Сборник Православие

Леонид Гаркотин

Возвращенное счастье.

Крестная моей сестры, Мария Николаевна,  человеком была уникальным. Появлялась всегда неожиданно и пространство вокруг нее немедленно оживало , просыпалось, наполнялось шутками, смехом и какой-то невероятной позитивной энергетикой, Рядом с ней невозможно было оставаться серьезным или пребывать в плохом настроении. Она всегда была в движении, и если кому-либо случалось иногда пойти с ней по делам, то этот кто-то возвращался домой совершенно измотанный и еще долго вздрагивал при малейшем желании Марии Николаевны с ним куда-то пойти.
Она не ходила по улице, она летала. Транспорту городскому никогда не доверяла и весело шутила по этому поводу, - Зачем я поеду на автобусе за деньги, если пешком приду быстрее и бесплатно.
Трудилась она на нескольких работах сразу и все  исполняла добросовестно, и с удовольствием. В детском саду, где она служила няней и одновременно ночным сторожем, дети, завидев быстро бегущую им навстречу , кормилицу и утешительницу, бросали игрушки и повисали на ней гроздьями, как бананы на пальме. Она всех обнимала, каждому говорила что-то такое, только ему предназначенное и  с напускной суровостью командовала, - Марш в группу ! -и они радостные и счастливые вместе с  ней возвращались к оставленным делам и игрушкам.
Завершив рабочий день, она направлялась в другой детский сад, где работала уборщицей и истопником. Быстро мыла лестницы, а потом носила дрова и топила печи.
В редкие минуты отдыха садилась в кресло и вязала что - нибудь, исполняя чей- то заказ. Иногда прямо в кресле засыпала, но поразительно, вязать не переставала. Натруженные и натренированные руки, по каким-то своим немыслимым законам, сами продолжали делать начатое дело.
Казалось бы, при таком плотном рабочем графике, времени еще на что – то или на кого-то у нее просто не должно было оставаться, но, к удивлению всех, оставалось. Она успевала заниматься дочкой и сыном, да и родственники другие вниманием ее не были обделены.
Детей своих Галю и Колю она боготворила и понятно было, что жизнь свою, всю без остатка, она полностью посвятила им. Дети были ухожены, всегда аккуратно и модно одеты и выглядели не как все, а лучше всех. Она гордилась ими и заботилась о них с каким – то  небывалым чувством одержимости, ради их благополучия была готова на любые жертвы со своей стороны, будто-бы искупала какую-то огромную вину свою перед ними.   Все видели, как ей сложно  одной справляться, но она ни у кого не просила помощи, а сама несла  тяжелый Крест, данный Господом Богом только ей и конкретно знала и понимала для чего Крест этот несет.
В рассказах своих она никогда не возвращалась в прошлое, будто и не было его вовсе, а если по телевизору начиналась передача  или фильм о войне, немедленно уходила или выключала телевизор.
Лишь однажды, в порыве отчаяния, когда ребенок ее повзрослевший, попал в дурную компанию и ей, с огромным трудом и огромными унижениями от соседей и недобрых людей, удалось вытащить его из этой грязи, рассказала она о том, что так долго и трудно носила в сердце своем и о чем запрещала близким своим разговаривать.
В середине тридцатых годов, когда страна мощно и уверенно строила и развивала новую экономику, семнадцатилетняя деревенская девушка Маша, по протекции двоюродного брата Ивана Микуева, Героя гражданской войны, дважды награжденного Орденом Боевого Красного Знамени и дружившего с самим Кировым, приехала в Ленинград и устроилась на один из военных заводов, чтобы вместе со всем советским народом участвовать в строительстве социализма. Здесь встретила любовь свою, родила двоих детей, дочку Галю и сыны Колю, радовалась за удачно сложившуюся жизнь свою, вместе с мужем растила деток, строила планы на будущее, безоблачное и светлое.
Все разрушилось в один миг. Началась война. Муж погиб при первой же бомбежке, сбрасывая зажигалки с крыши. Ей казалось что остановилось все и горя этого, и потери этой перенести невозможно. Она и предположить не могла, что самое страшное и непереносимое будет потом.
Началась блокада и потянулись бесконечные дни ужаса и страха, голода, холода и каждодневной смерти. Маша, как и прежде, ходила на работу на свой завод, за детьми смотрела соседка Стефания Карловна, пожилая питерская аристократка, бывавшая на балах в Зимнем  дворце и неизвестно как уцелевшая в годы репрессий, категорически не пожелавшая покинуть вместе с семьей город и уехать в эвакуацию, свято верившая, что ее любимый Петербург выстоит, а вместе с ним выстоят и они с Машей и детьми.
Но, вернувшись однажды с работы, Маша застала испуганно плачущих детей, закутанных в одеяло, но все равно дрожащих от холода и страха , и неловко лежащую на полу Стефанию Карловну. Вещи были разбросаны, а ящик стола, где хранились хлебные карточки, был пуст. В квартире побывали мародеры. Соседи вызвали милицию, Стефанию Карловну погрузили на сани и увезли, а Маша, расписавшись в составленном милиционерами  протоколе, осталась с детьми в холодной квартире без малейшей надежды на завтрашний день.
Ночью она не спала и впервые в жизни позавидовала своей бездетной подруге, разбитной и нахальной Вальке Платовой, подумав, насколько легче ей было бы сейчас, если бы и у нее не было детей.
Рано утром разделила пополам оставленный с вечера кусочек, похожего на серую глину хлеба , дала детям, заперла их в квартире и отправилась на работу.
В перерыве начальник цеха сообщил, что завтра с утра ей надлежит быть на сборном пункте с детьми, подошла очередь на эвакуацию.
На сборном пункте было шумно, девушка в военной форме записывала в тетрадку какие-то данные, бледные и ко всему равнодушные дети тихо сидели на узлах,  мамы нервничали и ожидали команды на погрузку в бортовые полуторки, чтобы доехать до Ладожского озера, единственной возможности спасти детей от неминуемой смерти.
Пришел офицер, провел перекличку, быстро погрузились в машины  и скоро прибыли на берег Ладоги. Все приободрились, понимая, что еще немного усилий и все самое страшное останется там, за Ладогой.
Резко прозвучала команда – Воздух!  –Женщины с детьми прыгали с машин , падали в снег, метались военные, пытаясь рассредоточить людей и понимая, что сделать этого уже не успеют.
Маша прижала Коленьку к себе и побежала, пятилетняя Галя отстала. Снаряды рвались со всех сторон, кричали раненые, падали убитые.  Сбросив бомбы, самолеты скрылись за горизонтом, оставив после себя ад. Горели машины, рыдали и выли  над убитыми детьми матери, черный дым застилал Ладогу.
Маша лихорадочно искала дочку, а увидев ее, недоуменно застыла, не понимая почему девочка не встает, а тихонько лежит, поджав ножки, рядом с машиной, как будто только, что уснула. Двое военных подхватили Машу с ребенком под руки и подняли на машину. Колонна двинулась по льду, оставив на берегу Галю и других погибших и раненых детей.
Маша не помнила, как они пересекли Ладогу, как везли их в теплых автобусах до станции. Она лишь везде машинально твердила, - нам надо в Вельск, а потом на девяносто пятый километр. Там и встретила их Августа, жена племянника. Увидев Машу, она чуть было не потеряла сознание. Прямо с подножки поезда на руки ей свалилась седая, изможденная старуха с потухшим взглядом. Она крепко прижимала к себе закутанного в платок ребенка, такого же изможденного и измученного. Бережно уложив их на санки, предусмотрительно взятые с собой, ошеломленная женщина повезла их к себе домой.
Колю выходить не смогли, он умер в больнице, а Маша долго и медленно возвращалась к жизни. К весне уже потихоньку помогала племяннице по хозяйству. Она мало чем интересовалась и только дети  племянников поддерживали в ней какой-то интерес к жизни. Она любила смотреть на их игры, а когда девочки Тоня и Нина, ровесницы ее Гали и двухлетний бутус Вовка, заметив долгий взгляд ее, подбегали и крепко обняв, что – то щебетали, она замирала и в глазах ее просветленных и влажных, появлялись одновременно и теплота, и боль, и радость, и скорбь и виден был, пусть небольшой, но твердый и упрямый огонек надежды и желания на новое свое счастье, в котором она уже никогда не усомнится.
Семь  лет лелеяла она мечту свою и умоляла Господа простить  отчаяние свое и грех свой  мысленный , и  верила, и чувствовала , что  получит  прощение  от Всевышнего. И получила!
В первый раз за долгие годы после гибели детей Маша улыбалась широкой и счастливой улыбкой и никакие доводы и предрассудки многочисленной родни не смогли остановить ее. Зеленоглазую и крепкую малышку она назвала Галей и уверена была, что вымолила прощение и знала, что счастье ее будет полным.
               Через три года Маша родила мальчика Колю.
                Боль  в сердце осталась, но счастье вернулось, а вера  в милость Божью укрепилась.


















Про коня Мальчика, деда Арсения и внука Митьку.

