Полосатый Сахалин

2010 год. В Тюмени прорабатывается проект миграции жителей Дальнего Востока в город на Туре. Разумеется, не всех. В качестве отправных точек рассматриваются Владивосток, Хабаровск и Южно-Сахалинск. От масштабного мероприятия выиграют все: мигранты получат близость к Европе, высокооплачиваемую работу и качественно новый уровень жизни, Тюмень — квалифицированных специалистов различных отраслей, статус «миллионника», открывающий новые перспективы.
Так получилось, что одновременно с проектом у меня появляется возможность посетить зимний Сахалин, воочию взглянув на уровень жизни аборигенов. Конечно, основная цель поездки объясняется не заданием редакции, а личными мотивами, но мы поговорим не о них.

  - = Сахалин чёрный. Погода = -
Двадцатиминутное приземление в сравнении с девятичасовым перелётом из Москвы казалось мгновением. Вот только лайнер качнул крыльями, выходя на глиссаду, как уже к двери подведён трап, и автобус привычно ожидает высадки в сущности чужих людей. Здравствуй, Сахалин.

Меня, типичного норда, удивить зимой сложно. Ведь мы же из Тюмени, мы же сибиряки! Бравируя этой мыслью, я последним шагом вытащил распахнутую грудь из уютного боингского салона в завьюженный дальневосточный мир.

Что произошло сразу за этим, описать сложно. Ощущение, будто боксёр-тяжеловес нанёс бесцеремонный натренированный удар в незащищённый корпус. Я сдавленно взвизгнул и кубарем вкатился обратно в самолёт.

Первое знакомство с зимними океанскими ветрами Сахалина состоялось.

Впоследствии я был благодарен такой встрече: она позволила отнестись всерьёз к местным погодным перипетиям и подготовила к дальнейшим сложностям. Но зато, выйдя из самолёта последним, я последним же воткнулся в набитый автобус, а стало быть первым из него вывалился в аэровокзал.

Прошедшая в прошлом году массовая оценка аэропортов по уровню комфорта вынесла неутешительный для нас вердикт: тюменское «Рощино» оказалось хуже всех. По пятизвёздочной шкале аэропорт получил ноль. Эксперты по достоинству оценили отсутствие вай-фай в здании, пассажиропоток, невзрачность и неуютность зала ожидания и даже расстояние до автобусной обстановки.

Полагаю, сахалинские воздушные врата эксперты просто не оценивали, иначе сравнительный рейтинг Тюмени вознёсся бы до небывалых высот: в «Хомутово» не оказалось даже нормального общественного туалета. Вместо унитазов — раннесоветские дырки в полу, облагороженные по всей площади результатами неряшливых пассажиров. Именно в туалете я впервые ощутил, тяжесть сахалинского быта.

Постоянные вьюги и метели делали результат: все дороги города с начала октября и до конца апреля планомерно заносились метровыми снежными сугробищами, в которых буксовала даже очистительная техника, не говоря уже о простых автомобилях. Например, центральная улица представляла собой следующее: одна расчищенная полоса, по которой поочерёдно двигались в оба направления потоки машин и автобусов. Десять минут в одну сторону, десять в другую.

Пешеходов подстерегала другая опасность. Влажный океанский ветер и минусовая температура наморозили огромную наледь, сеткой вычурных линий окутавшей все пешеходные пути. Никакого песка, никакой соли, только весёлый непрекращающийся кегельбан из кутающихся от метели прохожих. Льгот и скидок погода, разумеется не делала: старушки, инвалиды и беременные женщины с грохотом валились на ледяные дорожки с равным успехом.

Лично я по дороге от аэропорта к остановке, от остановки до гостиницы и во время часовой попытки прогуляться по городу навернулся около двадцати раз. Не рекорд, конечно, но всё-таки.

Негостеприимный мрачный Сахалин впихнул моё измученное тело в холл типовой гостиницы «Рыбак», где я и решил остановиться на ночь. «Даже в отеле мрачно» — успело отметить сознание перед тяжёлым сном.

Город, в котором не живут. Выживают.


