Битва за воловьи лужки

               
               

                БИТВА  ЗА  ВОЛОВЬИ  ЛУЖКИ.
          Литературная  генеалогия  шутки-пьесы «Предложение»

«Ломов. Я постараюсь быть краток. <…> Род Ломовых и род Чубуковых всегда находились в самых дружественных и, можно даже сказать, родственных отношениях. К тому же, как вы изволите знать, моя земля тесно соприкасается с вашею. Если вы изволите припомнить, мои Воловьи Лужки граничат с вашим березняком.
Наталья Степановна. Виновата, я вас перебью. Вы говорите «мои Воловьи Лужки»... Да разве они ваши?
Ломов. Мои-с...
Наталья Степановна. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши!»
Так начинается  словесная  битва между потенциальными женихом и невестой в   известном   водевиле  А.П.Чехова  «Предложение». Принарядившись  во  фрак, Ломов  приезжает  делать предложение Наталье Степановне, дочери соседского помещика. Речь заходит о принадлежности Воловьих Лужков, которые  «входят клином между вашим березняком и Горелым  болотом» (11,318-19).
В  этом споре, как полагается, у  каждого своя  «спорная  правда». Ломов  заявляет: «Из бумаг <…> видно,  Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои. И спорить тут нечего. <…> бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими...» (11,319).
У Натальи Степановны своя  «правда»,  также уходящая в  предания  старины  глубокой: «И совсем не так, как вы рассказываете! И мой дедушка, и прадедушка считали, что ихняя земля доходила до Горелого болота — значит, Воловьи Лужки были наши. Что ж тут спорить? — не понимаю. <…> Сюрприз какой! Владеем землей чуть ли не триста лет, и вдруг нам заявляют, что земля не наша!»(11, 320).
Страсти накаляются. Тон повышается. Наталья Степановна уже кричит: «Наши! Хоть вы два дня доказывайте, хоть наденьте пятнадцать фраков, а они наши, наши, наши!..».
Столь  же горячий ответ не заставил себя  ждать. Разговор  превращается в  перепалку со взаимными оскорблениями:
Ломов. По-вашему выходит, значит, что я узурпатор? Сударыня, никогда я чужих земель не захваты¬вал и обвинять меня в этом никому не позволю <…> Воловьи Лужки мои!
Наталья  Степановна. Неправда, наши!
Ломов. Мои!
Наталья Степановна. Неправда! Я вам докажу! Сегодня же пошлю своих косарей на эти Лужки!
Ломов. Что-с?
Наталья Степановна. Сегодня же там будут мои косари!
Ломов. А я их в шею!
Наталья   Степановна. Не смеете!» (11,321).
    В  битву втягивается отец   Натальи Степановны -  Чубуков. Гремит  тяжелая  артиллерия, которая  крушит все приличия и  не  щадит  родню спорщиков:
  «Ломов. <…> Я вам судом докажу, что они мои!
Чубуков. Судом? Можете подавать в суд, милостивый государь, и тому подобное! <…> Кляузная натура! Весь ваш род был сутяжный!  Весь!
Ломов. Прошу не оскорблять моего рода! В роду Ломовых все были честные и не было ни одного, который находился бы под судом за растрату, как ваш дядюшка!
Чубуков. А в вашем Ломовском  роду все были сумасшедшие!
Наталья   Степановна.   Все,   все,   все!
Чубуков. Дед ваш пил запоем, а младшая те¬тушка, вот именно, Настасья Михайловна, бежала с архитектором  <...>
Ломов. А ваша мать была кривобокая. <…>
Чубуков. А ваш отец был картежник и обжора!
Наталья Степановна. А тетка — сплетница, каких мало!» (11,322-23).
