Запертые, восьмая серия

Серия 8. Квартира 25

                Спящая Серафима походила на женский вариант викинга. Могучей горой она лежала боком на полу, положив голову с рыжей копной волос на вытянутую руку. Эта здоровенная рука даже во сне сжимала рукоять кривого ножа. Рядом, чуть повыше хрипел Виталя.
                Ольга оказалась права. Ему стало хуже. На лице и руках выступили красные полосы и дыхание входило в него со свистом.
                Пока Ольга ушла менять сковороды с темной гадостью, я взял на себя смелость вытащить тетку из сна.  Прежде я наступил на лезвие ножа и только после дотронулся до её плеча. Серафима мгновенно встрепенулось, едва не повалив меня с ног.
- Тихо, тихо, – говорю. – Это я.
                Тетка лишь сонно что-то мычит в ответ, затем садится и вытаскивает из джинсового кармана сигаретку. После закуривает от бензиновой зажигалки и на Виталю смотрит сердечно,  ладонью его горячий лоб трогает.
- Ох, чую не доживет до избавления, – вздыхает Серафима.  – Вот-вот кончится.
- Может и выкарабкается, – говорю. - Тело молодое, борется.
                Тут в зал Ольга входит с отломанной табуретной ножкой, вокруг которой сверху тряпка намотана.
- Факел, – говорит, – вот для вас заготовила. Там целых два пролета тьма кромешная будет.
- Что со стеной? – Серафима спрашивает.
- Пятно выросло и течь ускоряется  - отвечает Ольга, мне факел передавая. – Сковорода на две минуты быстрее набираться стала. Спешить надо, иначе выдавит нас нечисть на тот свет. 
                Перед выходом Серафима заправилась кружкой крепкого кофе с капелькой ликера, опоясалась крепким ремнем с кожаным футляром для своего кривого ножа, сняла с виниловой стены боевой топорик и напоследок попросила Ольгу помочь ей закрутить прическу туго вверх.
                Я в это время заполнил все карманы патронами, зарядил ружье, забрал у Витали ножны с мечом и между делом поинтересовался у нашей книжницы, зачем для хулахлопа используется крыса.
- Не обязательно крыса, – объясняет Ольга, помогая Серафиме прическу заколками зафиксировать – Любая не совсем остывшая плоть подойдет. Хулахлоп нужно насытить свежей кровью, иначе он не откроется. Это как смазка для старого замка.
                В прихожей у самой двери  Ольга зажгла факел в руках у Серафимы. Затем, после  того, как я с прицеленным ружьем кивнул о готовности,  открыла дверь, выпуская нас на лестничную площадку.
                Я вышел во тьму первым.  Серафима позади  прикрывала меня топором и живым пламенем.
                Ольга пообещала, что засечет час и, если мы не вернемся к этому времени, то пойдет за нами, и пусть все горит синим пламенем.
                На это нам нечего было возразить. Дверь в крепость грузно закрылась и нас осталось только двое.   
                Под светом факела, пролетом ниже, у шахты мусоропровода белел остов скелета мутанта, который еще не так давно покусал Серафиму.  Крыс на нем уже не было, а вот на бетонных ступенях валялось несколько серых трупов, отведавших моей шрапнели во время отхода из двадцать восьмой квартиры.
                Я спускаюсь первым, опустив ствол ружья к ступеням. Яркое оранжевое пламя факела сгоняет тьму к стенам, делая её еще мрачнее и зловещее. Свет вырезает из мрака лишь небольшой кусок пространства, изрезанного страшными пляшущими тенями. На зеленых обшарпанных стенах проступают скабрезные подъездные надписи шариковой ручкой, на грязных потолочных белилах оголяются черные угольки выгоревших спичек, за подъездным окном краснеет кирпичная кладка нечеловеческого происхождения.
                На пути к площадке с мусоропроводом  Серафима велит мне подобрать мертвую крысу на случай хулахлопа.
- А лучше двух, – добавляет она, после того, как я с отвращением подбираю за хвост сорокасантиметровый меховый труп.
                Обоих крыс я подвязываю хвостами к поясу и двигаюсь дальше. По стенам нас преследуют непропорциональные тени: одна худая – с ружьем , другая толстая – с топором. Я невольно вспоминаю предупреждения Ольги насчет нашей милой тетки. 
                Двенадцать ступеней и мы достигаем площадки с мусоропроводом. Здесь Серафима обходит меня, чтобы наперёд осветить следующий пролет, но тут внезапно факел гаснет.
                Тьма накидывается внезапно, как быстрая смерть. Я ничего не вижу и чувствую себя так, будто мне выкололи оба глаза. Тьма настолько густая, что мне кажется, она вот-вот начнет проникать в меня.
- *лядство! – ругается Серафима и тут её рука упирается мне в грудь.
- Подержи факел, –  небрежно бросает она. -  Сейчас зажигалку достану.
                Я хватаю факел и начинаю истерить:
-Как же он погас так? А?
- Откуда мне знать! – отвечает мне тьма взволнованным голосом Серафимы. – Ты не паникуй только, сейчас зажгу.
                И слышу я, как она шуршит в одеждах своих, что-то там тихо матерится, по карманам шаря.
- Нашла? – нетерпеливо спрашиваю. 
- Да подожди ты! – восклицает и тут же – А, вот она где.
                Я уж радостный факел к ней протягиваю, но во мраке выбиваю зажигалку из её пальцев. Слышится железное бряцание, которое после повторяется еще два раза.
- Ну ты … - в приступе бешенства Серафима не находит подходящего эпитета.
                По кожаному скрипу её сандалий я понимаю,  что она спускается вниз. С возгласом «прости», я закидываю ружье за спину и в кромешной тьме спускаюсь на две ступеньки следом. Присев внизу напротив Серафимы, я ощупываю голый бетон в поисках драгоценной зажигалки. Наши пальцы сталкиваются, как слепые собаки-ищейки.  Чтобы увеличить зону поисков я спускаюсь на одну ступеньку ниже, а потом еще на одну. В этом странном заброшенном доме пролеты сделаны без перил, поэтому я стараюсь прижиматься к стене, чтобы не свалиться через край.
                Где-то в середине пролета, опускаясь на очередную ступень, я наступаю пяткой кеды прямо на зажигалку.
                С возгласом «Нашёл!» я лихо, о бедро, высекаю долгожданную искру.
                Во тьме, словно самый прекрасный цветок, распускается крошечный огонек.  Появившийся свет мгновенно создает целую вселенную, наполненную существами. Одно из них это я, поднимающий над собой зажигалку с ликованием Прометея.  Другое существо это Серафима с топориком. Она встает с корточек и лицо её пылает румянцем одобрения. А третье существо вырастает прямо над ней. Это мохнатое животное  с огромной, чуть приплюснутой головой, увенчанной острыми ушками. У существа отвратительное розоватое рыло, где вместо носа две влажные хлюпающие дырки, с пастью, полной черных зубов. Поверх плеч за спиной у волосатой твари торчат заостренные сгибы кожаных крыл. Животное разинуло страшную пасть над рыжим вавилоном Серафимы, приняв его очевидно за диковинный улей.
                По гримасе ужаса на моем лице Серафима понимает, что мы не одни. Я даже не успеваю ей что-то крикнуть. Без лишних слов она разворачивается назад, рассекая воздух индейским орудием. Изящным расширенным лезвием топор всаживается глубоко в лицо темной твари, разрубая уродливую голову чуть ли не надвое. На белую футболку с оттопыренным бюстом брызгает черная кровь. Тварь сразу оседает на колени, удерживаемая лишь топором. Серафима резко отдергивает топор в сторону и двуногое-двурукое существо, шурша крыльями, сваливается через край лестницы.
                К нашему общему удивлению мы не слышим того звука, который бывает, когда тело сваливается на бетон. Более того, мы вообще не слышим звуковых признаков приземления.
                Я быстро поджигаю факел в своей руке и света становится в разы больше.  Пламя озаряет ближнюю стену, которая уходит вверх настолько, что её края теряются в колеблющихся черных разводах тьмы. Однако мы не видим  стену напротив, ту стену , что должна быть вдоль соседних пролетов, как не видим самих пролетов и не видим потолка. Вместо них теперь один мрак, слегка отступающий при взмахах факелом. 
                Бетонные ступени лестницы, на которой мы стоим, уходят далеко вверх и вниз. Ступеней намного больше, чем должен вмещать один лестничный пролет. 
                В первые мгновения Серафима в панике решает повернуть назад. Мы взбегаем по ступеням вверх в надежде вернуться к площадке со скелетом мутанта, но вот пролетает двадцать-тридцать ступеней, а площадки все нет. Скоро мы выдыхаемся. Серафима садится прямо на бетон, чтобы передохнуть, привычно вытаскивает из джинсового кармана смятую пачку, закусывает очередную сигарету.  Я снизу протягиваю ей факел, чтобы она прикурила.
- Вот и все, – говорит она, глубоко затягиваясь.
- Что значит «вот и все»?  - её речи меня сразу настораживают.
- Мы в хулахлопе, – Серафима выдыхает мне в лицо дыма и выдает свою безумную улыбку. – Причем в каком-то изощренно-коварном, мать его.
- Откуда ты знаешь?
- Оттуда, – усмехается тетка, –  Посмотри туда, – и она кивает в сторону тьмы, – Не бойся, посмотри.
                Я протягиваю факел над краем лестницы, за которой шевелится вязкая тьма. Этот мрак, словно живой, послушно отступает от огня, но дальше все равно одна чернота, без оттенков и полутонов. Во всем мире остались только мы вдвоем, бетонная лестница, облезлая бесконечная стена и черная пустота.
- Боже, я ничего вижу,–  говорю я и меня обжигает холодок вдоль позвоночника.
- А что там? – спрашиваю я, кивая во мрак.
- Жопа там беспросветная, – красноречиво объясняет Серафима,  потягивая свою мощную шею в стороны. –  Ты теперь, Алексей, заведи глаза везде, где можно. Эти твари нас теперь пока не сожрут, не успокоятся.
- И куда мы пойдем? – спрашиваю мрачно. – Вверх?  Вниз?
-Тут особой разницы нет.  Но пойдем мы вниз, поскольку так то оно всяко легче. Ты, дружок, пойдешь впереди с ружьем. Факел отдашь мне. Будем смотреть в оба. Стреляй только по необходимости и старайся не промахиваться. Когда-нибудь эта лестница должна кончиться.
                Серафима выбросила горящий бычок в темный космос за краем лестницы, и я несколько секунд заворожено смотрел, как красноватый уголек безнадежно сопротивляется прожорливой ночи.  После я отдал факел, снял со спины ружье, схватил его поудобнее за ложе и двинулся вниз. Серафима сверху позади меня освещала нам путь. 
- Ну что, доволен теперь своим приключением? – спрашивает меня  через пять или семь ступенек.
- Чего? – отзываюсь, не улавливая сути вопроса.
- Ну, ты же за этим сюда приперся. Хоть и не репортер, а все порода одна. Любопытный ты проныра, я это сразу по твоим глазкам прочла.
- А я думал, ты меня за брата демонского приняла, – напоминаю я своей компаньонше. – Не помнишь уже, как убить хотела?
- А ты не умничай, понаехали тут из столиц и умничают.
- Да не из какой и я не из столицы. Я чуть южнее вас живу.
- А какая разница? Все едино, пижон городской.
- Серафима, ты хочешь просто позлиться? –  оборачиваюсь я с остановкой – Или решила случаем воспользоваться, чтобы избавится от меня?
                Стоим мы так на ступеньках и смотрим друг другу в глаза и каждый с хитринкой.
- Вижу, тебе эта собака Ольга что- то про меня наплела, – выдает мне Серафима с укором.
- С чего ты взяла? – говорю, а сам как дурак взгляд в сторону на мгновение отвел.
- Вижу, вижу! Ах она зараза, бестолковая девка.
- Ладно, успокойся, – говорю. – Никто про тебя ничего не говорил.               
- Ты мне зубы не заговаривай, – бойко отвечает Серафима – Напоили старую, а сами секретничали на кухне.
- Я спал, – говорю. – Так же крепко, как и ты. 
                Несколько минут мы спускаемся, продолжая легкую перебранку. Со временем я начинаю понимать, что возможно Серафима наезжает на меня специально, чтобы отогнать от себя весь ужас бесконечного мрака по соседству. 
                Но даже с разговорами  тьма, хранящая неизвестность, напрягает меня. Время от времени, чтобы отвлечься, я бросаю взгляды на настенные записи шариковой ручкой – местное творчество тинейджеров или взрослых дебилов.
                …. «Вова лох», «Атсаси паскуда», «Светка мандавошка», «Ибанатор Федя», «Здесь живет пидар», «Сам пидор»….. 
                Слова появляются одно за другим, извлекаясь из тени факельным пламенем. Надписи кажутся мне лучшими образцами непризнанного литературного жанра. В каждое слово вложена душа нерожденного поэта. Но главное, все эти пошлости полны человеческой жизни, оставшейся где-то за той стороной кирпичных стен. За той стороной хулахлопа. 
