Пособие для игры в дурака Сцена четвертая

Та же палата, ничто ней не меняется. Пациент стоит у окна, привычно глядя вниз в воображаемый двор. Сосед лежит на койке, вытянувшись и до носа прикрывшись одеялом.

Пациент.
Ужель я праздно время потерял,
Не ставши ближе к истине ни шагу?
День, чуть начавшись, катится к закату,
И ночью вечно праздная луна
Бессмысленно больницу озаряет,
Дробя квадраты света на полу…
А я все там же, где и был – в пути начале,
И удален от смысла этой жизни,
Как от меня проклятая луна…
И совершенно оставаясь ей подобен,
Я озаряю этот вечный сумрак
Прискорбным светом мыслей отраженных,
Идей, что я по случаю похитил
В умах и книгах разного названья,
Но ни одной из этих ярких мыслей
Я сам так и, увы, не породил.
Сосед. Прискорбно то, что я начинаю к вам привыкать. Скоро и я вслед за вами заговорю белым стихом: эта болезнь заразна.
Приоткрывается дверь, входит крыса, присаживается на кровать Пациента и заинтересованно и трепетно вслушивается.
Пациент.
Пора идти, нет времени на пренья
И прочие пустые разговоры.
Как Будда, медитируя часами
Под неким древним и святым баньяном,
Вдруг осознал, что с голоду умрет,
Так истины святой и не постигнув,
Так я, не павши духом, полагаю,
Что не настало время размышлений.
И в мир теперь мне нужно возвратиться,
Чтоб опыт, какового не хватает,
В миру в достаточном количестве обресть.
И вот тогда, заполнивши провалы,
Что явно так передо мной зияют,
Сюда вернуться снова поразмыслить,
Как Заратустра в горную пещеру.
Сосед. У вас приступ, или вы сбежать собираетесь? (Садится на кровати, натягивая на колени одеяло).
Осторожный стук, скорее шарканье по дверному косяку. Крыса сердито и неуклюже забирается под кровать Пациента.
Сосед. Так у вас все спланировано! Хвалю. Действительно, сумасшедшие предусмотрительны. Знаете, я, пожалуй, с вами. Если позволите.
Входит Художник, держа поднос с матрешками, баночками с красками и кистями.
Художник. Желаю проконсультироваться и получить творческий совет. Я, в конце-концов, ваятель: живопись – не моя стихия.
Сосед. Вы мешаете Гамлету. Зайдите попозже, лучше завтра.
Художник. Во-первых, краски засохнут. А во-вторых, завтра я и так буду знать, что рисовать. Так, как сегодня их следует раскрасить?
Пациент.
Поднос оставьте там, у изголовья.
Подумать нужно мне, не отвлекаясь.
Быть может, вы, того не зная сами,
Мне принесли ответ на тот вопрос,
Который я еще себе не задал.
Вопрос, какой сюда меня привел,
Какой меня годами уж тревожит…
Сосед. Что ж. Подумайте. Отложим побег, так и быть. Вы, коллега, по-видимому, местный художник?
Художник. Получается так. Но по призванию я – скульптор. И вы работы мои видели неоднократно, они были очень востребованы. А вот сейчас их беспощадно уничтожают, и я совершенно утрачен для народа.
Сосед. А какие работы вы имеете в виду?
Художник. Я уже человек в возрасте и потому, особенно в силу моего положения, могу сказать, что я не творец, не гений, а всего только ремесленник. И то, что я достиг в ремесле мастерства – так, но в моих работах не было души. Теперь многие идут этим путем, я мог бы и попытаться поймать конъюнктуру, но, увы, я умел изображать только товарища Ленина.
Сосед. Да, Ильич теперь не в особой цене. Хотя в Разливе у шалаша до сих пор проводят симпозиумы «Ленин в современном мире», «Ленин и молодежь», «Ленин с нами»…
Художник. Я был так знаменит, что про меня рассказывали анекдоты. Это я изваял Ленина с двумя кепками – одной в руке, другой – на голове. Про этот случай потом Довлатов написал.
Сосед. Надо же! И кто посадил вас расписывать матрешек?
