Неотправленное письмо

Вчера Наташа прочитала письмо, которое Мирослав,  по-видимому,  забыл убрать в тумбочку или вовсе взять его с собой, и оно осталось лежать под зелёным бумажником на его столе. Из письма она поняла, что Мирослав пишет некому юноше и, что признаётся ему в сильных чувствах, признаётся, по-видимому, не в первый раз и, очевидно, - чувства эти носят любовное свойство. Письмо почти или даже вполне ошеломило её, и она перечитала его, чтобы убедиться в правдоподобности всего, что заключали его строчки.
«Милый мой друг, прости мне мою слабость писать тебе так часто. Временами я борюсь с собою, но это бывает чаще всего впустую: я слишком по тебе тоскую и в желании говорить с тобой снова сажусь за письменный стол. Мальчик мой, я ещё помню запах ветра в ночном, уже почти предрассветном, поле, когда мы шли от пруда в сторону дороги, востилающейся, кажется, к самому небосводу. Теперь этот запах - твой, ещё один, который я так нежно люблю. Я помню твою задумчивую молчаливость, и всё-таки, когда мы прощались, ты сказал, что готов расплакаться от сладкой песни сердца, - клянусь, - ты говорил моими словами: мы оба чувствовали одно и то же, только ты сказал, что чувствовал, тогда, как я об этом позволил себе лишь подумать.
Я мысленно целую тебя в губы, и знай, что все ночи (о, их так мучительно много!), что мы не вместе, я, всё-так же мысленно, занимаюсь с тобой любовью. Хотя, если бы даже ты просто сидел бы на краешке постели рядом со мной, - мне было бы достаточно и этого для моего счастья, и всем другим удовольствиям мира я предпочёл бы именно это. Знай, что ты моя последняя любовь и, что сердцем и мыслями я всегда с тобой. Расписываюсь своим именем, которое отныне люблю лишь в твоём произношении, мой друг! Мирослав».
Наташа вложила письмо обратно в конверт и сверху на него положила бумажник. Сегодня, как и вчера, она долго и мучительно думала. И, наконец, решила, что честно и правильно или не честно и не правильно, но единственно верно, будет поговорить с мужем начистоту. Она решила, что по его возвращению, без истерик, и упаси Боже, - обвинений, расскажет ему всё, скажет, что хочет и готова выслушать его. Она решила, что, если это хоть сколько-нибудь поможет её положению, - она даже встанет перед ним на колени и без истерики, но со всей надеждой, со всей отчаянностью в её тихих слезах, во взгляде, в голосе, станет просить его, что бы он, - она ещё не нашла нужного слова, и у неё из всех слов вертелось только – «одумался». Но она его сразу отбросила и мучительно искала нужное слово или слова, которые могли бы возыметь желаемый ею эффект. Весь день она ничего не ела, только много пила вишнёвого сока, всякий раз разливая его в большой винный бокал. С бокалом  она то забивалась к камину, то нервно расхаживала вдоль садовых тропинок от пруда к беседки и от беседки к пруду и вся была охвачена болезненной думой. От оскоминного напитка время от времени у неё поскрипывали зубы, и ощущая во рту лёгкую оскоминную горячесть, которая с глотками делалась ощутимой у её груди, она говорила голосом, лишённым привычного звучания, единственной интонацией которого было сознание бедственности собственного положения: «Ох, сгорит моё сердце на медленном мучительном огне! Не уж то сгорит!».