   - = Сахалин светлый. Люди = -

Разбудили меня одновременно с двух сторон. В окно ворвался луч света, нагло замер на лице, тут же постучали в дверь, напоминая о новом расчётном часе. Пришлось срочно собирать сумку и проваливать.

Утоптанный до ледяной дорожки снег бросился навстречу, как родная тётя, приехавшая из Житомира, за спиной с ненавистью хлопнула дубовая дверь.

А город другой.

Даже по сравнению со вчерашним днём. Может изменился сам, но, скорей всего, изменилось моё восприятие. Привыкшие к ледяному плену глаза начали замечать те самые детали, придающие индивидуальность любому городу.

Пандусы для колясок на переходах, закрашенные в цвета триколора матерные слова на фасадах домов, мемориальная доска, посвящённая особо опасному преступнику и неожиданно дорогие морепродукты на прилавках местных магазинов. В разы дороже тюменских цен.

Каждое здание с поветренной стороны обшито досками и железными листами для защиты от беспощадных океанских ветров. Листы от времени и влажных порывов ржавели, придавая зданиям аляповатый оттенок. Те, что ещё не успели покрыться золотистой ржавчиной, вспыхивали от солнечных лучей, заставляя жмуриться даже привыкших к ослепительным снегам людей.

Мимо довольно бодро пропыхтел заиндевевший ЛиАЗ-677 — дедушка отечественного автобусостроения, основной пассажирский транспорт восьмидесятых.

За магазином «Перспектива» фасад хрущёвки подмигивал выложенной из кирпича надписью «Ленин будет жить», придавая названию магазина особенный колорит.

И люди — вокруг сновали люди. По сравнению с Тюменью, где поток пешеходов распределялся равномерно по тротуару, в Южно-Сахалинске жителям приходилось ловко сновать мимо друг друга по узкой протоптанной колее. Остальное пространство поработили сугробы. Визуально население города делилось на русских и китайце-корейцев в примерной пропорции «семь к трём». Других национальных групп я не заметил. Кавказцев не было вообще. То ли местный климат казался им непригодным для жизни, то ли сам Сахалин располагался далеко от их основных миграционных маршрутов. А может им здесь просто нечего было делать: рыночный сегмент плотно забит торговцами из Китая, ловко сбивающими цену ещё до того, как покупатель открывал рот.

Громко звучат имена. Люди здесь не серая масса, а «Федя, куда ты побежал, подожди меня», «Люся, ё-твою мать, не видишь, я упал!», «Петрович, купи ещё яблоко, а то закусывать нечем». Гул голосов висел бесцветной суспензией над головами прохожих, придавая ощущение всеобщего родства.
— Извините, не будете ли так любезны передать за проезд? — доносилось из проезжающего автобуса.
— Да иди ты нахер со своим проездом, — вежливо дышали перегаром в ответ.

Дополнительным свидетельством простой человеческой близости служила взаимовыручка. Часто поскользнувшийся гражданин не долетал до земли, будучи подхваченным под руки случайным человеком. В частности, меня пытался удержать в вертикальном положении улыбающийся солдатик, слабо разбирающийся в математике: моим ста двум килограммам он смог противопоставить свои шестьдесят-семьдесят. Впрочем, желание помочь не прошло даром: падать на мягкого солдатика оказалось не так больно, как на укатанный лёд.

Наверное, вот эти люди поедут в Тюмень. Привыкшие подставлять плечо ближнему и опираться на него в сложной ситуации. И сделают нас немного чище, светлее, надёжнее. Только зачем им Тюмень? Этот тип граждан любит свой город, они привыкли к нему, для чего им помогать чужим людям? Нет, не поедут.


   - = Сахалин поездатый. Отношения = -

Вы когда-нибудь видели японские поезда? Длинные, блестящие, похожие на вытянутые сигары. Наиболее колоритное, хоть и банальное сравнение. Что ещё может быть вытянутым и в то же время солидным? Ну, сигара. Нет, именно сигара. Не надо мне тут.