Художник (строго). Я не расписываю матрешек. Я создаю образы вождя. Вот триптих, олицетворяющий единство руководящей мысли и многослойность смысла партийного ученья. (Торопливо распаковывает, пачкая пальцы, группу из трех еще не обсохших вполне матрешек, каждая из которых, со своими нюансами изображает Ленина). А вот композиция, символизирующая непрерывность потока сознания. (Расставляет матрешек вождей КПСС, почему-то самая большая и последняя матрешка изображает не Горбачева, а Путина). Я понимаю, изображения довольно грубы, я взял бы на себя ответственность только за Ленина…
Сосед. Прелестно! Нет, мне вправду нравится. Ленин же – отменный. Как в мавзолее, хотя в Москве я не бывал… Живее всех живых, как говорят... А это что за аллегория?
Художник. Это называется «третий срок».
Сосед. Теперь вижу, что вас не напрасно здесь держат: вы слишком активный осколок социализма.
Пациент.
Я, кажется, созрел, чтоб поделиться
Теорией, которую так долго
Был не готов я описать словами.
Сосед. Не нужно длинных предисловий. Вы собирались уносить ноги отсюда. А перед этим вознамерились дать совет по формированию очередного политического образа.
Пациент.
Всему черед, учил Экклезиаст.
Не будем же чрезмерно торопиться,
Чтоб простоты иллюзий не утратить.
Но чтобы долго вас не утомлять…
Что есть «фридмон», вы слышали, однако?
Нет? Значит проще объяснить
На пальцах, или, скажем, на матрешках.
(Расставляет по ранжиру пять не расписанных еще, белых заготовок. Художник изготовляется внимать. Пациент берет матрешку №5).
Вообразим, что это есть пространство,
Которое Вселенною зовется.
Со всеми хитрыми затеями ее,
Она нам свершено непонятна.
Узнать чтоб анатомию загадки,
Искать мы станем для нее подобья,
Среди понятий, разуму доступных.
(Пациент раскрывает матрешку №5, устанавливает на поднос и берет матрешку №4).
Я пропущу здесь несколько этапов
И сразу перейду к вещам знакомым.
Земля, на коей люди обитают,
Что вроде покорилась человеку,
Как он считает, теша самолюбье,
Чуть ближе нам, понятнее, яснее,
Но нам ее загадок не постичь.
Придется вновь нам ниже опуститься,
Поскольку все в природе мудро изначально,
И глядя в каплю можно сделать вывод,
Что где-то существуют океаны…
(В матрешку №5 устанавливается №4. Пациент берется за №3).
Итак, страна… Любая, между прочим.
Кипенье человеческих страстей,
Энергий созиданий, разрушений –
Вся, словно море, в коем корабли,
Качаясь грозно на волне огромной,
Во всеоружье движутся куда-то…
И в тех же водах, кто во что горазд,
Спасаются на всяческих предметах
Все те, кто не сподоблен палубы приличной,
И даже трюма попирать ногами.
А в толщах мутных непроглядных вод,
Как тени, рыбы движутся зловеще,
И прочие загадочные твари,
Что ходом эволюции великим
К подводной жизни сделались способны.
Понятно вам движенье моей мысли,
Иль прочие потребны объясненья?
Сосед. Ничего мне не понятно, но я всегда говорил, что вас не зря тут держат.
Пациент (устанавливая матрешку №3 в №4 и с нажимом навинчивая крышку).
Я, наблюдая этот беспредел,
Чтоб двинуться в глубины аллегорий,
Собрал всю мудрость из доступных книг,
Из суеты застольных рассуждений,
Из гор газет гнилой макулатуры
И вот… Извольте плод моих исканий
Без трепета и фальши лицезреть,
Как подобает мыслящим приматам.
(Торжественно демонстрирует матрешку №2).
Что есть обычный сумасшедший дом?
Кривое зеркало для этой самой жизни,
В котором, тривиально отражаясь
И обнажая признаки уродства,
Ее процессы призрачно мелькают.
Что этот дом – пристанище убогих,
Обмылков этой жизни, паразитов,
К естественным условьям обитанья
По-видимому, просто непригодным.
