Не поднимай волны или утро в ночевальнике

Замечали ли вы когда-нибудь, как приходит полночь? Как спокойно, умиротворяюще звучит ее песня? Замечали ли вы красоту рассвета? Очень немногие из нас осознают даже те вещи, которые случаются каждый день. Мы ведем себя, почти как слепые. В этом огромном прекрасном мире мы живем в маленьких лужицах наших же собственных несчастий. И это так привычно, что если кто-то попытается нас вытащить, мы будем отчаянно сопротивляться. Ну не хотим мы, чтоб нам помогали, мы хотим сами упиваться своими несчастьями и размазывать по щекам слезы вперемешку с грязью прошлого.  Через это проходят все, без исключения. Разница лишь в том, кому скорее надоест сидеть в луже или кого сильнее встряхнут помощники. И вот тогда мы начинаем оглядываться по сторонам и осознавать, до чего мы докатились. И нас вдруг охватывает такая жажда чего-то нового, ранее неизвестного – впечатлений, путешествий, новых эмоций, любви, приключений… Причем не просто жажда, а жажда участия во всем. И если мы рискнем совершить прыжок в неизвестность без какой-либо мысли о том, что случится дальше, мы испытаем чувство огромной радости от свободного полета в пустом небе. Об этом - следующая история.
     Бенцион Абрамович Кастрюля был очень неплохим музыкантом-духовиком и талантливым педагогом. Он в совершенстве владел тремя музыкальными инструментами – кларнетом, гобоем и саксофоном. Причем не только владел и виртуозно играл на них, он еще и обладал редкой способностью научить своему ремеслу даже тех, на ком все педагоги музыкальных школ ставили жирный крест. Да, путь нашего директора начинался в музыкальной школе в городе Львове. Как и все советские учителя он получал свою крохотную зарплату и вел скромную жизнь убежденного холостяка.
    Однажды в аккурат в день двадцатипятилетия Бени, его отец заговорил о том, что ему пора бы уже и жениться и детишек неплохо было бы пару штук заиметь.   Беня не разделял отцовских взглядов по поводу собственной женитьбы. Тем более, что невеста, к которой отец уже завтра собирался заслать сватов, была худой, носатой и с глазами навыкат. А Беня вообще женщин не любил, не говоря уже о страшненьких... Душа Бенциона не была удовлетворена нарисовавшимся положением дел и сразу после разговора с отцом, набив сумку инструментами и нотами, он с первым поездом удрал в Москву.
     Да, забыла упомянуть, что Кастрюлей он тогда не был. У него была гордая, красивая с шипящим налетом еврейской таинственности фамилия, которую он, недолго думая, по приезде в Москву решил изменить. В армии Беня был непревзойденным поваром. И его, солдатика, салагу просил накрывать на стол весь младший и старший офицерский состав. Оттуда и кличка, которая стала впоследствии его новой фамилией.  Надо отдать должное чувству юмора Бени – не каждый возьмет такую...
     Но и кулинарией не исчислялись все способности Бени. Он умел шить, что для советского времени было совсем уже неприлично, потому, что он это делал хорошо. Он шил все, и даже концертные костюмы. Мое платье к выпускному вечеру в школе было сшито его руками по последнему визгу моды.  Кроме всего этого, он увлекался резьбой по дереву и делал весьма затейливые игрушки.
     Используя, по мере советских подпольных возможностей, все свои таланты, Беня, тем не менее, оставался предан своему самому первому делу – музыке. Он работал с моим отцом практически с момента основания оркестра, начав с карьеры музыканта-духовика. Постепенно, сумев выбиться в фавориты, изучив характер маэстро, он сместил прежнего директора и занял его должность.
     Бенцион Абрамович обожал интриги. Ну просто, хлебом его не корми, а дай подслушать какую-нибудь сплетню, приукрасить её, посмаковать, а затем где-нибудь блеснуть, выдав это за виденное им самим.
     Я всегда настороженно и даже с оттенком некоторого презрения относилась к этому человеку. Он мне, по всей видимости, отвечал тем же. Пока он был просто музыкантом-концертмейстером, я была спокойна. Но директор оркестра? Возможно меня всегда отталкивали неискренние, заискивающие люди… Но с таким характером, какой  был у моего отца, сработаться независимому, сильному  человеку, пусть даже и профессионалу, было очень трудно. Поэтому все директора уходили, не проработав и года. Однако Беня задержался на должности директора, и последние семь лет жизни отца он был его бессменным помощником. 
     Маэстро, когда мы с ним говорили о Кастрюле, соглашался со мной по поводу неискренности и открытого подхалимажа Бенциона, но на мои вопросы о полном доверии ему, отвечал так: «Он мне не друг, а коллега, подчиненный. Он мне удобен. Точка. Вопросы еще есть? Свободна.» Я разворачивалась и уходила, озадаченная и удрученная. Я не понимала, как можно так близко подпускать к себе подхалима, доверять все ответственные переговоры, обсуждать с ним все «тайны мадридского двора»?  Читатель, наверно догадался, каких тайнах я говорю.  В любом тесно сплоченном коллективе есть свои скелеты в шкафу, которые не принято выносить за пределы «территории». А оркестр – это единый организм, функционирующий по своим законам. И тайн, закулисных интриг, которые при желании можно раздуть в грандиозный скандал, там великое множество.
