Сферы. От девона до мела Часть третья. Гл. 2

Сферы. От девона до мела. Часть 3, глава 2

2.
Осень 1950 г.

    Весь мир, столько лет создаваемый Аркадием Васильевичем, развалился в один миг. В его окружении появились люди, с профессиями которых он никогда ранее не встречался, и общение с которыми людьми его круга не приветствовалось и даже считалось странным. Ему приходилось ходить по коридорам зданий, которые ещё в прошлом столетии предназначались для присутственных мест, со сводчатыми потолками, с выпирающими изгибами линий пересечений межэтажных уровней. Он открывал двери, за которыми сидели люди в полувоенных кителях. Он сидел в ожидании приёма с ними на деревянных диванах, с уходящими под потолок спинками и в прямые углы которых не вписывалась его располневшая фигура. И делать ещё массу вещей, о которых он ранее не имел представления. Самым унизительным оказалось ношение передач. Очередь в приёмной начинала собираться около шести утра. В этой нарастающей толпе Аркадий Васильевич переставал быть Батуриным, он становился отцом того самого.
   Около восьми часов к воротам подъезжала эмка, после проезда которой открывались двери приёмной.  Ранний приход практически ничего не давал. В начинающейся толкотне первыми у окошка оказывались те, кто приходил позже других, но которым опыт подсказывал наиболее правильное расположение. 
   Разрушение и затронуло и домашний мир. Татьяна Николаевна, редко жаловавшаяся на здоровье, с момента ареста сына была погружена в полулетаргическое  состояние. На ночном столике образовалась целая батарея разнокалиберных склянок и пузырьков, обклеенными сигнатурами почти всех московских аптек.  Её постоянным одеянием стал халат, домашние тапочки и вафельное полотенце, туго зажимающего лобную часть.  Аркадий Васильевич часто заставал её сидящей на краю кровати, с упирающимися в колени локтями. На улицу она не выходила, перестала кому-либо звонить, и вообще панически стала бояться телефона. Аркадию Васильевичу пришлось убрать аппарат из прихожей, чтобы он реже попадался жене на глаза.
   Внешний мир дома сдвинулся в ранее незнакомую его членам область. К ним приходили и приносили заказные письма. С каждым таким письмом или визитом приближалась дата, решающая судьбу сына. С автоматизмом и тщательностью хорошо отлаженного механизма машина правосудия приближалась к неминуемому финалу – приговору, и на инстанцию, на которая ожидала результатов работы машины, была возложена миссия решить вопрос о жизни или смерти их сына. Этой же машиной была проделана хирургическая операция, вырезавшая из домашней обстановки Никиту, как когда-то кесарево сечение извлекло его из на свет. Отличие в операциях состояло в том. Что после рождения Никита зависел от родителей во всём. Теперь же их влияние было исключено. Ни добавить, ни что-либо отнять они уже не могли. В своём социальном развитии он дошёл до крайнего предела.
   Произошла трансформация отношений и со всеми знакомыми. Как это часто бывает, о происходящем в семье наиболее осведомленными оказываются люди в семью не входящие. Слухи о случившемся тем зимним вечером распространились со скоростью распространения информации в богемной среде, то есть очень быстро. И сразу стали раздаваться звонки, абоненты которых выражали уверенность, что всё это недоразумение, которое растает к весне вместе со снегом, а может и ранее.  Затем звонки разом прекратились, а при встрече знакомые стали прятать глаза и отделываться кивками, которые становились тем прохладнее, чем ближе подходил день суда. Общение с человеком, чей сын способен убить дочь общего знакомого не могло доставить никому удовольствия.
   Мир Аркадия Васильевича загибался краями и всё больше становился похожим на свиваемый шелкопрядом кокон.  Единственной отдушиной был Белов…

                :=:

    Аркадий Васильевич, выйдя из приёмной, сел в машину. Оглядывая стену тюремного здания с множеством окон, прикрытых дощатыми намордниками, Аркадий Васильевич выбрал одно из них и мысленно перенёс себя в камеру.  Но воображение, лишённое практики, перенесло его в Алексеевский равелин Петропавловской крепости с узкими дверями и окном под самым потолком, пересечённым тремя железными переводами…
   - Аркадий Васильевич, - не выдержав молчания хозяина водитель. – Куда едем? Домой?
   - Давай, Миша, к Беловым. Домой что-то не хочется. Отвезёшь меня и хватит на сегодня. Завтра к девяти приезжай, поедем в прокуратуру.
   - Никак я не могу привыкнуть к гражданскому времени. То ли дело в армии было. К девяти ноль-ноль. – Водитель стал рассказывать историю из своей или чужой жизни, кочующую среди водителей со времени изобретения двигателя внутреннего сгорания.
    Только нажав кнопку звонка Аркадий Васильевич понял, что его визит был до неприличия ранним. Дверь ему открыла Лина, заспанная и в полупрозрачном ночном халатике.
   - Ой, папа, ты что так рано? Откуда ты? – Лина зевнула и пошла вглубь квартиры. – А мы только встаём. Ты у Никиты был? Как он там? – Она избегала юридической терминологии. – А как мама? – Вопросы не требовали ответа.
  Аркадий Васильевич повесил габардиновое летнее пальто и прошёл в гостиную.
   - Иван Васильевич в кабинете. Утренний чай пьёт. Я тебе сейчас принесу.
   - Здравствуй, Аркадий. Откуда такой нахохлившийся? Ну-ка рассказывай, как там дела.
    - Здравствуй, Иван. Извини, что так рано заявился, но мне некуда больше ехать. Домой не могу, в мастерской бедлам. Ремонт затеял не вовремя, а теперь и не закончу никогда.
    - Ты это брось.
   - Был я вчера у одного пенсионирующего адвоката с ещё дореволюционным стажем. Против Вышинского приходилось ему выступать. Он мне сказал, что дело швах. Никак не меньше расстрела. Терять собственно нечего. Я Татьяне ничего не говорил пока. Не брякни чего не надо…
    - Об этом мог и не просить.
    - Что делать? Я отец человека, которого должны расстрелять потому, что меньшего он не заслуживает… Я собственно посоветовать приехал. Этот адвоктишка заронил надежду, но решиться на его предложение я считаю для себя затруднительным. У него остались старые связи…
    - Надо взятку дать?
    - В этом роде. И весьма солидную. Он назвал сумму, она меня не разорит, но…
    - Понятно, Аркадий.
    - Освободить его, конечно, не освободят, но на кое-что посмотрят сквозь пАльцы. За последнее время после частого общения с юристами я сделал удивительное открытие. Их работа напоминает деятельность врачей. Сколько специалистов, столько и диагнозов. А вообще не за горами время, когда кто первым халат надеНЕТ, тот и доктор. Так почему же в деле Никиты должен быть непременно летальны исход? Он же мой сын. Да и ошибка возможна.
    - Папа, можно к вам? Я тебе чай принесла.
    - Спасибо, Лина. Иван, плесни мне чего-нибудь покрепче чая. Мысли в разные стороны разбегаются…   Что скажешь, старый дружище?
   - Понимаешь, Аркаша, - Иван Васильевич пристально посмотрел на друга. – Я не могу ни благословить тебя, ни отговорить от… смазки. Сам отец и всегда за Никиту переживал и переживаю как за своего оболтуса. Но тут особый случай. Скажу тебе прямо. Как  себе бы сказал. Ты хочешь, чтобы он жил. Это естественное желание отца, но можешь ты быть уверенным, что он больше не поднимет ни на кого руку. Всё познаётся в сравнении. Когда-то я боялся курить при отце. Потом закурил как-то при нём, и всё стало проще. Барьер был преодолён. По первому разу всегда трудно что-то сделать, а тем более убить человека. На войне люди привыкают, а некоторые даже на фронт просятся, чтобы убивать можно было. А твой сын? Какая необходимость заставила его?
   - Достаточно, Иван. Хватит. Этого разговора не было. Была просто минутная слабость. Пусть будет, как будет.

                :=:

   - Ну и дров наломал твой братик. На работе на меня коситься стали. Хоть не приходи вовсе. – Василий отодвинул от себя тарелку. – Спасибо, Лина, я ничего больше не буду. Чай готов?
   - Не понимаю, чем тебе это может повредить. Попал Никита в неприятную историю, но из всякого положения можно найти выход Родители что-нибудь придумают.
   - В неприятную историю?! Ты что, с Луны свалилась? Убить человека – это неприятная история? Он же убил почти ребёнка. Ей и 18 лет не было.
   - Ну, и что? С каждым может случиться. Нарвался на психопатку. Сама должна было соображать, когда на ночь пошла к пьяным мужикам.  Не думаю, что она была столь наивна. Сама пошла, сама и виновата.
   - Я смотрю ты всё оправдать можешь. Действуешь по принципу: мой брат не может быть плохим человеком.
    - Ты меня родством собираешься попрекать? Не выйдет. Это уже слишком. Сам от Никиты не далеко ушёл. Анюта не вспоминается?
   - Сравнила.
   - А что? Условия сейчас другие. Катерина Маслова до каторги дошла. До публичного дома докатилась. И всё из-за кого? Из-за такого же хлюста как ты.
    - Кажется, мы ссоримся.
   - Не я этот разговор затеяла.  Сам нарвался. Запомни одну простую истину. На работе забывай о доме, а дома…
   - … о работе.
  - Правильно. У меня дома своих хлопот хватает. Отец вот приехал. Лица на нём нет. Мать болеет. А мне волноваться ну никак нельзя.
   - С чего бы это?
   - Удивительное дело. Все мужчины кичатся своей логикой, а вот воспользоваться ей не могут или не хотят. Раскинь мозгами. Напряги извилины и ответь на вопрос: почему мы не спим с тобой вторую неделю?
    - Ты беременна?
    - Наконец-то, после тысячной наводки…
   - Линка!
   - Что тебе? Да, рожу я тебя одного ребёнка. Одного и не более. Не хочу обвисать оковалками и животом. Да и стариков потешить надо. Они спят и видят, как будут внука занимать и кого из него делать.
   - Да, но теперь тебе особое питание положено и покой, конечно.
   - Об этом я уже подумала. У отца в Баку есть родственница. Какая-то двоюродная сестра. Она врач по женским проблемам. Скоро я переду к ней и в условиях изобилия всевозможных витаминов рожу тебе ребёнка. От тебя требуется взять отпуск и сопроводить меня до тётки. И без возражений. Иначе никакого наследника у тебя не будет.

                :=:

   Выйдя из здания суда, Аркадий Васильевич побрёл по улице, толкаемый прохожими, невидящим никого и ни на что не реагирующим. Только ощутив прохладу телефонной трубки, он вспомнил, что ещё утром решил позвонить Днестрову…
   - Александр Михайлович никого не принимает, - ответила женским голосом трубка.
   - Передайте, что звонит Батурин, это крайне важно. Я вас очень прошу.
   Послышался резкий звук от соприкосновения с чем-то твёрдым. Через минуту тот же голос сказал:
   - Александр Михайлович будет ждать вас после двух часов. Только пожалуйста не долго. Он очень слаб.
    До назначенной встречи оставалось больше часа. С момента вынесения приговора Батурин стал с особой остротой ощущать время.  Каждая минута проходила через сознание. Сосредоточившись на предстоящем разговоре Аркадий Васильевич бессознательно двинулся к нужной цели.
    В прихожую его впустила немолодая подтянутая женщина в скромном домашнем платье.
    - Я – Батурин. Звонил вам… - Начавшие отбивать два часа кабинетные часы прервали его.
    - Проходите. Александр Михайлович вас ждёт.
   Сидящий в глубоком кресле человек, до пояса прикрытый клетчатой шалью, никоим образом не отреагировал на появление гостя. Его взгляд был сосредоточен за спиной Батурина и несколько выше его головы. Затянувшееся молчание прервал Днестров:
    - Вынесли приговор?
    - Да, двух, в том числе и моего сына, - к расстрелу…
    - Искренне сочувствую вашему состоянию…
    - Я пришёл, чтобы просить вас не держать против меня зла. Для меня это очень важно. Особенно теперь, когда вина моего сына доказана судом.
    - Не думайте об этом. Мы оба виноваты в случившемся. Я воспитал слишком доверчивую дочь, вы …   Впрочем, это теперь не столь важно. Важно, что наши методы воспитания привели к одинаковому результату – к смерти. К преждевременной смерти. Приходится сожалеть лишь о том. Что нам не суждено повторить опыт. Остаётся только надеяться, что наш опыт пригодится другим. Надеюсь, что вы достигли цели визита. Не буду вас задерживать. Маша, проводи Аркадия Васильевича.