 - Стой! – вдруг, шипя, одергивает Серафима.               
                Я замираю, прижимаюсь спиной к стене, и инстинктивно прицеливаюсь в маслянистый мрак. Серафима жмется к стене рядом со мной, слегка опуская факел перед собой.
                Чуть заметный порыв воздуха вытягивает пламя, колебля длинные тени.
                Внезапно откуда-то из темных глубин вырывается крылатая тварь точь-в-точь той наружности, которая пыталась откусить Серафиме голову.
                Тварь, обдав нас взмахом крыльев, быстро взлетает гораздо выше и я, запаздывая с выстрелом, лишь провожаю её взглядом.  Мы все еще стоим без движения, ошарашенные недавним маневром, гадая, куда подевалась  чудовище.  И меньше через две секунды ночное существо, похожее на сильно эволюционировавшую летучую мышь, вдруг, пикирует на нас с левой стороны, кровожадно протянув  мускулистые руки.
                Чувствуя себя вылитым из металла, не дрогнув не единым мускулом, я разворачиваюсь и прицельно жму на курок. Заряд шрапнели сносит огромную мохнатую голову задолго до столкновения.  Кусочки мозга и черепа окропляют стену, а после лениво скользят вниз. На ступеньки, чуть пониже нас, падает обезглавленное хвостатое тело. Оно сваливается со звуком кожаного мешка, набитого потрохами в собственном соку. Тело продолжает дергаться в конвульсиях, черный хвост изгибается в кольца, нервируя нас своей настойчивостью. 
- Боже, ну и огромная эта тварь, – вздыхаю я с облегчением, когда опасность уже миновала.
- Я тебе говорила, будь внимателен, а ты на стену пялишься! –  шпыняет меня Серафима. – Неужто не почуял, как холодом подуло? Ты…
                И тут её тираду на полуслове обрывает детский смех из темной глубины.  Это чистый смех ребенка, подобный журчанию горного ручья. Такой смех бывает у тех детей, которые еще не познали обид и горя. Смех звучит лишь несколько секунд, а потом исчезает.
                Напуганные до смерти, мы смотрим друг на друга, не решаясь нарушить тишину.
- Откуда это было? – наконец, спрашивает Серафима.
                Медленно и осторожно она подвигается к краю лестницы, протягивает факел в антрацитовую пасть ночи. 
- Я не уверен,  – говорю, вставая рядом. – Мне кажется снизу…
                Внезапно смех возвращается, затем исчезает и снова появляется. В этот раз он отчетливее и точно снизу.
- Это там! – выкрикивает Серафима. – Ильюша!
                И она бросается по ступенькам вниз.
- Подожди! – кричу я, кидаясь за ней вдогонку.
                Большая тяжелая Серафима неожиданно обретает легкость молодой лани. Она перепрыгивает через тело убитой крылатой твари, легко приземляется на свободную ступень и бежит дальше, прыгая через пять, а то и шесть ступеней. Она бежит с факелом, поэтому мне приходится не отставать. И я прыгаю так же через несколько ступеней, уповая лишь на то, чтобы не подвернуть лодыжку. Огромный шар света, который окружает Серафиму и едва не ускользает от меня, уверенно вспарывает мрак, обнажая все новые и новые бетонные ступени вдоль зеленой облупленной стены с бесконечными надписями.
                Пока мы бежим, детский смех то раздается очень близко, то внезапно отдаляется, словно падает в колодец.  Оглушенный сердцебиением в висках, на бегу, я кричу Серафиме, что это может быть ловушка, что нам нельзя терять голову, но она словно обезумела.
                Не знаю, сколько еще бы я выдержал этого марафона. К счастью через несколько минут Серафима почти так же внезапно остановилась. Я едва не врезался в её мощную спину.
- Ты совсем спятила? – говорю с одышкой, хватаясь за её здоровое плечо. – Это же развод, наверняка. Ты нас обоих погубишь!
-Тшшш! – шипит Серафима и в глазах у неё какой-то шизофренический блеск.  – Слышишь? Теперь это  там!
                И в угольную тьму справа факелом указывает. И подходит к самому краю.
                Я сразу же стойку с ружьем занял, прикрыть чтоб выстрелом в случае чего свою неразумную напарницу. 
- Брось эти игры, Серафима, – говорю, покрываясь испариной. – Нету тут никакого Ильюши. Сама же знаешь, что нету. 
                Но тут сам слышу, как из эбеновых пространств доносится сладкозвучное многоголосье. Чуть погодя во мраке обозначились мерцающие желтые точки, которые беспорядочно двигались между собой. Еще через мгновение точки стремительно выросли в желтых бабочек, не больше обычных крапивниц. Эта была стайка из тридцати или сорока особей и все они в разнобой голосили одно и тоже: «Мы знаем тебя, мы знаем тебя, мы знаем тебя…».
                В кружении, хаотичным клубком, бабочки разом облепляют огромную голову Серафимы. Агрессивные насекомые бьются об её лицо, продолжая долдонить свою песню. Они пытаются проникнуть в глаза, залазят в волосы, несколько исчезают во рту.
                Бедная тетка закричала, отчего в рот сразу залетела новая охапка желтых паразиток. Она замахала руками, выронила факел и, отступая назад, врезалась в стену, а после сползла на бетонные ступени.
                Благодарение небесам, факел не свалился в бездну.  Я мигом кинулся к нему, подобрал и стал яростно им размахивать перед Серафимой.
- Пошли прочь, твари! – кричу бабочкам.– Оставьте её в покое!
                Часть голосистых созданий отстала, но некоторые все еще копошились в волосах, наполовину зарывшись в рыжий вавилон.
- Убери их, убери! -  паникует Серафима, царапая себя по лицу.
                Мне ничего не оставалось, как дать ей здоровую пощечину, а потом силом её руки от лица убрать.
- Успокойся! – на неё кричу. – Это просто тупые бабочки. Вот и все. Ты меня слышишь?
                Серафима выплевывает мне на колени несколько желтых трупиков и кивает, мол, слышит.
- Вот и славно, – говорю, - Ты, блин, чуть факел не потеряла.               
                После поднимаю топор со ступени (который она тоже обронила) и вручаю ей.
- Ты не можешь просто так дуру гнать, – говорю спокойно так, почти вежливо. - Ты мне нужна, как и я тебе здесь, в этой черной дыре.
                Серафима до сих пор молчит и мне это не нравится, но приставать к человеку в такой момент со словами это как игра в русскую рулетку. Можешь чего-то не то ляпнуть и нет человека. 
И пока я об этом думаю, у Серафимы снова черт в глазах заиграл. Раскрыла она зенки до предела и куда-то поверх моего плеча уставилась.
- Эй, – говорю со страхом. – Ты чего это?
                Серафима на меня ноль внимания, встает как танк, в сторону меня толкает, и снова своего треклятого Ильушу вслух поминает.
                Я на бок завалился,  обернулся и вижу там, чуть ниже нас на три-четыре ступеньки, стоит белобрысый малыш лет пяти или шести в голубой пижаме с рисунком желтого дракона на спине. Дракон этот по изогнутым формам точно, как на печати бронзовой, которую Ольге на грудь прижигали.
- Ильюша! – вновь страдальчески скулит Серафима, все ближе к малышу подбираясь.
- Нет, не надо! – пытаюсь её остановить. – Это все обман!
                Но она не слышит уже.  Руку протянула и почти коснулась дракона то, но тут парнишка обернулся лицом к ней: и рот у него довольный от уха до уха.
- Ильюша! – навзрыд кричит Серафима, чуть на слезу уж срывается, а малыш возьми да и сигани в бездну с распростертыми руками.
                Серафима рванулась к нему и такой крик пустила, что у меня волосы дыбом встали. Стоит, в общем, на самом краю, воет по-бабьи,  а в ладонях только пуговица от пижамы осталась. Я потихоньку подкрался , её за талию свободной рукой закрутил и к стене назад оттаскиваю.
                В это самое время зашуршала тьма, ожила. И со стороны верхних ступенек сразу две твари крылатых на нас набросились. Одна мигом мне в плечи вцепилась и давай крылами махать, будто заводная, а вторая Серафиму за вавилоны взяла и резко вниз по ступеням протащила, словно специально разъединяя нас.
                Я от испуга не сразу понял, что ноги мои от бетона оторвались. Ружье у меня за спиной на лямке, там же меч самурайский, а в руке только факел.
- Серафима! – кричу и факелом наугад тварь над собой луплю.
                И слышу где-то внизу в темноте  возня, а видеть уже не вижу. Серафима за линию тени утащили и борется она там где-то, в темноте.
                Секунда, другая и я уже метра на три над ступенями поднялся, а оттого, что огнем в рыло мохнатое бью, животное давай из стороны в сторону вилять. То в стену упрется, то вылетит в саму матку-тьму. Я когда под низом ночь увидел, так чуть сразу дух не испустил. Нет, думаю, не пойдет так. Вытаскиваю свободной рукой нож на поясе и всаживаю почти вслепую в плоть моего похитителя. Чую, лезвие аккурат в мясо вошло и теплая струйка мне на щеки закапала. Тварь отчаяннее крылами захлопала и снова в стену врезалась, а после по ней давай вниз сползать, как подбитая ворона. Плюхнулись мы, в общем, так вдвоем на лестницу. Я от когтей быстро освободился, в два счета глотку мохнатую перерезал и сразу вниз побежал, факелом мрак распугивая.
- Серафима! – кричу. – Серафима!
                Через двадцать ступеней увидел силуэт сидящий. Вавилоны растрепались, белая майка порвана на плечах, могучая шея исцарапана до крови. Сидит Серафима на ступенях, как богатырь приунывший, а под ногами у неё труп крылатый, изрубленный топором до неузнаваемости.
- Ты как? – за плечи её по-дружески обнимая, рядом сажусь. – Господи, думал хана нам уже.
- Наказание это мне, – тяжко вздыхает тетка, топором в трофейном мясе ковыряясь. – Грешная я, Леша. Бог свидетель, грешная. Сатана меня изводит.
- Чего ты несешь? – успокоить пытаюсь. – Какие еще грехи? Мы все тут заперты, ты не одна, забыла? 
- Ильюшеньку моего сволочи отобрали, когда мне и двадцати не было, – рассказывает она, носом шмыгая. Один кулак у неё сжат до белых костяшек,  другой рукой она так же сильно рукоять топора сжимает.  – У меня приступы тогда случались, но я никогда ему плохого не делала. Никогда! Я могла его сама воспитать. Бог свидетель, могла. Так меня разве спросили? Нет! Отобрали и бумажку вручили, что не годная я мать.
- Так это был он…?  - спрашиваю, на малыша намекая.
- Он,–  говорит, взгляда не поднимая. – Он это, он, и вот что мне от него осталось.
                Серафима кулак разжала, а там пуговка белая с четырьмя дырками.
- Вот,-  говорит, – что осталось от моего сынишки.
- Это был не он, – говорю. – Я тебе чем хочешь поклянусь, что не он.
- Не надо мне клясться, – она недовольно руку мою с плеча снимает и тыльной стороной ладони слезу под глазом вытирает. – Я знаю, что он. Я потом все бумажки по новой собрала, года два у меня ушло. Добилась, чтобы вернули, приехала к приемным, а он за пару недель до того умер от пневмонии.  На этом кончилась из меня мать. Одна убийца осталась. 
                Тут она, вздохнув, со злостью топор в свежий труп всаживает.
 – Знаю, рассказала тебе все Ольга о нас, – продолжает говорить. – По глазам то сразу прочла. Убила я мужа своего…убила. И этот крест тоже на мне. Свернула ему шею за столом, как цыпленку. Он же щуплый был, чуть не вдвое легче меня. А там уж пошло поехало. Убивали мы всех, кого демон меткой пометил. Убивали и малых и старых.  Всех, кому лекарство не помогало.  И кровь в этом доме никогда уж не отмыть.
- Прошлое в прошлом, -  помолчав, говорю. – А сейчас жить нужно.
- Жить? – говорит и тут осклабляется своей безумной ухмылкой и глазами ночь вокруг обводит. – Ты натурально веришь, что мы будем жить? В аду мы адовом, Алешенька, и ты сюда, наверняка, тоже за что-то попал. 
- Может я здесь, чтобы вытащить вас? – усмехаюсь. - Ольга вон верит в меня.
- Ольга книжек начиталась, вот и верит в принцев вроде тебя.
- Спасибо за комплимент, – говорю. – А теперь давай дальше идти, пока нас эти крылуны в черноту на утаскали. 
                Для ободрения духа я ей обратно факел вручил. Со светом то оно всяко настроение лучше. Но не успел  я ружье со спины в руки вернуть, как нас справа сырым воздухом обдало. Как будто дыхнуло что-то огромное, таящееся там во мгле. Мы по привычке решили, что опять это твари крылатые атаку готовят.
