Карьер

      Когда-то, миллионы лет назад, на месте карьера бушевало и ревело необъятное взору море-океан. Теперь здесь раскинулась раздольная, неоглядная степь, пленяющая дивной красотой цветущих трав. От моря остался лишь беспризорный, безудержный ветер, рыщущий над степью, да под слоем чернозёма – толща спрессованной веками ракушки.

      Люди, живущие на высохшем морском дне, пилили из окаменевших молюсок кирпич. Из года  в год, из века в век. Тем и жили – ели да пили. А пили крепко. Дрались до крови. И ещё рожали себе замену. И «замена» в свою очередь  начинала курить, сквернословить, гонять кошек и собак, стрелять из пращей в птиц,  лазать по отвесным стенам карьера, ломая руки и ноги. В общем народ жил весело и, должно быть, счастливо!..

      Только один человек из всей вековой круговерти карьера не был похож на остальных. Доне было тридцать три года, он имел два высших  образования: историческое и экономическое, а работал курьером. Роста он  - среднего, светловолосый, в очках, скромный, аккуратный. Не пил, не курил, сторонился женщин и всё время что-то писал и писал. Взгляд у Дони отрешенный, ушедший в себя и будто отделен от бушующего мира прозрачной, непроницаемой оболочкой. При встрече с людьми он по-доброму улыбался, и у прохожих на душе становилось светлее. Он редко с кем разговаривал, но у тех, кто отваживался его выслушать, начинала кружиться голова, и они старались побыстрей  выбраться из лабиринта мыслей странного собеседника. Ещё в детстве Доня один уходил далеко в степь, где цвели огненные тюльпаны, росли душистые травы, пели вольные птицы. Он усаживался на пригорок и подолгу смотрел в ослепительную синь бездонного неба, будто хотел что-то рассмотреть там, за облаками, будто хотел узнать в безмолвной  непостижимой бесконечности  ответ на его главный вопрос: зачем он родился на свет? И, прибегая домой, восторженно твердил: «Я совершу такое!..» Отец, дыша перегаром, говорил: «Эх, сына, и в кого ты такой умный? Пилили ракушку твои и прадед, и дед… и ты будешь пилить ракушку на этом высохшем морском дне!» Доня вздыхал: «Нет, я предназначен для иных, высших целей!» Отец плевался и уходил продолжать пьянствовать.

     … В карьере давали получку. Несмотря на позднюю осень, «карьеристы» пили и закусывали на улице, рядом с конторой, на сложенном ракушечнике. Подошёл Доня.
       - Отчего вы так много пьёте? – спросил он грустно.
       - Наверное, от того, что здесь было море…
       - Бросьте пить, сквернословить, драться.
       - Э-э… не то ты говоришь.

       - Я знаю, что говорю! Вы ничего не понимаете… Я совершу, обязательно, совершу такое!... И заблагоухает наш карьер, возродится страна, расцветёт мир! Вы ещё не осознали, что человечество стоит на пороге Новой Эры, и все вокруг катаклизмы – землетрясения, наводнения, новые болезни пытаются нас встряхнуть. Земля перенасыщена негативной энергией – энергией зла, ненависти, непонимания. Настало время людям понять, что необходимо спасать планету, а, значит, и человечество. Для  этого каждый живущий на земле должен обратить взор на себя.

       - Э, брат, пустое. Один такой уже был – его распяли.
       - Иван, - обратился Доня к грейдеристу, пьющему водку из граненого стакана,  - скажи: зачем ты родился? Ты подумай! Зачем? Отравить своим смрадом атмосферу и умереть?
    Иван поперхнулся, закашлялся, отставил стакан и молча ударил «цицерона» в лицо. Доня  справился с болью, подобрал с земли разбившиеся очки и закончил речь:

       - Человек родился для того, чтобы не только продлить род, но и преобразить жизнь, и оставить после себя добрую память. А на тебя, Иван, я заявлять не буду. Кроме законов земных, существуют ещё и законы общие для всего Мироздания. Это законы Космоса. В отличие  от земных стражей закона их невозможно подкупить, уговорить или обмануть. Им подконтрольны все – от примитивных инфузорий до духов Галактик!.. Ты ответишь перед Ними.
       - Иди отсюда, не мути воду…

       Доня шёл через поляну домой, вступая в осенние лужи и чему-то блаженно улыбаясь. Возможно тому, что его ждала женщина? Он прожил с ней месяц в гражданском браке. Валюшке в жизни не везло: все предыдущие три мужа не понимали её, а бывало и били. Он подошёл к своему небольшому дому, сложенному из ракушечника. Из трубы вился лёгкий дымок, наверное, Валюшка что-то готовит, да и он пришёл с получкой. Как хорошо, когда люди понимают друг друга. Он уже прочитал ей треть своих трудов, и она ни разу не прервала его, как те наивные, бестолковые «карьеристы». Валюшка долго не открывала дверь. На пороге появился Степан, предыдущий муж Валюшки, огромный, крепкий, под хмельком.
       - Ну, что, брат? Живём? Принимай пост, - похлопал он по плечу Доню и вышел за калитку.

       - С синяком? Эх ты, проповедник! – с издёвкой произнесла Валюшка, затягивая пояс на халате.
       - А что здесь делал Степан? –нахмурился хозяин, поправляя разбитые очки.
       - Эх, Доня… Любят героев, а не слюнтяев. Настоящие мужики в карьере ракушку пилят, а ты – очёчки, ручечка. Всем улыбаешься… Как придурок!
       - Я тебя прощаю. Ты поймёшь. Ведь в результате роста сознания растут духовные качества человека. И народ заживёт – вот увидишь. Сейчас я тебе  прочту…

       Доня стал листать тетрадь.
       - Лучше принеси дров, печь остынет.
      Валюшка вырвала из Дониных рук тетрадь и швырнула в печь. Пламя охватило рукописи. Бумага коробилась и превращалась в пепел. Огонь отражался на искаженном лице Дони  и, казалось, что это он горел на костре инквизиторов.   
               
       - Что… что ты сделала, Валюшка? Ты душу мою сожгла… 
  Доня опустился на табурет  и заплакал, теребя  в руках очки.  И  уже ни  к кому не обращаясь, заговорил:
       - Обижают? Значит, позволяю, чтобы меня обижали. Плохо относятся? Значит, плохо отношусь к себе сам. Народ идёт в одну сторону, а я в противоположную. Заблудился? Нет!

     Доня вытер глаза. По столу полз муравей, натужно волоча хлебную крошку.
Вот и муравей, как и я, идёт своей дорогой, только ему ведомой.
       Валюшка подошла к столу и пальцем раздавила муравья.
А-а-а! –простонал Доня, схватившись за голову.

          Теперь Доня ничего не пишет. Пилит ракушку. Пьёт, курит, матерится, дерётся до крови. И больше не улыбается…

          По карьеру, обходя штабеля ракушечника, шёл мальчик лет двенадцати с портфелем, в маленьких круглых очках, с чистыми голубыми, как небо глазами. Вслед ему улюлюкали и зубоскалили пацаны, стоящие на верху карьера. Мальчик зашёл в старый бытовой вагончик. За столом, в окружении пустых винных бутылок, склонившись, спал Доня. Мальчуган растолкал спящего, достал из портфеля общую тетрадь: «Дядя Доня, посмотрите… Я совершу такое!..»