Арсений распряг коня, бережно протер рукавицей влажную, лоснящуюся шею любимца, насыпал большую меру овса, и, забыв обо всем на свете, любовался своим сокровищем. И было чем! Мальчик был действительно хорош! Высокий, поджарый, с густой темно-коричневой гривой и умными сливового цвета глазами, он точно напоминал коня императора Николая Первого с картинки из столичного журнала, откуда-то взявшейся в их доме, помещенной в рамку дедом Яковом и висевшей на почетном месте прямо под иконами.
Арсений любил коня, берег и заботился о нем так, как не заботился и о детях своих. Пять суток провел, почти не смыкая глаз, в конюшне, ожидая появления его на свет Божий. И ожидания и мечты его были щедро вознаграждены. Жеребенок родился крепким и здоровым, легко и быстро встал на ноги и зацокал копытцами по дощатому полу.
С появлением этого чуда унылая, постная и однообразная жизнь Арсения резко изменилась, обрела реальный смысл и наполнилась огромной радостью и восторгом. Арсений просто помолодел и даже бороду сбрил, чтобы не пугать видом своим шустрого жеребенка. Он назвал его Мальчиком и баловал как ребенка, угощая сахаром или сдобными сухариками. Мальчик платил хозяину такой же любовью и полным доверием. Завидев Арсения, он тут же мчался к нему, тыкался теплыми губами в щеку, а потом тянулся к карману, где всегда лежало угощение.
Даже тогда, когда Арсений в первый раз надел на Мальчика сбрую и оседлал его, конь лишь вздрогнул от неожиданности, но услышав ласковый голос хозяина, тут же успокоился и пошел ровной легкой рысью, потихоньку переходя в галоп. Также спокойно, к удивлению всех соседей, конь позволил запрячь себя в сани. Теперь гарцуя верхом или сидя в повозке, Арсений с гордостью и с легкой надменной ухмылкой, проносился по деревне под восхищенные или завистливые взгляды соседей, ощущая себя ничуть не меньше, чем императором Николаем Первым с той столичной картинки.
Он и разговаривал с Мальчиком как с человеком, рассказывал ему о своих заботах, советовался с ним и огорченно сетовал, что не может Мальчик ответить ему, и даже с женой своей Марьей Егоровной огорчением этим поделился. На что супруга верная резонно заметила:
- Сдурел ты, Арсюша, на старости лет, мне бывает за день и два слова не скажешь, а с конем разговоры ведешь, да совета у него просишь. Срам!
Арсений в спор с супругой не вступил, лишь осуждающе покачал головой, да подумал:
- Какой с бабы спрос. Баба она и есть баба! – вышел во двор, чтобы распрячь Мальчика.
Управившись с конем и попутно сделав еще массу мелких дел, Арсений вернулся в избу, разделся и прошел к столу. Марья подала ужин и села напротив мужа, вид у неё был озабоченный, и она явно чем-то была встревожена. Арсений отметил это, но продолжал спокойно есть и не торопил жену. Так уж повелось, что Марья не дожидаясь вопросов мужа, рассказывала за ужином все, что произошло за день, делилась тревогами, спрашивала, впрочем ответов на вопросы свои не ждала, просто выговаривалась, а он, с удовольствием слушал неторопливую речь жены и отдыхал в это время, отвлекался от повседневных бесконечных хлопот, которыми и была заполнена вся жизнь деревенская. Так было всегда.
Сегодня же Марья сидела, как-то странно переминалась и молчала. Арсений вынужденно нарушил затянувшуюся паузу:
- Анька что не ужинает? И мать что с печи не слезает, занемогли обе что ли? И тебя что заклинило? Сидишь как просватанная.
-Да боюсь и сказать, Арсюша. Анна в город поехала, у Лизаветы пусть поживет немножко, поможет ей, - Марья на миг замерла, а потом собравшись с духом, выпалила – Брюхатая она Арсюша.
- Кто брюхатая? Лизавета? Так ей семьдесят три года, - рассмеялся Арсений, и тут же поперхнулся, страшная догадка поразила его. Он бросил ложку и свирепо уставился на жену.
- Анютка наша забрюхатела, Арсюша, от Никольши понесла.
Арсений вскочил, схватил висевшую на стене у порога сбрую и в бешенстве закричал:
- Где она? Запорю.
Марья Егоровна, покладистая и редко перечившая мужу, в моменты сложные, в отличии от супруга, разум не теряла, а наоборот становилась спокойной и властной и решение принимала мгновенно.
- Повесь сбрую на место Арсюша и охолонись. Анютка в городе у Лизаветы, я тебе уже говорила, а ребеночка четвертый месяц носит, живот скоро видно будет и вся деревня узнает. Иди спать ложись, а утром к Никольше поедем на разговор, а может и Галактион, отец его, с подряда вернулся, все и решим миром.
Утром, истопив печи и накормив скотину, Арсений с Марьей отправились в соседнюю деревню. Мальчик резво тащил сани по накатанной дороге. В любое другое время Арсений любовался бы ровной поступью и статью своего любимца, подбадривал бы его ласковым и добрым словом, но сегодня сидел мрачный и сердитый, не представляя как начнет разговор и что скажет этому прыткому молокососу.
Никольшу застали они во дворе у дома. Парень колол дрова, ловко махал топором, глубоко врубая лезвие в матерую чурку, поднимал её и резко, с плеча, опускал, разваливая на две половины. Марья невольно залюбовалась стройной, сильной и красивой фигурой, крепкой, надежной и ловкой мужской силой и хваткой, и удовлетворенно одобрила про себя выбор дочери. Да и Арсений, превознемогая обиду и неприязнь, тоже положительно оценил будущего зятя.
Увлеченный работой, Никольша и не заметил остановившихся гостей, а когда увидел, отложил топор и немного смутившись, первым поприветствовал их, предупредив, что отца нет дома. Галактион со старшими сыновьями зимой рубили дома в городе, или как это называлось, ходили в отхожий промысел на заработки, а Николай, с давно болевшей матерью, оставался дома на хозяйстве.
Марья Егоровна дипломатично справилась о здоровье матери, а Арсений без всякой дипломатии прямо поинтересовался, знает ли Никольша, что скоро станет папой и каковы его планы на этот счет.
На первую часть вопроса парень ответил утвердительно, а о планах, тоже без дипломатии, сообщил, что готов жениться на Аннушке, только с маленьким условием. Родители дают с ней в приданое коня Мальчика.
Арсений ожидал любого ответа, но чтобы такого! Он был ошарашен, ошеломлен и убит наповал. Сначала он просто онемел, а потом, со словами:
- Вот тебе, а не Мальчик, - сложил пальцы на обеих руках в фиги и сунул их под самый нос нахальному жениху.
- Воля Ваша, Арсений Яковлевич, а только это мое последнее слово, - спокойно парировал Никольша и как ни в чем не бывало, снова принялся колоть дрова.
Взбешенный Арсений запрыгнул в сани и впервые протянул Мальчика вожжами. Обиженный конь  сразу рванул в галоп, Марья крепко вцепилась в передок саней и только громко охала, когда сани подпрыгивали на ухабах.
Несколько дней Арсений ни с кем не разговаривал, и даже Мальчика не замечал, а одумавшись и немного придя в себя, велел Марье отвезти дочь в Великий Устюг, там жил его старший брат с семьей.
Через неделю Марья и Аннушка с попутным обозом прибыли на место. Старинный город встретил их приветливым перезвоном колоколов множества Православных Храмов. Неприветливо встретила Наталья, жена брата, худая, неопрятная и измученная большим семейством женщина. Она сухо поздоровалась, предложила чай, а когда узнала с чем прибыли родственники, то и совсем разозлилась, грубо обругала Марью и Аннушку непотребными словами, а потом, увидев, как горько заплакала девушка и сама присоединилась к ней, тут же в хор вступила и Марья. Выплакавшись, хозяйка успокоилась, собрала в обратный путь Марью, а Аннушке велела ложиться спать, мудро заключив:
- Придет утро, будет и решение.
Утром же, за завтраком, так напугала девушку тяжелой и страшной жизнью с маленьким ребенком без мужа, что та скоро согласилась со всеми доводами тетки и готова была решиться на самое страшное – пойти к знакомой теткиной повитухе, которая поможет избавиться от ребенка.
Следующим днем, одевшись потеплее и завернув в бумагу подаренный Никольшей яркий красивый платок, предназначенный в оплату за работу, они отправились к повитухе. Аннушку бил озноб, она дрожала от страха и уже готова была повернуть обратно, но тетка неумолимо подталкивала её вперед.
Проходя мимо старинного величественного Храма, Аннушка перекрестилась и увидела выходящих из ворот трёх монахинь. Две молодые аккуратно поддерживали очень старую монахиню. Поравнявшись с Аннушкой старушка остановилась, властным взглядом окинула девушку, а потом тоном, не терпящим возражений, сказала одной из сопровождающих:
- Отведешь её к Лукеюшке, там жить будет, - и Аннушке: - Иди милая с ней и ничего не бойся. Все в срок будет, и сынок родится, и в жизни опорой будет и в старости утешит, - а потом улыбнулась и добавила, - и с Мальчиком подружится.
- А ты домой возвращайся. – обратилась она к Наталье, - Не по пути ей с тобой. Разные вам дороги намечены.
В уютном маленьком и чистеньком домике встретила их юркая старенькая бабушка Лукерья, показала комнатку где будет жить Аннушка, такую же маленькую, как и весь домик, вмещавшую лишь кровать, да небольшой сундучок, но показавшуюся в тот момент Аннушке дворцом и пределом мечтаний.
В первый же вечер рассказала Аннушка бабушке Лукерье всю историю свою: и про Никольшу своего единственного и любимого, да так рассказала, что и бабушка представила его сильного, красивого и мужественного и поверила сразу же, что приедет он и свадьбу сыграют, и она хоть и старая, но на свадьбе этой споет и спляшет. Только ждать надо, и они будут ждать столько, сколько понадобиться.
И потянулись дни ожиданий, бабушка хлопотала по хозяйству, а Аннушка работала в приюте няней. По праздникам они вместе ходили в Храм. Монахини старой Аннушка больше не видела, матушка отправилась к себе в Дивеево.
Пришёл срок, и Анна родила крепыша Митьку, спокойного и добродушного. С родины приходили редкие весточки. Неграмотная мать просила написать несколько строк приезжающего на каникулы из Вологды соседского сына студента  и отправляла письмо и небольшую посылочку дочери с знакомыми обозниками, возившими в Великий Устюг паклю. От Никольши вестей не было, да и мать о нем не писала.
В заботах и хлопотах прошли четыре года, Митька подрастал, дважды навестить дочь и внука приезжала Марья, да несколько раз сестра Маняша. Арсений так и не смирил свой гнев и видеть дочь и внука не хотел.
Маняша рассказывала, что Никольша начал строить дом на Борке, уже и фундамент готов и стены вместе с отцом рубить начали. Анна новости слушала, но сердце уже при упоминании любимого не щемило, и слезы на глаза не наворачивались. Привыкла Анна жить одна с Митькой, два года прошло как умерла бабушка Лукерья и на работу в приют она ходила теперь вместе с сыном. Везло Анне на добрых людей. Заведующая приютом, добрейшая женщина, разрешила Митьке быть в группе и питаться со всеми воспитанниками.
Неожиданно грянула война с Германией. В стране объявили мобилизацию. Пришла повестка и Николаю. На сборном пункте увидел он и Арсения с Марьей, провожавших на фронт сыновей Степана и Ивана. Николай подошёл к ним и тихо, но твердо сказал:
- Арсений Яковлевич, привези их домой.
Арсению, как и тогда, хотелось сунуть под нос подлецу фигу, но что-то остановило его. Парень смотрел прямо в глаза, и во взгляде его были боль, раскаянье и просьба. Увидев это, старик сдался и как и сыновей своих, обнял парня и перекрестил, смахнул слезу и выдохнул:
- Привезу.
Погожим легким днем приехал Арсений к домику где жила дочь, привязал Мальчика, достал сумку с гостинцами и постучал в дверь. Дверь открыла Анна и замерла от неожиданности, на пороге стоял поседевший и постаревший отец. Старик виновато посмотрел на повзрослевшую дочь, крепко обнял её и прижал к себе, такую родную, любимую и беззащитную, а она, как в детстве, положила голову на папино плечо и тихонько захлюпала носом, ожидая, что папа погладит её по головке и будет шептать на ушко:
- Ты моя красавица, ты моя умница, ты моя самая любимая девочка на свете.
И он погладил её по головке, и прошептал слова эти на ушко, и она успокоилась, пропустила отца в комнату, и уловив его беспокойство, поняла, что ищет он глазами внука и сказала, что Митька гуляет на улице и сейчас она его позовет.
Он жестом остановил дочь и вышел на крыльцо, ему самому хотелось увидеть внука, узнать его, выхватить взглядом из ватаги мальчишек, а потом подхватить на руки, поднять над головой, крепко-крепко обнять и уже больше никогда не отпускать от себя.
Он сразу увидел внука и испугался. Ребенок направлялся прямо к Мальчику. Конь не любил детей и деревенские дети это знали, они не раз попадали под его крепкие укусы. Дед хотел крикнуть об опасности, но не смог, к горлу подступил комок и не давал произнести ни звука. Ребенок доверчиво подошёл к коню, а Мальчик опустил голову и положил её на плечо Митьке. Митька гладил коня по шее и что-то тихо ему приговаривал, потом пошарил в карманах, нашел сухарик, положил на ладошку и протянул Мальчику. Конь осторожно, едва прикасаясь губами, взял с ладошки сухарь и аппетитно захрустел, радостно поглядывая на Митьку. Арсений смотрел на эту картину и в душе у него впервые за последние пять лет установились мир, покой и равновесие.
Никольша вернулся с войны весной 1917 года, возмужавший и серьезный. Два года он провел в германском плену. Старый Галактион не дождался сына, успев, однако завершить недостроенный дом его односкатной крышей, вставил окна, двери и сложил большую русскую печь. Сюда и привез Николай Анну с сыном в первый же день по возвращению домой, одолжив у брата Павла лошадь. А утром приехали на Мальчике Арсений с Марьей, к повозке была привязана молодая телка, а на возу в коробе кудахтали три курицы и лежали связанные две овцы.
Митька радостно повис на шее Мальчика, предварительно угостив его приличным куском сахара, подаренным вчера отцом и припрятанным для друга, а Арсений сказал зятю:
- Распрягай хозяин коня, да начинай хозяйствовать, посевная на носу. Ваш теперь Мальчик, береги его.
Николай вопросительно посмотрел на тестя, уж он то знал, что значит для него этот конь, но Арсений только засмеялся и добавил:
- Посмотри, разве можно их разлучать?
- Нельзя, - согласился Николай и благодарно пожал старику руку, прибавив:
- Спасибо отец и за науку и за семью мою.
Матушка Дивеевская Анну не обманула, все случилось так, как она и предсказала. Старость свою Анна Арсеньевна встретила в большой и дружной семье старшего сына и всю жизнь был он надёжной опорой для родителей.
















Сережин хлебушек.

Каждый вечер, уложив двухлетнего Сережку спать, бабушка доставала из кармана юбки ключ, который всегда был при ней, и направлялась в чулан. Там, притворив входную дверь и задвинув засов, извлекала из ,только ей известного, потайного местечка другой ключ и отпирала большой дубовый ларь, в котором хранились запасы того ценного, без чего нельзя было выжить в трудные и голодные послевоенные годы, а именно,- мука, соль, спички, сухари и зерно. Впрочем и запасами- то это назвать было трудно. Муки оставалось совсем немного, треть мешка ржаной и половина ведра пшеничной. Сухарей тоже было меньше трети мешка. Зерно же бабушка и в расчет не брала – два ведра жита на весенний посев и  небольшой мешок пшеницы, хранившийся как неприкосновенный запас на самый крайний случай. Радовал лишь запас соли, еще довоенный. Серая, грязноватая окаменевшая глыба, занимавшая больше половины одного из четырех отсеков высокого ларя, из которой при помощи старого топора и добывалась соль.
В углу соляного богатства красовался десяток яичек, предназначенный к праздничному столу на Пасху Христову. Их бабушка, в тайне от внуков, собирала от двух  куриц, зимой живущих в доме под печкой, а сейчас свободно разгуливающих по двору и  на вольных хлебах  после зимней бескормицы, нагуливающих формы , подобающие настоящим хохлаткам.
Повздыхав горько над бесценными богатствами и прикинув, что до нового урожая богатств этих может и не хватить, бабушка бережно насыпала в отдельные баночки муки, немножко пшеничной и побольше ржаной, ставила баночки в плетеную корзинку, добавляла туда же, из развешенных под потолком холщевых мешочков, сушеную морковку , чернику и малину, запирала ларь, прятала ключ, запирала амбар и возвращалась в дом, где ее уже ждали старшие внуки. Девченки Нина и Тоня уже успевали  приготовить теплую воду и расставить три чистые глиняные кринки, одну большую и две маленькие, а семилетний Вовка, родившийся летом сорок первого и с малых лет привыкший быть мужчиной  в доме, приносил ведро с серо-зеленым порошком из заготовленной еще прошлым летом, высушенной и растолченной в ступе  травы- лебеды.
Бабушка наливала во все три посудины теплую воду, насыпала в одну из них пшеничную муку, в другую ржаную,  а в самую большую  к ржаной муке добавляла порошок из лебеды и расставляла  миски перед внуками. Дети усердно и очень умело перемешивали эту массу, получалось тесто. Посолив и добавив дрожжи, бабушка ставила миски на шесток, где тесто до утра бродило и поднималось.
Рано утром бабушка топила печь, выкатывала тесто ,готовила завтрак, а потом выпекала три хлеба, маленький пшеничный для двухлетнего Сережи, маленький ржаной делила на две части, одну побольше укладывала в туесок на обед сыну в поле, другую на обед невестке , добавляла туда по паре картофелин и по головке лука.
Третий же хлеб с лебедой тоже резала пополам, одну половину убирала на полицу, широкую деревянную полку, расположенную под самым потолком.
Половина эта предназначалась на ужин. Чтобы не искушать старших внуков, на ту же полку  убирался и душистый Сережин хлебушек. Оставшуюся половину хлеба бабушка делила между старшими внуками на завтрак и на обед, утром добавляя к хлебу пюре из картошки, иногда с грибами, а днем , в обед – горячий  суп из овощей, приправленный горстью ячменной или овсяной крупчатки.
Сама бабушка хлеб не ела, довольствовалась жидким супом и морковным чаем.
Дети мигом съедали свои порции, а потом  смотрели, как бабушка кормит Сережу, раскрошив часть белого, вкусно пахнущего хлеба, в топленое молочко, половину литра которого каждый день брали для Сережи у прижимистой соседки Полинарии, которая перед тем, как отдать банку с молоком, а молоко она давала только вчерашнее, обязательно снимала с него сливки, после чего ставила в тетрадке крестик, вела учет, чтобы осенью, после сбора урожая и расчетов с колхозниками, получить за молоко деньги.
Глядя на голодные глаза внуков, на их худые, изможденные фигурки с выпирающими, распухшими от недостатка пищи и витаминов, животиками, бабушка тихонько говорила им,
- Потерпите, мои милые, вот придет лето, ягоды собирать будем, потом грибы, щавель уже на пригорочках расти начал, полегче будет. А уж как осень-то настанет, получат папа с мамой пшенички за работу, муки намелем белой, пирогов испечем больших да сладких, наедимся досыта. А к зиме, Бог даст и козочку купим, с молочком своим будем. Коровку-то нам не осилить. Жаль, пала наша Краснуха, не пережила войну. А Сережа- то ведь маленький совсем, нельзя  ему хлебушек черный, да с лебедой кушать, и без молочка нельзя, иначе он заболеет, а как заболеет, так и сами понимаете , что случиться может.
Девчонки и Вовка слушали бабушку и все понимали, но все равно очень хотели и молочка тепленького, и хлебушка беленького, да так хотели, что однажды и не удержались.
Сережка крепко спал, а бабушка, наказав девочкам строго , смотреть за малышом, ушла в лавку за керосином. Вовка, проводив бабушку за калитку, быстро вернулся в дом, залез на стол и достал с полки вкусно пахнущий Сережин хлебушек. У него и в мыслях не было его съесть. Он просто хотел подержать его в руках и понюхать. Вовка с наслаждением вдыхал вкусный аромат свежего хлеба и не смог справиться с желанием своим. Сначала он лизнул хлебушек, а потом и откусил его, совсем немножко. Вбежавшим на кухню сестренкам, оторопевшим от открывшейся картины, тоже досталось по маленькому кусочку вкусного счастья.
Завершив блаженство, дети не на шутку перепугались. Вернувшуюся с керосином бабушку, они встретили дружным плачем, уверенные, что погубили Сереженьку, теперь он обязательно заболеет, а чем закончится эта болезнь, страшно и представить.               
Добрая, милая и все понимающая  бабушка, крепко обняла  всех троих, горько плачущих и искренне раскаивающихся в слабости своей детской, прижала к себе и сдерживая рыдания, целовала их в светлые родные макушки, а потом, справившись с эмоциями успокоила,
- Всякое в жизни бывает. И не раз еще вы сделаете, что-то  не так. Жизнь гладкой не бывает, она как дорога, идет ровно, а потом, раз, и рытвина или поворот крутой. Главное понять и почувствовать ошибку свою, искренне пожалеть о ней и постараться исправить. А как исправишь, то и сердце обрадуется  и душа облегчится. Вы поняли, что неправильно поступили и Слава Богу. А Сереженьку сегодня картошечкой с молочком покормим.
Дети еще крепче прижались к бабушке и сердечки их маленькие были наполнены огромной любовью, все покрывающей и все поглощающей, той любовью, которую посылает Господь только детям, - чистым . светлым  и непорочным Ангелам  своим.
Вечером бабушка молилась дольше обычного. Она не просила ни о чем. Она искренне благодарила Всевышнего за то огромное счастье, которое он даровал ей.
             