Так, слово за  слово, ссора превращается в баталию, которая  чуть было не сорвала  сватовство.  По   спору о Лужках  уже ясно,  какой  будет семейная  жизнь  Ломова и Натальи Степановны…
Комментарий   к 11 тому  ПССП А.П.Чехова  сообщает, что  эта   искрометная, остроумная шутка-пьеса А.П.Чехова  была впервые обнародована в   газете «Новое время» 3  мая 1889 года  за подписью «А.П.». Творческая  история   пьесы  столь же кротка, как  ее  текст.  27 октября 1888 года Чехов сообщал Суворину о «Предложении»: «Написал я еще один водевиль: две мужские роли, одна женская».   7 ноября пьеса была отправлена в Петербург, в театральную цензуру. И.Л.Леонтьеву-Щеглову Чехов писал в этот день — с обычной в их отношениях шутливостью: «Я нацарапал специально для провинции паршивенький водевильчик «Предложение» и послал его в цензурию.  <…> Водевильчик пошловатенький и скучноватенький, но в провинции пойдет: две мужские роли и одна женская»(11,436).
Через день после публикации водевиля Ал.П.Чехов сообщал брату: «Твое «Предложение», напечатанное фельетоном, очень понравилось публике» (Письма  к А.П.Чехову  его брата Ал. Чехова, стр. 232). 22 мая Чехову писал А.Н. Плещеев: «Читал я в „Новом времени" „Предложение". Это ужасно смешно, и на сцене будет гораздо забавнее „Медведя". Нельзя без хохота читать…» (11, 437).
      9 августа 1889 г. «Предложение» было поставлено в Красно¬сельском театре в присутствии царской  семьи, о чем на другой день Чехову сообщал игравший в пьесе П.М.Свободин: «Хохот стоял в зале непрерывный <...> Вызывали нас два раза,— чего не бывает в официально-чинном Красносельском театре». По этому поводу Чехов заметил в письме Леонтьеву (Щеглову): «Мне пишут, что в «Предложении», которое ставилось в Красном Селе, Свободин был бесподобен; он и Варламов из плохой пьесенки сделали нечто такое, что побудило даже царя сказать комплимент по моему адресу. Жду Станислава и производства  в  члены  Государственного совета»(11, 437).
      Как и водевиль «Медведь», «Предложение», по словам А.Л.Леонтьева-Щеглова, сделалось сразу «любимейшим детищем провинциальных сцен» (11,439). Оказавшись в 1890 году по дороге на Сахалин в Томске, Чехов писал родным: «В Томске на всех заборах красуется «Предложение». Пьеса была поставлена 10 мая местным драматическим обществом в  благотворительных  целях. В газете «Сибирский вестник» спектакль был назван «выдающимся событием» (11,439).
18 марта 1892 года «Предложение» было одобрено драматической цензурой «к представлению в народных театрах», что можно считать  признанием  всероссийской  славы  пьесы.   В мае 1901 года к Чехову обращался А. И. Куприн  по случаю постановки  «Предложения»  на  любительской  сцене в Ялте. Он собирался  играть Чубукова.
Комментарий умалчивает о возможных источниках  пьесы. Указано лишь, что, по воспоминаниям А. С. Лазарева (Грузинского), для «Предложения» Чехов пользовался находившейся в его библио¬теке книгой Дрианского «Записки мелкотравчатого», откуда взял «оригинальные охотничьи термины». Термины потребовались для  «оранжировки»   следующего  спора  Ломова и  Натальи Степановны о сравнительных достоинствах  борзых кобелей  (11,439).
         В альманахе «Чеховиана»  за  2007 год опубликована статья   Л.Б.Шейнина «Спор о Воловьих  Лужках». Здесь нет попыток выявить литературоведческую, драматургическую  специфику  чеховского текста или его творческую историю.  Рассказывается  о юридической подоплеке спора о земельном  участке.  С  этой точки зрения   чеховская  пьеса представляет «земельно-хозяйственную загадку»  . В самом  деле: спор идет об участке  ценной   луговой  земли величиной  в  5  десятин (около пяти с половиной  гектаров), на которую у   спорщиков, судя по всему, нет никаких документов. Нынче  бы за такую землю, особенно в  Крыму, удавились.
