ФРИЦ

                Рудольф Брызгалов



                ФРИЦ

           Память моя, память, что ты делаешь со мной?! Позади более 70 прожитых лет, а память не дает  мне покоя.  Перед глазами встает вся моя  трудная жизнь. Многие мои сверстники оказались под колесами времени, кого это время придавило, кого покалечило, многих уже нет в живых. Я выжил -  не потому, что был сильнее или более удачливым, а потому,  что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, а игру в обыкновенную лотерею.
Воспоминания…Они порой больно ранят стареющую душу, потому что люди,  в большинстве случаев, склонны к  воспоминаниям уже в зрелые годы. Молодость живет будущим. Это   естественно. Зачем обременять себя в двадцать лет воспоминаниями. Впереди радостная и веселая жизнь. Правда, не у всех. Но  такие детали  в молодые годы никого не волнуют.
После войны, мой отец вернулся живой. Для нас,  мне тогда было пять лет, а моему    старшему  брату Валентину - десять, радость была неописуема.  Наши детские сердечки стучали учащенно, когда он нас поднимал на руки и целовал. От него пахло табаком и… порохом.  После войны запах пороха долго гулял по стране. А у бывших воинов этот запах за пять лет пребывания на фронте, крепко   въелся в поры  их кожи.  Пять долгих лет мы не видели отца, поэтому  трудно  было поверить, что человек в гимнастерке и с орденами на груди, с большими сталинскими усами, твой родной отец.  Мы с братом даже немного его побаивались. Чужой дядя, и вдруг наш отец.  Но эта отчужденность была недолгой, радость оттеснила ее на задний план. Как хорошо было ощущать, что  в доме появился родной человек, который в любую минуту тебя и защитит и обласкает. А мы, дети войны, по ласке, ох как соскучились.
Мы с братом от счастья были на седьмом небе.  Я тогда не знал, что означает это слово, но по - детски, как бы  летал от счастья. Многие мои сверстники  не дождались  своих отцов.  Похоронки летели в наш провинциальный город, как черные вороны.  После них еще долго раздавались:  плачь и стенания  одиноких жен, одиноких матерей,  осиротевших детей.   Нашей семье повезло. Повезло наверно не точное определение.  Просто судьба сжалилась над нами. Ведь мы с братом все годы войны только и думали о том,  чтобы отец вернулся живой.  Мечтали, как с ним  весело пройдемся по городу, как он купит нам  мороженное, а потом  мы пойдем все вместе  в кино. Мы так долго не ели сладкого, так долго не ходили в кинотеатр, что  забыли  и вкус сладкого,  и очарование темного кинозала.   Мы забыли, что такое  простое детское счастье. И не осознавали, что рядом со  счастьем  всегда идет горе. Горе тех детей, которые с завистью смотрели на нас. Они этой радости не дождались.
Долгие военные годы  мы с братом мечтали о  наших маленьких детских радостях.  Порой надежда покидала нас. Страх западал в детские  души. Особенно  мы боялись почтальонов, приходящих  в наш четырехэтажный  дом. Знали, что они приносят не только письма с фронта, но и ненавистные всем бумажки - похоронки. А нам так хотелось увидеть отца живого. Я   даже потихоньку от всех ходил в церковь и неумело молился о  его здравии.  Тогда многие ходили в храм божий, хотя власть не приветствовало эти порывы населения.  В моем букваре было написано: «Церковь – опиум для народа». Но большинство людей   молились о  том, о чем и я просил Бога. Но не многих  он услышал. Миллионы отцов, братьев, сестер не вернулись с полей сражений. Вечная им память. Редко нынче их стала  вспоминать  Родина, за которую они отдали жизнь. Только по праздникам. Обидно и горько осознавать это. Как верны слова поэта: «Умом Россию не понять…». Ожиревшие чиновники, одурманенная молодежь, жарившая  яичницу на  вечном огне, приспособившаяся интеллигенция – вот явь нынешнего дня.
