Закат уже не за горами? Маленькая повесть

                1

  Накануне дня своего рождения Вера Николаевна решила сходить в магазин, чтобы побаловать себя в этот день чем-то внусненьким, а  на обратном пути  поскользнулась  на крутом спуске дороги, ушибла бок о торчавший из-под снега комель бревна и подвернула ногу. Побаловала себя, называется, так побаловала, что с трудом превеликим до хаты своей добрела.   Добрести-то добрела, даже печь растопить умудрилась, а к вечеру ей до того худо стало, хоть криком кричи: на ногу ступить не может, спину такой  дугой выгнуло, что голова где-то на уровне колен оказалась. Только вот беда, кричи не кричи — никто не услышит: одна Вера Николаевна живёт в доме.
  Ночь прошла, как в бреду, а когда  наутро Вера Николаевна по стеночке добралась до кухни, то её охватило полное отчаяние: дров в доме осталось только на одну топку да и вода на исходе. Вот так, а ведь она планировала ещё и баню протопить сегодня. Ладно, воды, как обычно,  флягой на тележке навозит соседка, она раз в неделю Веру Николаевну водой обеспечивает.  Нет, не задаром  —   это как бы  плата за проживание в доме, из которого сын переселил Веру Николаевну в её сегодняшние хоромы, находящиеся наискосок от прежнего жилья.  Вместе с тем домом  и мебель прежнюю оставили, и ковры. Ничего не захотела Вера Николаевна забирать оттуда, где умер её муж. Вот там и поселилась на всём готовом молодая семья, жилья не имеющая.

   Водокачка была рядом  с двумя домами, принадлежащими Вере Николаевне, так что соседка-квартирантка без особых усилий быстро навозила воды и, посочувствовав болящей,  убежала по своим делам, не догадавшись  принести в дом две-три охапки дров. Хотя зря Вера Николаевна грешит на соседку, та ведь спрашивала, чем ещё помочь надобно. Это она, бескорыстная "домовладелица", постеснялась попросить  её об этом и сама, предварительно наложив тугую повязку на ногу, перетянув поясницу толстым слоем эластичных бинтов,   поковыляла  к поленнице, радуясь уже тому, что в баню дров натаскала загодя.
  После бани ей стало совсем худо: то знобит, то в жар бросает, ноги боль выкручивает, голова раскалывается так, что глаза на лоб готовы вылезти.
 А тут ещё и погода испортилась: целую неделю бесновалась  метель, порывы ветра сбивали с ног даже тех, у кого они обе были в рабочем состоянии.  За всё это время Вера Николаевна ни разу не вышла за калитку, и за всё это время никто  не отворил дверей её дома.
  Конечно, были звонки с поздравлениями в день рождения, звонили и те, кому нужны были её консультации или совет, но вот звонок, заливисто сообщающий о чьём-то визите, был нем.
  На отшибе живёт она, на самом что ни есть на краю...

      Долгими ночами, слушая завывания ветра, Вера Николаевна дрожащими руками вытирала слёзы. Нет, она не плакала, слёзы сами текли, скатываясь к уголкам губ и раздражая их солью. Вере Николаевне было страшно в пустом доме. Но не нечистой силы и не лихих людей она  боялась. Ей было страшно умереть зимой, когда сын с геологоразведкой колесит по Северам, где нет сотовой связи, а дочь в далёком от неё большом городе, и вряд ли кто сообщит им о смерти их матери, потому что вряд ли кто вспомнит о ней. Неужели ей придётся лежать до весны? До приезда сына?
 Хотя о чём это она? Дочь-то будет звонить и, не дозвонившись раз-другой, забьёт тревогу, приедет сама. Да и пенсию почтальон принесёт и тоже встревожится, если Вера Николаевна не выйдет на звонок. Но так или иначе, всё равно день-другой её может никто не хватиться. А что произойдёт за это время, даже подумать страшно!
 Если первыми о её кончине прознают местные бичи,  тогда к приезду детей в доме останется только её труп. А документы? Ведь здесь не только её документы, но и сына. А что будет с его иномаркой?