      По версии жениха, земля принадлежали  «бабушке  тетушки» Ломова, которая  в  благодарность за  то, что мужики  Чубуковых  обжигали для  нее кирпич,   позволила им  пользоваться  лугом.  Однако с  юридической  точки зрения, по мнению Шейнина,  тут явный нонсенс. Еще  во второй половине  18 веке было проведено Генеральное размежевание, в  процессе которого  казенные землемеры  определяли площади земельных угодий с  точностью до квадратной сажени (примерно 5,5  квадратных метров) . Обмежеванные  участки обносились белыми столбами. Владения  клали на планы, которые  несли типовой вензель: «Всяк при своем». Чеховские спорщика  о таких планах вроде  бы и не ведают. Случалось, что возникали споры  относительно принадлежность земли  частному собственнику или казне. Тут ставили  черные  столбы. Признавалось, что ради  мира и спокойствия спорщики должны разделить землю полюбовно.  Иначе – сплошная  гражданская  война  .
       Кроме прочего, составлялись так называемые  «уставные грамоты», которые отражали принадлежность земель сельским общинам. Уж крестьяне  никак не могли забыть об истинной принадлежности  лужков. Итак,  юридическая  сторона  дела   о Воловьих лужках  остается в  тумане.  По мнению Шейнина, Чехов  допускает   известные  условности, Ведь это не  что иное, как  пьеса-шутка, и потому автор  не придерживается «строгой  юридической действительности». Его интересовали человеческие характера, а  не технические  детали земельных споров  .
   С мнением   Шейнина нельзя  не согласиться.  Но если нельзя  подвести под этот сюжет  «юридическую» подкладку -  значит ли это, что  нет подкладки  сугубо литературной? Нет ли здесь  аллюзий,   маскирующих  обращение писателя к  тем или иным литературным  источникам? На мой  взгляд,  Чехов  воспроизвел в   шуточном, комическом плане   сюжет, уже  не раз обыгранный   в  русской и мировой литературе.  В 18 веке он  был использован в  ирои-комической  поэме   В.Майкова  «Елисей, или раздраженный  Вакх» (1771).
       Василий  Иванович  Майков (1728-1778) -  московский  литератор, член кружка   поэтов, группировавшихся вокруг Хераскова. Он был известен как автор  ирои-комических поэм «Игрок ломбера» и «Елисей, или раздраженный  Вакх». Печатался в  новиковском  сатирическом  журнале  «Трутень». После восстания Пугачева   примкнул к  масонам  .
      «Елисей…» -  пародийное произведение. Оно возникло как  отклик на  перевод первой песни «Энеиды» Вергилия, который  был осуществлен в  1870 году поэтом   ломоносовской  школы  Василием  Петровым. Перевод  был  аллегорическим  восхвалением  Екатерины  Второй  в  образе  мудрой карфагенской  царицы Дидоны  .  Поэма  Майкова -  бурлескное произведение, которое извлекало  смеховой  эффект  из несоответствия  формы  содержанию. Прообразом европейского бурлеска стала приписываемая  Гомеру пародия на  «Илиаду» - шутливая  поэта  «Батрахомиомахия» - «Война  мышей и лягушек». Начало  поэмы  Майкова  травестировало  торжественный  зачин  Вергилия:

Пою стаканов  звук, пою того героя,
Который, во хмелю ужасны  беды строя,
В угоду Вакхову средь многих кабаков
Бывал и опивал ярыг и чумаков <…>

О, Муза! Ты  сего  отнюдь не умолчи,
Повеждь, или хотя с похмелья проворчи,
Коль  попросту тебе сказати невозможно  .