Цыганенок Валька и бабушкино Евангелие.


Валька Беляев, десятилетний цыганенок,  отличался от своих братьев и сестер. Был он бледен, худ, сутуловат, но в фигуре его и в поведении было что-то такое, чего не было в цыганских, да и что там в цыганских, но и в коренных деревенских детях. Все в облике его было не цыганское. Волосы прямые и гладкие, не черные, а темно-русые, всегда аккуратно причесанные с легким вихорком на макушке. Лишь Валькины глаза, большие, с густыми длинными ресницами, смоляные и бездонные выдавали в нем цыгана. Они казались омутами, вместившими в себя столько мудрости и житейского опыта, что непонятно было, почему они достались ребенку, а не столетнему старцу.
Валька был настоящим аристократом. Даже в старенькой, но всегда чистой и отутюженной одежде выглядел он элегантно и немножко старомодно. Был вежлив и приветлив, в отличии от своего шумного, чумазого и вечно орущего семейства, сразу же посеявшего легкую панику среди тихо и мирно живущего деревенского населения древней, но не дряхлой деревни Злодеево, в которой и поселилась цыганская семья по разрешению председателя сельского совета. Никто не знал откуда прибыли цыгане, да и не спрашивали, рассудив что со временем сами расскажут.
Пытливый Валькин ум сразу же отметил странное и не очень звучное название деревни, но соседка Елена Прохоровна быстро развеяла сомнения ребенка,
- Леса тут были, сынок, непроходимые в давние времена, А какой хороший человек в дремучем лесу поселится?  Вот и тут какой-то злодей беглый прижился, обустроился, семью завел, детей целую ораву нарожал, вон как у вас, жил - прожил, состарился, да умер, а название к деревне и прилепилось. Привыкли все к нему. А те, кто от него народился, другие деревни вокруг основали, с хорошими названиями. Леново- лентяй видно какой-то построил, Лысково - лысый, Борок , уж и не знаю кто. Тут Елена Прохоровна замешкалась, а потом резво рванула в свой огород, узрев на грядке с огурцами шустрого  маленького Жорку, младшего Валькиного брата, попутно приговаривая:
-  И почему вы, окаянные, не поселились в другой деревне с хорошим названием?
Валька же, вполне удовлетворенный  историческими  познаниями соседки, направился к одиноко сидевшему на лавочке дяде Леше-агроному, с намерением расспросить его  об опытном хозяйстве, которым тот руководил и о котором всегда с удовольствием рассказывал любознательному цыганенку.
В школу Валька пришел вместе с младшим братом и старшей сестрой. Учительница Александра Ивановна, проверив знания новых учеников, определила Вальку в третий класс, а маленького Жору и четырнадцатилетнюю Любу – в первый. Известие о том, что цыганка Люба, ростом чуть поменьше учительницы, будет учиться в первом классе, вызвало у малышей дикий восторг, школа была начальная и таких больших учеников в ней никогда не было. Любу тут же окрестили дылдой и стали над ней потешаться, но невозмутимая и умеющая обращаться с кучей младших братьев и сестер, девушка быстро  и уверенно навела порядок в расшалившихся школьных рядах, а потом, на радость учителям, порядок этот и поддерживала, училась, правда, неохотно и трудно.
Валька же, не в пример сестре и брату, знания просто поглощал, любил отвечать на уроках, неторопливо и размеренно читал стихи и решал на доске задачи и примеры. В перемены сидел в классе и читал книжки, взятые в скудной школьной библиотеке, часто и после уроков оставался в классе почитать, пока Александра Ивановна проверяла классные и домашние работы и готовилась к завтрашним занятиям. И учительнице , и ученику дома готовиться было сложно, все свободное время поглощали домашние дела.
Валька не любил шумные игры, предпочитал им чтение книг или беседы со взрослыми. И со сверстниками он особо не дружил, приятельствовал с первоклассником Лёней, и то, наверное, потому, что у Лёни была необыкновенная бабушка, добрейшая, умная и знающая то, чего в школе не знали, а может и знали, но  никогда не рассказывали.
Бабушка, Мария Ивановна, была совсем старенькая, маленькая и худенькая. Годы согнули ее спину, и ходила бабушка, наклонившись вперед, но удивительно, что бабушка помнила все события своей жизни  и рассказывала детям о них  интересно и с юмором. Она помнила, как жили деревни до революции, как настороженно встретили Советскую власть, как трудно было во времена коллективизации, помнила военные годы и страшные голодные времена. С особенной грустью и торжественностью рассказывала бабушка о Храмах окрестных, о красоте их былой и величии и о том, как плакали люди, когда Храмы Православные оскверняли.
Много историй знала бабушка об Иоанне Кронштадтском. Сестра ее старшая жила в Кронштадте, ходила на службы к батюшке Иоанну  и помогала матушке дома по хозяйству. Вспоминала, как сестра, изредка приезжавшая проведать родных, привозила, посланные батюшкой Иоанном в подарок детям, шоколадки и жестяные красивые коробки с леденцами. Рассказывая о подарках батюшки Иоанна, бабушка преображалась, морщинки разглаживались, глаза излучали свет, а лицо озаряла радостная улыбка. Леденцы и шоколадки  съедались детьми, а обертки с красивыми картинками, наклеивались на внутреннюю сторону крышки сундука, который потом получила бабушка от родителей своих в приданое, когда выходила замуж, а потом передала в приданое дочке своей. Сундук теперь стоял в комнате, в нем хранилось белье, а дети часто открывали крышку и рассматривали эти картинки от шоколадок, даже и не подозревая о том, что когда-то их держал в руках Святой Угодник Божий Иоанн Кронштадтский.
Валька теперь два раза в день заходил к Лёне, а точнее, к бабушке. Утром бабушка кормила его, вместе со своими внуками, завтраком и отправляла в школу, а по возвращении из школы, кормила всех обедом, вкусным наваристым супом и кашей с маслом или картошкой с мясом, протомившимися в жаркой русской печи. Потом бабушка собирала посуду, освобождала стол, и Леня с Валькой садились за уроки. Она же приносила свежие газеты, доставала из шкафа лупу и принималась за просмотр статей и новостей. Когда дети заканчивали домашние задания, бабушка делилась с ними новостями  и обсуждала прочитанное. Особенно нравились детям сообщения о запуске космических кораблей с фотографиями космонавтов. Бабушка запусков этих боялась и не одобряла, просила Бога о помощи неразумным, дерзнувшим выйти за пределы земные, сокрушалась о них и вопрошала:
- Неужели на Земле дел не осталось?  Ведь Господь велел украшать и  лелеять Землю, а они что делают? Ох, неправильно это.
Завершив с новостями, бабушка шла в комнату и приносила то, заветное, ради  чего Валька мог сидеть и ждать часами – небольшую книжку в темной матерчатой обложке, на лицевой стороне которой был оттиснут Православный Крест и церковный орнамент, а по центру крупно написано «НОВЫЙ ЗАВЕТ». На оборотной же стороне обложки, также оформленной, читалась надпись «ДЛЯ РУССКОГО НАРОДА». Надпись эта Вальку изначально смутила, но бабушка успокоила:
-  Господь Бог, Валюша, для всех людей един, и за всех Крест свой принял, и за тебя тоже. А что для русского народа написано, то и для цыганского сгодится, ведь живем мы все вместе и Святое Евангелие для всякого народа дано.-
Бабушке Валька верил безоговорочно и  внимательно слушал, как читает она, стараясь не пропустить ни одного слова, и хоть и непонятно было, но слушать хотелось, и понять и разобраться хотелось тоже. Прочитав главу, бабушка откладывала лупу в сторону и  начинала, как умела и понимала, объяснять вдумчивому  цыганенку смысл и содержание прочитанного. Иногда вопросы Валькины ставили бабушку в тупик и тогда она просто говорила:
- Не по моему уму это, Валюша, не знаю я как тут тебе ответить, вот батюшка наш прежний Василий, все знал, учился он всему в Лавре, да нет его теперь, сгинул где-то сердешный, увезли его, как церкви порушили. Оставим пока это, подрастать станешь, может и сам додумаешься или объяснит кто. А сейчас пей чай, да беги домой скорей, смеркается уже, да и Лёньку с улицы кликни.
Пока Валька пил чай, бабушка неспешно прибирала Евангелие и лупу в шкаф и поджидала с прогулки младшего внука. Почаевничав, Валька вежливо благодарил старушку, одевался, и неторопливой походкой отправлялся домой. Дорога до Злодеево была неблизкой, тянулась через два поля, через глубокий овраг, мимо речки и Валька успевал поразмышлять и представить картины, описанные в Евангелие. Его детское воображение рисовало Галилею, но никак не могло соединить несоединимое. Он не мог представить как живой Бог ходит по этой самой Галилее среди обыкновенных людей, а потом, зная, что его замучают в Иерусалиме, все равно приходит туда и принимает мучения, умирает на Кресте, потом воскресает и возносится на небеса. Непонятнее всего было Вальке последнее, как вознесся Иисус Христос. Про космонавтов понятно - у них ракета, а у Него ракеты не было, да и самолетов в те далекие времена не было, это Валька знал точно. И чем больше Валька размышлял, тем  больше запутывался и меньше понимал. Он даже Леню спросил, не знает-ли он как вознесся Иисус Христос без ракеты, на что тот, немного подумав, ответил:
- Ангелы Ему помогли. Про Ангелов-то ведь бабушка тебе рассказывала. Они большие, сильные и с крыльями. Вот и подхватили Боженьку и унесли на небо, чтобы его тут снова не стали мучить. Теперь Он у себя дома, за всеми нами смотрит и всех нас любит, а если плохо делаем, то нас исправляет. Так бабушка мне говорит, а она все знает. В Бога верить надо, я верю. И ты тоже верь, только в школе не рассказывай, дразнить будут, да и бабушке попадет.
Валька успокоился, но немножко обиделся на Лёню за то, что сам не додумался до такого простого ответа про помощь Ангелов. Он поверил Лёне, но хотел лично убедиться, что это действительно было так, как рассказал ему маленький друг. А убедиться лично можно было лишь одним способом, каким-то образом завладеть бабушкиной книгой и прочитать ее самому и не просто прочитать, а перечитать много раз, обдумывая каждое слово. Попросить книгу у бабушки на время Валька не решился, боялся, что откажет. Он знал, что Евангелие очень старое, осталось ей от ее мамы и она им очень дорожила.
Приближались летние каникулы, а на лето бабушку увозили к старшей дочери в другую деревню. Валька очень переживал, что вместе с бабушкой уедет и заветная книга, а с ней и надежда на ее детальное изучение. Бедой своей он поделился с младшим братом. Жорка в таких случаях никогда долго не раздумывал и не сомневался. Он жил по своему принципу. Если соседка не дает добровольно огурцов, их надо взять, когда она не видит.
На следующий день Евангелие лежало под Валькиной подушкой, а сияющий брат весело рассказывал, как оно туда попало. Валька был в ужасе от выходки брата, он и помыслить не смел о том, что Святую книгу можно просто украсть, а маленький сорванец, увидев, как переживает брат, деловито бросил:
- Читай на здоровье. Бабушка сегодня уже уехала, а как прочитаешь, мне скажешь и я отнесу книгу обратно. Когда осенью она вернется, увидит книгу на месте и подумает, что просто перед отъездом ее не заметила.
Вальке было невыносимо стыдно за брата, а еще больше за себя, ведь он и не пытался попросить Евангелие у бабушки, решив сам, что все равно она его не даст. Он представил бабушку, растерянную и огорченную, осматривающую шкаф и перекладывающую на полках содержимое его, лихорадочно вспоминающую куда же положила она Святое писание, так и не вспомнившую и уехавшую с расстроенной и растревоженной душей.
Валька машинально взял Евангелие, открыл посередине  на главе двадцатой от Иоанна и стал медленно читать, удивляясь некоторым старинным буквам, которых в школе не изучали. Дойдя до строки двадцать первой и прочитав ее, он задумался, перечитал еще раз, вникая в смысл:
-  Кому простите грехи, тому простятся;
- На ком оставите, на том останутся ,- 
 Закрыл книгу, бережно завернул ее в газету и быстро выскочил из дома, чуть не сбив с ног, поднимавшегося на крыльцо, Жорку.
Через час потный и раскрасневшийся Валька сидел перед бабушкой, положив на стол Святое писание и просил прощения и за себя, и за непутевого брата, поведав ей историю кражи книги  всю без утайки, обвиняя в случившемся больше себя, чем брата, осознавая, что сам смутил Жору прихотью своей и подтолкнул к поступку мерзкому.
Бабушка внимательно слушала Вальку и глаза ее лучились добротой и радостью. Душа ее наслаждалась и звенела, и чувствовала такой же чистый звон души этого маленького цыганского мальчика, понявшего и принявшего учение Христово всем своим маленьким сердцем, вобравшего его во все свое существо и уверовавшего глубокой Верой.
              Осенью семья цыганская собралась переезжать и Валька пришел попрощаться с бабушкой. Только ей поведал он о мечте своей. Мечтал Валька стать священником. Бабушка благословила мальчишку на дорогу добрую, а потом сходила в комнату, принесла Евангелие и протянула его Вальке;
- Возьми его, Валюша, мне ведь и самой скоро пора, - она не закончила фразу, мальчик поблагодарил бабушку, но от подарка отказался;
- Не могу я его взять, бабушка. Книга Святая - ваша семейная, в семье и должна быть. Она еще и Лёне послужит, а потом и детям его.
Тогда бабушка сняла с себя медный крестик и надела его на Вальку;
- Храни тебя Господи, сынок. Я прожила жизнь долгую, живи и ты долго, а Крестик Святой носи открыто, не прячь, убережет он тебя. Сердце у тебя доброе и душа чистая, сохрани их такими же и Бог тебя никогда не оставит. И священник из тебя выйдет добрый, да любящий.
Мне неведомо, стал-ли цыган Валька Беляев священником, быть может мечта его детская и осуществилась, но то, что вырос он человеком хорошим - это несомненно. А Евангелие бабушкино я храню. От прожитых лет оно пожелтело, странички стали хрупкими, а обложка и переплет потрескались. Вместе с внучками мы его аккуратно подклеили и очень бережно иногда достаем  с полки и читаем.



















