Кажется, я не смогу без этого...

Кажется, я без этого не смогу.

Знаешь, временами думается, что у меня ничего нет, что я, хоть и существую, но все равно не являюсь частью этого мира, кажется, что все это сон. Представь, как это страшно просыпаться утром и понимать, что тебя нет, да что уж там говорить, не то, что бы нет  тебя, нет ничего. Просто пустота.  Каждый день почти что ни чем не отличается от предыдущего, только лишь число и день недели меняют  документацию. Хотя, в принципе, какая разница, если меня нет? Значит, и переживать незачем, да и в сущности некому.
Давай предположим, что настал день, подкатывающий к вечеру, а ночь небрежным движением звезд по небу убила это все и, легко-легко коснувшись   человеческой сущности своей нежной прозрачностью, стерла все из памяти. Это был тот странный осенний денек, когда умудрился родиться я: маленькое красное мясистое существо выбралось наружу для того, чтобы увидеть мир. Но мы должны помнить одно, что этого дня для нас сейчас как будто бы и не было, а значит,  сейчас  нет и меня…
 Ты разговариваешь с пустотой. Странно, да? Как-то даже бросает  в озноб…    Ты меня слышишь, но не можешь увидеть, единственное, что остается тебе это ощущать мое душевное тепло где-то там, у дальней измалеванной стены. Ты, знаешь, мы с тобой будем разговаривать лишь ночами и поначалу только мысленно – так не страшно, нечего бояться, что тебя заметят и перебьют.  Каждый раз ты будешь начинать с одного и того же:
- Эй! Ты здесь?
По твоей узкой комнатке с выдраенным паркетом пронесется легкий теплый ветерок, ощутив который, ты ломанешсья к окну, думая, что я поджидаю тебя там.
Нет, ты ошибаешься,  запомни: я никогда не прячусь за окном – там холодно, там люди… а людей я не люблю, ты знаешь это.
Ты подбежал к окну и отворил его. Ворвался буйный, заметь, уже зимний ветрюган и, бойко потанцевав с занавеской, выпрыгнул обратно. Ты понял - это не я.
Я же тихонько выбираюсь из-под шкафа, где целыми днями чихаю в пыли, и, подвинув четырехногую табуретку, усаживаюсь к столу, чуть сдвигая на глаза шляпу.
А на твоем засыпанном всяким хламом столе уже закипает электро-чайник. Чуть вздыхая и кашляя, он изо всех сил пытается выплюнуть кипяток наружу, но ты мешаешь этому! Ты с глухим стоном подлетаешь к нему и, выдирая с корнем вилку из розетки, бежишь за чашками и тряпкой. А я все сижу, закинув голову глубоко к стене, все больше погружая свои маленькие глазки в шляпу.
Возвращаешься обратно весь измазанный в дедушкином варенье, тащишь в отвисших карманах старых спортивок две адски не мытые чашки, а в руке блистает мокрое кухонное полотенце, взамен обыкновенной тряпки.
Я как бы не замечаю всего этого шествия, ты не замечаешь меня. Садишься за стол, наливаешь чай, греешь руки о немытую чашку, слизывая варение с пальцев. Выглядит это, честно говоря, паршиво, никогда так больше не делай - распугаешь всех.
Я все еще сижу на табуретке, но уже покачиваясь и несильно ударяясь прозрачной головой о стену.
Вообще, ты знаешь, за тобой интересно наблюдать. Это так мило, когда ты, пытаясь разглядеть меня, залезаешь в шкаф, который во  веке веков не замечал меня внутри себя. И как бы ты долго не упрашивал, как бы ты долго не просил меня вылезти наружу, я тебе все равно не откликнусь, ведь я уже стою за твоей спиной и жду, когда ты почувствуешь мой теплый ветерок. Но все тщетно.
Думаю, стоит пропустить твой долгий процесс подготовки к разговору, которого ты уже даже не ждешь. Ты медленно попиваешь подостывший чай и мерно помешиваешь его. Я  же времени даром не теряю: пройдясь по всей твоей комнатушке, сначала погружаюсь в изучение философских трудов Евклида и Канта, а после уже измученный долгим ожиданием подхожу к тебе сзади и, кладя воздушную руку на плечо, говорю:
- Куку, мой мальчик!
Ты, казалось бы, ничего не замечаешь, но я-то знаю, что ты уже рвешься в бой, срываешься и мчишься в глубины своего разум, чтобы поделиться со мной самым сокровенным, что у тебя есть.
Полная тишина, как любят говорить заправские писатели, мертвая тишина. Мы долго стоим с тобой, не шелохнувшись, глядя друг другу в глаза. Вот только ты смотришь сквозь меня куда-то на стенку, казалось бы, на старый выцветший портрет бабушки, а я прямо тебе в глаза.  В твоих глазах замечаю лишь одно - страх. И страх ни чего-то глобального, а одиночества. Переливаясь из голубо-серой жижи в черный кружок зрачка,  забирается все глубже в тебя, не давая возможности что-либо сделать с ним.
Как не удивительно, чем дольше мы с тобой шепчемся, тем больше ты перестаешь верить в мое существование. А перестань верить ты — я исчезну, а я не хочу этого, так что верь, пожалуйста. Да, конечно, не стоит забывать, что по протоколу, приведенному в начале, меня нет, но не надо уж совсем стирать мою прозрачную субстанцию с Земли.

