Рубль, первая любовь и север в шоколаде

Я стою под открытой форточкой у окна больничного туалета. Неторопливо и с удовольствием курю «Яву».
Дорогие сигареты здесь употреблять нежелательно. За час  неразумные братья по несчастью попрошайками
разберут всю пачку,  и последней не оставят. А отказать не могу. Не умею. Загремел сюда с обострением.
Понятно, не по своей воле.  Родственнички постарались. Да я им прощаю. Глупые они, неразумные платяные души.
Всё о земном  благополучии пекутся. О квартирах, напичканных всевозможной техникой, об автомобилях, о тряпках,
которые одеждой гламурной называют, о кожаных диванах,  да кроватях с ортопедическими матрацами,
о посуде фирменной,   да о еде заморской,  деликатесной.
И не понимают, что все это пшик, по сравнению с моим ожиданием тарелки, которая должна забрать меня
из этого поганого, насквозь прогнившего, лицемерного мира, в новые, невиданные  и чистые дали.
Тем более, я уже воочию видел её. Поэтому  не сопротивляюсь, когда приезжает психиатрическая скорая помощь,
и люди в зелёных костюмах волокут меня,  вмиг ставшего апатичным и безвольным, в известную чеховскую палату
под номером шесть. Тарелки всё равно пока нет. Можно, на худой конец, и там перекантоваться, пострадать за право
попасть в неё. Хотя совсем и нежелательно пребывание в  лечебном каземате. Но сие от меня не зависит.

За окном, вдалеке, во дворе жилого дома маленький мальчик играет в собаку. Ползает на четвереньках
по пушистому свежему снегу, роет норы. Катается клубком, резвится, как щенок, вырвавшийся на волю
из-под опеки  взрослых псов и благодушных хозяев. Завидую ему по-доброму и с некоторой долей ностальгии.
Эх, сейчас бы и мне на морозный воздух,  на  снежное раздолье, да только не щенком, а волком матёрым.
Да повыть бы от всей души, изо всех сил. Нет, не на луну, а на весь подлунный мир.
Но, где его взять, нет давно. Раздирают безжалостно и бездумно мир амбициозные нелюди
с хищным оскалом, хуже зверей. Каждый на себя рвёт, в свою берлогу одеяло тащит, кусок пожирнее,
а то и последний, беззастенчиво выхватывает у беззащитного и скромно порядочного.
Поэтому и хочу поскорее покинуть жалкое мирное подобие. Жду свой неопознанный летающий транспорт. 

А что мальчишку ждёт  впереди?..  Шаблонная школа, где все по ранжиру, с постоянными учебными экспериментами.
Замучено-уставшие и злые учителя. Заморочки с бесконечными уроками и лживыми учебниками. Подлость и  предательство
от так называемых друзей. Искушение зелёным змием и горьким вонючим ядовитым табачищем. Первая любовь и измена.
Армия, якобы делающая  сосунков мужиками, но отбивающая всё физически и морально.  Работа - рабство от звонка
и до звонка. Сварливая тёща и истеричная, вечно недовольная жена. Непослушные, неадекватные дети,
одурманенные информационной, лощёно-глянцевой пропагандой, подсевшие на пиво, или ещё хуже, на наркотики…
Возможно, он и сам свернёт на кривую дорожку.  Или на войну против своих родных и близких призовёт повзрослевшего парня, в одночасье, ненавистное правительство. Которое он и не выбирал, и не поддерживал. Куда денешься, куда убежишь.
Разве что…  в дурку.  То-то она  переполнена последнее время цветущей молодёжью. Ну ладно я, контуженый жизнью.
А они? Косят что ли за деньги богатеньких  родителей. Косят… свою судьбу под корень.  А что, жить всем хочется.
Только как держаться за жизнь в этом бардаке несправедливости, бездонном бушующем океане алчности, вранья безудержного.
Что-то  меня чёрная депрессуха совсем одолела.  Но, когда же,  кровавые бойни закончатся?
Неужели к концу света катимся?.. Да нет, всё у этого пацана будет нормалёк. Пусть сложится светло и радостно.
Как  беззаботное  детское барахтанье в сугробах.  И мысленно окунувшись в снежное царство ребячьей игры, себя вспомнил.