      Сюжет  «Елисея» представляет перелицовку сюжетных ситуаций «Энеиды». У Вергилия  Венера укрывает Энея  в покоях карфагенской  царицы. У  Майкова Гермес похищает  пьяницу и забулдыгу  ямщика Елисея  из  тюрьмы и прячет  в  Калинкинском  работном доме  - исправительном  заведении для  девиц   легкого поведения. Пожилая  начальница  заведения  влюбляется в  дюжего ямщика. Герои поэмы проводят время в  спальне   престарелой  Джульетты, где   Елисей  скрашивает досуг россказнями из свой  жизни. Под сластолюбивой   начальницей подразумевалась  сама Екатерина, о любовных похождениях которой рассказывали легенды.    
      Центральное место  в  рассказах Елисея занимает  «батальный  эпос»  - повествование  о битве жителей  двух соседних деревень, Валдая  и Зимогорья,  за сенокосные  луга.  Это не что иное, как перелицовка  рассказа Энея  о последней  битве греков и троянцев и разрушении Трои. Елисей  убегает от опостылевшей  начальницы под шапкой-невидимкой, оставив  «порты и камзол». Разгневанная  начальница  сжигает их в  печке.
     Особенность бурлеска  Майкова -  изображение   поступков высоких героев-олимпийцев  в  духе  грубого просторечия. Другая особенность предстает как  нарушение   правил  бурлеска. Автор должен  был  воспеть  похождения  низкого героя в  высоком, одическом стиле, - ан, нет, Елисей описан  просторечным, низким языком. Точно так  же, как и  зимогорцы с  валдайцами,  которые  за  «воловьи лужки»  бьются не как античные воины, а  как  обыкновенные русские мужики.  Это рассматривается  специалистами как несомненный  шаг к  реализму в  эпоху  господства  классицистической  эстетики  .
     Ситуация  с  лугом  отражала  известную земельную  чересполосицу,  которая  постоянно приводила к  стычкам между помещиками  и которую попыталась ликвидировать Екатерина  путем обмежевания  земель. В  нашем  случае   имело место как раз нечто подобное:

… А наши пажити, как всем  сие  известно,
Сошлись с  валдайскими задами очень тесно;
Их некому  развесть опричь межевщика.

Когда наступили сроки сенокоса,  зимогорцы  отправились в  луга, где  их  встретили уже готовые к  драке  валдайцы.  Зимогорцы  дрогнули и побежали, как зайцы, однако, вооружившись дрекольем,  вернулись на поле  брани. Кроме  Елисея, в   драке   принимали участие  и его  братья.

 Я  множество побой  различных тамо зрел:
Иной  противника  дубиною огрел,
Другой поверг врага, запяв  через колено,
И держит над спиной  взнесенное  полено,
Но вдруг повержен быв  дубиной, сам  лежит
И  победителя по-матерны  пушит  .

    Так определялась на поле  боя   сторона, которая  должна  была  скосить  траву  на спорных лугах. «Снимала  с  них траву  сильнейшая  рука»,  -  сказано у  Майкова. Любопытно, что   на  спорном  лугу  оказались и  владельцы  крестьян и земель. На конях они помчались друг на  друга, но спохватились и ограничились взаимной  бранью.  Подобную спорную ситуацию   мы   видим и  в   шутке-пьесе «Предложение».
     Поэма  Майкова  не отмечена среди произведений  известного нам круга  чтения  Чехова, однако он мог  читать ее и в годы учебы в  таганрогской  гимназии, и позже, когда  в  Москве  учились     его  сестра и младший  брат Михаил. Именно рассказ   Елисея  о битве  валдайцев с зимогорцами приведен в известной  «Историко-литературной  хрестоматии новейшего периода русской словесности», составленной  А.Галаховым. К 1896 году  хрестоматия  выдержала     девять изданий.
