспоминать прошлое. Отныне их больше нет. Есть только сегодня. И людей больше нет – есть только она. Ей предстоит сражение, где ставка – жизнь, а значит, море и солнце. Если я не буду собранной, то проиграю – сказала Ева себе.

 Прямо в пальто, не раздеваясь, она заснула в кресле. Перед сном загадала, что хочет увидеть лицо Бога:

 -Я хочу увидеть твое лицо. И понять, есть ли у меня хоть один шанс. Если есть, то буду сражаться. Если нет, то уеду к берегу моря и умру, глядя на синие волны в спокойствии, не проклиная тебя. Ничего не прошу у тебя, даже жизни. Покажи свое лицо, и я все пойму.

 Во сне она увидела его лицо – глаза Бога улыбались.

 Утром Ева поехала на Каширку. В тот сезон была популярна ламбада, и дорога на Каширку, на эту Евину Голгофу, так и запомнилась ей под мелодию ламбады. Она слышала эту музыку и видела море, и песок, и себя, танцующую на этом песке в желтом купальнике. Себя, выходящую из синей морской воды. Себя, плывущую в этом морском раю. Даже чувствовала вкус моря на губах.

 Машина остановилась у длинного здания с большой башней в самом конце. Нужно было выходить из синей воды и идти под серым снегом, под серым небом в это здание. Ева сделала шаг, все еще чувствуя музыку в душе. Сделала шаг к этому зданию на вершине холма, которое звало ее. Будет ли когда-нибудь в ее жизни море, солнце, песок, или даже просто весна, или даже просто время?

 Теперь она одна в этом мире, она, Ева, одна в самом начале времени и пространства.

 И вот Ева уже стоит у окна в холле, после осмотра хирурга. Ей нужно принимать решение – оперироваться или нет.

 Там, за окном, видны крыши города, засыпанные снегом, и дороги, и черные точки людей и машин. Если бы можно было сбежать, исчезнуть, раствориться, скрыться от резиновых перчаток хирурга, от предстоящей операции, не принимать никакого решения. Но это невозможно, потому что где-то там, далеко есть солнце и море, и горячий песок. Там, далеко, в другой жизни, и дорога туда – только через эту больницу, через эти руки в резиновых перчатках и все, что предстоит, все неизвестные ей пока ужасы, только одна-единственная дорога. Может быть, есть такая вероятность, что эту дорогу удастся пройти, может быть. Но если не пытаться, то у нее нет ничего, ни одного шанса.

 Ева вернулась к хирургу и сказала - Я буду оперироваться. Он посмотрел ей в глаза.

 - За все в этой жизни надо бороться. Пока есть шанс – ничто не проиграно. Попробуем. У нас месяц на исследования до операции. Я сделаю все, что смогу. До завтра.

 Ева вышла из темной башни и медленно пошла по холму, засыпанному серым снегом. Ну, вот и все. Теперь она была на самой нижней, самой устойчивой ступени, падать больше было некуда. У нее нет ничего, даже жизни, даже времени.

 Теперь и терять ей совершенно нечего. Теперь она может не цепляться за все, что было так дорого в прежней жизни – семью, дом, внешность, признание, уважение. А, значит, у нее есть все. Как ни странно, эти мысли очень утешали.

 Ева тихонько засмеялась, сняла шапку, подставив снегопаду длинные ржаво-каштановые волосы, которые раньше очень холила и лелеяла.

 Как хорошо ничего не бояться! Хохоча и ловя руками снег, она сбегала с холма, ловя недоуменные взгляды редких прохожих. От этого становилось еще веселее. Какие они серьезные! Как это глупо. В своей погоне черте за чем, люди не понимают, что на самом деле жизнь- это игра, и в любой момент тот, кто сдает карты и кому они молятся, ставят свечки, перед кем они - вечные должники, может сказать – игра закончена, вы мне надоели, выметайтесь. Теперь она никому ничего не должна, наоборот, это Бог перед ней в долгу.

 -Ты ведь так не любишь платить, старый скряга, – весело говорила Ева. А у меня есть месяц, это немало, и отнимать у меня больше нечего.

 Ева смеялась от всей души и бежала, бежала сквозь мягкий снегопад.