Так вот сахалинский поезд был японским. И это его несомненным плюс. Минус заключался в том, что он не был современным. Эту махину как поставили на ржавые рельсы сразу перед войной с СССР, так он в качестве трофея до сих пор и мотается по сахалинским трассам. Периодически слетает в канавы, периодически ломается, с завидным постоянством опаздывает. В общем, вполне себе русифицировался.

Наверное, вы уже догадались, что неспроста я об этом поезде заговорил. Да, именно на этой кастрюле предстояло ехать в следующую точку острова: село Пензенское. Что примечательно: все жители села называют свою малую родину Пензой и очень удивляются, когда редкие приезжие рассказывают, что на материке есть вполне себе полноценный город с таким названием.

Что удивило — отсутствие людей на вокзале. Почти все сидячие места свободны, почти все кассы без очередей, почти все посетители — полицейские с антитеррористической подозрительностью. Казалось бы, какие террористы в богом забытом острове? Да любой кавказец или араб благополучно помрёт от разрыва сердца ещё в самолёте. Но нет — сказали контролировать, значит надо контролировать. Вот полисмены и окидывали прищуренным взором каждого проходящего пассажира, периодически прикладываясь к заветной фляжке с сомнительным наполнением.

Может, вот люди, призванные пополнить ряды новых тюменцев? Может быть именно эти доблестные стражи порядка окажутся в авангарде мигрантов с Сахалина в Сибирь? Но вроде нет, зачем нам новые пьяницы? Своих девать некуда. Да и квалификация уже явно не та, преступности на острове минимум, ловить некого, да и незачем. Вот и узнаются местные полицейские не столько по потёртой форме, сколько по выпуклому пузу — обязательному атрибуту южно-сахалинской полиции.

Видимо, по этому признаку я с лёгкостью прошёл за своего: скучающий взгляд сержантов на мне не задерживался, блуждая по полупустому вокзалу.

Почему вокзал полупустой, я понял сразу же, как только забрался в поезд. Оказывается, все люди были тут. Четыре не самых вместительных вагона набиты под завязку. По ощущениям половина города сидела-стояла-висела-лежала в поезде, явно превышая допустимую нагрузку на колёсную пару. Только здесь я понял хитрую систему продажи билетов:
— Вам билет сидячий или стоячий? – интересовалась толстая кассирша с бородавкой вместо носа.
— Ну...
— Берите стоячий. Он дешевле.
— Вы предлагаете три с лишним часа пути стоять? Нет уж, давайте сидячий.

На самом деле сидячие места достаются самым быстрым пассажирам. Не тем, кто купил нужные билеты. Не беременным женщинам и грузным старухам. Не инвалидам с массивным набалдашником на тяжёлой трости, не героям труда, пенсионерам или несимметричным детям. Кто быстрее заскочил, тот и сел. Разумеется, гостям острова с неторопливого и вежливого материка не светило ничего.

Поэтому три последующих часа я провёл в полувисячем состоянии, зажатый с одной стороны потной и осклизлой женщиной сомнительного возраста, а с другой приятно пахнущим одеколонным перегаром бородатого мужичка с добрым взглядом

Венички Ерофеева. Мужичок деликатно вздыхал всю дорогу и пытался облегчить мою учесть тёплым дыханием в ухо. Помимо перегара дыхание отдалённо пахло рвотными массами и почему-то кипячёным молоком. Мужичку не хватило двух шагов, чтобы занять сидячее положение, и теперь он мстил более шустрому тинэйджеру, повернувшись к нему задней стороной несвежих брюк.

Вот они переедут к нам? Эти прекрасные люди? Да зачем они нам? Где они найдут своё предназначение? Тюмень — довольно спокойный город. Воевать у нас не с кем, отбивать у инвалидов и старух места в общественном транспорте — не поймут. Могут и в рыло сунуть. Дышать домашним перегаром? Так он потому и домашний, что у нас своего полно. Нет, тоже не наш человек. Где же те, кто готов переехать в Сибирь и разнообразить её своими положительными качествами?