- Приготовься стрелять, – шепчет Серафима, а сама тоже топор для удара в сторону отводит.
                Постояли мы так в одиночестве минуту где-то, во тьму всматриваясь. Ничего не увидели и стали спускаться боком осторожно, спиной к стене, лицом к ночи, будто раки какие.             
                Две ступени пройдем и остановимся, снова вслушиваемся. А дыхание сырое все нас преследует, словно выжидает там хищник некий. От напряжения такого Серафима не выдерживает и с возгласом «Да кто это там!?» подходит к краю лестницы и факел во мрак окунает. 
                Я рядом тоже встал и… увидел.
                Серая заостренная морда то ли гидры, то ли червя какого. Рыло из четырех мясистых лепестков  составлено, сжатых точно как пальцы над ладонью соединенные. По бокам  вокруг лепестков восемь бивней, острыми концами к нам повернуты. Глаз не видно, да и остальная часть тела в чёрном теряется. Нас разделяет всего то метров пять, если не меньше.
- Боже, – говорю.
- Спокойно, – шепчет Серафим,а – целься в морду и стреляй.
                Я ружье вскинул, к плечу приклад прижал, чтобы наверняка не промахнуться, и тут лепестки все раскрываются, а из темной глотки вылетает нечто вроде громадного коричневого комка слизи. Этот шмат аккурат над моей головой пролетел и если б попал, то мне наверняка об стену все кости переломило. Я выстрелил чисто рефлекторно и заряд в сторону ушел, а тварь медленно в ночь отступила, как козюля зловредная.
                Комок впечатался в подъездную стену со смачным звуком коровьей лепешки. Эта гадость размазалась в неровный круг размером со слоновью голову. Из-за небольшого подъема к центру лепешка походила на грибную шляпку.            
- Господи, когда же это все кончится,–  причитает  Серафима, от края лестницы отступая.       
                Подошли мы к лепешке этой, чтобы ближе рассмотреть и видим, как из самого центра булькнуло что-то, а после из крошечной дырки полилась густая желтая слизь. Над бетоном тут же дымок закурился, а потом разом целый кусок ступени вниз провалился, обнажая черную дыру. Края  дыры продолжают дымиться, расширяя пробоину.
- Дьявол! – говорю весь возбужденный. –  Она нас отрезать хочет.  Бежать нужно.
                И мы побежали. Серафима с факелом впереди, а я за ней. Через семь-восемь ступеней снова в полосы сырости попали.
- Стой! – кричу, – пригнись! - и Серафиму за майку рванную хватаю .
                Только мы присесть успели, как над нами еще один комок просвистел, а за ним еще один чуть ниже, так, что Серафиму по волосам шаркнуло.
                Я с корточек наугад в темноту выстрельнул, а мне в ответ еще два залпа слизью, ладно оба выше прошли. Ступени под нами уже все в дырах от гноя. Чую, стратегию менять надо.
- Туши  факел!–  кричу Серафиме. –  Оно нас по огню чует.
                Серафима ногой огонь придавила и мрак мгновенно нас окутал. Мрак с запахом гнилой сырости.
                Не решаясь подняться, на корячках, перешептываясь и подталкивая друг друга, мы двинули вниз. Сырость от нас не ушла. Над головой пролетело еще пару лепешек. Затем залпы стихли. В таком неудобном положении мы прошли ступеней двадцать и остановились. 
                Я все это время спиной ощущал, что тварь преследует нас, подбирается с каждой секундой все ближе и ближе.
- Здесь оно, – шепчу Серафиме, – Душой чую. Прямо надо мной.
- Ты уверен? – в ответ Серафима шепчет.
- Угу.
- На, вот, - Серафима во тьме руку мою нашла и в ладонь зажигалку вложила - Отползи чуть к стене, досчитай до трех и чиркай огонь.
- Что ты задумала? – спрашиваю, мурашками покрываясь.
- Просто сделай. Готов?
- Готов.
                Отполз к стене и считаю до трех. И за секунду до счета «три» слышу, как во мраке со свистом занесся топор.
                Тут я дрожащими пальцами, сидя на корточках, искру выбиваю и в оранжевых ответах пламени вижу, что червь склонился точно над тем местом, где я сидел три секунды назад.  С его серых пупырчатых боков капает прозрачная слизь. Жирное змееподобное туловище немного тянется над ступенями вверх и на плавном сгибе чуть выше уходит во тьму.
                В тот момент, когда я выбил искру, здоровая разъяренная Серафима поднялась во весь рост, схватилась за один из боковых бивеней и всадила топор прямо сверху между двумя другими бивнями. Топор засел так крепко в грубую кожу, что застрял там. Пока Серафима с криками пыталась его оттуда вытащить, из раны зверя литрами выплескивалась кровь.
                Неожиданно пламя зажигалки потухло, на миг мир снова ушел во тьму, я чиркнул еще раз.
                Серафима за это время вытащила свой длинный кривой нож и теперь отчаянно потрошила  тварь снизу, выпуская из животного все внутренние соки.  Она словно обезумела и, крича, как амазонка, лупила мачетой и сверху и снизу, а когда топор, наконец, удалось вытащить наружу, на тварь посыпались двойные удары со всех сторон. Меньше чем через минуты этой разделочной процедуры на ступень вместе с мясом упал один бивень, потом другой. Излохмаченные мясистые лепестки судорожно трепыхались, раздвигаясь и соединяясь вместе. Тварь выворачивало на бетон той самой гадостью, которой она недавно палила по нам.
                Серафима рассекла бы этого червя на лоскутки, но чудовищные кровяные потери заставили животное ретироваться по прежней траектории в спасительную тьму. 
- Черт тебя возьми, Серафима, – ошалело говорю, глядя, как у неё до сих пор раздуваются бока. –  Ты что, раньше дровосеком работала?
- Билетершей я была, – говорит, шмыгая носом и локтем от испарины обтираясь – В кинотеатре билеты отпускала.
- То-то и видно, – говорю, медленно с корточек поднимаясь.               
                Шуршу так спиной по стене, на ноги вставая, и вдруг на плечо мне чья-то рука падает. От неожиданности и страха я заорал так, что чуть голосовые связки изо рта не вылетели.
                Обернулся, вижу: точно, из стены рука от самого плеча торчит чья-то. Но не живая, а словно бы мумифицированная, серая до ужаса, с выпирающими руслами безжизненных вен.  Торчала она необычно: согнутая в локте  почти под прямым углом так, что кисть смотрела прямо вниз.
                Смотрю я на эту руку, освещая её огнем зажигалки, и слов сказать не могу. Серафима сзади подходит с факелом уже.
- Не жги бензин так, – ворчит, факел поджигая. – Мы здесь неизвестно насколь.
                Факельное пламя вновь запылало вокруг нас шаром света. Стена скинула значительные покрывала тени и сразу обнажились образцы подъездного искусства.
                ….«Машка залётчица», «Сева чмошник», «Славик трахал вас тут»….
                Последняя надпись, обведенная в рамочку из синих чернил, была точно над мертвой рукой.
- Слушай, – говорю. – А твоего соседа.. ну того сумасшедшего графомана, как звали?
- Вячеслав его звали. Но для нас он Славиком был, хоть и выпендривался здорово.  Все думал, великим романистом станет с этой своей чертовой книжкой про остров.
- И много он трахался? – дальше интересуюсь.
- Если только с подушкой своей, – усмехается тетка. –  Дома он целыми днями затворником сидел. Да соседей доставал своим клянченьем с кружкой. Пить у все просил, будто у него дома воды не было.
- Посвети-ка сюда, – прошу, а сам снова на корточки у стены опускаюсь, чтобы увидеть, куда мертвой руки указывает.
                Серафима с любопытством со мной присела и видим мы, что над самой ступенькой у основания стены, штукатурка зеленая слезла, отчего наружу проглядывает прямоугольник рыжего кирпича.
- Здесь что-то должно быть, – возбужденно говорю и кирпич по контуру, вдоль цементного шва в кладке, ощупываю.               
                Прощупал кирпич весь, а после слегка надавил на него. И вдруг: раскрошились цементные швы. Кирпич медленно в кладку зашел на пол ладони и встал снова. Через пару секунд слышим, как под нами вроде зашуршало что-то. 
                Серафима с факелом назад повернулась и увидели мы, что из-под бетонной ступени во мрак выдвигается толстая, грубо оструганная доска. Она появлялась из-под лестницы медленно и шурша, двигаясь по действием точно настроенного механизма. Это была хорошая широкая доска, из которых стелют полы в деревенских домах. Она удлинилась от края лестницы во мрак на пять-шесть метров, а после замерла. 
- Кажется, нашли, – говорю Серафиме. – Ты как думаешь?
- Возможно.
- Ладно, – говорю, –  Я пойду. Я легче. Дай мне только сигарету и зажигалку.
                Снял я с себя ружье и меч снял, только крыс да нож на поясе оставил, взял сигарету в рот, зажигалку в карман и осторожно ступил на доску. Боком. У пиратов похожее развлечение было.
- Будь осторожней, – в третий раз говорит Серафима, оставаясь на лестнице с факелом – Если свалишься, пропал считай, ничем не помогу.
- Да знаю, знаю, – говорю и иду вперед боком, руки для балансировки расправив.
                А доска, хоть и крепкая, но с каждым шагом медленно раскачивается и вниз прогибается. Только бы не треснула, думаю.  Все, что хочешь сделаю, только не переломись. Так и дошел, молясь непонятно кому. Встал на самом краю и дышу через раз, лишь бы доску больше нужного не раскачать.
- Все в порядке? – окликает Серафима.
                И хотя она всего то в пяти метрах в стороне, а кажется, что голосит из какой-то далекой-предалекой Галактики.
- В порядке, – говорю, сигарету с губ снимая.
                Другой рукой зажигалку из кармана достал, высек огонь, а пламя чуть над собой поднял.
                Стою и вижу, что пламя истончается, вытягиваясь вверх, и там, высоко надо мной, точно кружит что-то темное в воздухе…
- Есть! – хрипло Серафиме сообщаю. – Тут что-то есть.
                Затем беру сигарету, скручиваю пальцами над ладонью, пока табак весь не ссыпался. Сжал его в кулак, сглотнул сухой комок в горле и всю горсть кверху подбросил.
                Табак взлетел надо мной невесомой россыпью, но тут же попал под силы неведомые, которые увлекли его выше, крупинку за крупинкой. Эти силы расцветили каждую отдельную табачинку  голубыми искрами, закрутили их по широким спиральным виткам.  Вскоре содержимое сигареты  равномерно распределилось по всему объему мерцающей воронки хулахлопа. Эта воронка была немного больше, чем в квартире 28  и её вертикальная ось упиралась теперь не в пол, а в стену, высоко над Серафимой. 
                Темным предметом внутри хулахлопа оказалась перчатка.
                Серафима с лестницы прекрасно видела все это мерцающее чудо. Суженный конец воронки искрился высоко над её головой.
- Что там внутри? – кричит мне Серафима.
- Вроде перчатка, – говорю. - Ты лучше в сторону отойди. Я начинаю.
                Серафима спустилась на несколько ступенек ниже.
                Я отцепил одну из крыс, взялся покрепче за её хвост, раскрутил осторжно и забросил точно в воронку. Крыса взлетела усатой мордой вверх, врезалась в невидимую заслонку, застыла в воздухе и после медленно всосалась внутрь, где её начало крутить пропеллером, а после вышвырнуло, словно из пушки, прямо в стену.
                Как и прошлый раз от крысы разбилась в кроваво-меховую лепешку,  от которой по стене кровяные ручейки потекли.
                Несколько ручьев поползли по воздуху внутрь воронки. Это было очень похоже на то, что я уже видел в квартире 28. Вскоре надо мной мерцала сложная кровеносная система. Она разбухла до какой-то критической точки и после  стремительно растворилась, обратившись в красную пыль. Вместе с этим мне в руки упала черная кожаная перчатка, где я снова увидел выдавленный рельеф дракона.
                Пока я перчатку ловил, стена напротив изменилась донельзя. Вся её поверхность вздулась, посерела и покрылась чем-то похожим на бугристый слой остывшего вулканического пепла.
                Я в несколько быстрых шажков по доске вернулся на лестницу, победно демонстрируя Серафиме наш трофей. 
-И куда она нам? – спрашивает тетка озадаченно.
                Мы сначала друг на дружку посмотрели, а после к стене повернулись, где из вздувшейся стены рука торчала, уже наполовину скрытая из-за бугристых метаморфоз. 
                В общем, одел я перчатку  по общему согласию на мертвую кисть. После подобрал оружие свое и отошел с Серафимой подальше, то есть пониже. 
                Через минуту или около того пальцы в перчатке зашевелились. Кисть завращалась, как слепой звереныш и вдруг задрожало все вокруг, как от землетрясения. 