Услышь своего ребенка…

Устами младенца глаголет истина. Лучше и не скажешь. Дети маленькие – чистые листочки, сотворенные из добра, радости и мудрости. Их надо слушать, и не просто слушать, а слышать и осознавать , что они посланники Божьи и перед тем, как прийти в этот мир, к нам взрослым, несомненно получили от Всевышнего какой-то наказ, и в отличии от нас, давно наказ этот позабывших и растерявших, они его помнят и стараются изо всех сил исполнять.
Четырехлетняя Ксюша, маленькая, юркая непоседа, весело носилась с двоюродными сестренками Настей и Ленусей  в саду на даче. Родители с дедушкой сидели на открытой террасе и   о чем-то говорили. День, как и все лето, выдался жаркий и солнечный. Раскрасневшаяся Настя вбежала на террасу , попросила попить и  добавила, - Там на улице столько много ос, нас с Ленусей за неделю  укусили по два раза, только Ксюху почему-то не кусают. – Окончание фразы она проговорила уже под громкий вопль Ксюши, которую оса укусила в рот. Все бросились к ребенку. Язык девочки распухал на глазах. Дедушка скомандовал- Быстро в машину  и в поселок в больницу ! – Поселковая больница располагалась в нескольких минутах езды, рядом с монастырским комплексом  Вознесенская Давидова Пустынь, красивой, отреставрированной и благоустроенной обителью.
Очень быстро вся компания была у ворот больницы, которые оказались запертыми. Был выходной день, и поликлиника не работала. На громкие крики и стук никто не отзывался.
Ксюша, сидевшая на руках у дедушки, тихонько и спокойно прошептала, -Дедушка, надо помолиться. – С монастырской стены строго и мудро взирал лик Преподобного Давида Серпуховского, основателя и небесного покровителя обители. Дедушка повернулся к иконе , прочитал ,, Отче наш ,, и обратился  к Святому угоднику за помощью.
Девочка перекрестилась и сказала , - А теперь помолиться надо там , в Храме.- Храмы в монастыре днем закрыты, но выбора не было, и дедушка  быстро направился на территорию обители. С ребенком на руках подбежал к ступеням ближайшего Храма. На дорожке появился монах, поднялся на крыльцо, отпер дверь и жестом пригласил пройти внутрь.
В Храме проводил к раке с мощами Преподобного Давида и отошел  в сторонку. Дедушка взял девочку  поудобнее, так, чтобы она могла приложиться к мощам  и тихонечко стал молить о помощи. Ксюша, в это время, высунула распухший язык и приложила к стеклу, закрывающему Святые мощи и достаточно долго держала его в таком положении. Через какое- то время сказала,- Спасибо иконка,- слезла с рук на пол и перекрестившись, направилась к выходу. Монах молча запер дверь и удалился.
Вернувшись с дедушкой к растерянным и перепуганным родителям, так и не попавшим в поликлинику, Ксюша первым делом показала им язык, абсолютно нормальный, лишь чуточку покрасневший на кончике , в месте укуса и  скомандовала, - Едем домой, там Настя с Леной переживают. На немой вопрос ошеломленных и не верящих своим глазам, родителей, Ксюша, как само собой разумеющееся, просто добавила, - Вы что? Я же попросила иконку и она помогла.-  Дедушка крепко прижал внучку к себе  и растроганно сказал,- Умница ты моя родная.-
          Теперь не только дедушка с внучкой , но и молодые Ксюшины родители знают, что если что-либо случилось , надо помолиться или просто попросить : ,, Помоги Господи ! ,, и решение правильное придет обязательно.
            Просите и услышаны будете.






ЦВЕТЫ ДЛЯ МАТРОНУШКИ.

Святая Праведная Блаженная Матрона Московская- символ веры, заступничества и ходатайствования перед Престолом Божьим.  К  ней идут с проблемами житейскими, с печалями, с болью, а те ,которые уже побывали  здесь и получили помощь по вере своей-с радостью и благодарностью. Всех принимает Матушка и всем, уверовавшим в заступничество ее, помогает.
В далекие восьмидесятые годы, когда еще не были обретены мощи Святой, к могилке ее на Даниловском кладбище, скромной, но всегда ухоженной, также, как  и сегодня, прослышав о чудесах, происходивших с людьми, побывавшими здесь, приходили страждущие, молились и просили Матронушку о разрешении, казалось бы неразрешимых проблем и, к радости своей и к удивлению видели, что проблемы эти в скором  времени  каким-то чудесным образом разрешались и уходили. Так случилось и со мной в конце восьмидесятых годов, когда страна наша быстро валилась в пропасть, когда полки магазинов опустели, на улицах города валялись горы мусора, сытые политики соревновались в красноречии, экстрасенсы и колдуны лечили всех по телевизору, а основная часть населения все еще честно работала, но не получала зарплату, нищала и была в отчаянии. Трудности настигли и мою семью, на работе перестали платить зарплату, а дома ждали-жена, сын-школьник и годовалая дочка. Торговать чем-то  или что-то перепродавать я не умел, да и душа не принимала такого занятия. Не на шутку опечаленный таким поворотом в жизни я лихорадочно искал выход  из создавшейся ситуации. Моя добрая знакомая посоветовала сходить на могилку к Матронушке ,все ей рассказать и попросить помощи. Объяснила, как найти Даниловское кладбище и могилку. Я  достаточно скептически выслушал ее совет, до того времени мне никогда не приходилось просить помощи у  усопших, но ,чтобы не обижать  человека, пообещал как-нибудь туда заехать. Через некоторое время, когда обстановка совсем накалилась, вспомнил совет знакомой, сел в трамвай у Павелецкого вокзала и поехал в указанное место, к удивлению своему ехал долго и прибыл в Черемушки, так и не узрев Даниловское кладбище. Расстроенный неудачей, позвонил знакомой, получил выговор за  недоверие свое  и здравый ответ на  свой вопрос : « Почему не попал? ,-,, Матушка не допустила. ,, Утром помолился  и поехал снова.уже в метро. На улице было холодно  и пройдя  добрую половину пути я спохватился, что не купил цветы. Возвращаться обратно к метро не хотелось, да и как-то по внутреннему своему состоянию почувствовал, что и не нужно. В мыслях четко  нарисовалась картинка—цветочный магазинчик  слева от входа на кладбище, внутри ведра с цветами, в одном, белом, бордовые розы, одна из которых  выше всех. Вот и Даниловское кладбище, слева магазинчик, внутри та же картина, что и нарисовало сознание. Купив, возвышавшуюся над букетом, бордовую розу, нашел могилку Матронушки. Посетителей не было,лишь рядышком стояла пожилая монашка, окинувшая меня быстрым,но очень внимательным взглядом. Я, как и инструктировала моя знакомая, опустился на колени, положил розу, наклонился к могилке и стал тихонько рассказывать о своих проблемах и просить помощи в их разрешении. Поведав все, встал с колен. Перекрестился, поблагодарил Матронушку и собрался уходить, все еще мысленно витая в своих делах и заботах. Монашка тихонько тронула меня за рукав и протянула пакетик  с песочком : ,, Носи его с собой сынок, Матушка поможет, а уроки ее запомни. ,, и также  тихо, как и подошла, отступила к могилке.
С того, моего первого  похода к Матронушке, минуло почти двадцать пять лет. Все,как и передала монашка, свершилось и образовалось, мне быстро предложили работу, хорошо оплачиваемую и по специальности. Все эти годы с семьей, с друзьями, с родственниками, а теперь и с внучками, мы приходим к месту упокоения Святой Праведной Блаженной Матроны Московской, делимся радостями, просим о помощи и уверены и твердо знаем, Матушка нас слышит, видит, направляет  и молится за наше здоровье и благополучие, а иногда и напоминает о данном четверть века назад,уроке.
Прошлым летом мы с дочкой и внучкой шли в очередной раз к Матронушке  и дочь, с улыбкой сказала: ,, Папа. Вот сейчас мы придем в магазинчик, а  розы бордовой там нет,возьмешь другого цвета?,, ,на что я ,не задумываясь ответил, что такого просто быть не может. Зашли в магазин-бордовых роз нет. Только белые. На мой вопрос о бордовых, продавщица ответила, что всю неделю привозят только белые. Дочь и внучка смотрели на меня растерянно и с сочуствием, а я спросил девушку :,,Есть-ли в холодильнике нераспакованные цветы?,,- ,,Да,, - ответила она. ,,Принесите, пожалуйста.,,  Она  пошла в холодильник, принесла упаковку с цветами, развернула бумагу и ахнула. Все розы в пачке были белые, а одна бордовая.. Дочка лишь воскликнула : ,, Ну, папа ,ты даешь!,, На что я резонно заметил: ,, Это не я, это Матронушка дала тебе урок. Не сомневайся, не пытайся проверить , а просто  верь! ,, А пятилетняя внучка мудро добавила: ,, Матушка нас любит и ждет и мы ее любим. Пойдем скорее к ней. ,,
Счастливые и вдохновленные мы встали в очередь к нашей заступнице и молитвеннице, любимой и дорогой для каждого русского православного человека  Святой, доброй, строгой и близкой – близкой настолько, что и обращаются к ней чисто по – свойски : ,,Матушка Матронушка,услышь и помоги. ,,
Слышит и помогает, и молится, и радуется, и печалится вместе с нами! Приходите, просите и дано будет  по вере вашей!
               Моли Бога о нас Святая Блаженная старица Матрона!


















Добрая, милая и родная. Или просто о маме.

Ты стоишь у окна, маленькая, в стеганой старенькой безрукавке, поверх которой завязан такой же старенький, чистый, цветастый фартук, в тонком шерстяном сером платочке и смотришь мне вслед тревожным и любящим взглядом. Я оглядываюсь, с улыбкой машу тебе рукой, а ты крестишь меня и что-то говоришь, наверно благословляешь или шепчешь молитву. Я уезжаю к себе в Москву с легким сердцем, погостив у тебя целых шесть дней.
Побывал у друзей, у родственников, а в оставшееся время слушал твои рассказы и, часто не дослушав, опять куда-то спешил. Ты не роптала, а, только привычно вздохнув, как и в детстве, говорила ласковым и добрым голосом:
- Потихоньку иди. Не торопись, да по сторонам гляди, машин то вон теперь сколько, - а я с укоризной отвечал, - Мама, мне скоро сорок лет, у меня дети скоро взрослыми станут, а ты все за меня боишься.
- И за них тоже боюсь. Время то вон, какое страшное, везде митинги, да забастовки, а их ведь вырастить надо, - и смахнув слезу, крестила меня и провожала, - Иди с Богом! – и терпеливо ожидала, много раз подогревая остывающий чайник, когда я вернусь и сяду напротив, и расскажу, где был, с кем встречался, и что видел.
И я приходил, и садился, и все тебе рассказывал, а ты слушала, задавая вопросы, иногда смешные и неожиданные, но очень для тебя важные, а я смотрел на твои морщинки, на очки с толстыми стеклами, на твои натруженные высохшие руки и любовался, и наслаждался и думал про себя:
- Какое же счастье что у меня есть мама, - и пытался представить тебя молодой, веселой и задорной, какой видеть тебя мне не посчастливилось.
Ты родила меня в сорок четыре года. Современные доктора за голову бы схватились от такого безрассудства, а в те годы никто этому и не удивлялся.
Родился и, слава Богу! Вырастет вместе со всеми. И я рос слабеньким, болезненным, но искренне любимым самым младшим ребенком в семье. Ты всегда была рядом, добрая, милая, родная, все понимающая и всегда все прощающая, мама.
Ты не казалась мне сильной и не была таковой, но я видел, что люди вокруг шли к тебе с печалями и горестями своими, и ты могла и умела утешить и поддержать, и вселить надежду. Сила твоя была в доброте твоей и в твердом следовании правилу, которому научила тебя твоя мама:
- Не держи зла, прости и помоги.
Даже в минуты горькие ты была счастлива семьей своей, огромной любовью к мужу и к нам, детям. Ты не воспитывала нас в прямом смысле этого слова, никогда не читала нам нотации, ты просто любила нас всех семерых, и мы, даже став взрослыми, чувствовали, что любовь твоя хранит и бережет нас, защищает и ведет по жизни, и не дает сбиться с пути истинного.
В минуты отчаяния ты тихо плакала, а мы с сестрой, младшие, прижимались к тебе, обнимали и тихонько шептали:
- Мамочка, не плачь, ведь мы здесь с тобой, - а старшие братья сидели рядом, смотрели на тебя участливо, но, зная и понимая, что они старшие и им не к лицу пускать слезы, растерянно и немножко сердито говорили:
- Ну, что разревелась опять. Все сейчас сделаем. Вытирай давай слезы, - и ты успокаивалась, улыбалась и прижимала нас к себе, и ласково гладила по вихрам старших. Мы снова были счастливы и едины.
В сложные моменты ты могла мобилизоваться и быть решительной. Когда арестовали папу, следователи и понятые пришли изымать его военные награды, ты твердо сказала:
- Не отдам. Он за них всю войну с катушкой провода по передовой на брюхе проползал, - и не отдала, заставив их уйти ни с чем.
Ты стойко и по-христиански переносила обиды и несправедливости. Когда в пять лет я заболел тяжелым воспалением легких и, фельдшер деревенский срочно велела везти меня в город в больницу на лошади, рейсовых автобусов тогда не было, ты одела меня, вывела на улицу и увидела, что во дворе стоят лишь пустые сани, а лошади нет, ты поняла, что это сделал один из наших соседей, но не пошла к нему разбираться, а просто сказала:
- Бог ему судья, - усладила меня в санки, укутала в одеяло и повезла к проселочной трассе, в надежде, что там нас догонит и подвезет какая-нибудь машина, но видно в тот день машины в наши края не ездили.
Я не могу представить, что ты испытывала, пробираясь по запорошенной снегом дороге, волоча за собой санки с больным ребенком, останавливаясь чтобы отдышаться и проверить все ли с ним в порядке, но уверен, что сам Господь Бог тащил эти санки вместе с тобой все десять километров.
В больницу вы меня привезли как раз вовремя, и двое суток, пока я метался в бреду, за ручку ты меня держала вместе с Господом Богом, и когда я пришел в себя, и, открыв глаза, увидел тебя, как-то враз похудевшую и осунувшуюся, с черно-синими овалами вокруг глаз, и произнес:
- Мама, где мы? – ты тихонько ответила, - Слава Богу, сынок, ты опять здесь, - и начала валиться на бок. Заглянувшая в палату медсестра успела подхватить тебя и позвала доктора. Очнувшись, ты слабо улыбнулась:
- Это я от счастья, - и из глаз твоих усталых и воспаленных, но сияющих и лучистых, действительно лилось счастье.
Провожая меня в армию, ты долго стояла на перроне и махала мне рукой, а перед этим наставляла:
- Командирам не перечь, в армии это нельзя, а главное товарищам всегда помогай, даже и тем, кому и  не хочется помогать. Людей любить будешь, и они тебя любить будут.
Ты любила всех, всем всегда помогала и всех всегда прощала.
А как ухаживала ты за больным нашим папой! Заботливо, с любовью и с благодарностью. Ты два года любовью своей продлевала ему жизнь, ни на миг не выпуская его из виду, предугадывая все его желания, и даже, когда он измученный болезнью, раздраженно бросал чашку с супом на пол, ты прибирала все, мыла, а ему спокойно что-то рассказывала, и папа успокаивался, а ты снова наливала суп, садилась к нему на кровать и кормила с ложечки.
Ты сумела сделать так, что, прожив вместе сорок пять лет, вы ни разу не поссорились. На наши удивленные вопросы ты отвечала просто и серьезно:
- Как же я могу с ним ссориться, если я его люблю.
И мы, взрослые дети, радовались, глядя на вас, а тобой, наша мудрая, терпеливая и добрая, мамочка, просто восхищались и гордились.
В день твоего восьмидесятилетия, когда собрались все твои дети, внуки, родные и близкие люди, я спросил тебя:
- Мама, скажи жизнь долгая или короткая? – и ты, не задумываясь, ответила:
- Как один миг, очень быстрая и, Бога благодарю, что помню все, каждый кусочек и отрезочек - и трудный, и радостный. Да трудных-то и мало было, всегда Бог посылал кого-нибудь в помощь. За детей своих молитесь каждый день и у них все будет хорошо. Я ведь всю жизнь каждому из вас милости у Господа прошу, и на день, и на сон грядущий…
В памяти моей ты так и стоишь у окна, маленькая в стеганой старенькой безрукавке, в стареньком чистом цветастом фартуке, повязанная тонким шерстяным серым платочком, тревожно и с любовью смотришь мне вслед, осеняя крестом мой путь и благословляя меня в дорогу, а я, обернувшись, беззаботно улыбаюсь тебе, машу рукой и думаю:
- Какое счастье, что ты у меня есть моя добрая, милая и мудрая мама.
- Прости родная, я ведь не знал, что больше тебя не увижу…



