Родителей, всю жизнь промотавшихся геологами по северам на благо дорогой родины, заела совесть.
А может, кумушки-соседушки посодействовали. Единственный, горячо любимый наследник,  коротает  детство
неприкаянной сиротинушкой в одиночестве, без их опеки и внимания. Хоть и  у заботливых бабушки с дедушкой,
на солнечном и жарком,  сочно-фруктовом витаминном юге. Надо его срочно забрать к себе,  в семью,
в снега – холода,  в бытовую неустроенность. Живут  же другие так, и ничего. Зато все вместе, как положено, как заведено.
Первая попытка оказалась неудачной. В три года меня привезли в далёкий северный геологический поселок и,
практически, сразу же отправили обратно. Так я разболелся не на шутку, вплоть до воспаления легких.
Посчитав первый блин комом, в пять лет меня снова решили закалять могучим Севером.  И закалили.
Дети были предоставлены сами себе. И вот такими несмышлёными щенками барахтались с утра до вечера
в снежном плену своих  детских фантазий и мечтаний.  Некоторые  из них  сбывались.

Однажды я нашёл в сугробе сокровище, клад величиной в целый металлический рубль. Помчался, покатился шаром -снеговиком в магазин  и выменял денежку на большущую,  толстенную шоколадину. Может быть, та стоила  рубль и десять копеек.  Тогда продавчиха могла  дать в долг. Всё было основано на доверии. Знали, что копеечки при следующей покупке родители обязательно отдадут.  Вот это было огромное сладкое счастье. А ещё сгущёнка в большущих банках. На юге такой не было. В них пробивались две дырочки. И… о, белый тягучий сладкий нектар, заполняющий всю детскую сущность необычайной сытой вкусностью. Вкуснее была только та шоколадка.

Верной спутницей у меня в подружках ходила бойкая черноголовая смуглая девчушка, на год постарше.  На окраине посёлка стояли старые сломанные тягачи. Часто наши игры проходили в них. Я изображал опытного тягачиста. Галка  была пассажиркой. Мы могли гудеть, тарахтеть, дёргать за рычаги, изображать натужный рёв мотора, беззаботно смеяться целый день в железных заброшенных махинах, забывая о холоде и голоде. Кстати, о еде. Почему люди так помешаны на ней? И здесь с аппетитом поглощают казёнщину-баланду в три горла. Как будто всю жизнь на голодном пайке сидели. Родители, конечно, вздыхали по поводу моего прохладного отношения к основной обязательной пище. Но особо и не заморачивались. Оставляли на завтрак варёные яйца, на обед суп в кастрюльке или кашу.  По утрам, Галка приходившая звать на прогулку, разделяла со мной нехитрую трапезу. Я терпеть не мог желток, и она его покорно съедала. Про обед мы, конечно, заигравшись, забывали. И тот плавно перетекал в поздний ужин, уже за семейным совместным столом.  Меня не ругали. Чего не скажешь про двух братьев, живущих по соседству. Мать у них была  суровой, строгой и надменной женщиной, ещё и очень щепетильной, до скупости. Её боялись дети,  недолюбливали  взрослые. Круглые серые глаза яростно метали молнии презрения из-под стёкол очков. Одним стальным тяжёлым взглядом, не говоря уже о колючих словах, она могла унизить и сделать больно любому. Сыновья, почти погодки, так же, как и я, равнодушно относились к пище. Тем более, готовились какие-то невзрачные блюда, похожие на помои. Однажды меня угораздило оказаться у них в гостях. И под  строгим взглядом хозяйки я, съёжившись, одолел целую тарелку супа, безвкусной бурды, проглотив от страха вместе с жидкостью даже лавровый лист.  После чего решил, что больше к ним ни ногой, не приду ни под каким предлогом.

Братья исхитрялись и крутились в борьбе с едой, как могли. Каша зарывалась в снег, остатки размазывались по тарелкам. Так создавалась видимость съеденного. Один раз старший написал младшему записку, что свою порцию супа вылил
в помойное ведро. Если тот захочет, может сделать то же самое. Естественно, что младший последовал классному примеру. Ненавистный суп был благополучно уничтожен. Но не записка. Мальчишки, хоть и были старше меня и уже пошли в школу, но оставались такими же наивными глупыми детьми. Зря радовалась тётя Римма, что послушные сыночки кушают за обе щёчки. Прочитав записку, поняв  обман собственных детей, она впала в дикое бешенство. Был учинён жестокий допрос
с рукоприкладством. Ходуном ходил весь барак. Как не сломалась скалка и не лопнул ремень, не знаю. Но, что буквально всё взрослое население успокаивало  разъярённую фурию, совершенно точно. Больше всего из истошных воплей в память врезались  слова о зря пропавшей тушёнке и дефицитной дорогой картошке, бессовестно и нагло отправленных коту под хвост какими-то охломонами. Я даже представил этого раскормленного до необъятных размеров котищу с гигантским прожорливым  хвостом. Да коту повезло, но не беднягам ребятишкам.