     - = Сахалин самобытный. Снега = -

На станции Пензенское поезд стоит минуту и тридцать две секунды. Если не успеешь за это время выбросить сумки с вещами и выпрыгнуть сам, то «Следующая станция — Томари. Двери закрываются». Об этом мне дружелюбно сообщил за десять минут до остановки перегарный мужичок. Ровно столько мне потребовалось, чтобы, профессионально надуваясь и сдуваясь в нужных местах, пробиться сквозь нередеющую толпу успевших подружиться пассажиров и выбросить своё бренное тело в свежий сугроб.

Как вы себе представляете русскую крепкопериферийную станцию зимой? Если закрыть глаза, то в мозгу возникает вполне живая картина из сказки Гайдара про Чука и Гека: жарко натопленная изба, совмещающая в себе почтовое отделение и комнату ожидания, покосившийся сортир в десятке метров дальше, обиженно фыркающий паровоз, выбрасывающий клубы дыма в утреннее небо, искрящееся от сибирских морозов. Возле паровоза суетится, укутывая ребёнка в десятки тряпок, склонная к полноте мамаша, а замотанный в овчинный тулуп начальник станции свысока усмехается в пшеничные усы, глядя на неприличную в этих местах возню. С другой стороны от избы поправляет попону на кобыле деловитый ямщик, поглядывая на закиданные телогрейками сани. И обязательно раскачивается на столбе облепленный снегом фонарь.

А чуть дальше, за стометровой утоптанной опушкой подступает сурово стонет непоколебимая таёжная стихия. Скрип кедра перемежается с воем ветра средь столетних елей. Кр-расота!

А вот хрен.

Может быть, среднероссийские станции и грешат такой красотой, но к сахалинским это не относится.

В принципе, я не ожидал увидеть здесь гостеприимную избу с крепко пьющим начальником станции, который угощает всех прибывших чаем из самовара. Покосившийся полусарай тоже неплохо смотрится. Отсутствие ямщика, сортира и особенно тайги тоже смутило не слишком. Вполне хватило бы хорошо утоптанной и освещённой дороги да пары указателей. Но их не было. Не было вообще ничего. Только сугробы по грудь и метель. Да в полукилометре мерцающие огоньки села Пензенское, конечной точки моего маршрута…
                *      *      *
Я мог бы вам рассказать, как горстка людей упорно пробивалась сквозь толщу снега к зачаткам цивилизации, невзирая на сильный океанский ветер в лицо.

Я мог бы рассказать, как на третий вечер, прогуливаясь по селу, наткнулся возле мусорных баков на центральной улице на медведя, ворующего остатки еды, и как мы с ужасом удирали друг от друга в противоположные стороны.

Мог бы рассказать про привычно доносящийся до меня шум пролегающей трассы, пока я не сообразил, что трассы здесь не может быть в принципе и не пошёл посмотреть.

И как передо мной раскинулся могучий и ужасающийся Тихий океан всего в полусотне метров от сталинского барака, где я жил.

Мог бы рассказать про знакомство с водителем грейдера, который каждое утро расчищает дороги в селе после круглосуточной пурги, выгоняя особо наглых шатунов обратно на сопки.

Про низкое и мрачное небо, что сизыми струпьями нависает над головами, отчего всё время вжимаешь голову в плечи и боишься посмотреть наверх.

О том, как трубно и пронзительно кричат по ночам киты, не давая уснуть, а постоянные шквалы выбрасывают вплотную к подъезду.

И обязательно расскажу, если у вас найдётся время послушать...


А людей на Сахалине, которым стоило бы бросать свой суровый край и переезжать в уютную и европеизированную Тюмень, я не нашёл. Слишком им было бы у нас скучно и легко. А нам с ними тяжело и непонятно. Сахалин — край чудес и волшебства. Мир, где все люди — братья, где упавшему помогут подняться, а потерянное вернут хозяину. Лишь благодаря этим качествам жители острова умудряются не только успешно выживать, но и полноценно жить, вдыхая пропуская серые оттенки Сахалина сквозь цветную призму души.

А идея переселения затихла как-то сама по себе. Сперва о ней перестали писать, затем говорить, а уже в конце 2014 года глава Тюменской Администрации обмолвился, что Тюмень будет решать демографические вопросы путём естественного прироста.

Не могу сказать, что я сильно расстроился.