Когда и старость в радость

Бабушки старенькие – источник добра, кладезь мудрости и добродетели. Они всё знают, на всё имеют свой взгляд и всё оценивают по-своему, с высоты прожитых лет, мудро и по-житейски. Ни за что ни одна бабушка не посоветует внучке брать пример с дочки Анны Петровны, которая после окончания института работает в платной клинике, ездит на дорогой машине, а проходя мимо стайки знакомых с детства старушек, небрежно бросит: «Здрасьте», – и на просьбу посмотреть заболевшего ребенка ответит: «Я не “Скорая помощь”».
 Наоборот, обратят внимание на всегда улыбчивую и откликающуюся по первому зову Олю Петрову, дочку Веры Николаевны, работающую медсестрой в детской поликлинике. Бабушки даже с лавочки встают, когда видят приближающуюся Олю, доверяют ей свои тайны, и она им платит тем же – добротой, ласковым словом и доверием.
 Каждая из них с огромной радостью присмотрит за Женькой, пока Оля ходит в магазин, и радость эта будет обоюдной и для старенькой бабушки, и для маленькой Женечки. Ведь своей родной старенькой бабушки у Жени нет, и она вынуждена временами «пользоваться» свободными от своих правнуков «чужими» прабабушками.
 У Насти, подружки ее, старенькая бабушка своя, личная, родная; Настя владеет ею безраздельно и очень сожалеет лишь о том, что бабушка старенькая живет отдельно от них, а Настеньке хотелось бы видеть ее каждый день.
 Телефон прабабушки Настенька выучила в три года. Проснувшись утром, она тихонько выбиралась из своей кроватки, бережно укрывала одеялом любившую поспать куклу Герду и, посмотрев на сладко посапывающих родителей, отправлялась на кухню, плотно прикрывала дверь и набирала номер бабушкиного телефона.
 Бабушка отзывалась немедленно, как будто специально ждала звонка. А в общем так оно и было. Нина Михайловна поднималась рано, неспешно делала домашние дела, и ко времени, когда должна позвонить Настенька, подвигала стул к телефону, присаживалась и ждала.
 Звонок как всегда раздавался неожиданно. Бабушка брала трубку и, услышав в ней родной и милый голосочек, радостно приветствовала свою любимицу. Начинался долгий, пока не проснутся Настенькины родители, разговор обо всем.
 – Бабуля старенькая, – так обращалась Настя к прабабушке, – ты как сегодня поспала?
 – Да хорошо, Настенька. С вечера помолилась у иконок, дверь замком да крестом заперла и легла спать.
 – А крестом-то зачем? Мы только на замок закрываем да на защелку.
 – А как же, миленькая! Крест-то Господний, он сильнее замка, он всю нечисть отгоняет.
 – А нечисть – это кто?
 – Нечисть-то – это, миленькая, грязь всякая, которая к человеку липнет. От нее только крестом да молитвой отбиться можно.
 – А ко мне когда грязь прилипает, то мама ее в машинке отстирывает и не молится. Она от порошка сама смывается.
 – Так то не та грязь, Настенька. Та грязь другая совсем. Мысли, например, нехорошие, темные да злые. Вот ты когда капризничаешь, это нехорошо, это значит и прилипла к тебе грязь мысленная.
 – Я не из мыслей капризничаю, а когда мне что-то не дают или не разрешают.
 – А ты вот перед тем, как раскапризничаться из-за чего-нибудь, остановись, подумай и скажи: «Помоги, Господи!» Он тебе и поможет, а значит, и капризничать будет не о чем.

 – Я, бабуля старенькая, так пробовала. Ты ведь уже меня учила. Мороженого очень захотела и попросила: «Помоги, Господи!» – а мама всё равно не разрешила, сказала: «Настя, какое мороженное! Ты третий день кашляешь».
 – Так Господь и уберег тебя, чтобы ты не простудилась еще больше, маме подсказал, чтобы не разрешала.
 – Ничего Он маме не подсказывал, она сама всегда не разрешает. А ты была маленькой или сразу же такой была? – меняет Настя тему разговора.
 – А как же, моя хорошая. Была, конечно. Все сначала маленькими бывают, и я была.
 Настя задумывается и молчит, а потом продолжает:
 – А где твои игрушки?
 – Так и игрушек-то у меня никаких особых не было. Кукол из старых тряпочек шили, ими и играли. Да и играть-то, миленькая, особо не приходилось. Помогать надо было старшим, дела всякие делать. Ты маме да папе тоже помогай и вырастешь трудолюбивой, а не белоручкой.
 – Белоручка – это кто? – снова озадачивается Настя. – Это когда с белыми руками? Мы с мамой пельмени делали и были белоручки?
 – Нет, миленькая, белоручками раньше лентяек звали, тех, кто работать не любил да не хотел, всё ждал, когда готовенькое подадут.
 – Нам в саду Валентина Ивановна тоже готовенькое подает, значит, мы все лентяи?
 – Да нет, ведь вы сами еще готовить не умеете, вот вам и подают.
 – Бабуля старенькая, а муж твой где? – снова меняет Настя тему.
 – Муж-то умер, моя хорошая, уже давно.
 – А ты тоже умрешь?
 – И я умру когда-нибудь. Господь Бог знает, когда человеку умирать надо.
 – Он что, Господь-то, всё знает?
 – Ну а как же, Настенька? Конечно, всё знает и всё видит.
 – Всё-всё-всё?
 – Всё и всех видит и всё про всех знает.
 Настя делает паузу, видно, прокручивает в голове такую неожиданную информацию, а потом серьезно говорит:
 – Не всё Он видит. Я вчера была у бабули Наташи и мороженое ела и конфеты, а маме про это Он и не рассказал, и мы с бабулей ей тоже не рассказали, чтобы ее не расстраивать, – и тут же продолжает:
 – А ребенки твои где другие?
 – Какие другие-то, Настенька?
 – Ну, которые не дед Юра, а другие.
 – А других-то у меня и нет больше, – тут Нина Михайловна замолкает, тяжело вздыхает и добавляет:
 – Был еще сынок Сереженька, да так случилось: погиб он в семнадцать годков. Не уберегла. Погоди-ка немножко, я сейчас.
 Нина Михайловна достала капли, быстро накапала в рюмочку, разбавила водичкой и выпила.
 – Сердце что-то защемило, Настенька, сейчас пройдет… А маме да папе всегда правду говорить надо. Господь-то видит, что ты обманываешь, да молчит, ждет, когда сама скажешь. Вот сегодня же и скажи и про мороженое, и про конфеты, а бабуля Наташа не обидится, ведь мама твоя – дочка ей, а на дочек разве можно обижаться? Нельзя.
 – Ладно, скажу, – соглашается Настя и торопливо говорит:
 – Всё, пока, бабуля старенькая, папа проснулся и пришел. Я тебе потом еще позвоню, ты жди.
 В трубке раздаются короткие гудки, а бабуля старенькая еще долго сидит у телефона и представляет ее, правнучку свою Настеньку, плотную, пухленькую, розовощекую неторопливую хлопотунью, и ждет, и надеется, что, может быть, в этот выходной приедет она вместе с родителями, зазвенит колокольчиком, засыплет вопросами, разворошит всё в шкафах, найдет и вытащит такие вещи, о которых она уже и забыла, а потом, притомившись, попросит: «Бабуля старенькая, расскажи мне сказку».
 И они сядут рядом на старый диван, обнимутся, прижмутся друг к другу и замрут: одна – от предвкушения интересной сказки, а другая – от счастья, умиления и любви к этой маленькой, милой и бесконечно родной непоседе, которая одним своим ласковым поцелуем дает такой всплеск добрых и положительных эмоций, такую бурю радости и счастья, что все заботы и хвори мгновенно отступают, прячутся и долго еще опасаются даже на маленький шажок приблизиться к самой лучшей, к самой доброй и к самой любимой Настиной старенькой бабушке.















Берегите Ангелов.

Как – то с маленькой внучкой довелось мне побывать на воскресной службе в  Храме, расположенном на юге Москвы. Величавый Храм с голубыми куполами построен недавно и радует красотой своей  и  совершенством, украшая  тусклый и однообразный серый типовой микрорайон.
Помолившись и приняв святое причастие, задержались мы в Храме, встретив давнюю знакомую свою, работавшую здесь, в коллективе таких же , как и она, добровольных помощниц, все успевающих, все примечающих, все знающих и всегда кого- то поучающих.
Переполненный во время службы Храм опустел, лишь у церковной лавки толпился народ, да два молодых священника беседовали с прихожанами. Несколько детишек, таких же , как и моя внучка, трехлеток, пока мамы стояли в очереди, затеяли игру и весело, с криками, носились по опустевшему Храму
Одна из добровольных помощниц неожиданно громко и истошно закричала:
- Чьи это дети? Немедленно заберите их и идите на улицу. Тут Храм Божий, а не детская площадка.
Внучка моя, хоть еще и не успела принять участие в веселой игре, но явно намеревавшаяся присоединиться к расшумевшейся компании, быстренько попросилась на ручки и скороговоркой выпалила:
- Дедушка, пойдем скорее отсюда, я здесь боюсь. Тут не Боженька главный, а злая тетя.
Остальные дети, тоже  присмирели и быстро, некоторые с громким плачем, устроились на руках своих родителей, бабушек и дедушек.
Распалившаяся добровольная помощница не унималась:
- Пришли в Храм, так и ведите себя как положено, а не можете ребенка своего угомонить, так и не таскайте его сюда, дома держите.
Она кричала все громче, голос становился все визгливее. Батюшки, беседовавшие с прихожанами, замечания ей не делали , видимо привыкли или не хотели связываться. Взрослые , с детьми на руках, оставили очередь и потянулись к выходу.
На шум, по лестнице, ведущей из нижней части Храма, поднялся еще один священник, при виде которого, разошедшаяся не на шутку любительница покомандовать, моментально закончила свой гневный монолог и  поспешила нырнуть за прилавок . Батюшка негромко, но властно остановил ее:
- Подойди- ка ко мне , матушка. Как звать  тебя?  Серафима? Смотри- ка  и имя тебе родители дали не простое, а высокое, ангельское. Ведь Серафимы и Херувимы самые близкие к Богу Ангелы. И что же ты делаешь , раба Божья Серафима?  Ангелов из Храма Божьего изгоняешь. И кто же власть  тебе дал такую? Сама сподобилась?  Сам Господь радуется, когда звенят голоса ангельские в Храме, а тебе, матушка, не в радость.
Батюшка говорил тихо, но голос его слышен был по всему Храму, и родители с детишками, вознамерившиеся уйти, вернулись и полукругом обступили его. Детишки успокоились и смиренно взирали на священника, который продолжал говорить, уже обращаясь к их родителям:
- На руках своих и за ручку держите вы Ангелов Господних, чистых, светлых и непорочных. Наслаждайтесь любовью к вам Божьей и доверием его. Вам вручил он Ангелов своих, вам оказал милость свою и вам дал волю привести их к нему, и от вашей воли и вашего выбора зависит останутся ли они с Богом и вырастут в вере, или отринут его и погрязнут в неверии. Помните это и БЕРЕГИТЕ АНГЕЛОВ.
- А ты, Серафима, принеси- ка мне  коробочку с образами Божьей Матери, - обратился  батюшка к присмиревшей обладательнице высокого имени.
Я с внучкой на руках стоял совсем рядом с батюшкой и первый образок , и первое благословение достались ей. Девочка взяла иконку в руки, внимательно рассмотрела ее, поцеловала и бережно упрятала под курточку, в нагрудный карман на сарафане. Точно также поступили и все другие дети, получившие такой неожиданный подарок, поцеловали иконку и положили ее в кармашки, или крепко прижали к себе.
Вручив последнему ребенку образок и благословив его, батюшка  посмотрел на Серафиму и сказал:
-Видела, раба Божья, как близки они к Господу Богу и к Пресвятой Богородице? Все, как один, сначала образ Пресвятой рассмотрели, а потом, как маму свою, нежно и с любовью поцеловали, и аккуратно и бережно к груди уложили. А теперь , в очереди за взрослыми погляди. Образ Святой взяла и не разглядывая особо, в сумку с продуктами положила. Дома продукты разбирать будет и образ на место пристроит. А ты из Храма детей гонишь, от Бога их отгоняешь.
- Простите, батюшка, виноватая я и благословите, - чуть не плача, попросила пристыженная Серафима.
Батюшка благословил ее и добродушно распорядился:
- А теперь спустите Ангелов на землю и доделайте свои дела. А ты раба Божья Серафима, присмотри за ними, да позанимай. Ангелы, они добрые, глядишь оплошность твою и простят.
Потом подозвал к себе молодых священников, что – то строго им выговорил, минутку постоял и посмотрел на Серафиму, рассказывающую сказку, окружившим ее детям и тихонько удалился вниз по лестнице.
Мой светлый Ангел тоже простил крикливую Серафиму и ненадолго присоединился  к сосредоточенной и внимательно слушавшей сказку, компании, а по дороге домой несколько раз переспрашивал:
- Деда, а когда мы снова пойдем в этот Храм? Там очень хорошо.
А я смотрел в ее чистые, светлые глазки и мне хотелось крикнуть громко, очень громко, так, чтобы услышали все:
                - НЕ  ОБИЖАЙТЕ ДЕТЕЙ , БЕРЕГИТЕ АНГЕЛОВ !





