Большой дом

               
        В первое время Лизбет часто рисовала большой дом.
      – Ну, и что? Все дети рисуют дома.
      – Но это необычный дом, я боюсь, что она помнит…
      – А ты не акцентируй на этом внимания. Бог нам дал двоих чудесных послушных и способных детей. Они всего за полгода выучили язык! Ты только представь себе!
      – Да, Сеймур, ты прав, как всегда. Ты молился недаром. Бог услышал твои молитвы. Ведь ты пастор… Меня Бог не слышит.
      – Не греши, Роуз. Будет и на твоей улице праздник.
      – Когда? Мне скоро 40…
     Лея, которую теперь звали Лизбет, действительно что-то помнила. О! Совсем немного. Дом. Да, большой, большой дом, а на крыше с черепицей окошки в мансарде, где жила тётя… Лея видела лицо тёти, но имя её забыла… Там были всякие люди, горничные, повар, управляющий. Папа сидел в библиотеке, читал толстую книгу, а иногда все сидели в столовой очень нарядные, и Лея с мамой зажигали свечи. Белая скатерть, красное вино в блестящих бокалах. Много людей за столом… братья, сёстры, самый маленький братик на руках у  тети, очень красивой. Его звали Дод, он совсем маленький.
      На крыше дома – труба, Лея рисовала высокую крышу с двумя окошками, закруглёнными сверху, на них  – красивые решётки… это видно было с горочки со стороны парка. Ещё девочка помнила какой-то бал, у мамы длинные до локтей белые перчатки, от неё пахло чем-то незнакомым, но очень приятным. Было шумно, Лею поднимали на руки…  Рядом с домом был большущий парк. Лея помнила башню «Кайзер», наверх вела винтовая лестница, Лея никогда не могла подняться на самый верх сама, папа поднимал её на руки и трудно дышал, когда нёс…
      Когда их с братиком Лейбой сажали в самолёт, папа с мамой весело улыбались им, они пришли проводить их в путешествие, как объяснили Леечке переезд. А тётя держала на руках  малыша Дода, она тоже пришла попрощаться…
      Теперь она не Лея, а Лизбет, а братик, который с ней приехал, не Лейба, а Леон. Лизбет хорошо понимала, что на другом языке и имена их стали другими, и нет большого дома, нет мамы и папы, нет тёти и детей, которые там жили все вместе, сидели за столом, когда наступал вечер, и они с мамой зажигали свечи, а папа молился. Почему? Этого Лея не знала…

                * * *
      
         – Вы понимаете, как трудно и невозможно отдать своих детей, – Исаак смотрел в глаза человеку в чёрном костюме. – Скажите мне честно, что вы знаете.
         – Да, я скажу вам честно, – ответил чёрный человек. – Вы спасёте хотя бы этих двоих детей. Если только вы будете живы, все документы я сохраню, вы немедленно найдёте своих малышей. Но, поверьте мне, очень нелегко было найти желающих в Англии усыновить еврейских ребятишек. Такое время… Если вы их спасёте, вас Бог спасёт, и мне станет хоть на копейку легче…
         – Вам хорошо заплатили?
         – Я скажу вам последнее слово. Вы вспомните меня в самый страшный час своей жизни и будете счастливы, что хоть этих двоих спасли. И больше – ни слова. Скажите жене, чтобы улыбалась, когда будете провожать детей. Они должны выглядеть хорошо. – Исаак увидел слёзы на глазах этого человека и расписался в документах…
      Потом они с женой видели, как их детям, родным любимым деткам надели на шейки деревянные бирки на длинных верёвках с надписями на английском языке. Рядом с детьми стояли и два чемодана с их вещами, на них укрепили  такие же бирки… Дети махали ручками, Лея крепко держала за руку маленького Лейба.
      – Она его не упустит, я хорошо научила её. Бедные дети, что их ждёт? Только бы не разлучили… – с болью в сердце шептала Рива.
      – Держись. Не плачь, улыбайся, – сквозь слёзы просил Исаак.

                * * *

      … Они вспомнили того человека в чёрном, посредника, который увёз в Англию двоих их детей, вспомнили тогда, когда все попали в страшный концлагерь.  Первыми погибли малыши – Додик, ему было всего 2 месяца, Фирочка – десяти лет, Аркадий – 14 лет, сестра – Тиля, тридцати двух лет, её дети – Грета и Вильям – близнецы, которым было по двенадцати. Двойра – незамужняя сестра  жены Ривы. К ней особенно сильно привязалась в своё время Лея.
      В Англию согласились взять только детей до пяти лет. Леечке было четыре года и восемь месяцев, Лейбе – три годика. Остальные оказались слишком большими... или маленькими…
      Исаак работал  какое-то время по своей специальности, бухгалтером, только подсчитывал он теперь не вагонетки или выработку угля, а количество привезенных людей, взрослых, детей, стариков, потом велась статистика тех, кого умертвили.
         Исааку как хорошему работнику разрешали иногда приносить женщинам в соседний барак, где ещё оставались его жена и сестра Тиля, немного хлеба, картошки. Женщины работали, спали на нарах, они превратились в тени. От слёз глаза ввалились. Больно было смотреть на них...
        А потом  наступил страшный час, когда Исаак не застал своих женщин в бараке, в тот день их увели в крематорий. От них уже было мало пользы. Исаак больше не захотел выходить на работу, его тут же во дворе расстреляли, зацепили крюком и поволокли в крематорий, туда, где сгорели все его близкие. Какой-то миг он ещё был в сознании, вот тогда он опять вспомнил двух своих спасённых детишек и их спасителя. И он, который уже не мог считать себя верующим, возблагодарил Бога за эту милость…