                :=:

     - Я же давала тебе адрес Дейсмора. Он помогал и не в таких  ситуациях. Ты е нему ездил? Я не понимаю, почему тогда расстрел? Я не переживу этого. Необходимо апеллировать в высшие инстанции. В Верховный суд. Наконец, к Сталину. Это же наш сын!  Твой сын, Аркадий. Тебе не смогут оказать.
   - Не в этом дело, Таня. Я не могу, не имею морального права просить за него, прикрываясь своими заслугами. Это хуже продажной любви. Неужели ты этого не понимаешь?
   - Нет, это ты не понимаешь. Я бы всё отдала, всё , что у меня есть, лишь бы он жил.
   - Для чего?
   - Что – для чего?
   - Чтобы он жил. Для чего ему жить? Какую пакость он ещё не успел сделать?
   - Что ты говоришь? Опомнись. Ты сошёл с ума. То, что случилось с Никитой – это простая случайность, недоразумение. Ну, не поехала бы она в этот санаторий. Ну, не встретились бы они. Ну, была бы наша дача в другом месте.
   - Хорошо, пусть случайность. Пусть он каким-то там неожиданным порывом молодости убил человека. Опомнись, пойди к людям за помощью. Честно признайся во всём. А что он делает? Прячет концы в воду, труп в землю, и неделю отсиживается у б…, которая сама чуть не стала жертвой, но вовремя смогла убежать. Даже на суде пыталась всё отрицать. Таня. О чём ты говоришь? Оставь меня одного.

                :=:

    Серое утро постепенно заполняло комнату. Вначале стали видны крупные предметы, затем выступили мелочи.
   От ночи, проведённой в кресле, осталась головная боль, полная пепельница окурков и принятое решение. Конечно, необходимо, было проститься с Иваном, с женой и дочерью. Попросить у всех прощения. Но это в записке…
   Конечно, Белов ночное решение не одобрит, он не сторонник крайних мер.
Дочь была за тридевять земель, занятая своими проблемами и вряд ли она смогла бы понять состояние отца, назвав его поступок неадекватным и несвоевременным, особенно в её положении. Жена же, которая была ближе других по расстоянию, была дальше всех по духу, по мыслям и поступкам. Он представил жену у гроба.  «Необходимо купить незабудки, они хорошо будут смотреться в ногах». Перефразируя Шеридана можно было бы сказать: «Покрутись в водовороте жизни, испей всю её горечь, и ту, чьё имя всплывёт в памяти, назови своей судьбой. И, не дай  тебе Господи, делать выбор, когда находишься на светлой полосе жизни. Как бы ты не прикрывал глаза от света, зрение тебя всё равно обманет».
   Ему припомнился сентябрь 41-ого. Никита уже несколько дней ходил в школу. Как-то, возвратившись из мастерской, он не застал сына дома. Татьяна Николаевна была удивлена беспокойством мужа. Мальчик просто задержался в школе, в кружке. Скоро вернётся…
    Какое-то предчувствие заставило Аркадия Васильевича пойти в школу, где он узнал, что по решении начальства младших школьников решено было эвакуировать не сообщив об этом родителям.  Узнав у завуча расположение эвакопункта, он поспешил к Киевскому вокзалу, где у пристани должны были стоять теплоходы,  ожидающие школьников со всей Москвы. Теплоход их района, обычный прогулочный трамвайчик, давно уплыл в направлении Бронниц, добравшись до которых Батурин нашёл своего сына спящим на лавочке катерка. Опекали школьников две молодые учительницы, которые только после шумной перепалки выдали Батурину сына.
   В машине проснувшийся Никита весело рассказывал отцу о речной прогулке, на которую повезли весь  класс, что он хочет назад, к ребятам, которые утром поплывут дальше. Об одном только умолчал Никита. Девочки устроили на палубе игру со скакалкой, и одна из них выпрыгнула из вертящейся бечёвки за борт. Учительницы растерялись, а когда на крики прибежала команда, было уже поздно. Смерть для Никиты в то время была абстрактным понятием.
     Привезя сына домой, Аркадий Васильевич согласился на эвакуацию всей семьи. Как ему представлялось, так он более надежно убережет семью, чем в условиях прифронтового города. Очень многие родители искали после войны детей с того катерка… Но что было бы с Никитой, если бы он продолжил весёлое плавание? Кем бы он стал?
   Аркадий Васильевич услышал за дверью осторожные шаги жены, которые после небольшой паузы стали удаляться в сторону ванной.  Медлить было нельзя. Терпения у жены может не хватить, она войдёт и помешает, а жить ещё день… Выдвинув ящик, Батурин достал шкатулку, ключ от которой был всегда при нём. Под тускло сверкающей медью орденов чернел силуэт пистолета. Между стволом и стенкой шкатулки лежала запасная обойма…