По тещиным молитвам…
 

Сергей Петрович осторожно поднялся с кровати и направился к двери. Спина побаливала, но совсем не сильно. Настойка тещина , чего- то там на скипидаре, действительно оказалась целебной, хоть и сомневался он целую неделю и не верил рекомендациям старушки, отмахивался от нее, когда та предлагала воспользоваться своим чудодейственным средством :
- Не мучайся злыдень, снимай рубаху, да ложись на диван, натру тебе спину. Сколько таблеток Петькиных съел, все одно мучаешься. Сто раз говорила тебе, не ходи ты в поликлинику эту. Старых там не любят и давно уж не лечат. Да и Петька, хоть теперь и нервами заведует, каким шалопаем был, таким и остался, облысел только, да сморщился от алкогольных подношений. И таблетки его дорогущие вредят только старому организму. Теперь самим себя лечить надо. Сам себя полечишь и поживешь подольше, да и пенсия цела будет, - подвела итог реформы в медицине Нина Прокопьевна, доставая из тумбочки бутылку с черной, резко пахнущей, жидкостью.
Сергей Петрович, уставший от боли, покорился обстоятельствам, снял рубаху, и охая и постанывая, пристроился на диван, не в первый раз отдав судьбу свою в руки тещи. Старушка аккуратно и бережливо налила жидкость в ладошку, так, чтобы  не пролилась ни одна капелька, и плеснула на спину зятю, а потом, также бережно и аккуратно, стала втирать в больное место.
- Может и правда поможет, - подумал Сергей Петрович,- вон сама- то она к врачам не ходит, мажет болячки свои этой дрянью и ничего. По дому быстрее Гальки снует, да и с печью еще сама управляется. Встает рано, руками машет, да приседает, зарядку делает. Глядеть смешно на спортсменку эту.
Теща, закончив процедуру втирания, принесла свой старый шерстяной платок, огромный, как скатерть, свернула его в несколько слоев и скомандовала:
- А ну поднимай пузо, шаль просунуть надо, да теплом обвязать, чтобы сила целебная внутрь к тебе пошла.
Направив целебную силу куда надо и укутав зятя  еще и теплым ватным одеялом, старушка наказала :
- Лежи тихо и лечению не мешай , и мне не мешай. Помолюсь пойду за тебя, злыдня.
Спину приятно пощипывало, боль отступала, и Сергей Петрович с удовольствием слушал тещины наказы и ворчание. В первый раз за прошедшую неделю ему было так хорошо и уютно. Под светлые и благодарные мысли о тещиной заботе о себе любимом, Сергей Петрович задремал, но уснуть не успел. Силы целебные с такой скоростью направились внутрь, что он просто завопил. Спину начало драть так, как будто ее облили керосином и подожгли.
На вопли его немедленно появилась теща, села рядом на табуретку и удовлетворенно начала приговаривать:
Потерпи, милый, потерпи. Жар быстро пройдет. Это болезнь твоя горит, а как догорит, так сразу и полегчает. Я боялась, что не проберет тебя жар толстокожего, немножко побольше, чем надо, лекарства -то налила. Вон видишь и пробрало, слава тебе, Господи ! А ты кричи, кричи, все равно никто не слышит. Соседи наши , Петраковы, в отпуске, а Евгения Романовна в аптеку пошла, а больше и нет никого.
Сергей Петрович, под тещины приговаривания, попытался вырваться с дивана, но никак не мог освободиться от спеленавшего его одеяла, да и каждое движение отзывалось дикой болью в спине. Он на чем свет костерил старуху и требовал освободить его от всех одеял, подушек и платков, но старая продолжала приговаривать, не обращая никакого внимания на вопли и угрозы зятя :
- Ой, слава Богу, все как надо пошло. Хорошо пробрало. Здоровым станешь, злыдень, Галька вернется, не признает. К внукам уходила, ты как старая рухлядь был, а придет- вот он , огурчик свеженький. Кричи сильнее, это лечению тоже помогает, дух дурной из тебя выливается, а значит и поправишься быстрее. Я вон ногу каждый вечер натираю, а она все ноет и ноет, потому как не кричу, а терплю. Кричать – то мне совестно. Вот и долго лечение идет от этого. А ты привык орать на всех и сейчас тебе не совестно. Так что ори себе на твое же здоровье, а я пока пойду чай согрею, да заварю. Нина Дмитриевна медку утром принесла, с ним и попьем.
От жестокости тещиной и равнодушия Сергей Петрович просто онемел, вытер пот с лица, ткнувшись в подушку и злобно посмотрел на мучительницу. Она же кротко улыбнулась беззубым ртом и просительно заглянула в глаза выздоравливающему :
- Ой как грибков свеженьких жареных охота. Ты бы, Серега, сбегал завтра с утра в лес за беленькими, а Галька бы к обеду нажарила с лучком, да с яичком. Умеет она жарить их так, что каждый грибок отдельно зажаренным получается. Полакомились бы все втроем.
- Мухоморов бы тебе пожарить. И Гальку просить не надо, сам бы и лучек почистил, и яички раздолбил, и каждый мухоморчик по отдельности изжарил бы, да с ложечки тебе подал бы. Кушай мама моя , ненаглядная. Если сразу не накушаешься, так завтра еще с удовольствием сбегаю, полную корзину наберу. Лакомься на здоровье. Со спины наверное вся шкура слезла, - свирепо ,,уважил,, тещину просьбу Петрович и , изобразив тещины интонации, добавил :
- Сбегай, Серега ! Спринтера нашла. Мне через два дня семьдесят семь исполнится.
- Так и что с того. Мне через три месяца девяносто шесть стукнет, да кто об этом думает. Весь день на ногах, - парировала Нина Прокопьевна и вышла на кухню.
Сергей Петрович немного успокоился и, к изумлению своему, почувствовал, что боль исчезла. Он замер, потом потихоньку пошевелился, поерзал по дивану – боли не было. Не поверив счастью своему он негромко позвал :
- Лекарь, не пора – ли меня распеленать? Перестало болеть, отпустило.
- Можно теперь и распеленать, да и переодеть можно. Вон даже одеяло сырое, сколько дури – то из тебя вышло,- старушка ловко освободила края одеяла и подала сухое чистое белье. Сергей Петрович осторожно сел, переоделся, все еще с изумлением думая о хлопотавшей уже на кухне, теще :
- И откуда в ней столько мудрости ,уверенности и ума ? Девяносто шесть лет, а помнит и знает все. Ведь всю неделю зудела, чтобы не ходил в поликлинику, не тратил зря время и силы. Уверена была, что не помогут Петькины назначения и оказалась, как всегда, права.
Констатация последнего факта немножко огорчила Петровича, но что поделаешь- против правды не попрешь. Постулату этому тещиному ,за долгие годы совместного проживания, альтернативы он так и не нашел, просто смирился с ним. Тещу же недолюбливал, мешала она ему жить по его ,Серегиным правилам, вмешивалась в его личную жизнь. Часто, без лишних церемоний, вторгалась она в его личное пространство, не гнушалась в пиковые моменты разногласий с ней , от словесной аргументации быстро перейти к аргументации силовой, принуждая Серегу к миру. Угнетало это его сильно, но тягаться с тещей он не мог и очень сожалел, что часто в школе прогуливал уроки физкультуры, а в армии служил писарем в штабной канцелярии. По причинам этим больших бицепсов не нарастил и фактуру имел примерно такую, как у героя Вицина в фильме ,, Кавказская пленница,,
И конечно же не фактурой своей покорил он статную и красивую Галю, а характером, добрым, мягким, но настырным. Этим же и теще своей, Нине Прокопьевне, по душе пришелся. Хоть и ссорились они часто, но чувствовал, что уважает она его, да и любит, наверное.
Непросто ей в жизни пришлось. Муж, Александр Гаврилович, умер рано. Четверых одна поднимала, все решения важные сама принимала. На стройке каменщиком сорок лет отработала, вот и сила физическая оттуда. Замуж не вышла, не захотела детям чужого отца приводить. Дом новый уже вместе с ним, с Серегой, строила, а когда старшие дети , да внуки взрослые приступили с намеками, что хорошо бы завещание на дом сделать, в одночасье переписала на зятя. Не на Галину, дочку родную, а на него , Серегу.
Все обиделись на нее, а она так рассудила :
- Старость свою мне встречать и коротать с вами придется, а у дома хозяин должен быть. А кто строил дом, тому и хозяйствовать.
Поразился он поступку тещиному, хоть и не прибавилось любви к ней, но зауважал и первенство ее признал окончательно. До сих пор не забыл он поступок ее тот, и до сих пор поражается. Ведь если честно оценить себя, то недостоин он доверия такого, сколько безобразий в жизни сделал, в какие только переделки ни попадал, всегда, теща, а не родители, помогала исправлять ситуацию и выбираться на дорогу прямую, иногда опять же методами не совсем приятными.
Когда перешел он грань от частых небольших выпивок, к ежедневным, встретила она его во дворе ласково и сказала :
- Ну, милый мой зятек Сереженька, запустил ты болезнь свою, профилактика уже не помогает, Лечиться будем основательно, новым современным методом. Если жив останешься, то дочки твои увидят папу трезвого и заботливого, - и со словами этими ласковыми, сгребла его в охапку и в один миг опустила вниз головой в бочку с водой до самого дна.
Когда пришел он в себя и смог понимать смысл услышанного, опять же ласково сказала:
- Сегодня семнадцатое октября, Сереженька. Помни, что в этот день ты пришел домой пьяным в последний раз. Если забудешь, то знай, что аппарат для лечения вот он и процедуру повторим.
Он и сегодня помнит этот метод лечения, и процедуру эту, и не жалеет нисколько, что ему достались лавры первого и единственного пациента, вылеченного от вредной привычки собственной тещей , и благодарен ей безмерно за подаренное счастье самому растить своих детей, жить вместе с ними общими заботами, проблемами и радостями, видеть как они растут, взрослеют, самому встречать внуков из роддома и уметь быть им не просто дедом, а помощником, советчиком и другом, все знающим, все умеющим и все понимающим.
Помнит он и то, как однажды, в запале, указала теща ему на дверь и скомандовала:
- Вон из моего дома. Терпеть тебя здесь больше не намерена, - и он, оскорбленный и униженный, собрал свои вещи, взял остолбеневшую Галину за руку, дети гостили у его родителей, и на прощание спокойно и холодно сказал:
- Спасибо Вам, уважаемая теща, за приют в Вашем доме и за терпение Ваше. Выгнали Вы меня и унизили лишь при жене моей, а просить обратно вернуться принародно придется.
С тем и расстались. А уж как возвращался и вспоминать не хочется. До сих пор уши от стыда гореть начинают. Два месяца не виделись, у брата в комнате жили. Так она на работу пришла, прямо в гараж, к утреннему разводу. Главный инженер инструктаж закончил, а тут и она, теща разлюбезная, нарисовалась, и сразу ,, бац,, на колени, на бетонный пол, и перед всеми водителями и начальством :
- Прости меня, сынок дорогой , погорячилась я , Сереженька, неправильно сделала, что выгнала тебя из твоего же дома. С колен не встану, пока прощения не получу.
Он то точно знал, что не встанет, пока своего не добьется, поэтому, сгорая от стыда, выпалил:
- Да прощаю я тебя, прощаю. Иди домой, вечером дома поговорим.
Целый месяц весь гараж потешался. Он помалкивал и шуточки мимо ушей пропускал. Этим и защитился. Потихоньку отстали и забыли.
Теща же норов свой не умерила, но в выражениях стала осторожнее и на дверь больше не указывала. Да и сам он стал потише и посговорчивее. Со временем притерпелись друг- к –другу и пусто становилось в доме и неуютно, когда уезжала теща в Питер, к старшей дочери, и тогда сам звонил он и недовольно выговаривал :
- Ты, мать, не загостилась- ли там? Или к городской жизни приладилась и от удобств оторваться не можешь? Давай возвращайся. Я пока не очень загружен на работе, у поезда тебя встречу.
Она тут же резко отвечала:
- А ты, злыдень, мне команд не подавай. Жену муштруй. Без меня наверное, все грязью заросли, и в доме, и на улице,- и уже миролюбиво добавляла:
- На завтра велю Людке билет взять, на вечерний поезд, а утром послезавтра и встречай.
Тут же трубку выхватывала Людмила и начинала кричать :
- Пусть мама у меня еще побудет. Она и отдохнуть толком не успела.
- Вот дома и отдохнет,- перебивал он горластую свояченицу и передавал трубку жене, которая еще долго пыталась урезонить сестру и совсем расстроившись, опускала трубку и переключалась на него:
- Из – за тебя неуемного всегда скандал с Людмилой. Пусть бы и правда пожила мать у нее. Не живется тебе в покое, бурю подавай. Вот и прибудет скоро буря эта, радуйся.
На что Сергей Петрович отвечал:
- Нечего ей долго там жить, нервничает она там. Домой ей охота. Дома она жить привыкла. Спокойней ей тут, да и нам спокойнее. Ты давай иди, да в комнате ее к приезду все приготовь, промой, да протряси, а то буря не мне, а тебе будет.
Из кухни донесся звон посуды. Это теща расставляла чашки и накрывала на стол. Сергей Петрович, наблюдая за ней в дверной проем, думал:
- Почти сто лет, а целый день хлопочет, все успевает, словно мотор в ней сидит. Мы скрипим еле- еле, а ей хоть бы что. Чем держится непонятно.
Словно подслушав мысли его, Нина Прокопьевна позвала зятя:
- Иди к столу коль полегчало, чаю с медом попьем , да на молитву мне пора, только ей и держусь, да терпению Господню удивляюсь. Сколько же держать меня еще тут будет? Устала я, десятый десяток завершаю, да и нужды во мне уж ни у кого нет.
- А ты ,мать, потерпи, да не торопись и Бога глупыми вопросами не донимай. Молись как молилась, да знай, что нужна ты еще тут, нам с Галей нужна, да и внукам с правнуками тоже нужна. А за грибами беленькими я утром обязательно сбегаю , и будь уверена, принесу полную корзину.
Сергей Петрович сел на стул, придвинул к себе чашку с чаем и с умилением смотрел на эту старую, взрывную и вредную тещу свою, всю жизнь прожившую заботами о них, и мысленно желал ей завершить десяток десятый и разменять одиннадцатый, понимая, что и они сами, и дети, и внуки тоже держатся молитвами ее, идущими из самого сердца, и достигающими самых вершин неведомого небесного мира.


