Наследство

На обширных просторах России, в заброшенных старых деревнях, куда по причине совершенно разбитых дорог, а вернее, из-за их отсутствия, добраться почти невозможно, всё-таки живут люди.  Добраться  в такую глушь  по распутице можно лишь на тракторе, да и тот будет проваливаться в дорожную колею по самые ступицы. Вся жизнь в таких местах подчиняется, как и сотни лет назад, матушке – природе. Пришла весна –  выходи сеять, лето – собирай грибы – ягоды, осень – готовься к зиме, ну а как   засыплет дома по самые крыши – тут уж что припас – тем и  жив будешь.
 На Уральской земле стояла одна из таких  деревенек, не большая и не маленькая, жили там не только старики да старухи,  слышались и молодые голоса, а, следовательно, и детишки были. Промышляли жители, чем бог послал: кто рыбу ловил, кто картошку сажал, кто в лесу ружьишком  баловался, благо – властей нет, а свой сельсовет – всё равно, что его и нет. Большие начальники давно на сельцо рукой  махнули,  зная, что кроме последней рубашки, ничего с тех людей не возьмёшь. Да и кому порядок наводить? Участкового нет, школу закрыли, фельдшерский пункт  ликвидировали, чтобы деньги государственные зазря не тратить, и фельдшерица  людей лечила, как могла,  травы собирала, по причине отсутствия лекарств.
А тут ещё горе подоспело: кто-то снял со столбов электрические  провода, и пока воров искали, столбы уже все поспиливали!  Пробовали жители  взывать к властям, да куда там! То есть вроде бы люди живут, а вроде как их и нет. Чудеса!
Остались селяне со свечками, да утюгами на угольях, что от бабок на чердаках залежались.  Пробовали молодые  отчаянные головы  с мест сорваться,  в город податься, да куда там! Для этого деньги нужны,  а народ уже  забыл, как они выглядят!   Правда, не совсем  заброшенным село оказалось, добирался  раз в месяц почтальон на УАЗике, привозил старикам - счастливцам пенсии, а так, как все они  в колхозе проработали, то пенсии были такие, что и деньгами назвать то не хотелось. Эти гроши передавали почтальону, доброй девице, которая и привозила им время от времени из города самое необходимое: соль, спички, обувку, да батарейки, тем, у кого приёмничек транзисторный был. Иной раз и хлебом городским, как пирогом,  лакомились. 
 В общем, жили по достатку: заборы плетёные, крыши у кого берестой, у кого дёрном крытые, да и в самой хате одна ценность – печка! Благо еще лески неподалеку, на лошадке всегда можно дровишек привезти!  И ещё в деревеньке была достопримечательность – старая деревянная церквушка, был и поп, за всё ответчик: спор ли уладить, фельдшерице ли помочь, ребятишек ли читать научить, а помирать кто собрался – и отходную прочитать.
Народ попа этого уважал, в церковь ходил,  и то сказать, идти то больше некуда! Да и сам поп был не лыком шит: и обувку мог починить, и постолярничать, и кузенка во дворе была,   и овощи у него в огороде пёрли, словно на выставку. Мог также, вспомнив службу в десантуре, усмирить не в меру расходившуюся от местного самогона паству.   И был у попа этого телефон мобильный, да вот беда, заряжать его нечем было!
Возьмёт поп этот телефон, толстым пальцем в клавиши потычет, вздохнёт,  да и положит снова в банку жестяную, в которой когда-то чай хранился! 
  Занесло меня однажды в этот край, не по надобности, какая может в этой тьмутаракани надобность, а  так, по капризу судьбы. Да и каприз тот смешон был: умерла моя старенькая тётка, отписав мне по доброте душевной, свой домишко. Вот  и приехал я принимать хозяйство, хоть  и отговаривали: зря, мол, только промучишься, брось ты это дело!
Дождался я, когда дороги просохнут, и добрался до этого благочестивого местечка, и побрел по улице, оглядываясь, не появился ли прохожий, чтобы спросить, где мои наследственные хоромы. Из-за плетня выглянул парнишка, беленький такой, глазастый да вихрастый. Смотрит на меня с удивлением, словно я Иисус. «Привет, говорю, не поможешь ли дом тетки Мареи отыскать?» Парнишка отнекиваться не стал, через плетень перескочил, и пошагал впереди меня по пыльной дороге, всё время оборачиваясь, пока не привёл меня ко двору со снятыми воротами.  –  «Вот, говорит, дяденька, здесь жила тётка  Марея». Я достал из кармана конфету и подал  своему провожатому.