                Мы от паники по привычке деру дали вниз, будто там нас спасет кто. Бежим, матерясь на свою неразумность, а со стены весь этот пепельный слой рушится, ссыпаясь огромными кусками на бетонные ступени.  Потрясло нас так долгую страшную минутку, а потом так же резко прекратилось всё.
                Остановились и мы. Посмотрели друг на друга с немым недоумением и решили обратно возвратиться: посмотреть, что там с рукой стало.
                Идем, перешагивая через штукатурно-пепельные завалы и видим, что стена напротив хулахлопной воронки оголилась вся до рыжей кирпичной кладки, а в том месте , где крысу в лепешку расплющило, метрах в пяти от лестницы, теперь дверь квартирная, оббитая желтым дерматином с прибитыми медными цифрами «25».
                Рука в кожаной перчатке теперь из стены торчит по-другому. Пока мы бегали от землетрясения, она изогнулась локтем внутрь и теперь протягивала снизу ладонь, словно исполняя роль каретной подножки. 
- Нашли! – говорю весь такой счастливый.
                После закидываю ружье за спину и лихо на протянутую ладонь запрыгиваю, к стене всем телом прижимаясь. Думаю, сейчас придется вспоминать навыки скалолазания.  Но не пришлось. Рука, как только почувствовала вес, сразу вверх меня приподняла, а из кирпичных стыков чуть ли не в каждом ряду кладки по диагонали лесенкой выступили железные арматурные штыри. Дверь с номером 25 при этом со скрипом отворилась, выпуская наружу море яркого света вместе с несколькими желтыми птичками. Те покружили немного над разрушенным вавилоном Серафимы, а после улетели в темную бесконечность. 
- Не нравится мне это, – говорит настороженно Серафима снизу. – Свет слишком ярок.
- Уж лучше ярко, – говорю, с ладони на ребристый штырь перебираясь, – Чем мрак лютый. 
                Перешагивая с прута на прут и держась за кирпичную стену, я довольно проворно вскарабкался до последнего штыря, торчащего в метре прямо под порогом. Здесь я открыл дверь нараспашку и на меня полились упоительные потоки света.
                Внутри я увидел длинный и необычайно широкий коридор, стены которого пышно заросли зелеными вьюнами с пёстрыми полевыми цветами. От стены до стены здесь было не менее пяти метров и это придавало помещению подобие сада. Пол здесь был посыпан песком, высокий навесной потолок из белого пластика с трудом сдерживал мощные источники света.
                В самом центре коридора прямо на песке лежала пишущая машинка с заправленным листом бумаги. Рядом валялись еще листы. Необычный декор усиливался странным канализационным люком в дальней бежево-обойной стене ( уже без зелени), как раз там, где коридор разветвлялся «т»-образным перекрестком в сторону кухни и спальни. Этот непонятный металлический диск не висел, а именно был вмонтирован в круглую стенную нишу на высоте полутора метров от песочного пола. 
                По всему коридору-саду от стены к стене порхали оранжево-голубые бабочки и желтые канарейки.
- Черт возьми, Серафима! – восклицаю, опьяненный видом. – Тут сущий рай, мать его так! 
                Я забрался на пол и уселся там поудобнее, заняв позицию с ружьем, чтобы прикрыть Серафиму, пока она будет карабкаться.
                Её комплекция тормозила подъём и я ожидал подлянки, как в фильмах, когда в самый последний момент из мрака ночи выбираются крылатые чудовища.
                Но чудовища медлили. Серафима схватилась за мое колено, забросила в коридор топор и я уже встал, протягивая ей руку, чтобы помочь затащить внутрь, как из тьмы снова раздался треклятый детский смех. 
                Серафима встрепенулась, как хищница, почуявшая добычу. Её голова крутанулась назад так резко, что я на миг решил, что шея сейчас хрустнет.
- И не думай, – как можно строже говорю, хватая её за толстые пальцы.
                И все же она подумала. Её губы вновь лепетали «Ильюша», а рука пыталась вырваться из моей хватки.
                Я не отпускал, а искристый смех во тьме продолжал рассыпаться то тут, то там, подбрасывая веток в огонь материнского безумия. Серафима вот-вот могла сорваться вниз, но здесь я проявил недюжую волю, вспомнив в себе древнее мужицкое начало. 
                С возгласом «Совсем спятила!» я обеими руками вцепился в её окорочную лапищу и, буксуя в песке по полу, потащил её внутрь, как капризного бегемота. Серафима хныкала, мычала, грозилась убить и ожесточенно сопротивлялась. Я лишь молился господу нашему всеблагому богу, чтобы её вторая рука не вспомнила о мачете на поясе и не выпустила мне кишки. Однако тетка, видимо, не желала убийства, а просто пребывала в очередном психозе. Какими-то неимоверными усилиями мне удалось затащить мощное женское туловище на песочный пол, однако ноги продолжали болтаться в воздухе.
                Тут она снова вывернулась, её рука выскользнула и Серафима на краткий миг обрела свободу. Я, отчаянно фыркая слюной, быстро схватился за густые рыжие волосы, намотал их на кулаки  и что-то невнятно крича, потащил тетку внутрь. Она орала и брыкалась, но её ноги в испачканных кровью джинсах уже тащились по песку, а парадная дверь быстро уменьшалась в перспективе.
                Через секунду-другую я споткнулся о печатную машинку, выпустил рыжие патлы и рухнул на пол, отшибая себе копчик. Дверь к моему великому счастью самопроизвольно захлопнулась, отрезав от нас тьму. С разных сторон из цветочных стен на дверь выдвинулось сразу шесть стальных засовов, перекрыв парадный выход, как коварную ловушку.

                Около минуты мы оба лежим на полу, тяжело дышим, приходим в себя от физических перегрузок. Волосы Серафимы раскиданы у меня между колен рыжим взрывом. Я чувствую, как под спиной шуршат бумажные листы и хрустит песок. Воздух напоен цветочной пыльцой. Птичья трель заглушает барабанную дробь в ушных перепонках.  Бабочки танцуют в ярком свете  и без боязни садятся на руки, садятся на громадную голову Серафимы, словно пытаясь успокоить нас после недавних ужасов ночи.
- Пошли прочь! – отдувается от них тетка, как разозленный великан.
                Она недовольно пыхтит и ерзает, от того, что в бок ей уперлось что-то угловатое.
- Что за…
                Серафима нащупывает печатную машинку, и, негодуя, отталкивает её от себя в зеленые цветочные заросли.
- Печатная машинка, – подсказываю я.
- Не слепая, вижу, – огрызается тетка.
                Она еще немного отдувается, а после неожиданно выдает:
- Еще раз схватишь за волосы, вырву тебе яйца.
- Договорились.
                Вдруг сквозь щебетание птиц я различаю журчание воды и приглушенный человеческий голос. Это лишь бормотание, где не разобрать слов, но это точно человек. Звуки идут откуда-то дальше по коридору.
- Господи, ты слышала? 
                Она слышала. Серафима садится на колени, завязывает небрежно волосы в узел, после по-кошачьи, на четвереньках, отползает к парадной двери, подбирает брошенный топор и встает, как терминатор.  В пятнах чужой крови в изодранной майке с окровавленными плечами она похожа на гладиатора, прерванного в середине сражения.
                У коридорного поворота я прислоняюсь к живой стене, слегка утопая в мягком покрывале цветов, прижимаю к груди  громоподобный ремингтон. Серафима стоит позади, давая мне шанс проявить себя мужчиной. На судорожном выдохе, после одобряющего хлопка по плечу, я бросаюсь вперед с разворотом вправо, туда, откуда слышится журчание и голос.
                Открывшийся вид на какое-то время обездвиживает меня. Помещение в конце коридорного рукава, где должна быть кухня, затоплено водой. От остальной квартиры вода отделена стеклянной перегородкой с широким прямоугольным лазом под самым потолком. К лазу приставлена алюминиевая лестница.
                Бассейн за перегородкой сияет в белом кафеле от мощных источников света, скрытых подвесным потолком. Вода, бурля, фонтанирует шумным потоком из вентиляционного отверстия. В бассейне медленно кружатся две толстых серо-синих рыбины весом под сто кило каждая. Их тупые рыла с едва заметным ртом практически слиты в единый круглый профиль тела. Рыбы лениво машут своими мясистыми плавниками по бокам, руля веероподобными хвостами. Их невозмутимое спокойствие почти усыпляет. Они то льнут к самой перегородке, вылупив на нас бессмысленные темные глаза, то продолжают дальше круговой обход. В центре вода пенится и закручивается в небольшую воронку,  но дальше увлекается течением и низвергается водопадом в длинное горизонтальное  отверстие в противоположной стене. Судя по всему, вода льется в смежный бассейн, в то помещение, где квартирная планировка подразумевает гостиную.
                Зачарованный картиной, я медленно подвигаюсь ближе.  Я прижимаюсь лицом к перегородке, чтобы заглянуть в скрытую часть бассейна. Тут я впервые замечаю сигнальную лампу на стене под самым потолком.  Внезапно она загорается синим, раздается противный звуковой сигнал и рыбы прижимаются  к диагонально-противоположным углам.
                В следующий момент на белом дне бассейна раскрывается сливной люк, в который резко засасывается несколько тон жидкости. Уровень бассейна резко падает на десяток сантиметров, а рыбины, энергично вибрируя хвостами, отчаянно сопротивляются всасывающему течению слива. Затем люк закрывается и уровень воды вновь поднимается.
                Пока я рассматривал все эти детали, прижавшись носом к стеклянной перегородке, с правой от меня стороны послышались звуки человеческого голоса. Они раздавались прямо из-за двери ванной. 
- Серафима, ты слышала? – возбужденно говорю, – Серафима?
                Оборачиваясь, я вижу, что тетка, не обращая внимания на бассейн с рыбами, прослушивает канализационный люк в стене, чуть дальше от меня. Тут же я впервые заметил, что другой рукав коридора упирается в глухую стену с еще одним люком, но в этот раз не канализационным, а с круглым штурвалом,  какие бывают на подводных лодках.
- Чего ты там слушаешь? – прикрикиваю я. – Голос здесь!
- Шевелится там что-то, – с кислой миной докладывает Серафима, отрываясь наконец от люка. – Ой, не нравится мне это.
- Да тут все шевелится. Ты видела этих рыбин? – на перегородку киваю.
- Тунцы никак? – хмыкает Серафима.
- Не думаю. Смотри, – показываю пальцем на отверстие под кухонным  потолком,  - вода стекает в соседнее помещение. Значит, там есть что-то еще.
- А мне плевать, есть там что-то еще или нет, – нервно отзывается Серафима. – Нас только калека заботит и выход отседова. Ты готов?
                Я смериваю её недовольным взглядом и киваю.
                Серафима хватается за круглую белую ручку и, занеся топор над головой на всякий случай, распахивает дверцу ванной.. . и словно замирает от мгновенной заморозки. Как и она, я не в силах что-то произнести.
                Мы скованы бесконечным изумлением. 
                Вместо того, чтобы увидеть ванную комнату наши взгляды проваливаются в тесный земляной тоннель с прямоугольником пасмурного вечернего неба на том конце. По краям тоннеля, на той стороне, стоят какие-то люди с печальными лицами, в плащах и шляпах, а священник в черной рясе заунывно читает слова отпевания: «…Во блаженном успении вечный покой подай, Господи усопшему рабу твоему Вячеславу и сотвори ему вечную память….»
                Речь священника из неведомой нам вселенной прерывается взрывом  грома с длинной затухающей канонадой. Молния освещает стены глубокой земляной могилы, на дне которой (по всей видимости) находимся мы с Серафимой.
                Как только поп отошел, двое мужиков в телогрейках принялись засыпать могилу влажной землей. Незнакомые люди в длинных серых плащах расходились по сторонам с грустными лицами зрителей, для которых закончилось еще одно шоу.

                … Первые комья земли летят прямо нам в лицо.
                Серафима в ужасе, отплевываясь от кладбищенской грязи,  захлопывает дверь и закрывает её на ненадежный шпингалет. Изнутри больше не слышится бормотания, но теперь на дверь монотонно падает свежая земля. 
- Чёртово логово! – зло ругается Серафима, нервно поглядывая на реликтовых рыбин  в белоснежном бассейне по соседству.
                Оба страшилища  уперлись тупыми мордами в стекло и рассматривают нас так, словно это мы в аквариуме, а не они.
- Так, не буем впадать в панику, – говорю, встряхиваясь от рыбьего гипноза. – Это просто хулахлоп, ведь так? Так, что нам нужно, чтобы выбраться ? Что-то с чем-то соединить? Так, кажется?
- Тссс! – шипит Серафима на свой огромный указательный палец.