А нашим бесконтрольным детским забавам никто не мог помешать,  даже яга тётя Римма.   Юное поколение тогда бредило полётами в космос, мечтало стать космонавтами, или летчиками на худой конец,  а я хотел быть только водителем тягача. Спал и видел. Знал все марки наизусть. «ГТ-Т», «ГТ-С», «ГТ-СМ» «ГАЗ-34039», - аббревиатура названий гусеничной тяжёлой техники ласкала слух лучше, чем редкая мамина колыбельная песня. Хотя, однажды, во время сильных морозов, когда и носа нельзя было высунуть из дверей барака, изменил на короткое время своей мечте. Дети всех возрастов остались играть в длинном коридоре.
И я стал парикмахером. Нашли у кого-то ножницы, белую простынь, табуретку. Подстриг всех желающих. А нежелающих
и не нашлось. Девочки добровольно отдавались в мои руки вместе с длинными косами. С ними пришлось повозиться. Вихры мальчишеские стричь было легче. Основной удар бури негодования и возмущения,  справедливых криков и причитаний пришлось выдержать вечером моим родителям. Что было взять с  малолетнего цирюльника.  А желание стать тягачистом после суровых разбирательств только окрепло.

Как-то подружка, в очередное «путешествие» на тягаче, доверчиво прижавшись ко мне, стала  жарко шептать на ухо о новой неизведанной и увлекательной взрослой игре.
— Что за игра? — рассеянно спросил я. Потому что в воображении штурмовал разлившуюся бурную реку.
— Очень интересная, необыкновенная. И, главное, море удовольствия.
— Ну, давай, рассказывай правила, показывай, как надо играть, — снисходительно согласился опытный и матёрый водитель, сумевший только что преодолеть водную преграду.
— Покажу, только пообещай, что женишься на мне.
— Это как?
— Да просто. Ты, главное, пообещай. Ну, это как родители наши поженились друг на дружке. Так и мы с тобой.
— Но они же, взрослые. У них всё серьёзно. Мамы с папами не играют, а деньги зарабатывают. Вон даже нас бросают
на целый день, ради своей работы.  А мы малыши-карандаши пока, какая женитьба.
— Дурак, — сказала Галка, презрительно прищурив глаза и слегка отстраняясь,  — упускаешь своё счастье.
— Ну, ладно, женюсь на игру, — смилостивился я.  Хотя про себя не был уверен, что есть счастье лучше шоколадки.
И девочка, разулыбавшись, потащила меня  в один  из новых геологических вагончиков,
которые ещё не успели отвезти на буровые вышки.
— Будем раздеваться  догола, — неожиданно сказала она, решительно стягивая с себя одежду.
— Зачем? Холодно же, догола.
— Так для игры надо. Ну, раз ты женишься на мне, скажу, что игра непростая, тайная, а называется любовь.
Сначала может и неинтересно, но потом должно быть здорово. Раздевайся.

Мы разделись. Она легла худеньким тельцем на нижнюю койку двухъярусной кровати, вытянувшись в струнку, и сказала мне, чтобы  ложился на неё сверху.  Я был тоже худеньким, но покрепче, поупитаннее этой тростиночки, чирикающей безумолку птички. Засомневавшись, как бы нечаянно не раздавить подружку и не причинить боль, предложил поменяться местами.
Но игрунья была непреклонна. Пришлось послушаться. 
— Прижимайся ко мне, прижимайся крепче, не бойся. Давай теперь шевелись,  елозь по мне телом. Поцелуй губы в губы.
Ну, что,  хорошо тебе, нравится? — Я честно сказал, что ничего хорошего не вижу, и не ощущаю, кроме кожи, покрытой гусиными пупырышками.
—  А где игра обещанная, Галка, где любовь, а то чушь одна и никакого счастья, — девочка выбралась из-под меня и, пожав голыми плечиками, сказала, что не знает. Сама ничего не чувствует и не понимает.
— Глупые  взрослые. Разве их разберёшь. Играют в эту любовь. Целуются, прыгают друг на дружке, стонут, кричат. Некоторые тёти требуют, чтобы  дяди на них женились. И что в этом хорошего? Ездить с тобой на тягаче или на санках с горки кататься гораздо приятнее.