Посмотри-ка уже громыхнуло утро в окно, а ты все сидишь на не расправленной кровати, наблюдая за мной. Все-таки не понимаю как тебе это удается. Несмотря на то, что я прячу свое лицо под тенью шляпы, а тело исчезает под обтягивающей рубахой в темную полоску, ты все равно видишь мое нутро. Как тебе повезло, что меня нет! Ведь разглядывать печенки не так приятно, как историю лишь одного человека, не прожившего свою жизнь.
Как только я попадаю в лучик утреннего солнца, ты открываешь что-то новое для себя: то ты видишь ватагу не смышленых ребятишек лет семи, которая бродит по будто бы разбомбленным улицам провинциального городка, залезая в карманы прохожим, почти сразу же тебе бросается в глаза мальчонка в красной полосатой футболке, который прислонившись к полу отвалившейся водосточной трубе, подсчитывает улов — да, ты прав, это я. То тебя переносит куда-то дальше, похоже, что к реке, где ты наблюдаешь уже другую картину: двое пацанов в обтягивающих плавках пытаются вызволить своего компаньона из-под, казалось бы, громадной рыбачьей лодки — да, ты снова попал в точку, тот, что задыхается под лодкой, сдавившей ему грудь — это снова я.  И так раз за разом смотря на меня, освещаемого игривыми лучами, ты открываешь все больше и больше нового, а я не могу ничего с этим поделать — меня же нет.
Часто-часто встряхиваешь головой, позволяя своей шее трехсекундный полет над аэродромом твоих плеч, тогда вся моя история будто бы перелистывается, и ты видишь, как в больших детских глазках зарождается слеза. По началу это всего лишь слеза боли — вот, погляди-ка, разбитая коленка! - позже это слеза обиды, а под конец страха и отчаяния — ты и сам замечаешь, как по твоей бледной щеке тоже пробегает слеза. Ты чувствуешь, каково  могло бы быть мне...
Потирая шею, чуть выпрямляешься, а потом снова скручиваешься в комок, закрывая лицо руками. Кажется, будто ты прячешься от чего-то, но я-то знаю, как может быть мучительно наблюдать чью-то жизнь.
Разумеется, тебе не только дозволено изучать не прожитую жизнь, но тебе разрешено и проникать в нее, впитывая философию не случившихся событий.
Ума не приложу, как ты так живешь?!  Подумать только, прожить две жизни вместе, в параллели! Казалось бы, это не возможно. Но тем не менее, ты изо дня в день повторяешь этот подвиг, живя и за меня, и за себя.
Я только лишь рассказываю, как бы  использовал дарованное мне время, ты же воплощаешь это в жизнь. Пусть частично! Пусть с изменениями! Но для несуществующего меня это самое лучшее, что ты мог бы сделать — так я оставлю на Земле след.

Ты снова подлетаешь к окну. Опять стемнело. Дергаешь за ручку, забывая, что сам буквально вчера забил его, спасаясь от холодов. Тебе кажется,что вот и все, теперь я не появлюсь. Но ты ведь ошибаешься. Я все так же вальяжно выбираюсь из-под шкафа и, оглядевшись, сажусь на табуретку. Снова закипает чайник, но уже ничего не выплескивается наружу, и ты не бежишь за тряпкой и варением, а просто усаживаешься рядом на обглоданный диван в растерянности, не зная, что и делать дальше. Ведь я теперь пропал  и для тебя, хотя я все так же как обычно восседаю на четырехногой табуретке у стены, но ты не нашел меня. Тебе грустно, а мне еще грустнее, ведь я испаряюсь и прекращаю свой неудавшийся путь на планете Земля.

Гусев Прохор
20 января 2015

Заглядывайте http://vk.com/prohagus