Утоли моё сердце печалью

               

     Было в ней что-то эдакое, загадочное… То, что явно зримо, но лишено семантической привязки для передачи словом.
     Загадочность сочеталась с грустью.
     Томной грустью ранних осенних сумерек, пронизанных болотной сыростью затяжных дождей и выветривающейся теплотой остывающего камина.
     Загадочность и грусть – сёстры, идущие под руки: преимущество и недостаток.
     Свои незначительные недостатки она знала также хорошо, как и преобладающие преимущества.
     Умело их, комбинируя, она создавала вокруг своего образа туманный, таинственный ореол. Страх и ужас внушала невозможность определить его цвет. Он прятался в пышной причёске каштановых волос и при прямом разглядывании её оставался незаметен. Но стоило отойти на пару шагов…
     Окраска ореола менялась в течение суток и имела прямую связь с её настроением. Поэтому многие, имевшие счастье, равно как и несчастье быть знакомыми с нею, склонялись к определению цвета «радужный», не найдя другого.
     Очень многим она отличалась от прочих. И многого ей нужно было достичь, чтобы приблизиться ко многому.
     Однажды один общий знакомый сделал по её поводу одно удивительное замечание. Пространное, как песня степняка, оно свелось к общему знаменателю: сущность её полна многообразием разных половинок. Как нежнейший шёлк, она соткана из разнообразных «полу».
     Частенько не один я, но и другие везунчики замечали обращённую ни к кому и сразу ко всем её лукавую полуулыбку, соскальзывающую в бездну чувств с полуизогнутых прекрасных уст.
      Почти всегда, стоит мне закрыть глаза, тотчас вижу полуповорот изящной шеи и точёный профиль античной богини. Он хирургическим скальпелем безжалостно кромсал моё влюблённое сердце.
      Когда в редкие минуты оглушающей тишины посчастливилось услышать её робкий полувздох, то в общем хоре разноголосия звучал он звонкой песней лесного ручья, в этом безнадёжном отчаянии обаяния слышались отдалённые нотки грусти и разливались мелодичной трелью светлые интонации печали.

     Ах, эти её шаловливые «полу»!
     Капризно-привередливые, как сон младенца, и упрямо-располагающие, как рождественский глинтвейн, эти волнующие «полу»!

     Как и тогда, так и сейчас, через глухую ширму лет я слышу их ненавязчивое пчелиное пение: полу, полу, полу…
     Полу – всего…
     Полу – ничего…
     Затаённая загадка крылась в них.
     Безвозвратная потеря чего-то, что уже никогда не вернётся.
     Никогда в не потерянном будущем.
     Никогда в не приобретённом прошлом.
     Полу… Полу… Полу…
     Эта трагическая не законченность начатого. И, одновременно, - комизм.
     Балансирование на острой грани между…
     Между чем?
     Канатоходец стройных построений фраз, что жаждал я услышать? От неё? Нет? Да?
     Полное не сочувственное переживание к себе?..
     Без исключения. Без остатка. Перенасыщение необыкновенным, беспримерным…

     И снова она.
     Снова мысли о ней.
     Снова всё обо всём вокруг неё, но она равнодушна и мила ко всему.
     Она умела существовать внутри каждого из нас, находясь снаружи без претензий на особенность.   
     Мысли-птицы кружили вокруг неё, но не находили места и падали замертво к её ногам.

     Ах, как она умело обращалась с этим своим полумифическим, полудемоническим «полу», этим богатством.
     Скупым и беспощадным, как знойный полдень в степи.
     Щедрым и добродушным, как зимняя вьюга.
     Она была фанатично зациклена на своей половинчатости, в её устах звучавшей совершенством. Она целенаправленно шла вперёд, не считаясь с трудностями невзаимопонимания.

     Удивительно устроена память!
     С трудом вспоминаю недавние события. Давно минувшее помню всё, вплоть до мельчайших деталей.
     Поздняя осень. Голый сад. Корявые руки деревьев застыли в немой просьбе подаяния, припудренные скупо выпавшим снегом.
     Скрип снежинок под ногами. Горячий пар изо рта.
     Между не нами не пролегла отчуждающая пустота. Не между нами тонкая несуществующая связь.
     Тонкие материи наших душ сшиты грубыми нитями действительности.
     Хруст сломанной ветки, как выстрел, вспугивает стайку снегирей.
     Они летят сквозь зарешёченное пространство голых крон в заиндевевшее небо.
     Зимнее небо, опрокинутая бадья с чьими-то невысказанными упрёками и склокой, в снежных заплатах зачерствевших воспоминаний. 

     Ах, эти невозможные «полу»!
     Как умело она управлялась с этим своим богатством.
     Жить на полную ногу она отказывалась. Зачем? Если можно себе позволить всё, то очень скоро оно приестся.
    Видимо, в этом всём и крылась её привязанность ко всему половинчатому.

     Полувзгляд. Полувздох. Полуповорот.
     И ещё бесконечное множество этого «полу»!
     Перечислить которые когда-либо кому-нибудь вряд ли удастся.
     Найдётся ли смельчак и будет ли ему сопутствовать удача?
     Всему своё время.
     Время…
     Оно тоже имеет прямую привязанность ко всему, что можно облечь в невидимые одежды «полу».