                Я замираю и слышу хриплый голос из того конца коридора, в котором установлен штурвальный люк.  Этот голос взывает с мольбой:
- Пить…- просит он. - Пить…пить…
                Мы подбираемся к выпуклому люку, беремся вдвоем за круглый металлический штурвал и срываем его с места, раскручивая по часовой. Вскоре люк, скрипя, отворяется, как круглая дверь в хоббитскую нору. Только вместо уютной сказочной хаты мы видим мрачноватое
 помещение, сплошь вылитое из темного железа. Под жутким синим светом потолочных ламп очерчиваются подробности. Вдоль стен семью рядами тянуться стальные трубы. К боковым стенам посередке приделаны чугунные шкафы, похожие на саркофаги. Трубы входят в шкафы-саркофаги с одной стороны и выходят с другой.
                Пить….пить…пить…
                Молящий голос исходит из чугунного изваяния сгорбленного бородатого старика в самом центре комнаты. Он вылит в рубище, в оборванных брюках с узловатыми венами на икрах, с лицом, сплошь иссеченным морщинами.  Одна рука черной фигуры слита с чугунной клюкой, другая протягивает в нашу сторону чугунную ладонь, в которую помещена жестяная кружка. 
                Мы забываем о всякой предосторожности и забираемся в мрачное логово друг за другом.
                Внутри прохладно.
                Пить….пить…пить…
                Чугунная статуя стоит на квадратной железной плите. От неё отходят две прозрачные трубы, каждая из которых подсоединена снизу к шкафам- саркафагам.  Всё это выглядит более чем странным и очень нервирует.
- Славик? – Серафима легонько стукает по фигуре старика обухом топорика. – Это ты?
- Это здесь!  - восклицаю я, заглядывая в кружку.
                Там на дне проделана небольшая дырка, из которой слабо пробивается желтоватый свет.
- Эй! – обращается  Серафима в кружку. – Что ты задумал, паршивец? Выпусти нас отсюда! 
                Через заметную паузу голос в чугуне отвечает: 
- Принеси пить…
- И отпустишь?
- Принеси пить, старая стерва.
- Пошел ты знаешь куда!  - Серафима без стеснения заряжает  обухом по голове статуи.
- Старая прошмондовка.
                В этот раз тетка взбесилась не на шутку и вмазала обухом по чугуну со всей дури. С изваяния не пылинки, зато Серафима получает  ответную вибрацию в руку. Топор моментально выпадает из руки.  Её пронзает такая боль, которая разом находит выход в трехэтажном мате,
- Дьявол! – орет она, как ошпаренная и трясет кистью от боли. – Будь ты проклят, чертов псих! 
                Серафима продолжает лить поток брани, пока её слова не поглощаются противным воем сирены, возвещающем об очередном сливе. Но когда вой стихает, я слышу что-то еще.  Это стреляющая дробь печатной машинки. 
                Не без содрогания, с оружием наготове, мы выбираемся из железного отсека,  выглядываем из-за угла в центрально-цветочный коридор.
                Машинка, отодвинутая Серафимой к стенным зарослям, печатает сама, без посторонней помощи. Каретка, подгоняемая текстом, скользит справа налево и замирает.
                Заинтригованные, с почти детским любопытством, мы подходим ближе, наклоняемся над раритетным «Underwood» с черной облупившейся краской на металлическом корпусе. Белый лист выгибается из-под валика всего на несколько сантиметров, являя нам единственную отпечатанную строчку:

 « Пожалуйста, ответьте на наши вопросы для вашей безопасности»

                Я кладу ружье на пол, устраиваюсь перед машиной по-турецки. Серафима, взволнованная до крайности, садится рядом. Её оцарапанные щеки горят волнением, рыжие волосы прилипли змейками по щекам  и лишь топор в руке дарует ей подобие спокойствия. И все же не женское это дело - по хулахлопам лазить.
                Тем временем, земля в ванной продолжает сыпаться, вода назойливо журчит, сирена периодически воет,  статуя просит пить,  а бабочкам и птичкам хоть бы что.
- И чего? – развожу руками с тупой миной на лице – Где вопросы?
                Тетка, пожевав губу вместе с локоном волос, отодвигает каретку до конца направо. И вдруг тяжелые литеры загромыхали, вылетая со свистом на поверхность листа. Несколько свистяще-стреляющих щелчков и на листе появляется вопрос:
                «Кто вы?» 
                Я смотрю на Серафиму.
- Отвечай, – велит она, как училка.  - Ты же у нас умник здесь.
                С волнением, неуверенно бью по клавишам древнего механизма.
                Печатаю:  «Люди».
                Жжиик! - Серафима сдвигает каретку на место.
                Машинка печатает:  «Неверно». 
                Вместе с этим вся эта чертова квартира с бабочками и рыбинами содрогается, как при пятибальном землетрясении. Серафима падает на пол, ошарашено метая взгляды на зелено-цветочные стены, с которых сыпятся лепестки и слетают десятки бабочек с птицами.
                Однако тряска длится недолго и, едва мы успеваем придти в себя, как коридор оглушается гулким металлическим звоном канализационного люка в стене напротив, причем сам люк слегка дергается и сдвигается по кругу, сдерживая под собой нечто мощное.
                Затем все стихает. Слышатся лишь бульканье воды в бассейне-кухне и глухие отрывистые звуки падающей земли из ванной.
- Чё-ё-ёрт… - протягиваю ошалело, поднимаясь с песка. – Какого хрена?
                Серафима, вцепившись глазами в люк на стене, отводит каретку направо. Жжиик!
- Пиши снова, – велит спокойно.
- Может попробовать «Гости»?
- Годится, – кивает.
                Я печатаю: «Гости». Жжиик.
                Машинка печатает: «Неверно».
                Я зажмуриваю глаза, готовясь к новой тряске. Серафима отползает к стене, сжимая топор и не спуская глаз с канализационного люка.
                Висит долгая трехсекундная пауза. Затем, уже без сотрясения, в люк снова ударяется что-то тяжелое. Звон металла еще долго остается в ушах.
                Жжиик.
- Что теперь? – спрашиваю,  сжимая и разжимая пальцы над клавишами. – Может «Запертые»?
                Серафима неуверенно кивает.
                Я печатаю:  «Запертые». 
                Здесь пауза длится еще дольше. Серафима в цветы уже почти вся зарылась, предчувствуя что-то, а я как дурак все сижу перед машинкой, смотрю, чего она дальше напишет.   
                Хотел было только каретку назад отвести, а она в этот раз сама откатилась – жжиик!
                И тут же печатает: «Неверно».
                И дальше:  «Вы мой обед».
                Пока я пытаюсь осмыслить написанное, Серафима хватает меня за воротник винтажной рубахи, дергает к себе, как пса дворового, захватывает за шею мощной ручищей и прижимает к персям своим необъятным.
                Сделала она это очень вовремя. Птичье щебетанье пронзил  мощный хлопок.  Канализационный люк буквально выстрельнул из стены, будто пневматический заряд. Со скоростью легкового автомобиля вся эта железная дура пронеслась через коридор у нас перед носом и звонко брякнулась о блестящие стальные засовы парадной двери.
                В воздухе парил пух сшибленных пернатых.
                Еле живые от страха, мы еще битую минуту слушаем, как люк, словно огромная монета, дребезжит по полу. Под это синусоидное дребезжание из открывшейся норы в квартиру выскользнуло, словно испорченная торпеда, длинное мускулистое тело белесо-серого цвета,  согнутое в три погибели, как насекомое, и склизкое, как после живых родов. Слизь растянутыми нитевидными соплями еще несколько долгих минут продолжала сочиться с круглого края каменной утробы, закручиваясь желеобразными слоями на мерзкой голой коже.
                Из-за эмбрионной позы трудно было определить таксономическую принадлежность существа, однако я явственно различил линии согнутых нижних  конечностей, панцирные пластинки вдоль хребта и длинные клешни, хищно выпирающие по бокам этой живой торпеды.
- Что еще за нежить…  – с ненавистью Серафима шепчет, забыв уж, что меня придушила.
- Отпусти, – хриплю.-  Задушишь же.
               С недоуменным взором тетка отпускает меня, явно не понимая, как я оказался в её руках.
                Я по-быстрому к противоположной стене отполз, ружье сейчас же на цель направил и жду, не вставая.  Серафима тоже сидит и то к твари неподвижной взор обращает, то на меня с немой тревогой смотрит.
- Чего ждешь? – вдруг на меня наезжает.– Стреляй!
                А на меня вроде как ступор напал. Вот хоть убей, не могу выстрелить в то, что мне ничего плохого не делает.
- Сейчас, – говорю, а сам все сомневаюсь.
                В то самое время, пока я вопрос морали решал, новорожденная мерзость зашевелилась, заерзала в слизи родовой и давай хлюпать и распаковываться во все конечности, что мать природа задумала.
                Тварь, шатаясь, встала на две длинных жилистых ноги с коленями внутрь и продолжила разгибаться во весь рост, как сложный органический трансформер. Она оказалась гораздо больше, чем я предполагал. По бокам грушевидного туловища, замурованного в хитиновые горизонтальные полосы, извивались одна над  другой три пары щупалец. Их присоски на концах стремительно приклеивались к потолку, к полу и стенам, чтобы неуклюжее тело на тонких ногах обрело большую устойчивость. Поверх щупалец  громоздились непропорционально вытянутые громадные клешни, которые грозно клацали ароматный воздух между цветочными стенами.   Головы как таковой не было вовсе. Грудь к верху сужалась, продолжаясь вытянутой вперед телескопической шеей с зияющим нутром, в котором  рядами по кругу между собой перетирались многочисленные зубы полукруглой формы. Из  шейных глубин, откуда то из глотки, наружу выглядывали и убирались обратно два фасеточных глаза. 
                Чудовище сковало меня ледяным страхом. Теперь я был готов стрелять безотлагательно,  но мне понадобилось время, чтобы переварить увиденное.  Это гигантское членистоногое, занявшее многие кубометры пространства оранжерейного коридора, выглядело таким непредсказуемым и жутким, что я не был уверен, насколько мы выиграем от агрессивной атаки.
                Онемешвая Серафима перестала подавать мне сигналы. Она лишь вцепилась в топор покрепче и инстинктивно, задом, отползала к запертой парадной.
                Безголовой твари понадобилось всего две-три секунды, чтобы адаптироваться к новому миру квартиры №25. Одним мощным хуком правая клешня ювелирно точно схватила бедную канарейку и жадно отправила её в глубокую шейную пасть. Круговые челюсти заработали, как механическая дробилка. Наружу вылетело лишь облачко пуха и несколько перьев.
                Чудовище отрыгнуло, выдвинуло фасеточные глаза из укрытия и, вдруг, уставилось прямо на меня. 
                Бабаах! – это я, наконец, вышел из ступора и выпустил прицельный заряд в голово-шею ракообразного.
                Как и следовало ожидать, заряд не достиг цели, но грохот выстрела спровоцировал птичий хаос.
                Суматоха из летающих желто-оранжевых существ на несколько минут послужила нам маскировкой, но бежать было некуда, а монстр немедленно выдвинулся в наступление. Чудовище стрекотало глубокими гортанными звуками и двигалось, как хорошо отлаженная машина, срезая клешнями буйных канареек и кромсая неугомонных бабочек. Каждый шаг вызывал сокращение сотен мускулов. Пара щупалец все время держалась за подвесной пластик потолка, оставляя на нем сопливые следы, еще пара опиралась о пол, а третья пара глубоко погружалась в листву, отыскивая неизвестную опору за пышным цветочным слоем. При движении щупальца отлеплялись и снова прилеплялись к новым местам.
                Две огромные клешни заполняли почти все пространство меж зелеными стенами.
- Целься в рыло! – кричит Серафима, забившись в тупик из стальных засовов.
                Я нашел в себе силы подняться и, отступая,  бабахнул второй раз. Выстрел снес монстру один фасеточный глаз и возможно повредил десяток зубок. 
                Тварь, ощутив отпор, взбесилась, гневно заклокотала и едва не грохнулась, замахав враз всеми щупальцами. Молниеносный  взмах клешни вырвал мой ремингтон, вторая клешня попробовала отсечь голову, но  теснота и плохая видимость из-за летающих тварей заставила врага промахнуться, прошив мне вскользь рубаху между лопаток.
                Вместе с клешней, зацепленный за рубаху,  я мигом взлетаю в воздух. Ружье, прикладом вперед, отправляется в зубодробилку. Скрежет дерева и металла напоминает мне, что я следующий. 
                Болтаясь в воздухе на кончике клешни, я вытаскиваю из-за спины меч. Несколько ударов по хитиновой броне оставляет даже царапины на вражеской длани. 
- Серафима, твою ж ты мать! – кричу я в ужасе от перспективы быть заживо размельченным. – Есть какие-то идеи!?
- Меч! – кричит тетка. – Меч вперед выстави!
                Я взял совет на вооружение и приготовился умереть быстро, утешаясь, что мозг раздавят первым. 
                Вот зубастая шейная пасть приоткрылась шире, предвкушая свежее мясо. Как только острие стали погрузилось в ротовую полость, я сделал резкий выпад вперед, всаживая клинок в розовую плоть меж рядами дробильных зубов.