И вот, мы здесь… Зато тепло, уют,
Нехитрая и нудная работа
Взамен мучительных исканий и ответов
На вечные вопросы, для которых
Ответов в мире просто не отыщешь;
На те вопросы, что никто не задавал нам.
Сосед. Не хочу обидеть, коллега, но не оригинально. Я, впрочем, и не рассчитываю…
Художник. А последняя матрешка?
Пациент (Ввинчивает №2 в №3, берет и разглядывает №1, из-за чего и возникает пауза).
Вопрос избыточен, ответ ведь перед вами.
Тем более, ход мысли был так прост
И рассужденье строилось логично.
Сосед. Не томите!
Пациент (ему скучно).
Предположите, хоть забавы ради.
Мне ваше мненье очень интересно.
Что можно разуметь под этой куклой,
Столь деревянно на судьбу глядящей?
Художник. Антропоморфный дендроид…
Сосед. Не знаю. Человека, что ли? Значит, себя: вы здесь во всем видите только себя, таково ваше заболевание.
Пациент.
Вас умоляем, смело продолжайте.
На скользкий путь познания вы стали,
Он лунному лучу порой подобен,
Вдруг протянувшемуся к Понтию Пилату
Чрез темную предательскую бездну.
И как нам знать, что луч не оборвется,
И что не все известные дороги
Зловеще замыкались тупиками?..
Сосед. А что тут продолжать? Дерево. Цельное. Бессилье, тупость, покорность… Не знаю.
Пациент.
Моя трактовка несколько изящней.
Спустился я на уровень первичный,
С которого, как, впрочем, нам известно,
Познанье мира исстари стартует,
И на который, круговерть преодолев,
Оно должно циклично возвратиться.
И что теперь мне скажет жизни опыт?
Что сам я стал подобен дому,
В котором, собранные волей и нуждой,
Теснятся мысли, образы, затеи…
Для них нет выхода, их я объединяю,
Они как грани мира моего,
Куда впускать не стоит даже друга,
Чтоб тот, отворотясь, не побежал
Искать поддержки у врачей досужих.
Вот хитрость где потребна, вот граница,
Что отделяет «внутреннее я»
От лицемерных масок, что ношу,
Чтоб в жизни повседневной вам казаться
Таким «нормальным», как привыкли вы.
И раз уж правды обществу не нужно,
Каков я есть – в себе надежно скрою.
Стеной я суть свою отгорожу,
В которой нет ворот для супостатов.
Пациент собирает матрешек, неспешно навинчивая головки.
Сосед. Надо на досуге обдумать.
Пациент (сухо). Обдумайте.
Вручает матрешек Художнику. Художник ставит их на поднос и уходит, ногою открывая дверь и ни с кем не прощаясь.
Пациент. Думайте, во времени-то вы не ограничены. Не могу мешать вам и всемерно одобряю желание подумать.
Снимает смирительную рубашку, вручает Соседу. Оправляет одежду, с сомнением проводит пальцами по щеке, проверяя щетину. Выходит из палаты.
Сосед. Куда вы? А я? Черт знает, что происходит. Шизофрения, надо полагать…
Входит врач.
Сосед. Ничего не понимаю…
Врач. А нужно понимать? По-моему, от понимания одни беды в жизни. Точнее, не от понимания, а оттого, что человеку кажется, что он слишком много понимает. Вот не ходить далеко за примером, Смердякова возьмем…
Сосед. Это кто? Пациент ваш?
Врач. Значит, неудачный пример. Врачи не называют имен пациентов, хоть в это поверьте…
Пауза.
Сосед. Я вот что еще спросить у вас хочу. Не подумайте плохого, мне так… Для развития. Почему вы здесь?
Врач. Мимо шел. Решил заглянуть.
Сосед. Я сумасшедший, меня интересуют глобальные вещи. Зачем вы работаете? У вас что, зарплата большая?
Врач. Конечно, нет.
Сосед. Работа престижная?
Врач. Нет: престижна та работа, где много денег платят.
Сосед. Людям надеетесь помочь?