  Нет, умирать зимой Вера Николаевна не имеет права, только вот разве смерть будет спрашивать, когда к ней прийти?
  А вдруг Вера Николаевна не сразу умрёт, а будет лежать   обездвиженной, беспомощной, но отчётливо понимающей своё ужасное положение? Сейчас ведь не те благословенные семидесятые, когда соседи, узрев не разметённый подле калитки снег и не увидев дымка из печной трубы её дома, враз бы всполошились. Не те времена нынче, ох, не те...

                ***

  Когда в середине семидесятых Вера Николаевна молоденькой учительницей приехала в таёжный посёлок, всё было иначе. По утрам она находила на лавке в сенях, которые за ненадобностью никогда не запирались, то банку молока, то десяток яиц, то грузди солёные, то домашнюю стряпню в виде тарочек с черёмуховой начинкой. А в ноябре, в период массового забоя домашнего скота, мяса у неё было столько, что впору самой с кем-то поделиться. Кто приносил? Неизвестно. Известно только, что распиленные дрова привезли по приказу начальника леспромхозовского участка, ставшего потом её мужем, а раскололи чурки и сложили в поленницу её ученики, пожелавшие остаться неизвестными.
 
  Дружно жил  многонациональный народ в Междугранке:  были здесь и литовцы, и украинцы, и белорусы. Даже молдаванин имелся, почтальон по фамилии Кашняну. Правда,  все называли его  Кашнян —  так  привычнее русскому уху — и считали армянином.
  По весне  жители посёлка убирали территорию возле своих домов под метёлочку, и вскоре улицы зеленели пробившейся на Божий свет нежной травкой. Убирали не по приказу сельсовета, да и  приказов таких Вера Николаевна  не помнит, а по укоренившейся привычке, потому и выглядела Междугранка чистенькой и ухоженной.  Молодежь приводила в порядок стадион, натягивала волейбольную сетку, и вечерами проводились соревнования между командами женатых и холостяков. Были и другие спортивные игры, весёлые и шумные.
  Нет теперь Междугранки, как и многих других малых посёлков и деревень, а  вместе с ними исчезло и то духовное родство между людьми, которое наполняло нелёгкую жизнь простого человека неким  смыслом. Нет больше  общих праздников, когда неказистое здание поселкового или сельского клуба  битком набито разновозрастной публикой, нет и  общих горестей. Теперь каждый по себе.

  А ведь жилось простому люду  в те далёкие годы ох как трудно. С утра до вечера почти всё взрослое население работало в тайге на валке, трелёвке, погрузке и вывозе леса, да и своё подсобное хозяйство держать приходилось — иначе нельзя, потому что в магазинах шаром покати. Заведующая РОНО, выбиравшая Вере Николаевне место будущей её работы, колебалась недолго.

  - Поезжайте в леспромхоз, там снабжение ОРСовское, глядишь, и вам  тушёнка с колбасой кой-когда перепадёт.  Да и женихи там богатые, по четыреста рублей зарабатывают. А если в городе останетесь, питаться придётся  очень даже скромненько. Как, впрочем, и в совхозах, которые кормятся Райпотресозом да своими подсобными хозяйствами.

  Про богатых-то женихов правду сказала заведующая РОНО, хорошо платили рабочим леспромхозов за их тяжёлый труд. Только вот тратить заработанное  было некуда, прилавки поселкового магазина были так же пусты, как и везде. Но партия и правительство уверяли народ в том, что это временные трудности,  народ жил надеждой на перемены и копил на сберкнижках деньги для будущей счастливой жизни. Пусть не своей. Пусть дети поживут. Народ терпеливо ждал. И дождался, когда все его сбережения партия вместе с правительством самым наглым образом переместили в свои карманы. Значит, всё это: дефицит, невозможность потратить заработанное и сами сберегательные книжки - было кем-то запланировано? Значит, людей изначально, задолго до перестройки обрекли на рабство во имя каких-то мифических идей компартии, точнее, на благо ворюг, узаконенных Уставом этой партии?  Теперь Вера Николаевна в этом не сомневается.

     "Призрак бродит по Европе..." Да уж, и впрямь призрачным был обещанный  коммунизм.         
            
                Продолжение -  http://www.proza.ru/2015/01/31/215 - 2гл