                Тварь взвыла, выхаркивая на пол крупные сгустки крови. Свободная клешня раскрылась, чтобы располовинить меня в районе поясницы и вот тут,  Серафима, крича , как амазонка, прыгнула на меня с распахнутыми руками. Она буквально повисла на нижней части моего тела, обнимая меня, как страстного любовника. Винтажная рубаха затрещала тканью и мы разом грохнулись в свежие лужи крови.
                Серафима приземлилась на спину, головой к парадной двери. Я же упал на спину в другую сторону. Я был почти под самым чудовищем, между его тонких рахитичных ног. Тетка  метнула взгляд на временно дезориентированные клешни, на зубастое глубокое рыло, затем встретилась глазами со мной.
- Убей! – бросает она и отталкивает меня пятками в пятки.
                Я скольжу спиной по кровяному слою между ног зверя, внезапно оказываясь в самом тылу.
                Чудовище бьёт клешней в рыжую бестию, но Серафима перекатывается вбок энергичной горой и спасается от смерти. Она бьет в ответ топором по броне, покрывающей клешню, но тот лишь отскакивает, как резиновый.
- Уходи! – кричу я, поднимаясь на ноги с той стороны чудовища.
                Серафима в ужасе, перебирая ногами и руками, как каракатица вновь отползает к тупиковым засовам. Разъяренный зверь, забыв обо мне,  хлюпая и клокоча, движется на тетку, как хорошо отлаженная машина смерти. Лишь благодаря возне с присосками- щупальцами Серафиму не растерзали за считанные секунды.
                Дрожащими руками я проталкиваю лезвие меча между нижними пластинами брони , добираюсь до мягкой плоти, и всаживаю катану по самую рукоятку. Кончик стали выходит в том месте, где у животных располагаются детородные органы.  Тварь судорожно взмахивает клешней в потолок, пробивает его , а после оседает, словно многоэтажное здание, у которого срезали  два нижних этажа.
                Здоровенная туша заваливается на цветочную стену, сдирая её зеленые покровы. За пышным слоем зеленой растительности проглядывает прозрачная стена, за которой скрывается еще один бассейн, залитый ярким светом.
- Серафима, ты как там? – кричу, пытаясь меч из монстра обратно достать
                Я взбираюсь на хитиновую тушу в рубахе, висящей на мне лоскутами.  Я пытаюсь достать из монстра меч, но тот застрял так, что не туда не сюда больше не двинуть.
                Серафима, приваленная клешней, размером с навороченный холодильник, пыхтит и корчится от боли.
-Сейчас, сейчас помогу.
                Я прыгаю вниз и двумя руками приподнимаю клешню весом в полтора центнера.
                Освобожденная, Серафима отползает к полуободранной зеленой стене
- Чертов Славик, – ругается она тихо, без особой злобы. – Убьет он нас тут, ей богу  убьет.
- Не убьет, – говорю, присаживаясь рядом, спиной к стеклянной стене. - Хотел бы, давно убил.
                Внезапно, едва только наметившуюся тишину нарушает знакомая пулеметная очередь печатающей машинки.  Этот звук отзывается в нас условным рефлексом. Мы враз обретаем подвижность и в считанные секунды перелазим через труп на ту сторону, где был оставлен раритетный Андервуд.
                Машинка лежит на боку в луже крови, рядом с мертвым щупальцем. Клавиши отбивают ритм со скоростью опытной стенографистки. Лист ползет вверх, шурша по песку.
                Мы жадно читаем отпечатанные строчки:
 «Возьмите антидот…………….Пошла прочь, сучка……..Возьмите антидот… …..Я тебе сейчас свой антидот  засуну в рот………Возьмите антидот………Уберись с моих земель, сука…..Я их съем… они мои, мои ..мои, мои…м..
                Я нервно выдираю лист из каретки, чтобы прекратить перепалку незримых духов двадцать пятой квартиры. Машинка продолжает работать вхолостую, но скоро замолкает.
- Антидот…- произношу я с таким видом, будто мне открылась тайна мира.  – Виталя!
- Что «антидот Виталя»? – хмурит брови Серафима.
- Ольга сказала, он отравлен жабьими ядами. Поняла?
- Ты мне голову не морочь, – кривит гримасу Серафима. – Скажи прямо, что за антидот и причем тут Виталя?
- Антидот  это противоядие, – говорю весь такой воодушевленный. – Нас направили в двадцать пятую, чтобы мы взяли противоядие для Витали. Ты была права! Это наверняка Петровна! Она помогает нам.   
- И где же твой антидот?
                Вместо ответа я оборачиваюсь к цветочным зарослям, на которых все еще висит одна клешня.
                Следующую минуту мы, как два садовника-варвара, сдираем со стены остатки цветущих растений. Постепенно перед нами открывается панорама второго бассейна. Сияющий белым кафелем,  он был много просторнее, а его дно опускалось на пару  метров ниже уровня коридорных полов. Вода, как я и предполагал, обрушивалась длинным водопадом сквозь продолговатое отверстие из кухни-бассейна.
                В центре водоема, затопленного примерно на полтора метра, стоял кубический постамент из серого мрамора. Над ним на высоте двадцати сантиметров прямо в воздухе левитировало сложное механическое устройство кубической конфигурации,  напичканное медными трубками, шестеренкам, поршнями и роторами. Сверху из самой середины этого механического куба торчала большая медная воронка, а над ней вразброс висело десяток водяных шариков примерно с мячик для гольфа.  Вся эта сложная махина напоминала некий инопланетный двигатель, вырванный с потрохами из недр космического корабля. 
                Каждая деталь, подчиняясь диковиной механике, отбивала ритмичный такт. Десятки зубчатых шестеренок, соединенные с кривошипами, толкали изящные поршни в прозрачных цилиндрических сосудах, в которых то наполнялась, то сливалась в трубки красная и синяя жидкость. 
                Прямо под диковинным агрегатом на мраморе поблескивала прозрачная полулитровая бутылочка с открытым горлышком. В таких раньше грудное молоко держали. Над бутылочкой нависала медная трубка слива. Из этой трубки ничего не капало, хотя горизонтальный сосуд, из которого она выходила, был на одну четверть заправлен зеленой жидкостью. 
- Что за чертовщина? – изумляюсь весь на пределе.
- Микрохулахлоп, - отвечает Серафима с каменным лицом.
- Микро… хула? – я весь сейчас лицом извернулся, будто меня вот-вот вывернет. – Какого черта, Серафима, ты прикалываешься что ли?
- Никаких приколов, Леша – говорит, внимательно за аппаратом наблюдая. – Бог не даст соврать,  истину говорю, микрохулахлоп это.
- И чем он отличается от обычного хулахлопа?
- Тем, что он внутри первого хулахлопа.
                Я молча смотрю в голубые глаза Серафимы.
- Ну, это как яйцо в яйце,-  силится она объяснить своими словами. -  Это производные первого энергетического узла, созданные под контролем разумной сущности. Слушай, я в этих делах не шибко кумекаю, ты лучше потом у Ольги поспрашивай.
- Ладно, черт с ним, - говорю.
                Мы снова смотрим на интересную бандуру. Несколько секунд просто молчим и смотрим.
- А я, кажется, понял, -говорю, - что это значит.
- И что же ты понял?
- А ваш Славик ведь про какой-то самогонный аппарат писал.
- Ну и?
- Там противоядие, – говорю, лбом к стеклу прижавшись. – Видишь бутылочку? Думаю в ту бутылочку его надо слить.
- Чертов Леша, – тетка улыбается, хлопает меня по плечу, - А ведь и правда. А ну-ка отойди.
                Я отодвинулся и тетка прицельно со всей дури вмазала по стене обухом топора.
                Стекло даже не звякнуло. Ни трещинки на нем, ни царапинки.  Но она сразу то, конечно, не сдалась. Продолжала вмазывать, всю свою ненависть в удар впрягая.
- Ладно, хватит, - говорю, как она выдохлась немного. – Не изводи себя. Бесполезно это. Ясно же, что через кухню идти придется.
                Вернулись мы к перегородке с лестницей, а рыбины  тут как тут. В стекло мордами стукаются и нас вожделеют. И шумно тут от воды бурлящей, а вот земли сыпучей не слышно уже, зато она из всех щелей дверных постепенно наружу прёт.
                Я на лесенку взобрался, голову в лаз под потолком просунул, чтобы оценить обстановку ближе. Шум внутри такой, как на гидростанции, а рыбы сразу к водной поверхности всплыли.
                Проем в соседний бассейн, куда стекала вода, был широким, но высота его была едва больше сорока сантиметров.
- Плохо дело, – Серафима  мне снизу сообщает, на дверь кивая. – Не продержится долго. 
- Ладно, - говорю с лесенки. –  Сам полезу. Ты толстая слишком.
                Сказал, а сам чую, сердце то дрыгаться пустилось. Страшно же к таким здоровенным дурам лезть.
-  Понятно ты полезешь, - усмехается тетка, -  Я к этим тварям близко не подпущусь.
- Зубов вроде нет, – сам себя успокаиваю – Ты как думаешь?
                Серафима к стеклу прижалась, постучала костяшками пальцев, чтобы рыбины на неё оглянулись.
- Нет, зубов не видать,  – говорит. – Тебе тут всего-то два взмаха и там уже.   
                Угу, думаю про себя, два взмаха. Посмотрел бы я на тебя с этими взмахами.
- Ты не бойся, –  добавляет рыжая, чуя мою измену, – Я вытащу, если совсем люто будет.
                В общем, забрался я на лаз, высунулся над бассейном на пол туловища, вынул нож из ножен и жду, когда очередной раз слив сработает, чтобы успеть сделать свои два взмаха.
                Серафима сначала меня снизу подбодряла, а потом услышала какой-то шум в коридоре и пошла проверить.
                Как раз в этот момент сливной люк в бассейне закрылся и я неуклюже, боком бухнул в воду.  Одновременно с этим ванную дверь вынесло под напором могильной земли. Я услышал обвал уже под водой.  Серафиму спасла лишь счастливая случайность. Земля завалила весь левый рукав коридора. Крупными комьями могильная грязь высыпалась через лаз в бассейн, отчего в кристально чистой воде взбухали облака земляной мути.
                Забарахтался я, в общем, от паники так, что пены взбил столько, что не видать ничего. В ушах шумит от крови да от воды, ногами вроде пол то достал и давай прыгать по направлению к горизонтальному лазу в соседний бассейн. А в воде то прыгать сами знаете как. Не особо резво получается. Вода мне почти до рта достает, а уровень все поднимается. Мне бы плыть, а я от страха совсем соображать перестал. И уже почти добрался до лаза то. Осталось только зацепиться и подтянуться, но в последнюю секунду мне под ребра тараном врезается тварь кистеперая.  Припечатывает меня к кафелю, как настоящий боров.  Я от боли едва не взвыл и не успел опомниться, как вторая рыбина живой торпедой мне в спину ударяет, да так что позвоночник трещит. Так, толкая в спину, меня протащили к дальней стене.
                Я от злости закричал, развернулся и давай под водой  беспорядочно молоть ножом, но всё бестолку. Бестии уже отплыли и не видно, где они. Воду от земли сплошь мутью заволокло.   
- Ну, - кричу, оглушаемый водопадом.  – Идите сюда, твари! 
                А сам смотрю, до лаза то совсем рукой подать. Шаг всего, и подтянуться. Рванулся, короче, подпрыгнул, руки верх вскидывая.  Но перед самой целью из воды тяжелой налитой бомбой выныривает этот морской синюшный поросенок. И прямо на меня падает.
                Я под рыбьим весом весь в воду ухожу. Нахлебался, вынырнул почти под самым водопадом и наугад ножом взмахнул. Чую, острие пронзило упругую рыбью шкуру, вошло глубоко. Пенистая вода заалела рядом с рукой, и тут рыба рванулась, вспарывая себе бок, да так резко, что ушла вместе с моим ножом в боку.   
- Чёрт! – кричу.
                Теперь из оружия только мертвая крыса на поясе осталась. 
                Спрятался я за водопад и смотрю оттуда, как раненная рыба алые зигзаги в воде рисует.  С такой раной ей долго конечно не протянуть. Но вот где вторая?   
                Смотрю снова на лаз в соседний бассейн. Он в противоположной стене, в трех прыжках от меня, только прыгать теперь трудно, плыть придется. Я уже на балетных носочках стою, с закинутой головой, а вода выше носа поднялась.
                Ладно, думаю, пора. Оторвался, поплыл.  Вдоль самого кафеля. Взмах, другой, и тут правая пятка целиком во влажный рыбий рот проваливается.  Ощущение такое, будто к ноге разом сотню килограмм прицепили. Я в воду камнем пошел, как подбитый корабль. Как назло зацепиться рядом не за что, один скользкий кафель вокруг.