          Отец вернулся с пышными усами,  до войны он  их никогда не носил, курил трубку, хотя до войны в рот не брал табака и совсем не пил.  Война многому научит. Нам, малолетней детворе, были неинтересны такие детали. Главное, отец рядом с нами. Только в зрелые годы, я понял, почему отец отрастил  усы и стал курить трубку.  Тогда всем  хотелось походить на Верховного главнокомандующего, вождя всех народов Иосифа Виссарионовича Сталина. Верность этому злому гению они пронесли через всю свою сознательную жизнь. В идола легко поверить, от идола нелегко отречься.
           После войны страна тяжело приходила  в себя. Не хватала многого. Но люди были рады, что война позади, что можно без страха смотреть на голубое небо и не ждать налета немецких самолетов. Жили  голодно,  холодно, но радостно. Общая беда  всегда сплачивает людей. Отец отдыхал недолго. Вскоре пошел  работать, надо было кормить семью.
Я с гордостью выходил во двор  старого четырехэтажного дома, где наша семья занимала отдельную комнату в коммунальной квартире. Рассказывал ребятам о том,  как воевал  мой отец, показывал его награды, тайком вынося  их из дома. Мы, дети,  к которым вернулись отцы, не понимали, что своими рассказами печалим  сердца     сверстников-сирот. Но дети, народ жестокий, не по природе, а по повседневной сути. Я  не замечал суровых лиц ребят, не замечал, как они втихомолку утирали слезы, размазывая их по грязным щекам.   Я беззастенчиво упивался своей радостью, радостью мальчишки, вновь обретенного  своего отца, и не замечал тревожных лиц подростков.
           Двор, расположенный  около нашего дома,  представлял собой  территорию для взрослых и   для детей.  Она не была четко разделена, просто на детской площадке были качели и песочница, на взрослой – большой врытый  деревянный стол с лавочками. Взрослые играли в домино за  этим столом, изготовленным каким-то умельцем и покрытый пластиковым листом. По нему было хорошо мешать фишки домино, и стук костяшек громко  раздавался в тишине двора.  Стук костяшек придавал игре какую-то азартность, какую-то восторженность. Иногда взрослые, после очередной партии, распивали вино. В то время   водка была дорогая,  и денег  у них хватало только на дешевое вино. Выпивали с опаской, чтобы  жены из окон  не видели. Нас, детей, почему-то не стеснялись. 
Детская территория проходила от песочницы до небольшого здания, в котором был расположен трансформатор.  Называлось оно – трансформаторная будка с грозной надписью «Не входи – убьет!» и рисунком, череп с костями.   Но мы не обращали внимания на эту  грозную надпись. Спрятавшись за будкой, мы выпадали из  поля зрения  наших родителей, которые частенько смотрели в окно, наблюдая за нами, и были рады оставаться в защищенной от материнских глаз зоне. Здесь играли в стенку на деньги.  А эта игра, притом на деньги, строго каралась родителями. Стенка, эта такая игра, когда пятачком бьешь об стенку и твоя монета должна попасть как можно ближе к монете твоего соперника, чтобы ты мог дотянуться до нее растопыренными пальцами рук. Если достал до монеты,  она твоя. Незамысловатая детская шалость. Выигрыш – копеечный. Но на него можно было купить  мороженное. Если повезет.  А если   нет,  и ты проиграл все,   будешь хныкать от неудачи.  Меня считали везунчиком, потому что я часто был в выигрыше. За трансформаторной будкой было построено для детворы деревянная горка. Зимой она заливалась водой, получалась  прекрасная ледяная горка, с которой можно было спуститься на санках, у кого они были. У меня их не было. Я нашел кусок фанеры,  садился на нее, и  лихо скатывался вниз. Удовольствие не передать.  У многих ребят под попой  были такие самодельные «санки». У кого фанера, у кого небольшая доска. Зимой, кроме горки, взрослые делали для нас каток. Почти все жильцы дома  выходил с ведрами воды и заливал ровную площадку двора, превращая  ее в прекрасный каток.  Морозы в средней полосе России стояли до 30 градусов. Так что вода замерзала через три-четыре часа.
