Смехотерапия

               


                дневник пациентки




















                14 мая, 2012

Я не сплю две недели. Видеть уже не могу эту комнату. Выхожу из нее, зажмуриваюсь: перед глазами стены, зеркало, шкаф… Раньше я не понимала, когда в американском кино после смерти человека рекомендовали сменить квартиру или сделать ремонт. Никто не умер. У меня всего-навсего нервное истощение, нужно лечь в больницу, там будут ставить капельницы, чтобы заставить меня уснуть. Говорят, я буду спать целыми днями, и медленно пойду на поправку. Но потом мне придется возвращаться обратно… опять в эту спальню!
Врачи сначала думали, случилось что-то ужасное, но до них быстро дошло: с такими хлипкими нервами, как у меня, это не требуется. Я от всего «слетаю с катушек».
Последнее воспоминание – подготовка к сессии. Я впихиваю в себя содержимое одного толстенного учебника за другим, так, как иные объедаются, и их организм отказывается переваривать столько пищи. У меня «информационное несварение». Слова, фразы отказываются занять в моей голове соответствующие полочки, встать на свои места, расположиться в определенном порядке. Все прыгает, скачет, как будто вываливается изнутри…
Жаль, нельзя очистить организм рвотой.
Писать тоже вредно – я не могу остановиться, но я все-таки буду себя заставлять. Мне надо хоть что-то понять в своем заболевании. Иначе все эти термины так и останутся сочетанием букв, я их не усвою.
В палате нас двое. Я и женщина вдвое старше, которую испугали ложным диагнозом. Она думала, у нее злокачественная опухоль, оказалось, ошибка, но ее это, мягко говоря, «вывело из равновесия», как говорят врачи. Она тощая, вся трясется, не может ни есть, ни спать.
- Что случилось с вашей однокурсницей? Вы дружили? – спросил меня врач.
- Да, со школы…
- Так что же произошло?
- У нас в группе есть один парень. Из очень богатой семьи. На него девицы буквально вешаются, в очередь выстроились…
- Понятно. А он – что? Хороший? Плохой? Как бы вы его описали?
- Да он никакой. Списывал то у меня, то у Иры.
- И эти девушки… они решили, что вы и она тоже на него претендуете?
- Да. Но больше подозревали ее, чем меня. Они на нее напали, избили… нет, не зверски, просто… ну… напугать хотели. Подкараулили у подъезда.
- Как она?
- Да ничего… оклеймалась. А я… со мной что-то произошло… С тех пор спать не могу.
- Видимо, наложилось на ваши собственные проблемы, переживания?
- Да. Одно на другое…
- Вам звонили? Угрожали?
- Писали по электронной почте.
Этот парень – он настоящий лопух. Подошел потом к Ирке и спрашивает: «Они что – это все из-за денег?» Она на него посмотрела… и говорит: «А сам ты как думаешь?»
Нет, мы с ней не святые, дело не в том, что нам не нужны деньги. Просто на такую вот «борьбу» у меня никаких сил нет, у нее – тоже. Мы бы не выжили в конкурентной среде, может, это нас сблизило. И я, и она отступили бы сразу, даже если предположить, что безумно влюбились бы. Хотя… и на это какие-то силы нужны.
Я попросила ее мне не звонить, не ходить сюда. Хочу забыть все эти лица… и ее в том числе. Иначе я никогда не засну. Мне нужна полная смена обстановки, ощущение, что я улетела на другую планету. Пусть ненадолго. От этих кошмаров. От страха перед окружающим миром.
У меня с собой книга. Кнут Гамсун. Он тоже невротик. Дома эту книгу мне открывать не хотелось, а здесь начала читать.
Очень странно. Я не тороплюсь, медленно-медленно ползу по каждой строчке. Закрываю глаза, повторяю слова и буквы. Мне нельзя много впускать в себя… ощущение такое же, как у людей, у которых узкий пищевод, и много еды физически «не вмещается». Так же у меня с перевариванием информации – любой. Из книг, газет, журналов, фильмов, интернета, телевизора, радио…  Но это – психическая проблема.
- Вам вреден любой информационный переизбыток. Читайте дозированно. Не перегружайтесь.
Читаю книги такого же «чудика». И ощущение, что в этот период моей жизни он один – единственный во Вселенной! – меня бы понял. При всех своих странностях, резкостях… Ибсена я с детства люблю куда больше, на всех накидывающегося Гамсуна мое сознание когда-то не принимало, но сейчас мне нужны вот такие вот сумасшедшие… те, с кем я одной крови. Выпавшие из нормального существования.