     Впрочем, мои опасения были напрасны. Беня использовал все свои обширные еврейские связи в мире искусства, "заделывая" гастроли и концерты. Оркестр постепенно набирал обороты, становился узнаваемым и популярным. Мы с Беней даже прониклись друг к другу чем-то вроде симпатии, хотя правильнее было бы конечно же говорить о смирении и элементарной притирке друг к другу.  Но, так или иначе, я относительно спокойно работала под началом Кастрюли. 
     С годами Бенцион начал отчаянно толстеть, и к своему полтиннику при относительно небольшом росте, он весил куда больше центнера.  Он подкатывался к нашей красавице Светке, записывая с ее слов всевозможные диеты, лежал в мединститутах, по утрам бегал трусцой – все было тщетно. Вес его и не думал снижаться.
      Беня впал в длительную депрессию, и казалось,  что ей не будет конца и края. Чего только мы не делали, чтобы его растормошить. Даже я пыталась вернуть его к жизни с помощью сплетен, которые стала собирать «с другой стороны».  Моя мама, прослышав про Бенино несчастье, снабжала меня слухами с эстрадного олимпа. Но Беня словно упивался своим горем и оттого очень проникновенно, грустно, словно с кем-то прощаясь, играл сольные блюзы на своем саксофоне…
      Однажды на гастролях по городам и весям бескрайней Сибири оркестр разместили в гостинице при какой-то воинской части в тайге. Я такие гостиницы называю ночевальниками. То есть переночевать-то в них можно, но без всяких удобств внутри помещения. Все удобства –  умывальник и деревянный, с дыркой, клозет – на улице. Но артисты всегда рады и такому варианту. Есть возможность вытянуть ноги и нормально выспаться, потому что зачастую приходится это делать в позе эмбриона, переезжая по ночам из города в город в автобусе.
      В девять утра по позывным хлопкам инспектора все запрыгнули в автобус и уже готовы были отъехать от гостиницы, как вдруг обнаружили отсутствие Бени.  Такого никогда не было. Беня обычно сам суетился, на всех прикрикивал, хлопал в ладоши… А тут никакой суеты.  Все на удивление спокойно и чинно сели… А его нет и нет. Потом гобоисты, ночевавшие с ним в одном номере вспомнили, что утром Беня вышел из гостиницы и пошел в сторону туалета. И всё. Больше он не появлялся.
      Кого-то послали в номер… Вещи его, аккуратно сложенные в дорожные сумки, сиротливо лежали около его кровати…  Нас уже навязчиво стали преследовать не самые оптимистичные догадки, если принимать во внимание моральное состояние Бенциона, как вдруг со стороны туалета раздались истошные крики:
       - А-а-а-а-а-а-а….
       Мы все ринулись туда. Навстречу нам  в состоянии, близком к помешательству и просветлению, бежала пожилая скрипачка.
       - А-а-у-а-а ам… там… - она показывала на клозет. Больше она не смогла вымолвить ни слова, и не нашла ничего более умного, как грохнуться в обморок прямо на руки к нашему маэстро… Отец глазами показал мне на клозет. Иди, мол, проверь.
       Я зашла в женскую половину и, ничего не обнаружив подозрительного, собралась было уходить, как вдруг откуда-то из-под земли послышался неуверенный глухой голос Бени:
       - Э-эй! Кто-нибудь! Помогите!
       Сказать, что я испугалась – значит ничего не сказать. Моя, отнюдь не трусливая, душа медленно переместилась куда-то в область пяток. Но, будучи тогда атеисткой и искренне полагая, что ничего сверхъестественного не бывает, быстро взяла себя в руки и пошла на мужскую половину…
        Картина, открывшаяся моему взору, была впечатляющей. Вместо двух маленьких отверстий, прямо посередине зияла огромная дыра, а из ее глубин, как из преисподней доносился жалобный голос Бенциона Абрамовича… Преодолев брезгливость и закрыв нос, я заглянула в дыру. Там по шею в экскрементах стоял наш бедный директор и горько плакал…
      А потом его вытаскивали. На помощь пришли солдаты из части в противогазах и с тремя пожарными шлангами… А из глубин преисподней до нас доносилось:
      - Ребятки, только не поднимайте волны, ради Бога!
     Дальше не буду смаковать подробности. Я не злой человек, и даже врагу не пожелала бы попасть в эту ситуацию.
     Скажу только одно: после того "полёта" и последующего "купания" с душем Шарко депрессию у Бени, как рукой сняло… Бенцион словно почувствовал вкус к жизни. С небывалым азартом он вернулся к своим делам и интригам и больше уже никогда не пытался себя переделать с помощью диет и изнуряющей физкультуры.