                * * *

      Лизбет и Лео росли. Они жили в новой семье уже два года. И вдруг у Роуз, которая прожила с мужем уже пятнадцать лет в напрасном ожидании детей, родился ребёнок. Это был светленький мальчик, похожий на Сеймура. Роуз не переставала восхищаться, а Сеймур твердил:
     – А что я тебе говорил?! Будет и на твоей улице праздник! Мы сделали добро для тех двоих детей, которые стали нашими и будут любимыми детьми всю жизнь, и Бог подарил нам этого малыша. Такова была его воля. Теперь, когда у меня спрашивают, а откуда, мол, у вас такие красивые дети, я всегда показываю на небо и говорю: «Бог дал». Ты понимаешь?! Эти золотые детки – любимцы Бога, и Он подарил  нам счастье.
      Ребёночка назвали Артуром. Лизбет сразу же привязалась к нему, и мальчик полюбил её, она ловко пеленала малыша, качала. Когда они с Лео вывозили Артурчика в коляске в парк, не было прохожих, которые бы не остановились и не сказали бы с улыбкой: «Посмотрите, это дети нашего пастора Сеймура».
      В доме была спокойная атмосфера. Все любили друг друга. Родители никогда не делали различия между своим сыном и приёмными детьми. А Лизбет почти совсем забыла, что она была когда-то Леей. Только иногда вдруг по ночам ей снилась спальня, выход из неё на площадку, оттуда вверх она бежала по узкой лестнице с гладкими перилами и тонкими колонками – балюстрадой. Туда Лея бегала к тёте. Тёте… как же её звали… нет, не могу вспомнить. И Лизбет просыпалась в тревоге.

                * * *
      Прошло пятьдесят лет…  Шахтёрский городок возродился к жизни. Уголь теперь тут не добывали. Старые маленькие вагонетки наполняли землёй и сажали туда  цветы. Зеленели луга и пригорки, в разные стороны разбегались дороги. Голубели озёра, по которым свободно плавали дикие уточки, селезни, крачки. На полянках резвились зайцы, было отрадно смотреть, как домашние питомцы, собаки, никакого внимания на зайцев или уток не обращают.
       Кроме того, уцелевшие замки вдоль Рейна тщательно отреставрировали, туда возили туристов. Всё так же по сторонам моста при подъезде к Кёльну высились конные бронзовые стражники, позеленевшие от времени.
      По решению муниципалитета возвращали квартиры евреям, которые уцелели в этой страшной бойне и возвращались на родину. Но таких было совсем немного. Большинство из них тут же продавали свои квартиры и уезжали.
         В небольшом некогда шахтёрском городке было четыре огромных дома, в которые не возвратились хозяева. Наконец-то городские власти решили продать эти дома. Завезли строительные материалы, технику. Роскошные дома с барельефами в виде шестиугольных звёзд, виноградных гроздей, бокалов, каких-то библейских сценок отремонтировали, их заселили новые жильцы.
      Прошло ещё десять лет. Последний дом ждал своих хозяев или их наследников…но тщетно. Он почернел и   высился среди зелени и светлых фасадов соседних домов. Обвисла раскрытая маркиза над балконом на втором этаже, большие окна указывали на то, что в комнатах высокие потолки.  Дом стоил дорого даже теперь, когда он казался почерневшим и заброшенным. Ещё видны на окнах занавеси, в простенках снаружи – какие-то геральдические гербы. Высокая крыша, полукруглая пристройка… зелень. Разросшиеся деревья. Огромный кипарис, цветущая и пахнущая мёдом акация. А напротив, через дорогу от дома – огромный центральный парк с традиционной башней «Кайзер», куда хоть один раз в год должен подняться каждый немец, чтобы увидеть сверху свою необъятную Родину, шпили кирх в зелени садов, полоску реки Рур…
           Строительные материалы прикрыли рогожей, плёнкой, предохраняющей от дождя… В присутствии комиссии дом раскрыли. В гостиной висели старые картины, стоял рояль, который так долго молчал. Кто-то тронул клавишу, и струна издала тоскливый звук, будто жалуясь… Люди поднимались по винтовой лестнице с округлыми перилами поверх балюстрады, везде висели фотографии. Глядя на снимки, которые уцелели, так как свет не проникал в дом, каждый чувствовал, как мороз пробегает по коже.
      Оставляя снимки на стенах, Исаак мечтал о том, как они вскоре, совсем скоро, все вернутся домой, и застанут всё на прежних местах…
       С фотографий смотрели дети, красивые женщины в старинных шляпах, одна дама с белым кружевным зонтиком, стоя на зелёной лужайке, смеётся так заразительно. А там, видимо, детская спальня. Над кроватью висит портрет  девочки с густой чёлкой чёрных блестящих волос… А на самом верху, в мансарде жила  женщина, которая изображена здесь на овальной карточке. Очень красивая, тут же – детский рисунок – этот самый дом, вид со стороны парка. И надпись под рисунком: «Тёте Двойре от Леи».
фото  автора (в Германии)