Врач. Люди и вами-то себе не могут помочь. А уж как им поможешь. Разве что совсем сломленным, до отчаяния доведенным. А таким как вы, здоровым и агрессивным…
Сосед. Тогда, возможно, вы садист? Может быть, вас привлекает власть, которую вы получаете над пациентом? Когда возвышаетесь над этим сломленным и вами же до отчаяния доведенным человеком и снисходите до того, чтобы протянуть ему, так сказать, «руку помощи»?
Врач. Какая там власть. Я связан законами и предписаниями руководства просто по рукам и ногам. Без оглядки не могу диагноза поставить. Не дай бог не того выпустить или не того посадить. Судьям хотя бы взятки дают, а нам – только указания.
Сосед. Не все же так мрачно.
Врач. Знаете, кому я завидую на самом деле? Белой, так сказать, завистью?
Сосед. Пациентам?
Врач. Да. Они – самые счастливые люди на свете, но либо этого не понимают, либо не умеют этим счастьем пользоваться. И потому страшно страдают.
Сосед. Я, наверное, еще не достаточно проникся духом вашего заведения, и не вполне понимаю.
Врач. Все просто: вы видите мир таким, каким хотите его видеть. Вы неограниченно в этом мире всемогущи, если только вы сами же не поставите себе рамок в меру своего развития или своей деградации.
Сосед. А как же кошмары? Как с вашими буйными? Тут, говорят, один ваш пациент сатану вызвал, а назад отправить не сумел.
Врач. Кто же виноват, что некоторых людей пугает их собственный мир? «Некоторым людям вовсе противопоказано мечтать. В особенности – о мирах…».  Как понимаете, «лечить» счастливейших на свете людей у меня не поднялась рука. Хорошо, что от меня этого и не требуется.
Сосед. Кем же вы себя видите?
Врач (строго). Я есть. Видите меня вы.
Сосед. Так кто вы есть?
Врач. Всего лишь наблюдатель. Конечно, влияющий на объект наблюдения, но не способный изменить что-либо существенное. А, впрочем, не берите в голову.
Сосед. Подразумеваете, что меня никогда не выпустят отсюда?
Врач. А вы еще полагаете, что вас здесь держат?
Сосед. Значит, я могу хоть сейчас уйти?
Врач. Конечно, не можете. Куда вы уйдете от себя?
Сосед. От себя-то я завсегда уйду. Можно сказать, тридцать лет от себя прячусь – опыт колоссальный.
Врач. Вот и пора прекращать эти нездоровые игры. Пора научиться жить в ладу со своей природой. Думаете, склонность к психическим заболеваниям возрастает в возрасте примерно тридцати пяти лет? Просто опыт, вами накопленный, вызывает такие конфликты с вашими представлениями о себе и окружающей действительности, что не всякая психика справляется. Сколь многого мы хотели, и как мало достигли. А жизнь-то уже почти прошла мимо, только и остается судорожно цепляться за то немногое, что еще надеешься как-то употребить. За что-нибудь простенькое, что можно успеть освоить…
Сосед. Рано вы на мне крест ставите. Я еще могу… Или это такая своеобразная терапия?
Врач (равнодушно). Вы американских комедий, наверное, насмотрелись. Там любят, знаете ли… «про психов»…
Сосед. Не моя вина, что современные отечественные фильмы смотреть невозможно.
Врач. Так что же вы можете? Устроиться на новую работу? Жениться? Вы хотите вернуться в тупик, из которого только-только начали осознавать такой великолепный и простой выход. Нет: у вас впереди никакого поиска, никаких озарений, никаких достижений не предвидится. Общество ничего не может предложить вам, а вы – ему.
Сосед. Вообще-то, мне всегда было наплевать на общество. Равно, как и ему – на меня.
Врач. Так в чем же дело? Разумно заменить убогую реальность феерией вымысла. Большинство людей ведь прячется от серой и скучной действительности. Только они прячутся за серыми и скучными укрытиями – телевизором, алкоголем, игровыми автоматами. Потому что неспособны создать никакого яркого и своеобразного укрытия.
Сосед. Так ведь и я не способен.