В половине пятого она в очередной раз осведомилась о времени, поглядев на большие часы в гостиной и отправилась хлопотать над ужином. Приготовив, наконец, куриное жаркое с картофелем и зеленью, она выпила пару бокалов вишнёвого сока и, захватив бокал с собою, поднялась к себе. Она села на тахте, отпив несколько глотков, положила руки на колени и, трижды глубоко вдохнув-выдохнув, проговорила вслух: « Так. Так…Одеться! Как можно лучше! Бред. Пускай! Пускай бред, а хуже то не будет, значит надо одеться!». Резким движением она поднялась и метнулась к шафанеру. Распахнув дверцы, она глянула на расположенное справа зеркало, - посмотрелась внимательно и принялась перебирать наряды. Она влезала то в одно платье, то в другое и в каждом гляделась в уже настенное зеркало и говорила вслух: «Милый! Я всё знаю. Ты только не переживай. Расскажи же мне сейчас всё сам. Когда? Почему?», - и она подносила указательный палец к своему отражению: к губам и добавляла: «Чи-ии! Или нет, - молчи! Скажешь, когда захочешь». И глядя в зеркало со всей нежностью, какой возможно, говорила: « Только знай, что я тебя люблю, и, что любовь моя не сделалась меньше! Только ты, пожалуйста…», - здесь, на этой фразе, она из раза в раз неизменно стопорилась, с трудом не выговаривая, - «одумайся», и решительно не знала как быть. Наконец, она выбрала себе платье: синие с элегантным вырезом,  воздушными шаровидными руковами и строгим ремешком на поясе в цвет к платью, но более глубокого оттенка.  Изящные туфли с брошами, отливающими медовой медью, как нельзя лучше, подошли к её наряду, а её росту и фигуре придали стати и очарования. Она оглядела себя, уложила свои тёмные волосы; на запястье левой руки она надела жемчужный браслет из одной коллекции, что и украшавшее её шею ожерелье. Она так же хотела подушиться, но вовремя сочла это чересчур, рассудив, что: «Если мужчина признаётся в любви другому мужчине, то навряд ли тот пользуется женским ароматом». Впрочем, мысль эта только подчеркнула нелепость ситуации и заставила её чувствовать себя до ужаса глупо во всём этом женском наряде (разве что только ещё не глупо, что она женщина!). «Ну, вот» - протянула она раздосадованно, но тут же исправилась, ободряя саму себя восторженным взглядом, которым посмотрелась в зеркало, и, произнеся уже бодро: «Ну, вот, - так хорошо!».
В столовой она разместила вазу со свежесрезанными цветами. Приготовила всё необходимое, что бы подавать чай.
Расположившись с бокалом на диване в гостиной, она полистала газеты, с тем только, что бы хоть как-то невелировать ощущение бесконечного времени.  Потом зажгла большую люстру, устроив, как нужно шторы. Она села к пианино и принялась ждать, время от времени нажимая то на одну клавишу, то на другую, то - на белую, то - на чёрную.
Когда в семь часов тридцать пять минут в саду у калитки послышался звук подъезжающего автомобиля, она подскочила к окну, чуть отодвинула край шторы и почти с судорогой всматривалась в сумерки. Различив, наконец, ясно приближающеюся фигуру своего мужа, она вдруг произнесла вслух и громко: «Я сделаю всё и даже больше, но не сверх того».
Мирослав появился на пороге их дома в своём светском костюме; через правую руку у него был перекинут плащ, в левой руке он держал зонт. Войдя вовнутрь, он тихо разулся, повесил плащ и зонт и тут же наткнулся на взгляд жены. К моменту его появления она стояла у пианино с бледным оттенённым чёлкой лицом. Мирослав несколько удивился столь нарядному виду своей жены и не затруднился заметить вслух, что она прекрасно выглядит, точно бы только что с концерта. Она ответила почти добродушно-спокойным, но больше сдержанным тоном: «Концерт скорее предстоит и я выбирала себе платье». Она хотела перейти к сути, но, желая, перейти к самой сути мягко, спросила не голоден ли он. Мирослав ответил, что не прочь подкрепиться. Сели в столовой. Мирослав про себя подивился особенному уюту и занялся едой. Наташа же старательно делала вид, что ест, но только теребила блюдо вилкой и пила вишнёвый сок. Закончив с горячим, Мирослав отломал калач и пододвинул к себе чашку чая. «Балуешь ты меня», - похлёбывая  пряный чай, пробормотал он. Наташа внимательно смотрела на него, выкраивая  удобный момент, а он всё никак не выкраивался. Муж допил чай, поблагодарил её и со словами, - «Ну, вот меня и разморило!» медленно поднялся изо стола. Наташа составила посуду, кашляя, пытаясь, по-видимому, пробудить слова, хоть сколько-нибудь относящиеся к сути разговора на чистоту. Мирослав же медленно вытер подбородок и руки полотенцем и уже почти у самой двери произнёс вдруг: «Хочешь что-нибудь мне сказать?». Она отозвалась, стоя у тарелок и, обернувшись к нему: «А, что, - я  должна хотеть что-то сказать тебе?». Она хотела этим самым вывести его на разговор, подтолкнуть его, но от чего - то вышло только, что произнесла она это как-то испуганно, точно изобличали её. Мирослав пожал плечами, - «Не знаю, я так спросил».
Войдя в комнату, Мирослав осмотрел свой стол, -  с момента его отъезда всё было неизменно. «Вот так незадача! Не уж - то найти ума не хватило!» - голосом, полным досады, пробормотал он и, помолчав, добавил: «Куда бы его так подсунуть поудачнее!».
Всю ночь Мирослав ворочался с боку на бок, а Наташа мучилась частыми  визитами в туалет по малой нужде.