Закат уже не за горами? -2 Маленькая повесть

              Начало -  http://www.proza.ru/2015/01/30/311               


  Вера Николаевна до сих пор не может понять, как жители леспромхозовских посёлков, работая в лесу, умудрялись ещё  и скотинку в чистоте да в порядке содержать, и приусадебные участки. Не потому ль так  удивилась она запущенным, заросшим сорняками частным огородам, когда в девяностые, после распада леспромхоза, они с мужем и восьмилетним сыном  переехали в совхоз?
 Однажды ранним утром, с тяпками наперевес шли они всей семьёй по спящей деревне окучивать свой участок картошки, находящийся в двух километрах от села, смотрели на заросшие травой придомовые огороды, и муж, кивнув на одно из подворий, с непередаваемой горечью тихо произнёс:
 — Вот они, кормильцы наши, спят сном праведников, а сорняк меж тем силу набирает, уже выше картошки вымахал... окучивать пора, а тут и прополкой  ещё не пахнет.
 Потом он молчал до самого конца пути.
"Кормильцы" просыпались только к обеду.

               

   Когда же началось раскрестьянивание?

 Вера Николаевна часто вспоминает жизнь другой деревни, деревни её детства. Теперь мало кто верит старым фильмам, где колхозники шли на работу с песнями и с ними же возвращались домой, а она знает — это правда. Да, пели женщины, а мужчины им басисто вторили. На сенокосе, опустошив торбы с нехитрыми обедами, во время короткого перерыва, потирая натруженные руки и наслаждаясь  кратковременным отдыхом, приваливались они к стогам. Послеполуденная дрема окутывала сенокосные угодья. Но вдруг   взмывал высоко в небо  звонкий женский голос.

          Колькi у небе зор,
          Цяжка палiчыць...
      
 
  К нему присоединялся другой, чистый, как родниковая вода.

          Толькi з  iх адна
          Наярчэй гарыць.

   И вот уже плывёт над лугом сочно, мощно и невероятно красиво разбавленное мужским басом.

           Гэта ты мая,
           Зорка ясная,
           Ты, каханая,
           Непагасная.

  Сегодня прагматикам трудно поверить, что в те далёкие годы не только к работе на личных наделах, но и к колхозному труду относились не абы как, что для молодых прослыть ленивцем и неумехой считалось несмываемым позором. И соревновались хлопчики в ловкости да в умении, особенно в уборочную страду, когда тягловой силой, конём, то есть, при помощи верёвки стаскивали копна сена к огромному стогу. Соревновались девчушки на току, когда в сплошной пыли при обмолоте света белого не видно. Это позже комбайны появились, а Вера Николаевна хорошо помнит алчный  барабан молотилки, требующий бесперебойной подачи снопов. Не всякий выдержит бешеный ритм этой работы — она, тринадцатилетняя городская девчонка, не смогла,  и ей доверили только отгребать уже опустошенные снопы, выплёвываемые прожорливой машиной. Кстати, матерчатых перчаток тогда не было - были кровавые мозоли от черенка вил. Но мозоли приходилось скрывать, дабы не прослыть белоручкой, что было не менее позорно, чем неумеха или лентяйка.

 Вернувшись с колхозной работы, люди принимались за работу домашнюю и только с заходом солнца готовили ужин, который  называли вячэрой. Это были неизменные солОники. Женщины разводили костерок  на лужайке возле одного из домов, общий для нескольких соседних, окружали его чугунками, наполненными чищенной круглой картошкой и водой, накрывали чугунки сковородками, тоже чугунными и без ручек.
 Вера Николаевна до сих пор не может докопаться до происхождения названия этого немудрёного блюда.
 Солоники - от слова соль? Но соль есть в любом блюде.
 От слова соло, потому что, закипая,  каждый чугунок пел свою песню? Хотя нет, соло - это вряд ли: простые крестьяне были не так искусны в музыкальной терминологии.
 А может, солоники - это и вовсе не солоники, а салоники? Ведь туда ещё  и кусочки сала бросали.
  Но как бы ни называлась картошка, запечённая в чугунке на костре,  Вера Николаевна до сих пор помнит вкус самых верхних картофелин, чуть подгоревших, пахнущих дымком и далёким детством.
 
 Как-то взяли  бабушка и тётя Маша  Веру на прополку колхозных  огурцов, а Вера возьми да и сруби нечаянно тяпкой один из корешков. Боже мой, сколько укоризны и осуждения было в их взглядах! За что? Огурцов-то вон сколько, целое поле, да и не свои они.
  За что? Это девочка  поймёт позже, когда будут они с бабушкой идти по просёлочной дороге мимо ржаного поля. Сорвёт бабушка колосок, вышелушит зёрнышки и произнесёт необыкновенно ласково:
 — Житечко святое. Хороший урожай Господь нам сподобил, слава ему, с хлебушком будем.
  Вот тогда и поймёт Вера, за что она подверглась безмолвному, но дружному осуждению на том огуречном наделе.   Бережное, любовное отношение было у старшего поколения ко всему, жизнь человеку дающему, и неважно, личное оно или колхозное.
 Когда же мы раскрестьянились? Расчеловечились-то когда?

  Не с ним ли, с тем поколением  и его нравственными принципами,  ушло и сострадание друг к другу?

   
  Кто сегодня остался на земле? Тот, кто либо по своему скудоумию не получил мало-мальского образования или, на худой случай, рабочей специальности,  либо по неумению приспосабливаться не смог угнездиться на более  перспективном месте. Почему работа в сельском хозяйстве стала столь непривлекательной? Да потому, что тяжёлый труд селянина  оплачивается такими жалкими  грошами, что язык не повернётся их деньгами назвать. А какая оплата, такая и работа. Вот и отучили людей работать на земле, любить её, кормилицу всего живого и сущего.
 Но разве покойная бабушка Веры Николаевны, разве тётя Маша и крестный, отдавшие все свои силы  далёкому белорусскому колхозу "Рассвет", получали не те же гроши? Тогда почему же они трудились не за страх, а за совесть, да при этом ещё и пели?
 А может, всё-таки за страх? Тогда почему они пели? Почему трудились до седьмого пота с такими просветлёнными лицами? Почему радовались плодам  своего труда, тем самым плодам, от которых им доставались лишь жалкие крохи?
 
  Продолжение -http://www.proza.ru/2015/02/02/281