Часто каток превращался в площадку для  игры в хоккей. Местные мальчишки   выходили на ледяное сражение.  Амуниция у всех была проста. Коньки-снегурочки с загнутыми передними концами, привязанные к валенкам обычной веревкой и закрученные палкой или бобышкой от мотка пряжи. Наш город  ткацкий. Многие наши матери работали на ткацкой фабрике, и как игрушку приносили с работы  детям бобышки от пряжи.  Ну, а наша детская фантазия была неистощима. Мы из этих бобышек делали  всевозможные вещи, а для коньков они оказались  просто незаменимы.  Завяжешь их  веревками  крепко накрепко, сколько хватало силенок, затянешь их бобышкой намертво, чтобы нога не ходила ходуном в разные стороны, и гоняй по катку без опаски, что коньки слетят с валенок. Клюшки наши отцы делали нам из простой толстой проволоки. Шайба – тряпичный мячик. Играли в хоккей с большим удовольствием. Наши зрители – в основном девчонки или малышня, у которых коньков не было. Они с завистью смотрели на нашу игру. Взрослым было недосуг. Послевоенные, голодные годы. Требовалась кормить детей. На развлечения не хватало времени.
Я помню, как  мама посылала меня за хлебом в магазин. Очередь  народ занимал задолго до приезда  хлебовозки. Кто опаздывал, оставался без хлеба.  Я всегда приходил во время.  Как было приятно нести домой пахучую булку белого хлеба. Пока я доходил до  дома, поджаренной корочки,  как не бывало. От матери получал  нагоняй. За такую вкуснятину можно было  и потерпеть, не плакать.
Но однажды со мной приключилась история,  которая  резко изменила мою  тихую мирную жизнь. Как-то в одной острой ситуации на ледяном поле,  мой противник, Володька из соседнего подъезда, ударил меня клюшкой по ногам,  я упал, разбил нос, потекла кровь. Играли в те времена без судей. Сами разбирались в создавшейся ситуации. Я вскочил на ноги и  с кулаками обрушился на обидчика. Он стал защищаться, но я был сильнее.  Подмял его. Остальные наблюдали за нами. Такие стычки часто проходили на катке, и брать чью-то сторону, было не принято. Я  орал, что он поступил не по правилам, что по ногам бить нельзя. Он только отмахивался от меня. Игра прекратилась. Мы кричали друг на друга.  Вдруг он выскочил из-под меня, отбежал на безопасное расстояние, и закричал: «Фриц».  Я опешил. Как фриц?  Этим словом мы всю войну  называли  ненавистных фашистов, а какой я фашист?  От обиды  забыл и про разбитый нос и боль в колене. С отчаянием  бросился за ним. Но он уже был у своего подъезда,  а в окно выглядывала его мать. Я отступил. Игра не пошла, и мы разбрелись кто куда.
Сумрачный  пришел домой. Брат спросил,  в чем дело, почему я такой хмурый, проиграла, что ли ваша команда? Я мотнул головой и принялся снимать  с валенок коньки. В ушах звенело одно слово: «Фриц».  Я не мог понять, почему меня так назвал  мой одноклассник Володька  Жуков, мы же были с ним неразлучными друзьями.  Теперь эта дружба дала трещину.