        В «Предложении»  битва  мужиков  за покосы  трансформировалась в  спор о Воловьих лужках между  помещиками-соседями. У  Чехова  спорная  ситуация  перевернута  вверх ногами: у  Майкова  дерутся  мужики, а  владельцы ограничиваются  словесной перепалкой. У  Чехова  мужики ведут себя   мирно, зато  перепалка   помещиков-соседей  выливается в  настоящую   словесную битву. Спор возникает в самый  неподходящий момент -  во время  сватовства  Ломова к  Наталье  Степановне. По  законам  бурлеска, она протекает вовсе не в тех благостных и корректных рамках, которые предполагает сам момент (сватовство) и принадлежность персонажей к просвещенному сословию. Реальная  житейская  основа  такого спора могла  возникнуть как раз  в те времена, когда  владения  не  были еще размежеваны  землемерами.
     Бурлесковая   основа проявляется уже в  том, как  одеты  герои. Один предстает во фраке, что  вызывает искреннее  удивление  Чубукова;  его дочь Наталья  Степановна, напротив, предстает  в затрапезном виде («в неглиже»), не свойственном  дворянской девушке.  Она занята  лущением  гороха.  Подобно тому, как  в  битву  с  валдайцами втягиваются  родственники Елисея,  в  словесную перепалку   будущих  жениха и невесты   влезает и отец  Натальи Степановны. Спор  протекает в таких выражениях,  в которых того и гляди  проскользнет майковский  обертон: «И победителя по-матерны  пушит».  Эта особенность спора прекрасно показана в  сценических  постановках  «Предложения», особенно в   спектакле   «А чой-то ты во  фраке?»  в московском  Театре современной  пьесы (режиссер  И.Райхельгауз), а  также в  постановке  водевиля  актером МХАТа В.Невинным и  членами его  артистической  семьи..
     Совершенно очевидно, что   семейная  жизнь Ломова и Натальи Степановны  станет продолжением  Троянской войны. Тотчас после  спора по поводу  лужков   молодые  люди  схватились из-за  достоинств и недостатков  своих   собак. 
  Итак, в  сочинениях Чехова   Василий Иванович  Майков и  его произведения   не встречаются. Поначалу кажется, что это соответствует предположениям  А.П.Чудакова  в  книге  «Мир Чехова. Возникновение и  утверждение»: «…возможными, но явно нерепрезентативными <…> могут быть  сопоставления <…> с писателями конца ХУ111  века»  . Однако работы последних  лет, в  частности, монография С.Николаевой «А.П.Чехов  древнерусская  культура», статья  А.Головачевой  об использовании  Чеховым стихов И.Дмитриева в  пьесах «Леший» и  «Дядя Ваня» говорят, что  Чудаков  безосновательно  сузил  рамки   возможных  интертекстуальных связей   Чехова.
С.Николаева показала, что  Чехов-юморист   начинал не только  как  прилежный  ученик издателя  «Осколков» Н.Лейкина.  Его просветительская  программа  перекликалась  с   просветительскими  устремлениями  журнальной сатирической прозы Н.И. Новикова. А.П. Сумарокова, Д.И. Фонвизина. И.А. Крылова. Для Чехова оказались актуальными и все виды осмеяния канона, формы,   иерархичности. Ему  была присуща и    амбивалентность смеха, когда сквозь иронию просвечивает трагизм.  Близка  Чехову и ориентация на массового, демокра¬тического читателя.
В ранней чеховской прозе, как показала  С.Николаева, присутствуют жанровые формы сатирических диалогов, писем, прошений, поучений, торжественных речей и панегириков, пародийных лечебников и рецептов, комических словарей, ведомостей, календарей, реклам и объявлений, широко разработанные в сатирической журнальной беллетристике XVIII века  .