                Задрыгался я под водой, как черт на сковородке. Хорошо рот рыбий без зубов оказался, а то давно бы нечего рассказывать было.  А  рыба, хитрая сволочь: как якорь на дно с моей ногой опустилась и давай там извилистые танцы крутить, дожидаясь, покуда у меня кислород не кончится. Мотала она меня из стороны в стороны так, будто она охотничья собака, а я утка. Я все извернуться пытался, пинал её свободной ногой, если доставал, а после вымотался вконец. Вышли силы у меня.  Да и рыба вымоталась: замерла на дне и просто ждет, когда я сдохну. Вот у меня и воздух иссяк почти, лежу и грустно о жизни думаю. Ни черта не успел. Ни жениться, ни детей завести, ни книгу написать, ни Скарлет Йохонсон приобнять, ни лекарство против рака открыть, ни на Марс слетать, ни раскрыть тайну этого чертова дома. Всё насмарку. Вот она моя никчемная жизнь. Кончается здесь, в этом кустарном бассейне, с тварями, у которых и мозгов то толком нет. Бог, счёт, пожалуйста, где расписаться.
                Но только Бог не торопился в тот день счет выписывать.
                Загудела сирена, сливной люк на дне открылся и рыбину мою мощным течением к центру бассейна потащило.  Ей вроде и меня жалко отпускать и в дыру сливную нырять никакого желания нету. И все же в последний миг она, дура, поняла, что за двумя зайцами погнаться не получится. Выплюнула ногу, да поздно уже.  Вошла она в критический радиус, откуда  нет выхода. И потащило её, а с ней и меня к пуповине черной дыры, всасывающей тонны воды.
                Я, как и рыба, грести пытаюсь, да куда уж там, ни воздуха, ни сил. Одно спасло, что рыбина всей своей тушей в сливной дыре застряла. Меня разом течение отпустило и я всплыл, раскрыв рот так широко, будто от воздуха кусок побольше откусить намеревался. Вдыхал я долго, прям чувствовал физически, как легкие набухают. Здесь и голос Серафимы сквозь водный гул послышался. Не померла, значит, улыбнулся я, живехонька. 
                Свободный, в два шака я до лаза добрался и только зацепился, как сзади хлопок чудовищный раздается, а следом за ним фонтан кровавый весь кафель с потолком гранатовым цветом окропил. Вот так и кончилась рыба. Не на крючке, но повсюду.
                Втащился я в лаз снова бочиной, повис на нем, как мокрая кошка на заборе, и так же неуклюже в смежный бассейн плюхнулся.
                Вода тут, как я и предполагал, только до грудков мне достает. Внутри сразу простор чувствуется, место раза в три больше, чем в соседнем водохранилище.  Да и торжественность здесь особая из-за чудного агрегата над мраморным возвышением в центре.
                Но я не столько этим зрелищем сначала очаровался, сколько Серафимой, что прижималась с той стороны к прозрачному стеклу, будто к гигантскому аквариуму в океанариуме.  По уши в земляной грязи, взлохмаченная, она помахивала победно топором и орала счастливо о том, что думала, что я уже окочурился и как она рада, что я еще жив и все такое. Несмотря на бурлящий гул воды, падающей сразу с трех круглых отверстий в дальней фронтальной стене и льющей водопадом с бокового лаза (откуда я только что выпал), теткин голос за стеклом слышался отчетливо, хотя и как будто со дна колодца.
- Слушай, Леша, плохо дело! – кричит она, когда от радости слегка успокоилась. – Земля весь левый коридор завалила! Я  рою тебе проход руками, но земля все пребывает!
                Вот гадство, думаю, а сам страха не показываю.
- Ладно! – кричу. – Продолжай рыть…
                Серафима, конечно, слёз при мне не лила, но по лицу её я понимал, что дела у меня не очень. Как только она ушла, я полез на мраморный постамент. Думаю, хоть бы здесь все по-людски вышло.               
                Места свободного на мраморе едва-едва, чтобы встать. Забрался я, хватаясь прямо за медные соединительные детали. Опустился сначала на четвереньки, под низ заглянул. Как я и думал, стоит бутылочка на мраморе ровно в центре в особом белом кружочке, аккурат под тоненькой металлической трубкой слива.
                Встал обратно на ноги, за трубки и сосуды цепляясь. Голову вверх задрал, где над воронкой жестяной в полметра диаметром водяные шарики в воздухе застыли, как планеты прозрачные
                Смотрю я на эти сферы водные, а сам осторожно крысиный хвост от пояса развязываю.  Схватил трупик за шею, чтобы по колебанию хвоста убедиться в хулахлопной природе этого странного устройства. И действительно у границы области над медной воронкой, безжизненный хвост дернулся и до предела вытянулся к вертикальной оси медного жерла.
                Чую, крысу потихоньку всасывает в область невидимую. Отпустил, а она прямо так в воздухе повисла с вытянутым в струнку хвостом.
                Ладно, думаю, лучше тут не рисковать. Плюхнулся обратно в воду, чтобы оттуда за всем наблюдать.
                Крыса втягивалась нехотя, как и в прошлые разы, но когда она оказалась в центре, её против моих ожиданий не выкинуло в потолок, а разорвало на месте с выразительным пшиком.  В мгновение ока тушку буквально размазало в миллиметровый слой в горизонтальной плоскости. Из крысы получился огромный кровавый диск, края которого едва умещались в стенах бассейна. 
                Диск  медленно закрутился этакой миниатюрной вселенной из разорванных на молекулы плотских частей. Гигантские водяные капли в воздухе утратили форму сферы и гравитация призвала их к своей груди. Они сползали по невидимым руслам, соединяясь в спиральные ручейки, и пока диск крутился, вода проходила сквозь него, окрашиваясь при переходе в красный цвет, и сливалась в медную воронку.
                Агрегат ожил, завибрировал, жидкости перетекали из сосуда в сосуд. Синее бурно смешивалась с красным, а после снова с синим. А всего через секунду другую в бутылочку под чудо-машиной хлынула желтоватая смесь, с виду похожая на мочу.   
                Как только полулитровая бутылочка заполнилась по горлышко, слив  прекратился.  Красный диск из животной плоти рухнул в воду, обливая меня крысиной кровью.
                Левитирующий агрегат затрясло, как от жуткой африканской лихорадки. Жидкости в сосудах вскипали, стекло лопалось, швыряя в воду осколки, из разрывов трубок вырывались струи пара.         
                В страхе за вымученный трофей я мигом  кинулся к мраморной тумбе, схватил бутылочку и поспешил укрыться у дальней стены под тремя бьющими источниками. На ходу я разорвал лоскут рубахи с рукава и плотно ввинтил ткань в горлышко.
                За водопадным гулом и рычанием машины, фыркающей паром и звенящей железом, я не сразу услышал крики Серафимы.
- Черви!  – орет она, стуча топором по стеклу. – Осторожней!
- Чего? – ору, не понимая и, счастливый, показываю бутыль, – Все в порядке! Антидот у нас! 
                Но Серафиме словно накласть на этот антидот.
- Я тебе говорю, черви в земле! – орет она из-за стекла, - Вот такие! – и показывает, разводя по-рыбацки руки на метр.
- Какие к черту черви? – уже начинаю беспокоиться. 
                И только тут замечаю, что на её грязно-белой майке поблескивают свежая алые пятна, а с топора капает кровь.
- Они из могильной земли поползли, – кричит  Серафима, – Жирные сволочи с зубами! Троих уже зарубила, так они теперь в твою сторону повернули! Смотри за водой! 
                Смысл её слов обрушился на меня, как лавина. Я сразу на водопад уставился, который со стены напротив извергался.
                И тут внезапно агрегат завыл так, будто кончаться собрался.  Десяток сосудов полопались почти в один миг. Я понял, что плохо это.
                Бутылочку быстро в карман и  сам с головой бульк в воду.
                Под водой слышу взрыв такой мощный, будто гору взорвали и стены все тряхануло, как от армянского землетрясения. Это хорошо, что я в воду нырнул, а так бы точно бошку мою искать на дне пришлось. Вынырнул, только когда воздух кончился. Вокруг все дымится, в воде синие пятна расплываются. А несколько медных трубок от взрыва разлетелись с такой силой, что застряли в прозрачной стене, пробив её насквозь. Всего пробоин было три. От каждой отходила короткая, но заметная трещина.
                Серафима после взрыва еще какое-то время сидела, зарывшись комком в цветочную стену. Затем она прильнула к трещинам и принялась с надеждой прощупывать стекло, определяя прочность. 
                Мы встретились с ней взглядом, поняли друг друга без слов и я кивнул ей. Серафима размахнулась топором и врезала обухом в стекло недалеко от застрявшей трубки. Стекло не дрогнуло, но трещина выросла на пару миллиметров. Серафима замахнулась снова.
                Тем временем в бассейне что-то изменилось. Оказалось, что во время взрыва все три сливных отверстия закрылись. Уровень воды стремительно полз верх.   
                Вода пребывала так быстро, что мне пришлось снова взобраться на мраморное возвышение, над которым уже колыхалась пятисантиметровая толща воды.
- Что там у тебя? – кричу Серафиме в панике.
                Тетка продолжала неустанно бить топором рядом с трещиной. Её волосы, пропитанные потом, кровью и грязью облепляли большое лицо, словно рыжие водоросли.
- Трещина растет, – орёт она в одышке, прервавшись на секунду. – Немного, но растет. Я тебя вытащу, обещаю. Вытащу! – и дальше вмазывает  по стеклу со всей дури. 
                Ты уж постарайся, думаю,  а то ведь антидот все равно у меня.
                Всего за полминуты вода дошла мне до живота. Я все это время смотрел то на Серафиму, то на водопад из соседнего бассейна.
                Я знал, что просто так утонуть мне не дадут.
                Червь был толщиной с приличную анаконду. Этакую безпигментную, отвратительно прозрачную анаконду.  Его гусеничноподобное рифленое тело с многочисленными парными когтистыми ластами по бокам на какую-то секунду застряло во всю длину лаза. Прежде чем плюхнуться в воду, тварь изогнула в мою сторону свою альбиносную морду с круглым ротовым отверстием с десятками рядов острых зубов. Пасть хищно увеличилась в диаметре, будто унюхав жертву, а после снова сузилась и тело, извиваясь коленцами, свалилось в воду.
                Бляха-муха, думаю. 
                Вода уже добралась мне до грудков и я потерял всякую возможность наблюдать сверху за подводными движениями. Но моими глазами была Серафима.
- Ныряй! – кричит она, махая рукой к дальней стене. - На тебя плывет! 
                Я хапнул воздуха, сколько успел, и на дно за мраморной тумбой притаился.  Открыл глаза в воде и пузырьки выпускаю, как Жак Ив Кусто. Смотрю: рядом со мной медная воронка от агрегата валяется, а вокруг еще  куча деталей металлических и трубок полно. Схватил я поскорей воронку за узкий конец, да трубку с полметра где-то и отполз по дну за мраморный угол тумбы.
                Вскоре вижу, как над тумбой величественно плывет белесая тварь. Чинно так гребет, десятью парами ласт перебирая, будто живая подводная лодка.
                Я, пока червь не видит, еще за один угол отполз и как бы позади врага оказался. Тут воздух в легких иссяк и мне вынырнуть пришлось. Хапнул кислорода и снова в воду. А червь уж развернулся и на меня тараном прёт. Удирать смысла нет, я это в кино про акул видел. В общем, выставил воронку перед собой щитом, а трубку  хищно сбоку занес для удара.
                Бабах! Это червь своей тупой мордой прямо в воронку вошёл.  Удар такой, как если бы в дыхалку боксер зарядил. Я от неожиданности трубку выронил и воздух почти весь выпустил. И понесла меня эта мускулистая сволочь, как кого-то детеныша тюленя прямо через весь бассейн к дальней стене. 
                Там я припечатался спиной и изо всех сил к верху потянулся, к воздуху. Ладно у червя мозгов нет, он все в воронке зубами клацает: думает, что прогрызет так путь к моим потрохам. Вытянулся я, в общем, кое-как, поднимая попутно всю эту тушу червя к поверхности.
                А воздуха то в бассейне почти не осталось, у потолка вода почти. Взглянул мельком на Серафиму, а она всё, как бешенная, по стеклу долбит и слезы у неё из глаз: видать не хочет, чтобы подыхал я.
                Что мне было делать? Меч в клешневом монстре застрял, нож в рыбе засел, даже трубку и ту выронил.  Нечего мне было делать, кроме как в зверя превратиться, но только с мозгами человеческими. В них всё дело. С мозгами перед нами любой лев котенок. В общем, наполнил легкие и снова в воду. Там я ловко выкрутился из-под щита-воронки и всем телом  червя оседлал. Обнял его и руками и ногами, словно друг он мне старый и давай его в объятьях душить. 