          На следующее утро  выходной. В школу не надо было спешить.  Ребятня с утра высыпалась на каток.  Взяв клюшку и коньки,   я  тоже поспешил во двор. Ребят собралось много. Всем хотелось поиграть в хоккей.  Володька с  поцарапанным лицом,  от нашей вчерашней драки, стоял поодаль, без коньков и клюшки. Увидев меня, он отошел от ребят в сторонку и закричал: «Фриц пришел». Я,  бросив коньки и клюшку,   побежал за ним.  Но он, зная мои тяжелые кулаки,  держался от меня на хорошем расстоянии,  недалеко от своего спасительного подъезда, и орал во всю глотку: «Фриц, фриц». Ребята засмеялись. Я от обиды горел ненавистью.  Неужели эта поганая кличка приклеиться  ко мне навсегда? Не хотелось верить. Но по реакции ребят понял, что им понравилась кличка, и каждый запомнил ее, на всякий случай. А в детстве таких случаев хватает. То поругались, то не поделили что-то, то подрались. Вот здесь-то каждый,  из обиженных,  и  старался  побольнее ударить тебя злым словцом.  Отсутствует сила и задор, на «помощь» приходит язык. Для меня этим словом стало «фриц».  Но почему фриц. Ну ладно: дурак, чокнутый,  кривоногий, конопатый и так далее.  Не так обидно, но  фриц. Во мне все внутри клокотало. Какой я фриц? Какой я враг?  Стучало в моей детской голове.
Сколько в ожесточенных драках я получал синяков, царапин и все из-за одного  вредного слова. Как то мне отец сказал, когда я ему рассказал о моей беде, что слово очень ранит, что оно порой  страшнее пистолета.  В этом  я убедился на своей шкуре. Эта кличка надолго присосалась ко мне, и во дворе, и в школе. Как только возникает конфликтная ситуация, слышу  обидный выкрик «Фриц».
Однажды я спросил у отца, почему мне ребята дали такую  противную кличку. Отец улыбнулся и  объяснил: «Во всем виновато твое имя. Ты родился перед войной. Тогда товарищ Сталин всеми силами хотел наладить мирные отношения с Германией, которая победоносно воевала с Европой.  Не хотел он, чтобы немецкие войска топтали нашу землю. В 1939 году СССР и Германия подписали пакт о ненападении друг на друга. Тогда и пошла мода, давать своим детям немецкие имена: Адольф, Рудольф, Ганс и другие. Тебя мы назвали Рудольфом. Вот откуда  эта кличка, раз Рудольф, значит немец, а немец, это фриц. Война в корне поменяла отношения к немецкой нации. Мы стали презирать немцев, ненавидеть их. Вот эта ненависть перекинулась и на твое имя. Так что не сильно расстраивайся. Ругают не тебя, а твое  немецкое имя».
        Мне было не легче от объяснения отца. Все время, что я учился в школе кличка «фриц» шла рядом со мной.  Синяки, ссадины, выбитые зубы в драке, вот чем я расплачивался за мое «немецкое происхождение». Обидно, досадно, терпеть унижение от своего имени. Но имя не выбирают, как и родителей. Мама,  видя мои мучения, решила исправить создавшееся положение на свой лад. Она привела меня в церковь, что было строго  запрещено делать родным и близким коммунистов, а мой отец был не только коммунистом, но и работал в прокуратуре. Мама  понимала  все серьезные последствия для отца, если поход в церковь станет известен. Но материнское сердце не могло выдержать страданий сына. Она видела, как я мучился, сколько драк перенес, как я страдал.  Она пришла в церковь с одной мыслью, окрестить меня. Но так как имя Рудольф было не славянским,  оно не подходило для крещения. Тогда  поп дал мне другое, церковное  имя – Владимир. Я был очень рад избавиться от  так долго мучавшего меня немецкого имени. Но радость была преждевременной. Никому  не расскажешь, что тебя крестили и дали православное имя. Если о крещении узнают на папиной работе, прощай и должность, и партийный билет. Я это хорошо усвоил из наставлений матери. Так, что все школьные годы мне приходилось терпеть нападки одноклассников. Дети жестокий народ. Теперь я взрослый человек и с улыбкой вспоминаю мои тревоги и волнения, связанные с  моим именем. Моих детей, носящих отчество своего отца, Рудольфович, никто не назовет фрицами. Время все сгладило, время все лечит.