Врач. Вот и надо учиться. На первых порах я еще смогу как-то помогать. Не учить – как возможно научить тому, чего не умеешь сам? Но все равно вы всегда будете оставаться наедине с самим собой, никогда не будет у вас другого слушателя и собеседника. С этим нужно примириться. Научиться с этим жить. Одиночество неизбежно. Оно может быть бессмысленным, скучным, познавательным, счастливым… В наших возможностях выбрать только каким оно будет. Поверьте, в этом смысле нынешний человек совершенно подобен современному богу. Раньше, в какой-нибудь античной Греции, боги жили полной жизнью, замысловатой и нелепой, в кругу подобных себе. Их общество создавалось по образу и подобию человеческого. Они были несдержанны, мстительны и агрессивны, они всеми своими качествами отражали людей того времени. И вот, к чему привела эволюция? Нынешний бог – абстрактно мудрейший, всепрощающий и вечный абсолют, по сути погруженный в одиночество, от которого пытаются его отвлечь сиюминутными просьбами и нелепыми желаниями. Посмотрите на любую современную «мировую» религию.
Сосед. А я равнодушен к любой религии. Я атеист.
Врач. Верите, что бога нет?
Сосед. Религия выдумана из страха перед природой, неумения ее понимать, невозможности ею управлять.
Врач. Конечно. Для рядового потребителя религия предоставляет скромное место в титаническом круговороте событий. А для человека, переросшего общество потребления, остается только одиночество, как для богов, что поднялись над обществом и ушли из него в свой мир.
Сосед. Так бога нет?
Врач. О чем я вам и толкую. Ни богов, ни ответственности, ни причин, ни следствий. Только ваш больной разум, как бы висящий в пустоте и пытающийся эту пустоту заполнить в меру своего представления о гармонии. Вы Сэмюэля Клеменса читали?.. И тот, у кого довольно сил физических и душевных, воплощает свои представления в мире вещей, в реальности, так сказать. Вам же остается лишь игра воображения. Так почему вы не хотите учиться?
Поднимается и намеревается уйти.
Сосед. Сделайте маленькое одолжение…
Врач (охотно). А именно?
Сосед. Снимите маску.
Врач (усмехаясь). Думаете, это поможет? (Снимает маску и оказывается Пациентом.) Ну-с, по просьбе публики: немая сцена.
Сосед некоторое время смотрит на Врача молча. Тот пользуется паузой и уходит, плотно и тихо прикрывая за собою дверь палаты.
За кулисами голос врача напевает при поддержке негромкого хора:
«Ядерный фугас летит-качается,
Плавно «МиГ» выходит из пике.
И пускай Америка кончается,
Нам Пекин маячит вдалеке…
Скатертью-скатертью газ ви-экс стелется
И забирается под противогаз.
Каждому-каждому в лучшее верится,
Медленно падает ядерный фугас…»
Сосед некоторое время расхаживает по комнате. Приостанавливается у койки Пациента, на которой лежит смирительная рубашка. Берет рубашку, так и эдак прикладывает ее к плечам, как делают это женщины в магазине готовой одежды. Наконец надевает рубашку, одергивает ее, явно наслаждаясь ощущениями и сожалея, что под рукою не нашлось зеркала. Встает в позу у окна и, глядя вниз, произносит:
Вот вишни сплошь в цвету…
Опять весна в природе…
Из-под кровати вылезает крыса, хозяйственно, с видимым удовольствием расставляет на тумбочке шахматы (вместо фигурок различимы матрешки) и огромные песочные часы.
За кулисами тихо начинает звучать «Болеро» М. Равеля. Входят рабочие сцены (среднеазиатского вида, в спортивных костюмах) и Санитар. Крыса начинает метаться, ее ловят и уволакивают под руки со сцены. За сценой шлепок и визг. Крыса пробегает по сцене и исчезает за кулисой. Рабочие возвращаются, неспешно (но достаточно быстро, профессионально) отвинчивают кровати, выносят их, затем деловито разбирают и уносят прочие декорации, рассыпавшиеся мелочи складывая в ведро.

з а н а в е с

С.-Петербург, 2007; 2011-12.