У  Чехова можно встретить имя М. Д. Чулкова, но не как автора «Пригожей поварихи, или Похождений развратной женщины» (трудно представить, чтобы  этот бытовой любовный роман  был  рекомендован к  школьному  чтению), не как издателя сатирических журналов «И то и се», «Парнасский щепетильник», а как знатока славянских древностей и автора «Абевеги русских суеверий» (16.,300-326). Неоднократно упоминается И.А. Крылов, но только как баснописец, а не как автор и издатель «Почты духов» или «Зрителя». Формируя Таганрогскую городскую библиотеку, Чехов приобрел для нее «Сочинения императрицы Екатерины II», из¬данные А. Н. Пыпиным (П., 10, 224).
Несколько более развернуто представлен облик Д.И. Фонвизина. Чехов любил повторять крылатую фразу, сказанную будто бы Потемкиным Фонвизину после премьеры «Недоросля»: «Умри, Денис, лучше не напишешь!» Этот афоризм воспроизводится буквально в письме Чеховым из поездки по Сахалину (П., 4, 125). В рассказе  «Ионыч» афоризм  перефразируется: «Не пиши, Денис, больше не нужно!» (10, 27).
С.Николаева  обнаружила, что в чеховских текстах есть и прямые цитаты из сочинений Фонвизина. Например, в «Осколках московской жизни» (1883-1885) встречается известное выражение Стародума: «Вот вам злонравия достойные плоды!» (16, 62). В  фельетонном цикле крах «Рус¬ского сатирического листка» объясняется с помощью реплики Кутейкина, который «убоялся бездны премудрости» и «просит от нее об увольнении» (16, 142). Образ Кутейкина использован в книге «Остров Сахалин», а в «Безотцовщине» выстраиваются в весьма красноречивый ряд «солидные Стародумы», «сахарные Милоны», Скотинины и Простаковы   .
Ко времени Чехова ушло в прошлое крепостное право, но человеческая природа и психология изменились мало. Обращение к жанровым формам, апробированным сатирической журналистикой, было для молодого писателя способом выразить отношение к современной бытовой культуре. Участники чеховских сценок, диалогов, авторы писем, речей, реклам и объявлений, как и герои XV111 века,  самораскрываются и саморазоблачаются.
Будучи медиком, Чехов создал множество юморесок в форме разного рода рецептов, «клинических диагнозов», «научных» характеристик человеческих типов. Это очень близко к  системе  жанров, культивируемых в  «Трутне».
Примечательно, что во всех этих «разговорах», как называли данный жанр в XV11I века, участвуют герои с «говорящими» фамилиями, по¬строенными по художественным моделям эпохи классицизма. Так, в сценке Чехова «Молодой человек» одного из действующих лиц зовут Правдолюбов, а другого - Упрямов. В этот ряд персонажей должны войти и майор Щелколобов, девица Подшылкина, поручик Набрыдлов, судья Отлетаев, врач Предположенский, волостной старшина Козодоев…  Их  типологическое родство которых нет нужды доказывать - достаточно напомнить, что фамилия Правдолюбов широко использовалась и в «Смеси», и в «Адской почте», и в «Трутне» Новикова.
Примером того же рода являются «говорящие» названия чехов¬ских произведений: «И то и се (Поэзия и проза)», «И то и се (Письма и теле¬граммы)», «О том, о сем...».   Все это - миниатюрные циклы анекдотов нравоописательного характера. Но, как известно, «И то и се» - название журнала М.Д. Чулкова, на который возникла пародия - журнал «Ни то, ни се в прозе и стихах», издавававшийся В.Г. Рубаном. В этих названиях, как и у Чехова, отражается тот же принцип компоновки материала - калейдоскоп «мелочей» и «мелочишек», - реальная жизнь, запечатленная  во множестве  «осколков» сатирических зеркал  .
      Наиболее показательным примером  перекличек  между  Чеховым  и веком  ХУ111 С.Николаева  считает его первую  публикацию  «Письмо к  ученому соседу».  Она высказала гипотезу: генезис «Письма к ученому соседу» обусловлен творческим восприятием сатиры Н.И.Новикова, фонвизинских «Писем дяди к племяннику», «Писем родных к Фалалею», «Переписки Стародума с дедиловским помещиком Дурыкиным», а также сатирических «Похвальных речей» И.А. Крылова. По ее мнению, основным элементом, с помощью которого достигается эффект комического саморазоблачения чеховского героя,  становится прием мистификации   . 