                Воронка сразу на дно пошла, а червь от контратаки натурально опешил. Заизвивался по всем направлениям, как морской огурец. Пробует меня скинуть, пастью щелкает, а я сжимаю его крепче и крепче. Когтистыми лапами мне бока, руки и ноги царапает, но боли уже не чувствую.  Задушить его я не мог, поэтому в ход пустил зубы. Я не шучу. Вонзился ему прямо в плоть рядом с мордой, как разъяренный бабуин, оторвал кусман белесой кожи с красноватым мясом и выплюнул и снова вонзился. 
                Из открытых ран в воде кровавые облака распускаются, а мне снова бы воздуха хапунть.  Измотались мы оба, я без кислорода, червь от кровопотерь. Так на дно и упали в обнимку.  Упали аккурат в том месте, где трубку я обронил. Ногой я холод металла почувствовал.  Расцепил хватку, схватил трубку и пронзил червя сверху насквозь до самого дна.
                Оттолкнулся от туши и едва-едва  успел лицо из воды вытащить. У потолка оставалась совсем узкая воздушная прослойка, которая сомкнулась за считанные секунды.   
                Серафима смотрела за моим боем, не переставая вкладывать в каждый удар топора всю свою дурость.  Вода хлестала из застрявшей трубки, остужая её разгоряченное тело. Когда она увидела в воде густые кровяные облака, с ней началась форменная истерика.
- Не-е-е-т! – кричала она, бабахая топором с утроенной силой. – Нееет!
                Вероятно, псих внутри придал ей ту мифическую силу природного женского инстинкта, о которой пишут в научно-популярных журналах.
                Как бы то ни было, с пятьдесят второго удара трещина в стене обрела собственную жизнь. Стекло захрустело, как снежный наст, и трещина поползла по стене сначала в одну сторону потом в другую, разрастаясь в извилистый бессмысленный иероглиф.
                Серафима услышала еще один треск и стена рухнула под давлением воды. Напор снес стокилограммовую тетку, как пластмассовую игрушку. Водяной фронт впечатал её в цветочные заросли, а после, закручиваясь, вместе с цветами и потонувшими птичками понес  в сторону черной круглой норы в конце коридора.
                С ликующей радостью второго рождения я вылетел в коридор на тугой волне, словно неуклюжий серфер на веселом водном аттракционе. Конечно, я наглотался воды на три жизни вперед и все же в тот момент не было на земле человека счастливее меня.   
                Вода быстро затопила коридор, забралась в железную комнату со статуей старика, размыла земляной завал в левом рукаве коридора.
                Лишь благодаря своим габаритам Серафима не исчезла в норе, куда устремился водный поток.  Она прижалась спиной к стене рядом с дырой и спасла меня еще раз, схватив за воротник рубашки, когда я чуть не продолжил водный аттракцион в темных недрах неизвестного тоннеля.
                После разрушений стены сливные отверстия в бассейне снова раскрылись и вода быстро отступила. Туша монстра с отливом рухнула на дно бассейна.
                Мокрые и грязные мы сидели в луже воды под самой норой и молча взирали в дальний конец коридора, где парадные двери по-прежнему сковывали стальные засовы. Это место больше не выглядело райской идиллией, в грязных лужах распластались трупики канареек, комки грязи смешались с лепестками разодранных цветов.
                Справа над нами возвышалась грязная жижа земляного завала. Слева  зиял раскрытый круглый ход в железную комнату, откуда исходил дрожащий синий свет. 
                Серафима шумно дышала, расставив ноги в стороны, будто на занятиях по аэробике. Полосы грязи пересекали её лицо, как у спецназавцев, которые гоняются за хищником в амазонских лесах. Я выглядел ненамного лучше.
- Спасибо, – говорю, по плечу тетку толкая. – Без тебя бы ...
- Ладно, ладно, - прерывает меня Серафима. – Сам тоже хорош….
                Из железной комнаты снова задолдонил знакомый голос:
- Пить…пить…пить.
                Серафима повернула голову к открытому люку и как гаркнет:
- Заткни пасть! Пить ему, видите ли, подавай. 
                Синие лампы жужжали от напряжения и отражались в зеркале воды, которая затопила комнату по щиколотку.  Чугунный старец, почуяв, наш приход заныл с большим надрывом:
- Пи-и-ть…пи-и-и-ть….пи-и.ить.. 
                Серафима жахнула по чугунной голове, чтобы через вибрацию свою мощь передать
- Ну, – говорит в кружку, – выпустишь нас, если нальем тебе?
- Выпущу, выпущу, старая карга!  – скулит внутри голос – Не тяни, чертова баба! Налей уже!
                Я ему сначала воды в ладошках набрал, но голос внутри поплевался только и обозвал нас тупыми сволочами.
- Дру-у-гое.! – просит, как наркоман убитый. – Другое…пить.
                Так вот чего он хотел! Нектара своего!
                Откупорил я бутыль и легонько в кружку опрокинул мочевидной жидкости. Замолк сразу голос, чугун вокруг нагрелся, лампы синие замигали и от изваяния по двум прозрачным трубам в полу пошли клубы оранжевых испарений.  Мы невольно отступили от фигуры в разные стороны.
- Где твое оружие? – нервно спрашивает тетка, а сама достает из ножен свой любимый кривой нож.
- Лучше не спрашивай.
- Держи  вот, – и швыряет мне под ноги топор.
                Оранжевые газы заволокли все кругом, из щелей саркофагов зашипел пар.
                Вся комната резко дернулась и я, подбирая оружие, растянулся на железном полу. 
                Люк с размаху захлопнулся и завернулся штурвалом на несколько оборотов.
                Мы бросились к штурвалу слишком поздно,  попытались крутить его в обратную сторону, но бесполезно, а потом пол под нами, словно просел, и комната разом превратилась в лифт, который начал опускаться.
                Железная стена с люком быстро исчезла за потолком. Её место занял узорчатый гранит. Лишь по бегу узоров мы могли судить о том, что движемся именно вниз.
                Видимость в комнате резко упала из-за светящихся испарений... 
- Падлючая твоя душа! – гневится Серафима,  снова подбираясь к статуе – Ты обещал выпустить!
                Она бьет по чугунной голове нижней частью кулака, но дух молчит.
                В этот момент я слышу, как на пол падает что-то железное.
- Серафима, осторожно, сзади! – кричу, но все происходит слишком быстро.
                Она оборачивается назад и тут из оранжевых клубов дыма на неё налетает нечто розовое,  широкое и плоское, как покрывало. Тетка вмиг оказывается закутана в плотный кокон из хищной плоти. Она не может двинуть ни рукой, ни ногой. Она похожа на огромную девочку ребенка, которого резко запеленали.  Одна рука поднята вверх, а вторая с ножом торчит снизу. В этой позе она падает на пол, как хитро поверженный великан.
                Я кидаюсь к ней, чтобы помочь. Её лицо корчится от боли, из глаз градом катятся слезы.  У шеи чуть приоткрывается внутренняя поверхность этого хищного покрывала. Оно покрыто крупными костяными шипами. Они не острые, но могут перемолоть кости, если сжатие продолжится.
- Сними, – молит Серафима.
- Сейчас, – говорю я, опускаясь на колени, – Потерпи.
                И вдавливаю лезвие топора в районе её груди. Из-под режущего металла брызжет алая кровь. Она влепляется мне в лицо огромной красной кляксой и продолжает бурно сочиться. Я чувствую себя мясником-хирургом на операции без наркоза.
                И все же операция удается. Плоть разъезжается в стороны, заливая все вокруг кровью, но Серафима постепенно выходит из плена. И вот одна её рука уже на свободе. 
                Поодаль из другого саркофага на пол падает что-то тяжелое.  В наших глазах отражается взаимный страх.
- Иди!  – велит мне Серафима – Я вылезу. 
                Через плотную дымку ничего не видно. Я иду к противоположной стене с вытянутой вперед рукой.
                Внезапно прямо перед лицом щелкает крупная челюсть.  Мельком я вижу длинные серые зубы, которые выходят из идеально круглой охровой головы, в которой есть только один большой рот. Эта голова-шар болтается на тонкой шее, которую легко можно перерубить, но эта шея дико маневренна и вот голова снова исчезает в дымке.
                Пока верчу глазами, пытаясь определить, откуда вынырнет враг, у моего правого уха снова смыкается челюсть. Каким-то чудом ухо остается при мне.
                Взбешенный, с криком и с топором наперевес, я кидаюсь в гущу дыма. Махаю наугад направо и налево, но рублю один лишь воздух.  У стены дым рассеивается. Я вижу пустой саркофаг и упавшую чугунную крышку. Чуть дальше в углу на двух ногах покачивается двуглавая тварь с коротким бочкообразным туловищем, из которого торчит жилистый хвост. Головы-шары на тонких длинных шеях хищно вытягиваются в мою сторону, огромные челюсти во всю морду клацают зубами. Ошарашено я смотрю на толстый хвост, отходящий от тела и исчезающий в дымке чуть дальше вдоль стены. В голове проскакивает вопрос: интересно насколько он длинный? Ответ приходит незамедлительно. Хвост коварно выныривает из дымки позади, он обвивает мое тело в районе поясницы толстыми кольцами  и отрывает от пола.
                Уже в воздухе всаживаю топор в мясистую часть хвоста. Тварь шипит от боли, открыв обе пасти. Швыряет меня к дальней стене. Я лечу через чугунного старика и, врезавшись в гранитную стену, едва не ломаю себе позвоночник.
                На полу пальцами и животом я ощущаю  что-то теплое и липкое. Это кровь , что вытекла после недавней операции. 
                Хвостатая тварь в два прыжка настигает меня в лежачем положении. Её головы, болтающиеся, как подводные цветы неожиданно склоняются к полу в сантиметре от меня и начинают слизывать кровь длинными тонкими языками.
                Пока я нащупываю топор, который выронил при падении, в дымке над тварью вырастает грозная фигура рыжей женщины.
                Молниеносным ударом мачете Серафима отсекает одну голову и одновременно смыкает пальцы вокруг шеи второй головы. Монстр пытается извернуться для удара хвостом, но сделать это не просто, да и времени уже нет.
                Серафима выдирает  голову вместе с ошметком  шеи, как злостный сорняк.  Нас обдает фонтаном крови. Хвостатая тварь, лишенная  обоих мозгов,  безжизненно растягивается на полу.    
                Тело Серафимы покрыто точечными кровотечениями из круглых синих гематом - следов шипов.  Она все еще держит в руках оторванную шею, на конце которой болтается шар-голова с полу разинутой пастью. Тётка явно не в себе.
- Ты как? – спрашиваю я, обеспокоенный за её психическое состояние. 
                В металлической тишине слышится гудение лифтового механизма, который продолжает нас спускаться в неизвестность.
                Серафима не отвечает. Она молча подходит к изваянию старика и с размаху обрушивает трофейную голову  из плоти на отлитую голову из чугуна.
- Тварь паскудная! – в сердцах вырывается из её могучей груди.
                Серафима бьет мертвой головой о чугун еще раз и от головы-шара почти ничего не остается. 
-Выпускай! – вопит она с ненавистью. – Выпускай или я приду за тобой в ад! 
                В  мощной руке Серафима свисает кусок тонкой шеи, на конце котором алеют ошметки кожи с фрагментами черепных костей. С чугуна стекают кровавые мозги.
                Внезапно лифт останавливается.  Он снова стоит напротив штурвального люка в металлической стене.
                В непривычной тишине, которую заполняет лишь наше дыхание, слышится нарастающее трубное эхо круглого катящегося предмета.
                Дымка рассеялась, поэтому видимость вокруг отличная. Из глубины круглого отверстия в задней стене что-то катится в нашу сторону.   
                Мы расступаемся в стороны , заняв боевые стойки. Из «иллюминатора» выкатывается  белый полиуретановый шар, почти такой же, как для боулинга, только без дырок для пальцев. На шару две громадные черные цифры:

«24»

- Двадцать четыре, – говорю я вслух, развернув шар.
- Квартира Петровны, – подсказывает Серафима.   
                Эти слова действуют, как заклинание, ибо сразу после слышится металлический скрежет раскручиваемого штурвала. Вскоре люк, скрипя, открывается , являя знакомый  полузеленый коридор в лужах грязи.
                На выходе из железной комнаты наше внимание привлекает отрубленная шар-голова, лежащая верх ногами в луже крови.
- Ты попала, старая стерва, – говорит рот с сотней отвратительно длинных зубов, – Твой час пробил, сука.
                Серафима с ненавистью давит голову подошвой сандалии и мы покидаем эту мерзкую пыточную.
                Мы идем по разбитому стеклу, наступаем в лужи с мертвыми птицами, бросаем взгляды на тушу монстра в осушенном бассейне. Мы идем молча, слушая металлическое  шуршание скользящих засовов.
                Серафима берется за ручку парадной двери и толкает её от себя.
                Нас снова встречает сумрак лестничной площадки. Эта тьма теперь не кажется чужой. Снаружи веет свободой.
                Внезапно на зеленый щиток электросчетчиков прыгает радостное пятно света…
- Лёша? Серафима? – слышим мы знакомый голос из сырой тьмы.