Тот  взял её, словно диковинку, и долго рассматривал, вертя  так и эдак, и, наконец, осторожно развернув, откусил.  «Ну,  –   подтолкнул я парнишку,  –  пойдём во двор, что толку стоять?» Проводник мой последовал  за мной, и я увидел  несколько венцов  брёвен, внутри которых стояла печь, с разобранной наполовину трубой.  В углу валялось тележное колесо с выбитыми  спицами, и треснувшее деревянное корыто;  из-за повалившегося забора проглядывались грядки заброшенного огорода. Был и колодец,  без крышки и ворота.
«Вот те раз! – обратился к своему спутнику. –   А где же домишко? Может, ты ошибся, не туда меня привёл!» Малыш, уже съевший гостинец, и бережно сложивший цветной фантик, подняв на меня  круглые глаза, захлопал ресницами.
«Что же ты? Отвечай, коли взялся! – подбодрил его я. –    Куда дом делся? Может, его и не было?»
 Мальчонка стоял, переминаясь с ноги на ногу, а я  терпеливо ждал его ответа.
 –  А разобрали! – наконец, произнёс он, вытирая нос кулаком.
 – Кто разобрал, чего разобрал? – не понял я.
 –  Дом разобрали!
Наконец, до меня дошло, что наследство моё разошлось по дворам. Между тем мимо меня проковылял дед, опираясь на кривую палку.
 –   Дедушка! – позвал я его.
 –  Ась? – повернулся ко мне дедок, приложив ладонь к уху.
 –  Притворяется!  –  обернувшись ко мне, лукаво улыбнулся парнишка.
 –  Старый ты хрен! Что мимо моего дома шляешься, в гости не заходишь? – громко выкрикнул я в сторону деда.
-  Ты чаво ругаешься, едри тебя в копилку!  Какие такие гости? Ты кто такой?
Старик поднял свою клюку, словно кавалерийскую шашку,    и двинулся ко мне.
 –  Наследник я тётки Мареи! Понятно? Ты мне скажи, где домишко мой?
Дед махнул рукой в сторону соседних домов:  –  «У них спрашивай, а я стар, мне бы до печки доковылять, вот и вся радость! Прощевай пока!»  Согнув спину колесом и опираясь на палку, дед направился со двора.
 –  Да вы что здесь, сдурели все что ли? У вас сельсовет есть?
 –  Ага! – подтвердил парнишка.
 –  Показывай!
 –  А конфету дашь?
 –  Ишь ты, разлакомился! Ладно. Веди, дам тебе конфету!
Вскоре мы стояли перед дряхлым домом, двери и окна которого были забиты досками крест накрест.
 –  А где же сельсовет?
 –  Он и есть! Давай конфету!
 –  Вот что, парень. Конфету я тебе дам. Ты только сведи меня с человеком знающим,  с которым разговаривать можно. Есть у вас такие?
Парнишка кивнул головой, и  зашагал по дороге. Я последовал за ним. Вскоре мы стояли перед домом, который выгодно отличался от других. Забор был крепкий, дом, хоть и не большой, но ухоженный. За домом был сад, в котором росли немногочисленные плодовые деревья, и стоял десяток ульев. Из сарая слышалось всхрапывание лошади. 
Здесь дяденька поп живёт, он всё знает!
 И мой проводник протянул руку, желая получить обещанную награду.
  –  Нет, ты сначала покажи мне  того, кто будет со мной разговаривать! Недоверчивость моя всё возрастала.
 «Дед Матвей, к тебе пришли!» – подал голос мальчишка.
Дверь дома отворилась, и показалась лохматая, бородатая  голова. Послышалось «Сейчас, сейчас!» и вскоре я сидел за поповским столом, на который большеглазая попадья уже устанавливала медный самовар.