Жених для правнучки.

Выглядит баба Женя замечательно и годам не сдается, а на вопросы о возрасте отвечает просто:
- Живу давно, но жизнь не надоела , и не люблю, когда годы мои пересчитывают.
Дочь утверждает, что по документам ей девяносто четыре, Сама же бабка ни дочери, ни документам не верит и считает, что метрики выписывала такая же бестолочь, как и дочка Танька, все в них перепутала и лет ей ровно восемьдесят пять. На доводы дочери, что и самой ей уже семьдесят два года, отвечает:
- Тебе может быть и семьдесят два, а может и того больше, вся расплылась, да заохалась, а мне восемьдесят пять и ни годом старше.
Дочь безнадежно машет рукой и пытается спор прекратить, на бабка Женя уже завелась и останавливаться не желает :
- И для чего только приезжаете сюда, да приходите? С матерью разругаться, да нервы мне потрепать. Вот сердце опять закололо, а капли где не знаю.
Дочь молча подает пузырек с валокордином.
- Я что из бутылочки их пить буду?  Навела бы, да и подала нормально матери, так нет, сунет в руки, пей прямо из бутылки. Для чего я вас столько нарожала, да вырастила? Сама не понимаю. Одиннадцать душ. Все живы – здоровы, в домах в крепких, да в квартирах живут, а мать тут одна зимой с дровами, с колодцем, да с печью управляйся. Никто не подумает о старухе, да не позаботится.
Бабка положила пузырек с лекарством на место, решив,что сердце пока и без капель обойдется, присела на стул и стала наблюдать за дочерью. Татьяна складывала вещи в сумку, с явным намерением покинуть  ,,гостеприимный,, родительский дом.
- И правильно, поезжай домой к себе. Славка- сосед за хлебом в поселок собирается, так попутно и тебя отвезет. Все равно от тебя мне помощи никакой нет. Только хожу за тобой, да прибираю. Анютку лучше пришли. Она хоть дорогу в баню расчистит, да и баню вытопит.
- Анюта, правнучка бабки Жени, единственная, кто уживается с ней и кому бабка верит и доверяет, кого ждет и по кому искренне скучает. Живет Анюта с бабушкой в поселке в двух километрах  от деревни, часто навещает прабабушку Женю, приносит продукты, помогает по хозяйству. Добрая и ласковая, она никогда не спорит со старушкой, да и бабке Жене рядом с правнучкой всегда радостно, хорошо и уютно.
Деревня, где всю жизнь живет старушка, протянулась вдоль оврага на два с лишним километра, в восьмидесятые года стала вдруг неперспективной, почти все жители устроились на работу на образованное  рядом военное предприятие  и переехали в благоустроенные квартиры в новых домах, возведенных этим предприятием в поселке.
Перебралась в поселок и семья дочки, которая жила вместе с бабкой Женей. По событию этому бабка не горевала, даже рада была, что осталась одна и  предложение дочери, переехать вместе с ними, отвергла наотрез. Лето проводила вместе с внуками, да правнуками, которых любила, но не баловала, а зиму коротала в одиночестве, радуясь лишь приходам любимицы своей Анюты.
В двухтысячные годы начался дачный бум, Земли и старые дома в деревне и окрест ее быстро раскупили. Застучали топоры, зазвенели пилы, деревня ожила и принарядилась. Ожила и повеселела и бабка Женя. Со всех сторон появились соседи, с которыми можно было перекинуться словечком, а иногда и, с удовольствием ,поскандалить и всласть поругаться. Ругаться бабка Женя любила и по поводу, и без повода, просто так. Московская соседка Людмила Михайловна посадила малину, бабка тут, как тут :
- Ты для чего посадила малину свою со стороны моего забора? Через год она полезет в мой огород. Убирай ее отсюда немедленно или сделай так, чтобы мой огород не пострадал.
Перерыв гору литературы по садоводству, соседка наняла рабочих и устроила со стороны бабкиного огорода стенку из металлических листов, вкопав их глубоко в землю. Едва дождавшись окончания работ, бабка закатила новый скандал :
- Выкапывай железо из земли. Ты перекрыла доступ влаги в мой огород. Погляди какая скучная картошка стала, вся обвисла и не цветет.
- Так ведь еще ни у кого не цветет. Время еще не подошло, - попробовала урезонить скандалистку Людмила Михайловна.
- А ты меня не учи и время моей картошке не устанавливай. Октябрина нашлась Ганечкина. Позаселялись тут со всех сторон, спасу от вас нет, морока одна с вами, да неприятности. Железо выкопай и малину убери от моего огорода, иначе все равно покоя не дам.
Утром два таджика усердно трудились лопатами, доставали железо и выкапывали малину. Железо убрали за сарай, а малину хозяйка подарила соседям, здраво рассудив, что где бы она ее ни посадила, бабка все равно придумает как к ней прицепиться.
Ближние соседи бабку Женю не любили, да и любовь их особо ей не нужна была, обходилась она без нее, привечала лишь молодого, красивого и веселого Алексея, строившего дом в бывшем верхнем совхозном поле. Привечала с намерением помочь правнучке с женихом хорошим. Беспокоилась за нее, девке двадцать третий год идет, а она о замужестве и не думает. Леша  же парень видный и самостоятельный, в строительной фирме начальником работает, сам дом строит, на красивой машине ездит, да и выпившим его ни разу не видела. Все прознала о нем бабка Женя, все проведала и по всем статьям подходил он в женихи для правнучки. И себя уверила, что не случайно Леша строит дачу в их деревне, а по молитве  ее  сам Господь прислал его сюда. Ведь каждый день молит она Всевышнего об устроении семейной жизни правнучки своей и в просьбах своих просит послать суженого, именно такого; высокого, красивого, да самостоятельного. Возрастом правда хотела помоложе, Леше то уже тридцать пять стукнуло, но что поделать, практично рассудила :
- Пусть и постарше на двенадцать лет, зато нагулялся уж небось, присмирел и ума набрался, на сторону глядеть не будет.

Пару раз удалось бабке Жене Лешу на чай зазвать, когда Анюта у нее была. Сидели, разговаривали, шутили, но видела бабка, что любовь почему- то не склеивается, симпатичны они друг другу, но не более.
Проводив парня за калитку, приступала бабка к девчонке :
- Ну и что ты сидишь, да хохочешь. Рот не закрывается, а говоришь все не то, шуточки да смешинки. К парню по другому приступать надо, по серьезному. Он начальником работает, солидный, а у тебя все шуточки, да смех. Дура ты, Анька. Так  старой девой  и останешься. Я в твои- то годы уже двойню родила, бабку твою- тетеху, да сынка, деда Колю твоего двоюродного.
- Бабуленька ты моя любименькая, - обнимала бабку Аня, - старый он, Леша твой, хоть и хороший. Не хочу я замуж за старого выходить, за ровесника своего хочу, ну или чуть постарше меня. Как такой объявится, ты меня сразу же и зови. Вот уж тогда я совет твой  и применю, приступлю к нему по серьезному, не устоит он, влюбится в меня и замуж позовет. Тут уж мы с тобой не оплошаем. А сейчас мне пора, бабуленька. – Анюта звонко чмокает бабку в щеку и убегает.
- Ой, дура малохольная. Да разве же он старый? Вон какой ладный ! Право слово- дура! – бросает она вслед сбежавшей девчонке и что- то добродушно ворчит, не теряя надежды на благополучный исход, затеянного ей дела.
- Сезон дачный закончился,- размышляет бабка Женя – всю зиму буду молиться, а весной, даст Бог, и образуется все.
Стылой зимней ночью в дверь бабкиного дома громко постучали.
-  Кого Бог послал в такое время,- недовольно проворчала она, засовывая ноги в валенки и набрасывая на плечи халат. В дверь забарабанили еще сильнее.
- Иду, иду ! Не ломись так , а то дверь вышибешь, - прокричала бабка.
- Открывай быстрее, а то действительно дверь вышибу, - ответил грубый незнакомый мужской голос.
- Спаси Господи и помилуй,- прошептала бабка и перекрестилась. Стук прекратился , за дверью ждали.
- Кто ты? И чего ломишься к старухе среди ночи? Я чужих ночью не пускаю.
- Нас пустишь,- послышалось в ответ. – Открывай, старая, а то хуже будет , И не вздумай никому звонить.
Звонить было нечем, мобильного телефона у нее не было, хоть и предлагали внуки много раз купить ей телефон, но бабка на предложения эти только сердилась :
- Всю жизнь без телефона жила, а на старости лет заведу. Пугать меня только будет, да и не разберусь я с ним.
Еще раз перекрестившись, она отперла дверь. В дом вошли три мужчины. Двое старших прошли как хозяева, нагло, уверенно и бесцеремонно. Третий же, сначала пропустил в дверь старушку, а потом прошел сам и робко переминаясь с ноги на ногу, встал у двери.

Бесцеремонность старших рассердила бабку Женю и она строго спросила:
- Ну, и кто вы такие , гости нежданные ? Зачем пожаловали?  Если грабить пришли, то пенсия вот здесь в ящике. Забирайте и уходите. Серебра, да золота у меня нет, не нажила.
- Ты , бабка, генерала – то из себя не строй, - отозвался старший,- пенсия нам твоя не нужна. Ученые мы, иконы старинные изучаем. Вот и до твоих очередь дошла, смотреть будем, а какие понравятся, с собой на экспертизу заберем. Ты , Тимоха, чего у дверей замер? – обратился он к младшему, - иди снимай иконы, да на столе раскладывай.
Бабка Женя посмотрела на Тимоху. Он испуганно и как- то затравленно глядел на нее, не решаясь исполнить приказание старшего. Что –то смутило старую, жалко ей стало парня и она, не веря самой себе, подбодрила его;
- Не тушуйся , сынок, иди, снимай, только аккуратно смотри, не урони и не разбей. Ну, давай иди, - и сама проследовала за ним.               
Он бережно снимал Святые Образа, а она, также бережно, принимала их и укладывала на стол. ,, Ученые эксперты ,, с интересом наблюдали за работой. Когда все иконы оказались на столе, подошли к столу, достали из сумки небольшой прибор, похожий на фонарик и направили луч на Образ , которым благословляли родители ее на венчание. Икона ,,экспертам,, понравилась, они завернули ее в висевшее у рукомойника, полотенце, положили в сумку и направились к выходу, на прощание дав бабке добрый совет:
- Ты, бабка, одна на краю деревни живешь, так первым встречным дверь – то по ночам не открывай. Мало- ли кто по ночам шляется, ограбят еще ненароком или убьют.
На что бабка Женя отвечала :
- За совет спасибо, добрые вы ребятки, Ограбили, да не убили, за это тоже спасибо. Иконой, что вы забрали, родители мои на венчание меня благословляли. И я ей правнучку свою благословить хотела, да не судьба видно. Может быть Бог даст, кого- то из вас ей благословят. Вон хоть тебя, Тимоша. Ладный ты сынок, да красивый и совесть еще не потерял, глаза прячешь, значит понимаешь, что не туда идешь. Вернись и иконы со стола на место поставь, самой мне не поставить. А вы ,- обратилась она к старшим,- подождите его пока. Спать уж теперь не лягу, молиться за вас буду.
Проводив непрошенных гостей, бабка зажгла свечу и скорбно встала перед Образами. Она молила Господа  о прощении заблудшего раба Божья Тимофея .
Утром выпал снежок и подморозило. В комнату, как вихрь, вбежала раскрасневшаяся, улыбающаяся, Анюта.
- Бабулечка, у калитки стоит мое счастье, но оно такое робкое, что я не знаю, что мне с ним и делать. В дом не идет, знакомиться не хочет, а опустив глаза в землю, просит позвать тебя.

- Да что же ты за девка такая, все тебе шутки шутить,- проворчала бабка и вышла на улицу. У калитки стоял Тимофей, высокий, ладный и красивый, переминался с ноги на ногу, виновато улыбался. В руках он держал сверток, с завернутой в полотенце иконой.
Весной, на Красную Горку, к  старому дому бабки Жени подкатил свадебный кортеж, счастливые Тимофей и Анюта, крепко держась за руки, вошли в дом и встали перед ней.
- Ну что, сынок, иди в передний угол, снимай Образ Святой, только аккуратно смотри, не урони и не разбей.
Тимофей бережно снял икону и передал старушке, в глазах его блеснула предательская слеза. Бабка ободряюще кивнула ему и сказала:
- Вот и образовалось все, Слава Богу . Благослови вас Господи, детки мои дорогие. Живите дружно и я еще поживу , да на вас порадуюсь.


