     Так проходили дни, как слава земная.
      Беды и горести чередовались с радостью и весельем. Мы были далеки от мысли, что однажды нашему спокойствию придёт конец.
     Безумная увлечённость ею, дарившей нам призрачные надежды, сбрасывала с орбит наш разум.
     Друг перед другом наперебой хвалились внезапной встречей с нею. Часто вымышленные, эти рассказы уводили в мир грёз и опьяняли ум. Хвастовство доходило до куража. И тогда начиналась драка. Ей предшествовала словесная перепалка.
      Она была прекрасно об этом осведомлена. Ведь каждый из нас стремился первым прилететь к ней ни свет, ни заря, подчас не смыкая глаз и бодрствуя ночь напролёт, дабы сообщить ей очередную забавную новость.
     Она мило улыбалась. Она звала в дом. Она приглашала в покои, обитые сверкающим шёлком, где в неглубоких нишах горели ароматные свечи и ноги топали в густом ворсе персидских  ковров.
     Она садилась с ногами в просторное кресло. Запахивала парчовый халат. И наблюдала, прищурясь, за поведением визитёра.
     Схему своего поведения она выстроила давно. И не меняла с течением времени.
     Проведя гостя, она не приглашала его сесть. Не ограничивала его свободу действий. Оставляла на его усмотрение. Если он оставался стоять, стой! Коли так тебе удобнее. Но если придвигал второе кресло к столу, стоявшему между нею и им, она решительно вскакивала. Полы халата разлетались. В эти редкие минуты глазам являлась безупречная стройность её ног. Она подлетала к визитёру, хватала его за руку и усаживала рядом с собой на низкий диван с резной деревянной спинкой.

     Я никому не говорил, впрочем, мы оставались глухи к рассказам других, что однажды она меня схватила тонкими горячими пальцами за холодную кисть. Вы зря волнуетесь, справившись с удивлением, сказала она. Ведите себя естественно. Онемевший от счастья, мог только кивнуть.
     Речь вернулась ко мне уже дома.

     Встречи с ней происходили всегда, в безлюдных местах,  в городской сутолоке.
     Она стала неотъемлемой частью жизни каждого из нас. Было это рабством? Слепым поклонением? Затрудняюсь ответить даже сейчас, когда прошло столько лет.
     А уж тогда тем более!
     И не обязательно вовсе было это знание.
     Она была, просто была, существовала вместе с нами в одном временном промежутке и дарила полное ощущение счастья. Пусть и призрачного.

     Её отсутствие заметили не сразу.
     Прошло две или три недели, когда кто-то вдруг воскликнул в горчайшем разочаровании, а где же она?!
    И в одночасье всё переменилось.
    Неизвестность тревожила.
    Мы собрались у дверей её дома, но он оказался пуст.
    Щемящим душу глухим звуком отвечала пустота внутри дома на удары в дверь.
    Сразу бросилось в глаза, как быстро увял и пожух вьюн, обвивавший окна первого этажа.
     Деревянные ставни, ещё вчера сияли они яркостью красок, сегодня померкли и покрылись морщинами глубоких трещин.
     С крыши сорвалась черепица. С противным глиняным аскетизмом разлетелась она на части.
     Безучастно смотрели окна бельмами стёкол на происходящее вокруг.

     Всё – переменилось.
     Страх неизвестности двигал всеми; я не составил исключение.
     Зёрна паники упали в плодородную почву и взросли побеги.
     Ужас выкосил в нас всё разумное.
     Она исчезла.
     Растворилась.
     Растаяла.
     Вместо неё возникла пустота, ощутимо осязаемая, образовавшаяся вокруг.
     Не было чарующего смеха. Пропал энигматизм улыбки. Магнетизм её присутствия разлетелся мелкими вздохами.
     Образовалась пустота.
     Без наивных полунамёков.
     Полуулыбок.
     Полувеселья и полупечали.
     Образовалась сгущающаяся пустота.
     Слепой день вёл за руку незрячую ночь.
     Образовалась расширяющаяся пустота.
     Она постепенно увеличивалась и заполнялась новыми запахами и ароматами, приобретшими иррациональную иносказательность. Вошли в обиход слова, ранее не употреблявшиеся, но без которых мы не мыслили её.
     Мир без неё рухнул в пустоту.
     Пустота его поглотила.
    
     Вскоре произошли изменения.
     Меня они не коснулись.
     Я почувствовал одиночество пустоты, наполненное присутствием посторонних людей.
     Я ощутил одиночество пустоты, наполненное отсутствием присутствия призрачных мечтаний.   
     Я проникся одиночеством пустоты, завладевшим мною в не произошедшем сражении без потерь и приобретений, без контрибуции и сатисфакции, без пролитой крови пролитой не зря.
    Наступило оглушающее опустошение пустоты пустотой без фатальности и неминуемости, без рокового трагизма и генетической неизбежности.
     И вот, посреди окружившего меня плотной стеной не существования, я преисполнился очаровательным одиночеством пустоты, её морфологией и энигматичностью, постепенно наполняющим моё сердце, утоляя его светлой грустью и тихой печалью.
                26 января 2015г.