     Добавим,  что несомненно  знакомство  Чехова с  книгой  А.Н.Радищева «Путешествие  из  Петебурга в  Москву»:  писатель был свидетелем  ее набора в  петербургской типографии  А.С.Суворина.  Очевидно также, что уменьшительно-ласкательная  форма  названия  чеховского рассказа  «Душечка» (1898)   перекликается с  названием   поэмы  И.Ф.Богдановича  «Душенька» (1775). Душенька -  не что иное, как  переложенное на русский манер  имя  Психеи (Души). В  основе поэмы лежит литературная  стилизация  под миф – история любви Амура и Психеи, изложенная Апулеем в романе «Золотой  осел». Американский   ученый  Т.Виннер  рассматривал  чеховскую «Душечку» как  современную вариацию этого мифа . Однако, как  представляется,  сильны и русские  национальные  мотивы. Широко использованные  И.Ф.Богдановичем  фольклорные, сказочные приемы  сделали Душеньку национальным типом  женщины,  которая  беззаветно предана  своей  любви. Беззаветно предана  - даже растворена в  своей  любви - и чеховская  Душечка. Известно, что Л.Толстой чрезвычайно высоко  ценил этот женский  характер. Он  оценивал ее в контексте мировых человеческих типов, разработанных  И.С.Тургеневым в   статье «Гамлет и Дон-Кихот» (1860). Углубленного в  себя,  эгоцентричного Гамлета в качестве  мирового типа Толстой не признавал. В  1905 году он записал в  дневнике: «… я  думаю, что два главных характера  это – Дон-Кихот и Горацио, и Санхо Пан(са), и Душечка. Первые  большею  частью мужчины; вторые  большей частью женщины» (С.,10, 413).      
     Количество и характер упоминаний о литературе XVIII века в сочинениях и эпистолярном наследии Чехова невелико. По нашему мнению, вряд ли писатель специально начитывал произведения столетней  давности. Однако в  объеме гимназической  хрестоматии по русской словесности  он  ее  знал.   Кроме  того, Чехов   был  хорошо знаком  с обширным корпусом   произведений  русской словесности, издаваемой  книжной фирмой  А.С.Суворина. 
      Из приведенных примеров  явствует, что  особенно  заметны  переклички «малых» комических  жанров  сатирической журналистики  18 века с «мелочишкой», публикуемой   молодым  юмористом  в  периодике  начала  1880-х годов. Ко времени написания   «Предложения» (1889)  осколочная  юмористика  больше  не занимала  писателя,  он  дебютировал как    автор  «толстых» журналов. Однако  дар юмориста  требовал  выхода, и  отдушина  была найдена в   сфере  малых  комических  форм драматургии… «Водевили прут из меня, как  нефть из  бакинских  недр», -  отмечал  Чехов. Напомним, что перу  Чехова принадлежат  «Медведь», Калхас», Предложение», «Свадьба», «Юбилей», «О вреде табака».  «Водевиль – это вещь», которая, кроме прочего,   обеспечивала  писателю, обремененному  многочисленной семьей,   постоянный  доход.
Несмотря  на  скудость материалов  о связях Чехова в   литературой  ХУ111  столетия,  можно  сделать выводы  относительно возможных перекличек  «Предложения» с   ирои-комической поэмой  Василия  Майкова. Через Майкова и Василия Петрова линия   литературной преемственности идет к  поэме  Вергилия  «Эней».  Вергилий в  письмах  Чехова упоминается, однако вряд ли  в сознании писателя  могла выстроиться связка типа  «Вергилий – Майков -  Чехов».  В 1893 году писатель  послал  издателю «Русской  мысли»  В.А.Гольцеву   плуг  по случаю  приобретения  им нового имения. Письму Чехова предпослан  эпиграф - фраза из  героической  поэмы Вергилия  «Эней»: «Бойся  данайцев  и дары приносящих». Эпиграф  приведен на латинском  языке, однако   авторство  крылатого выражения   Чехов приписал Овидию (П., 5, 459). Такая  линия  может  возникнуть в    сознании  подготовленного читателя,  исследователя, постигающего  объективную картину интер-текстуальных   связей в  литературном процессе.