                16 мая, 2012

Сплю – это какое-то чудо! Я ошалела от воздействия капельниц.
Кнут Гамсун – мне нравится, как звучит этот псевдоним. Странно, я не знала, что он сын портного, когда мне пришло в голову сравнить свои нервы с разорванной тканью. Когда я вчитываюсь в каждое слово, ощущение, будто кто-то невидимый зашивает все мои внутренние повреждения, будто дырки в ткани, латает меня – каждой буквой. Такое бывает? Я ничего не скажу врачу.
А ведь его книги – мрачные, герои в них голодают, кончают с собой… Кто-то, может быть, сказал бы, что сейчас мне нужен позитив – но все мое существо это отторгает. И тянется к психопатам Гамсуна.
Они нуждаются в Покое, мечтают о спокойных женщинах, которые их навсегда излечили бы от такого количества треволнений. По идее, я тоже должна мечтать о том, кто был бы олицетворением Покоя. Так нет же! Взяла с собой не журнал с красивыми картинками и сладкими историями, а Кнута Гамсуна…
Я знаю, что произвожу на окружающих ложное впечатление. Не раз слышала, как обо мне говорили, будто уравновешеннее меня девушки они не встречали. Называли «флегмой». Нет, я меланхолик. Это схоже с флегматиком. Но наша неуравновешенность скрыта под вежливой маской. Это холерики с их открытыми проявлениями видны сразу, нас надо еще разглядеть.
Надо же – героям Гамсуна я могла бы показаться той самой спокойной и тихой гаванью. И обманула бы их.
Слова – я боюсь их. Знаю, что мне нельзя читать много статей, много книг, смотреть много передач, потому что разные комбинации слов, фразы, сочетания начинают вызывать тревожность, провоцировать самые нелепые страхи. Кажется, вот это совпадение слов не случайно, оно что-то обозначает… Ужас – что это не просто так, кто-то нарочно что-то сказал, намекнул… 
Развивается гипермнительность, я на пути к паранойе. Становлюсь человеком, которому постоянно что-то «кажется» и мнится, мерещится. И все ему якобы намекают на что-то. А он эти намеки должен понять, расшифровать, проанализировать…
Изматывающий, изводящий анализ – целыми сутками я обдумывала какие-то совпадения в словах и фразах. Это я читала в интернете, это слышала по телевизору, это – по радио, это – в газете…
Все, все, все, все! Долой.
Только полная тишина. И надолго. Никакого телевизора, радио, телефона. Капельницы. Сон. Покой.
Я хочу уснуть, повторяя имя героини Гамсуна – Дагни…  Пусть критикам не понравилась эта девушка, но она так спокойна… Я все на свете бы отдала, чтобы стать такой, как она. Не носить маску уравновешенности, а быть на самом деле обыденной, твердо стоящей на земле, безмятежно спокойной. Ей скучно, но она даже не понимает, как счастлива.
Нагель – псих, в чем-то такой же, как я. Но он этого не скрывает. У него меньше страхов, он не боится казаться нелепым.
Мне бы хотелось укрыться в больнице на веки вечные, до такой степени я сейчас всего абсолютно боюсь. И даже такого совсем безобидного чудака, как Минутка, я бы сейчас испугалась.

