Ветреный город. Часть 1. Времена года. Тонкая зима

Тонкая зима.
Открыв дверцу своей заезженной «девятки», я ощутил на себе всю власть колючего злющего, будто кошка по весне без кота, ветра, рвущего все живое на своем пути и все неодушевленное на живом. Недельная щетина заменяла мне шарф, портфель заменял мне укрытие и я, чувствуя себя средневековым рыцарем, укрывался этим портфелем-щитом, пробивая себе дорогу к дому через невыносимо скользкий асфальт, сухие сугробы, твердокаменные, засыпанные похожим на манку снегом и темноту дворов, к которой давно уже привыкло мое зрение, ведь я так часто возвращался из института уже поздно вечером, разгребая какие-то незаконченные дела, отчеты, списки. Так хотелось мне каждый вечер, возвращаясь домой такими тяжелыми путями, вернуться во времени и приказать прошлому себе не откладывать на завтра все эти студенчески-административные, а от этого словно бы липкие на ощупь от формальностей и правильности составления, бумаги.
Мой длинный нос(если присмотреться, то на нем, как на срезе дерева и его кольцах, в мельчайших неровностях отображено все мое жизненное шествие к настоящему)я затолкал поглубже в капюшон, за искусственный мех и скрипящую непромокаемую ткань. Пусть так я почти терял зрение, но ведь эту неустойчивую дорожку я помню кожей подошв наизусть, успел выучить за 25 лет одинокого проживания. Дорога до работы стала для меня чем-то вроде необходимости, диковинной и необузданной, она роднее, чем бабушкин чайник или ковер на стене, т. к. только благодаря наличию работы я все еще чувствую себя человеком, а не просто биомассой без имени, признания и значимости.
Но, остановив меня будто бы по велению волшебной палочки, я почувствовал справа чье-то присутствие. Это было так необычно и дико в этом пустом, как новый гроб, переулочке, однако, я поверил своему внезапно проснувшемуся шестому чувству и немного сдвинул капюшон, повернул (показалось, со скрипом) старую, начинающую седеть, голову.
На обледенелой, а поэтому наверняка очень противной сырой и холодной скамейке скрючилась с краю тоненькое, большеглазое создание, так сильно схожее с мотыльком в этом неуместном темном пуховичке по пояс, в этих обтягивающих, как-будто пожирающих под тканью ее ноги, чулочках. Острые коленки уперлись одна в другую и стопы разошлись друг с другом на земле — это было так по-детски. Свет фонаря, шарахающегося из стороны в сторону над пластиковым прозрачным подобием автобусной остановки, все же задел ее бледное круглое личико с впалыми щеками и сухими пухлыми белесыми губками. Еле заметные, сцепленные в замок пальчики ее призрачных узких ладошек, видимо, уже почти не двигались от ударившего мороза. А ведь она, в добавок ко всему, еще и была с оголенным горлом, без шапки. Наверное, под мечущимися диким вороньем темными прядями волос, уши ее болели и краснели. Я почувствовал, как дрожит моя нижняя губа, так же, кажется, как и ее левая нога в этих тонких изодранных сапожках, так же, как и ее тоненький голосок, если бы она открыла сейчас свой рот и обнажила стучащие зубы. Сколько сидит она здесь? Откуда пришла? Ах да, я видел ее вчера, только не здесь, на углу. И неделю назад стояла она в конце двора, прижавшись к стене избитым котенком. Бедная, маленькая сказочная принцесса, кто наложил это заклятие на тебя?
Я сделал неуверенный шаг в ее строну. Остановился, напрягшись до предела каждым нервом, каждой клеточкой, каждой ниточкой своей натянувшись по-струнному прочно. Потом, с неимоверной натяжкой, шагнул еще раз. Казалось, нас разделяли сотни миль, а не эти жалкие метры. А я уже незаметно шевелил слипшимися губами, готовясь заговорить с ней, с девочкой-потеряшкой. Ей не было восемнадцати, ей не было удачи, ей не было приятно находится здесь этим поздним зимним вечером. И мне пришло в голову, что вот она, Алиса. Маленькая Алиса из сказки Кэрола. Она не знает времени и не знает что это за место, ждет и ждет чего-то, но Кролик со двора Червовой Королевы, который знал когда и кому куда нужно и повелевал своими карманными часами — забыл про нее. И теперь она не понимает что делать и куда себя деть. «Алиса, что делаешь ты в этом холодной ветреном мире? Что забыла на это грязной скамейке? Где прелестный голубой бант в твоих локонах? Кто снял с тебя чудное тетушкино платье, которое так шло тебе, к цвету твоих широко открытых озероподобных глаз? Да... это не по погоде, я понимаю... Но почему же тогда ты одна? Где друзья твои: Шляпник с кружкой горячего, как неудержимое воинское сердце, чая; истеричный Мартовский Заяц со смехом химер Собора Парижской Богоматери или хотя бы неторопливая, как августовский ливень, знающая все об этой жирной склизкой жизни толстая, обнимающая свой бурлящий дымком кальян Гусеница? Как посмели они, чудное создание, так желающее познать суть не только людского, но и волшебного Мира, бросить тебя, поломать твои изящные пестрые крылья и бросить? Скажи мне, Алиса, как получилось, что ты стала столь беспомощна?! Где герои твоих сказок?! » - так хотелось мне кинуться перед ней на колени и со страхом в глазах задать все эти вопросы...
Что вам? - послышался ее хрипловатый тихий голос.
Я замер в своих судорожных мыслях и сглотнул плотно набитый сопливый комок в пошарпаном старой горле.
Сколько? - озвучил я и прочитал  на ее худом, светлом, как песок под солнцем, лице смерть жалкой, изуродованной временем надежды.
Тысячу в час.
Я схватил ее мотыльковую лапку в свою красную большую руку и повел к своей убогой однокомнатной норе, в которую, уже по привычке, должна была прыгнуть девушка и погрузится в Страну-Не-Чудес.