Часовня

Деревянные северные Храмы - краса, гордость и боль наша. Разоренные и оскверненные в годы мракобесия они терпеливо долгие годы ждали своего часа. Многие так и не сумели дождаться лучших времен -рухнули под грузом времени, исчезли вместе с деревнями и селениями. Те же, что выжили по милости Божьей, сегодня стараниями людей добрых потихоньку возрождаются и обретают вторую жизнь. Часовня в честь Святого Великомученика и Целителя  Пантелеймона в деревне Каменная близ городка Вельска также была приговорена властями безбожными к ликвидации, но не случилось! Господь миловал! И рассказ о ней я написал по воспоминаниям моей мамы, которая свято верила в промысел Божий и милость Божью.               
         
                .....................................................

Глаза Спасителя смотрели на него вопросительно и печально. Взгляд его был и суров, и добр, и от взгляда этого укрыться было невозможно. Не было той силы, которая закрыла бы, заслонила и заставила скрыть тот леденящий душу страх, и одновременно стыд и неведомое чувство какого-то внутреннего волнения и раскаяния, но и тихого, мирного, вдруг поселившегося в душе упокоения.               
Спаситель одет был в белые одежды и от этого свет, исходящий из глаз Его, разрезал сумерки словно острый нож и казался неестественным, а каким-то волшебным, проникающим в каждую клеточку организма, но удивительно, не причиняя боли, а наполняя мысли каким-то здравым, трезвым осознанием мощи и величия той неведомой силы, которую бабушка его Мария Егоровна и мать Анна Арсеньевна называли Божьей, и которую власть народная запретила и уверена была, что запретила навсегда.
Он медленно положил пилу и топор на землю и, подчиняясь тому повелевающему взгляду, опустился на колени, и как в далеком детстве, когда вместе с бабушкой, нарядившись в чистые одежды, входил в эту светлую, прибранную, пахнущую ладаном Часовню, с замирающим сердцем слушал молитву отца Василия, неведомо куда исчезнувшего в начале тридцатых годов, повторял слова той молитвы вместе с нарядными и сосредоточенными прихожанами, слушал ангельское пение матушки Алевтины и ее трех старших дочек, служивших при Храме певчими, и осенял себя крестным знамением. И сейчас, сложив пальцы, как когда-то учила бабушка, перекрестился и прошептал"Прости меня Господи и помилуй."
Шел третий послевоенный год. Страна лежала в руинах. В разрухе был и колхоз"Ленинский путь".Власть требовала высоких надоев и урожаев, колхозники работали по восемнадцать часов в сутки, на трудодни выдавали мизерное количество зерна и картошки. Деревня кормилась хлебом, наполовину замешанным мукой из травы лебеды. В семье, прошедшего три войны, демобилизованного сержанта, было четверо малых детей, беременная пятым жена и старенькая мама. На дворе стоял октябрь. В старом, построенном еще дедом домике, было холодно и сыро. Полуголодные и полураздетые дети часто болели.
Председатель колхоза, одноногий, небритый, с воспаленными от постоянного недосыпания глазами, встретил многодетного, такого же  невыспавшегося  и бледного передовика производства, нерадостно. Он не имел права разрешить вырубку леса на дрова до определенного государством срока, да и дать выходной трактористу, когда еще не закончены полевые работы, тоже не имел права. Председатель не был жестоким человеком и прекрасно знал и понимал нужды колхозников, жалел их, старался  помочь. В голове его крутились разные комбинации, но ни одна из них не вписывалась в определенные государством инструкции и циркуляры. Как истинно русский человек, он решил, что утро вечера мудренее и выпроводил просителя, пообещав что-нибудь придумать до завтра.
 Бессонной ночью в голову ему пришла замечательная мысль- отдать многодетному семейству на дрова Часовню, стоящую средь поля у деревни ,с красивым и странным названием Каменная. Часовня эта давно не давала ему покоя и мозолила глаза различным проверяющим и уполномоченным.С этой замечательной мыслью председатель и забылся коротким сном, а утром чуть свет, довольный своей находчивостью, отправился порадовать замерзающее семейство.
Изложив свое решение, к величайшему своему изумлению, благодарности не получил. Услышав о свалившейся  на них милости, бабушка с громким, как по покойнику, криком ,повалилась на пол и, подняв руки к стоящей на полке в углу. потемневшей от времени, иконе, взмолилась:"Помилуй нас Господи и отведи беду." Беременная невестка и дети дружным плачем поддержали бабушку Ошарашенный председатель, крепко выругавшись, выскочил из избенки и не переставая ,на чем свет стоит, костерить и бабушку, и внуков, и свою окаянную должность, отправился к себе в контору.
Бабушка же принялась умолять сына не прикасаться к Святыне: "В Часовню эту,построенную всем миром еще деды твои и прадеды ходили молиться, со всех окрестных деревень люди приходили ,вся округа стонала и плакала, когда Крест Святой с нее сбрасывали и иконы в разбитые окна выкидывали, а потом в грязь втаптывали. Тебя Господь уберег от греха великого, ты в армии был в это время и теперь не смей довершать окаянное дело. Ни одной щепки от Храма в дом не пущу, так и знай. Не допустит Господь, чтобы мы, пережив такую войну, в нетопленой избе замерзли. Управит все и поможет".С тем и успокоилась, решив, что вразумила.
Сын же, целый  день трясясь на старом разбитом тракторе, перепахивал поле вокруг этой самой Часовни и непрерывно терзал себя мыслями о близких холодах, о беременной жене, о детях, о старой матери и не видя никакого выхода, решил сегодня же разобрать крыльцо Храма. В сумерках он остановил трактор, достал из ящика с инструментами пилу и топор и задумавшись направился к Храму.   Приблизился к крыльцу, медленно поднял голову и замер. В темном дверном проеме, на фоне груды мусора из остатков разрушенного убранства поруганной Часовни, освещаемый серым, сумрачным светом, пробивающимся из разбитых окон, стоял Спаситель.














Про сельского батюшку

Племянник мой Сергей живет и работает в Подмосковье. Приятельствует с местным батюшкой, настоятелем небольшой деревенской Церкви.
Приход у батюшки невелик, но служит он усердно, живет заботами своих прихожан. Они ему верят, доверяют и одолевают просьбами о молитвенной помощи, иногда абсолютно невероятными.
Батюшка никому не отказывает, все просьбы исполняет, молится и за благополучный исход операции у ребенка, и за неожиданно захворавшую кошку Галины Михайловны, и за прибавление ума третьекласснику Антону, плохо справляющемуся с математикой.
Молитвы батюшки до Господа Бога доходят на удивление быстро, появляются неожиданные помощники, ребенка оперирует известный доктор, и уже через две недели вместе с родителями, на руках у папы, он слушает молитву в Храме.
Про больную кошку Галина Михайловна и не заикается. Непонятно как, но молитва батюшки дошла до её мужа, Егора Петровича, коренастого, крепкого, малоговорящего сорокалетнего мужичка, родившегося и выросшего здесь в деревне.
Егор Петрович не терпит непорядка ни в семье ни на улице и считает себя ответственным за все. На службы Егор Петрович не ходит, но в Церкви бывает часто, то поправит плохо открывающуюся форточку. То смажет скрипящие дверные петли, то привезет отструганные доски и починит забор.
Он никогда не спрашивает батюшку, что надо делать, все видит сам. Отчетов о проделанной работе тоже не дает.
Недавно молча снял икону Божьей Матери Владимирской и перевесил её поближе к окну, отошел подальше, присмотрелся, удовлетворенно хмыкнул и направился к выходу. На немой вопрос батюшки, не останавливаясь, просто ответил:
- Тут ей удобнее.
И действительно удобнее, теперь Пресвятая Дева Мария видит всех молящихся и её видят все.
- Ну и Слава Богу! – перекрестился батюшка.
Семью свою Егор Петрович бережет, с детьми строг, но в меру. Сыновья воспитаны, вежливы, учатся в Москве на юристов, по выходным вместе с матерью бывают в Храме. Жену любит, но вольностей не позволяет, в целях воспитания в разговоре с супругой может и крепко прикрикнуть, тут уж Галина Михайловна позиции свои тут же сдает и с мужем соглашается, мир в семье восстанавливается, это для неё самое главное.
Вот и теперь, узнав от соседки, что благоверная просила батюшку помолится за кошку, Егор Петрович очень доходчиво и быстро объяснил ей для чего предназначен батюшка. Супруга так же быстро уяснила, что он нужен не для того, чтобы поправлять здоровье разжиревшей от безделья и обильной пищи кошке. Окончательно убедил её в этом хороший пинок, который Егор Петрович отвесил проходившей как раз мимо ничего не подозревавшей больной. Кошка вмиг выздоровела и с громким мяуканьем шустро влезла на забор. Хозяйка, хоть и не одобрила метода лечения, но про себя удовлетворенно отметила:
- Помолился батюшка и Слава Богу Маруся выздоровела.
Что касается Антона, способного, артистичного и очень доброго мальчика, с упоением занимавшегося в театральной студии, которую вела матушка Елена, получившая образование в ГИТИСе и преподававшая теперь в воскресной школе при деревенском Храме, дело решилось и совсем просто. Матушка в свое время с отличием закончила одну из престижных московский математических школ и, узнав о проблеме своего талантливого ученика, быстро подтянула его знания до приличного уровня.
В общем Господь управлял по молитвам доброго деревенского батюшки все просьбы его прихожан, и самому молитвеннику оставалось лишь благодарить Господа Бога за помощь и продолжать усердно молится.
Правда, не всегда прошения страждущих заканчивались для батюшки благополучно. Частенько случалось и такое, за что батюшка благодарил Бога ещё усерднее.
В один погожий денек встретил Сергей приятеля своего, бодро шагающего по своим делам. Батюшка был в прекрасном настроении, сиял радостной улыбкой и огромным синяком под глазом. На встревоженный вопрос Сергея:
- Что случилось? – радостно возвестил:
- Помолился ночью о печали одной прихожанки нашей и Слава Богу у неё все наладилось.
- А фингал то от куда? Плата за молитву что ли? Или уснул за молитвой и случайно стукнулся?
Батюшка пропустив иронию Сергея, восхищенно ответил:
- Ах, как ты верно сказал. Действительно лучше и не скажешь. Плата за молитву! Самая настоящая плата! Ты даже не представляешь, как я рад бываю этой плате! – и продолжил:
- Мать молилась и билась за честное имя сына, видел бы ты её глаза, когда она просила меня обратиться за Божьей помощью. Вот я и взывал к Господу почти до рассвета, потом запер Храм и направился домой, оступился на бетонном крыльце и упал, сильно ударился. И тут же благая и радостная мысль осенила меня – дошла моя молитва, услышал Господь! Я вернулся в Храм, поблагодарил Всевышнего и пошел домой.
- А что, без удара о бетон мысль то благая тебе в голову прийти не могла?
- Эх, Сережа, Сережа, читаешь много разной литературы и богословской в том числе, а все никак не поймешь, что силы бесовские не дремлют, злобствуют и гневаются, но бессильны перед молитвой искренней и сердечной. Вот в бессилии своем и пакостят по мелочам, где ножку подставят, а где подтолкнут. Я уже знаю, случилось доброе дело по молитве усердной, жди от них ответа, а, получив его, благодари Господа еще с большим усердием и радостью. Вот и сейчас прихожанка моя прибежала в слезах радостных и сообщила, что сына оправдали.
- Событие конечно хорошее, - философски заметил Серега, - Но может тебе поостеречься немного. Может не так сильно молиться, а то ведь если после каждой молитвы с крыльца будешь падать, а оно у вас из восьми бетонных ступенек сделано, останутся овцы твои без пастуха, другого такого им уже не пришлют.
- Теперь уж и другой тут управится, - с теплотой отозвался батюшка – сразу когда Храм очищали, да открывали трудно было, а сейчас легко. Вера в силу и милость Божью возвращается, а мы молитвами своими, да делами помогаем ей укрепиться. И ты, Сергей, на промахи, да неудачи не ропщи сразу, а в предыдущих поступках и делах покопайся хорошенько, да помощи попроси и причину отыщешь и помощники сыщутся, и выправится все. Храни тебя Бог!
С этими слова батюшка перекрестил Серегу и быстро поспешил в сторону Храма.
Продолжение этой истории случилось через неделю. Позвонила моя давняя приятельница и попросила проехать с ней на Даниловское кладбище в Часовенку к Матроне Московской. Я и сам собирался к Матушке, поэтому согласился с большой радостью. Пока ехали в трамвае от метро, женщина жаловалась на неудачи и неурядицы, постигшие её в последнее время. Я же, вспомнив Серегин рассказ о его приятеле-священнике, поведал его ей и посоветовал:
- Молись искренне, а за каждую возникшую проблему, как этот сельский батюшка, благодари Бога втройне.
Благополучно отстояв очередь, мы поклонились Святому месту, помолились, поведали Матушке свои заботы, прошли в Храм, постояли у чудотворного образа Святой Блаженной Матроны Московской и умиротворенные поехали домой.
На пятый день приятельница позвонила и, даже не поздоровавшись, слабым голосом сказала:
- Дошла моя молитва. На обратном пути разболелся зуб, зашла в платную клинику, сделала снимки, накололи уколов и стали срочно удалять. Врач попался неопытный, зуб отломил. Пришел другой, десну разрезали, к вечеру уже и говорить не могла. Соседка вызвала скорую, пятый день в больнице, ем и пью через трубочку. Вспоминаю твой рассказ про батюшку, сразу настроение улучшается, смеяться не могу, а хочется. Сегодня, Слава Богу, заговорила.
Она тихонько рассмеялась, а потом очень серьёзно сказала:
- Я ведь за сестру, да за племянника молилась. Избили его сильно, врачи ничего поделать не могли и матери сказали, чтобы готовы были к лучшему, а он сегодня рано утром пришел и кушать попросил, и матери сказал, что Лиду видел, молилась она. Завтра выпишут, сразу же поеду к Матронушке с благодарностью, а батюшке тому молебен о здравии закажу, очень он меня поддержал, только имя его мне скажи.
Имени батюшки я не знал и перезвонил племяннику, он очень удивился и поинтересовался, зачем оно мне. Я коротко ответил:
- Надо!
И действительно надо! Надо просить Господа Бога, чтобы даровал он каждой сельской деревеньке своего батюшку, болеющего и борющегося за каждую заблудшую душу, умеющего наставить на путь истинный, разбудить в людях светлое, помочь оценить поступки свои и желания, привести к истинному покаянию, а значит и к очищению.
Здравия тебе и сил на многие лета, добрый сельский батюшка! Неси слово Божье, крепи Веру Православную, побуждай людей к делам добрым и к жизни праведной.