                18 мая, 2012

Денис пожаловал. Тот самый. Сын местного олигарха. Мне пришлось натягивать халат и тащиться на лестничную площадку. Еле иду, ноги ватные. Хочу спать, только спать, только спать. Ненавижу всех, кто мне мешает.
- Зачем ты пришел?
- А что с твоим голосом?
- Как-то охрип… может быть, от лекарств. Так что тебе нужно? Еще проследят за тобой, узнают, что ты здесь… подумают бог знает, что…
- Да мне наплевать.
- Ну, конечно! Не тебе ведь нервы потом трепать будут.
- Да подожди…
Берет меня за руку. Сажает на стул. Дает пакет с фруктами.
- Это тебе.
- Спасибо. Я знаю, ты не виноват. Но не надо сюда приходить.
- Надолго ты здесь?
- Мои родители заплатили за две недели.
- Послушай, мне не хотелось бы, чтобы мы вообще перестали общаться.
Я в изумлении вытаращилась на него – на это у меня еще сил достало.
- Денис, а зачем нам общаться? Да ты и списывал-то больше у Ирки, а не у меня.
- Мне рядом с тобой спокойно. Все вокруг какие-то… суетливые, что ли… Ты молчишь, не обращаешь внимания на меня… И я перестаю нервничать, дергаться… почему-то твое присутствие… ну… оно меня успокаивает.
Я кажусь ему спокойной. И ему тоже! С ума сойти можно…
- Знал бы ты, какие у меня мысли.
Он неожиданно рассмеялся.
- Не знаю. А ты расскажи.
- Ни за что! Я даже врачу не рассказываю.
Возвращаюсь в палату. Соседка листает мою книгу.
- Тут пишут, он на старости лет стал фашистом.
- Да, знаю. Но многие забывают, что тогда не было интернета, телевизора… люди не имели возможности получать достоверную информацию. Даже часть немцев во время войны запуталась и искренне верила Гитлеру, что уж говорить про норвежцев, тем более отшельника Гамсуна… Но считается, что раз война, запутаться, ошибиться нельзя. Потом этого не прощают.  Мережковский в начале войны верил Гитлеру и желал ему победы.
- Ты Мережковского любишь?
- Люблю.
У меня хорошая память на слова – от этого все проблемы. Будь моя память плохой, я была бы во сто крат счастливее. Но я не могу забыть ни одного, хоть сколько-нибудь задевшего меня, слова, помню все лет с пяти. Кто, что и как сказал, как посмотрел. А уж в книгах… Моя голова как мусорный ящик, который невозможно очистить. Люди даже не представляют, что жить с цепкой памятью – наказание. Не завидуйте этому! Честное слово, не надо.
Я хочу быть легкой как воздушный шарик и отходчивой, забывать все и каждый день начинать жизнь заново. Кто сказал, что Минутка, которого все считают безмозглым, несчастлив? Мне бы хотелось стать кем-то вроде него, и пусть все меня называют дурочкой. Это счастье!
Но я забывать не умею.