Я был солидарен с ней. Но, где и когда она  видела такие игры. Не в этом ли вагончике. Конечно, в посёлке кто только не обитал. Некоторые работали вахтенным методом, в том числе и женщины. Встречались и освобождённые, бывшие заключённые, которые были чернорабочими на подхвате. Умеющие лихо пить и  напиваться до беспамятства. Один такой работяга, получив приличную по тем меркам зарплату, но одними трёшками, сидел на снегу и бездумно раздавал  честно заработанное богатство «детишкам на молочишко». Так и приговаривал при этом действе, размазывая пьяные слёзы умиления вместе с простудными соплями по небритым щекам.  Дети были разные. Кто, не стесняясь, подходил несколько раз и брал много бумажек. Я по скромности взял только одну. Долго потом выуживали  матери из детских карманов, варежек, валенок и нехитрых тайничков деньги. И ходили к щедрому бедолаге, возвращая  пьяные  денежные подарки незадачливому дарителю.  Который, протрезвев утром, с ужасом  обнаружил пропажу, но не мог вспомнить и объяснить себе причину скоропалительного исчезновения получки. А честность  и порядочность были в те времена нормой.

Интересно, какая сейчас Галка. Вот бы увидеть её. А может и не надо. А что, вырос бы да остался в посёлке, женился на ней, рулил тягачистом, как мечталось в детстве. Был бы счастлив.
Но вот уехал с северов, променял их на щедрую южную окраину необъятной когда-то страны,  бросил верную подружку,
не сдержал слово и стал… психбольным. Да, как всё относительно в этом мире.
Теперь вот ищу счастье не в шоколаде, а в космосе. Тарелка обязательно прилетит.
А я найду во Вселенной свою долгожданную, ещё не пойманную экзотическую птичку.

Кто это меня за плечо трогает?  Медсестра пришла. Приглашает на капельницу. Ласково так зовёт, хоть и настойчиво.
Меня тут все жалеют, сочувствуют. Можно сказать, что понимают. Тоже, наверное, на тарелке улететь хотят.
Понятно, им всё здесь обрыдло.  А у меня интеллект ещё не до конца рассыпался, сознание не угасло.
Скромность природная и деликатность сохранились. Это дефицит в сегодняшней реальности.
Правда, в ярость впадаю, совсем не в благородную, когда  в запой длительный ухожу.
Уплываю в алкогольные реки по многим известным причинам. Тогда превращаюсь в хищного агрессивного крокодила.
Головы готов откусить всем тварям, встречающимся на пути. Особенно тупорылым  хрякам
и трусливым визгливым кроликам, вместе с мерзкими кривляющимися обезьянами, и не только...
Порасплодились. Размножились. Нет мочи смотреть и терпеть  гнусный и вонючий цирк - зоопарк.
Но они круто устроились. Как в сказке. Высоко сидят, далеко глядят.
Не доползу посуху.
Да и не считается это. Всё не я, болезнь виновата. Но сколь верёвочка не вейся…
А конец и этому разнузданному зверью придёт. И ещё я вывод сделал,
что психбольные рядовые человеки гораздо мирнее, добрее и разумнее,
чем многие, явно сумасшедшие политики,
властвующие и дуркующие на свободе, несущие зло, разрушающее мир.
Да и где граница между здоровыми и психически больными людьми.
Сегодня весь мир у твоих ног, а завтра…

Вот и малышу,  заигравшемуся за окном в сугробе, бабушка рукой призывно машет.
Тоже зовёт. Услышал.
Откликнулся. Побежал. Прижался. Обнял её своими ручонками. Замер доверчиво. Головёнку вверх задрал.
К синему небу. Улыбается. Хорошо ему сейчас. Надёжно. Мне тоже после капельницы
будет обязательно хорошо. Сны придут яркие, мирные, чистые, как снег, вкусные,
как шоколадка и сгущённое молоко в том  северном посёлке из детства.
И улечу я далеко - далеко…
Ведь  мечты с желаниями всё же  должны, пусть на рубль, но исполняться.
Хотя бы для этого ребёнка несмышлёныша.
Всё.  Пошёл сдаваться.