Возникает закономерный вопрос о  х а р а к т е р е   взаимодействия  чеховского текста  с  поэмой  Майкова.  Отсутствие   имени поэта  и названия поэмы  В.И.Майкова  в   произведениях и письмах  А.П.Чехова  затрудняет утверждение  каких-либо выводов. Чехов  не создает  аллюзийных связей со всей поэмой -   возникает перекличка на  уровне   отдельного м о т и в а,  а  именно -   схватки за  сенокосные  лужки. Но надо иметь в  виду и то, что  включение   цитаты или мотивов без ссылки на  автора или источник -  не изобретение  Чехова. Часто так  поступал и Пушкин,  и другие литераторы; так  поступил и Чехов, приводя  измененные  цитаты из произведений  поэта  18 века  И.И.Дмитриева в «Лешем»  и «Дяде  Ване». Главное в  таких случаях -  не  прямой, а   х у д о ж е с т в е н н ы й   о т к л и к   . Вероятно,  в  случае таких опосредованных  перекличек  между Вергилием, Майковым и  Чеховым можно говорить о перекликающихся  во времени «звеньях  культуры»  .  Если  воспользоваться  терминологией  К.О.Смолы, здесь мы имеем   пример не столько  цитатного, сколько «аллюзивного типа интертекстуальности»  .
     В сознании современного читателя   чеховская   шутка-пьеса  «Предложение» - при всей  кажущейся ее простоте и  наивности («паршивенький водевильчик», «земельно-хозяйственная загадка») - оказывается  навершием   огромного  литературного древа, корни которого уходят в   глубокую античность. Таким образом, пространственно-временные характеристики художественного мира  Чехова  значительно шире, чем мы их себе  иногда представляем.

Сноски:

   Шейнин Л.Б.  Спор о Воловьих  Лужках. – Чеховиана. Из века  ХХ в   ХХ1.   
    Итоги и ожидания. М., 2007. С. 489.
   Там же. С.490.
   Там же,  С.489-91.
   Там же, С. 483-94.
    Русская  литература ХУ11 века. 1700-1775. Хрестоматия. Под ред.
    В.А.Западова. М., 1979. С.434-35.
   История  русской литературы. М.,-Л., 1947. Т.4.Ч.2. С.210-11.
  Лебедева О.Б. История  русской литературы  ХУ111  века. М., 2000. С. 209-218.
   Там же, С. 221.
   Историко-литературная  хрестоматия нового периода русской словесности.   
   Сост. А.Галахов. Изд. 9. М., 1896. С.416.
  Чудаков А.П.  Мир Чехова. Возникновение и  утверждение. М., 1986. С.12.
  Николаева  С.Н. А.П.Чехов и древнерусская литература. Тверь, 2000. С.67.
  Там же. С.67.
  Там же. С.76.
   Там же. С.68.
   Катаев В.Б. Литературные связи  Чехова. М., 1989. С.85.
   Головачева А.Г. Пушкин, Чехов и другие: поэтика литературного диалога. 
   Симферополь, 2005. С. 11, 141-43. 
  Катаев В.Б..Златая  цепь // Чеховиана: Пушкин и Чехов. М., 1989. С.5.
  Смола К.О. К  типологии «тестов  второй степени»  в ранней прозе Чехова. –
    Чеховиана. Из  века ХХ в  ХХ1. Итоги и ожидания. М., 2007. С.371.