Эт-тек! – промолвил поп, чинно разливая чай по чашкам. Попадья, тоже присев за стол, взяла щипчики, и начала колоть сахар. Горячий чай из чашек разливался по блюдцам, из которых собственно, и пили чай. Глядя на то, как попадья подносила блюдце к полным, свежим губам на круглом лице, на цветной платок, наброшенный на плечи,  я припомнил известную картину  «Чаепитие в Мытищах», но, не вдаваясь в ассоциации, я изложил попу причину своего приезда. Попадья помалкивала, переводя взгляд любопытных глаз с меня на мужа, а тот тем временем, допив чай, обратился ко мне:
 –  Зря, вы, конечно, приехали. Сами видите, что от вашего наследства осталось, да если бы и было всё   целехонько, всё равно покупателей у вас не нашлось бы. Да и горя наследство ваше людям принесло…
 –  Это отчего же?
 –  А  вот отчего. Как умерла ваша  тетушка, стали на домишко соседи поглядывать. Кто ставенку снимет, кто крылечко разбёрет, я уж говорил пастве, не по христиански это! Да и приехать может кто ни будь, что тогда? Вот так всё и закрутилось, эт тек…
 –  А что случилось – то?
Поп грустно покачал головой:
Разве можно народу потачку давать? Ведь наша вера на том стоит, что за грехи отвечать надо будет! И отвечают, да только уже ничего не исправишь.  Тут у нас два брата жили. Друг  другу помогали, на сенокосе ли, колодец ли копать, да мало ли что! А если и спорили, то дело миром решали. А тут, словно затмение на них нашло: схватились они из-за брёвен, что избушка ваша выстроена  была. 
При этих словах попадья тяжело вздохнула, и, обернувшись к висевшей иконе, перекрестилась.
А поп продолжал:
 –  Как-то раз, под покров, собрались они за стол, ну, закуска, самогон, песни затянули, а старший то возьми и скажи: « Ты, Иван, хату  Мареи не трогай, мне брёвна нужны. Младший возьми да и покажи ему кукиш.  Старший братца  за горло, а младший взял да и пырнул старшего ножом.
Я слушал этот рассказ, и мне становилось не по себе. В то время как я собирался получить свое сомнительное наследство, люди изводили себя из- за гнилых брёвен.
Поп, отодвинув чашку с остывшим чаем, продолжал свой рассказ, его жена, подперши подбородок кулаком, переводила взгляд с мужа на меня, словно желая знать, какое впечатление производит на меня рассказ. Поп продолжал: 
–  Кинулись туда – сюда, к фершалу, та перебинтовала мужика, а дальше, говорит, в больницу надо, да и милицию вызывать. А как её вызовешь? Тут правда, стоит у правления телефонная будка, говорили, что президент указ издал, все деревни телефонами обеспечить. Ну, и обеспечили.
 –  Чего же не позвонили?
 –  Так это декорация одна, телефон-то не подключён! Только Богу звонить, дак тот сам позвонит, когда время придёт. Ну,  я раненого на телегу, да  в район, едва  откачали! Выздоровел, вернулся, да на покосе братца вилами и поддел, словно червя на крючок,  тот и охнуть не успел, как Богу душу отдал! Вот так-то, наследничек!
 Последовала долгое молчание, пока попадья,  глядя  в окно,  тихо не произнесла: «Говорят, что город людей портит, а тут – что же? Души то у всех одинаковые, что в городе, что в деревне!» 
Поп положил  тяжёлую руку на моё плечо, и промолчал.
 –  Даа, протянул я. –   А дом всё-таки разобрали!
–  Разобрали, - согласился поп.  –  Растащили, расталдыкали по дворам, и вся недолга. В хозяйстве всё пригодилось!
 –  А как же убийца?
 –  В тюрьме. Жена его с горя повесилась, потому как без мужа здесь никак.  Детишек ихних к себе забрала жена брата, того, что в тюрьму посадили. Вот так и живём, хлеб жуём, эт-тек!
Я был подавлен услышанным. Поблагодарив хозяйку за привет и угощение, попросил доброго попа довезти меня до ближайшей дороги, чтобы пересесть на попутку.  Мы ехали молча по ухабистой колее, а вокруг лежали заросшие бурьяном бывшие колхозные поля с железобетонными  скелетами разорённых ферм, да  кружили вороны, высматривая для себя добычу.