                19 мая, 2012

Тогда, дома, в своей комнате мне казалось, слова меня атакуют. Как будто буквы физически могут ожить и начать больно бить, налетая со всех сторон. Мне хотелось зажать уши – я не могла слушать безобидную болтовню своих близких. Каждый звук действовал мне на нервы, в любой шутке мерещились зловещие намеки. Тогда же я в интернете нашла определение этому – «бред отношения». Человеку кажется, что все им услышанное – по телевизору, радио, на улице от прохожих, дома от родственников – имеет двоякий смысл. Весь мир только и занят тем, чтобы пытаться намекнуть больному на что-то.
- Хорошо, вы это вовремя просекли, - говорит мне врач. – У нас с этим каждый второй поступает. В интернете вы много текстов читали?
- Да, очень много. Заходила на литературные сайты и погружалась в изучение всех этих текстов – одного за другим. У некоторых очень злобная энергетика, она просто физически ощущается. Читаешь и заболеваешь.
- Вы не умеете забывать, вычеркивать неприятное из памяти?
- Не получается. Все эти тексты вертятся у меня в голове, бывает, я чуть ли не наизусть запоминаю какие-то места, и меня изводят эти воспоминания.
- Для учебы, экзаменов такая память бесценна. А для жизни… увы… А скажите, бывало, что память вас подводила?
- Да, прошлую сессию я сдала хуже, чем все предыдущие. Почувствовала, что у меня нет никаких сил вообще открывать учебники, я даже смотреть на них не могу. Я испытывала отвращение к своим конспектам, хотелось их выкинуть. Все эти слова, буквы, знаки препинания… меня воротило от них, как будто у меня информационное несварение, и никакая информация мной не усваивается, организм ее просто отталкивает.
- Любопытный диагноз вы себе поставили – «информационное несварение». Звучит неплохо. Видимо, вы слишком перевозбуждаетесь от чтения или просмотра, волнуетесь, испытываете такие эмоции, каких у других не бывает. И ваша психика этого не выносит. У меня много студентов побывало за все эти годы, раньше это называлось просто – «заучились». Перегрузки, переутомление – это не для вас.
Есть то, чего я ему никогда не расскажу. О том, что произошло между мной и заведующим кафедрой. Когда-то он был моим репетитором, в институт готовил. Ему шестьдесят, он женат, дети взрослые. Он ко всем студенткам клеится, нежно обнимает, объясняет что-то воркующим голосом… все привыкли, не обращают внимания. Мы с родителями даже шутили на эту тему. Хотя со мной он заходил куда дальше… а в соседней комнате его жена.
И как мне было себя вести? Сопротивляться, драться с человеком, который лезет под лифчик? Но он такой пост занимает…  Нельзя же с ним как с уличным хулиганом…
Год назад я пришла к нему взять учебник. Я уже не была его ученицей, теперь он время от времени давал мне нужные книги, и все. Я застала его одного, подвыпившим. Он взял меня на руки, опустил на диван… все случилось так быстро, что я и опомниться не успела.
Я не оказывала явного сопротивления, ни разу не произнесла «нет», так что никто не назовет это изнасилованием. Я просто боялась его. Ведь это – зав. кафедрой!
Хорошо, что все обошлось без последствий для моего организма…  Всегда и за все должен расплачиваться именно наш организм.  Как хорошо быть мужчиной, честное слово!
Я не склонна была преувеличивать, драматизировать, превращать это в трагическое событие своей жизни. Да и он не вызывал во мне негативных эмоций. Никакой ненависти, неприязни я к нему не испытывала и ничего плохого ему не желала. Полгода назад он спьяну разбился на машине.
Да, он, можно сказать, пользовался служебным положением, тем, что ему боятся сказать хоть слово поперек, да и девушки – совершеннолетние. Так что никакого явного криминала.
Вот она – взрослая жизнь. Все тихо, мирно. И по закону.
Нет, я не думаю, что это повлияло на развитие моей болезни. Мне просто вдруг стало от всего тошно…   
Я стала осознавать, что в журналистике себя не проявлю никогда – характер не тот. Нужна бойкость, коммуникабельность, хватка. А мне все на нервы действует, и я хочу спрятаться где-нибудь на краю земли, как герои Кнута Гамсуна.
«Пока он одевался, он по старой привычке отдался нескончаемому и бессвязному потоку мыслей, который постоянно его терзали и не давали отдыха его усталой голове. Его мозг работал  с невероятной, с безумной быстротой», - и у меня так же. Я просто знаю, о чем пишет Гамсун, и знаю точно.
И когда я ничем конкретным не занята, мысли одолевают, рвут на части, иной раз, кажется, душат. От них нет покоя. Неужели таких, как я, могут заставить расслабиться и отдохнуть только психотропные препараты, иначе они захлебнутся в этом болезненном мыслительном потоке, и сами себя разрушат, превратившись в затравленных полубезумных зверей?
Иногда написать что-то я, конечно, могу, но это будут разовые акции. На большее меня не хватит. Повышенная утомляемость. Синдром хронической усталости.
Если б я верила в бога, сказала бы: Господи, дай мне сил. Хоть немного. Почему ты создал меня такой слабой, не стрессоустойчивой?
Закрываю глаза, представляю себе светлое лицо Дагни Хьеллан, и превращаюсь в нее. Нет больше измученного невротика, есть прекрасное земное существо с ровным и твердым нравом, здоровыми нервами, кровь с молоком.
Засыпаю.


               

                21 мая, 2012

Я здесь неделю. Моя соседка пошла на поправку. Врачи говорят, я тоже…  Немного прибавился вес, а то уже начали опасаться, что у меня может начаться анорексия.
К зеркалу подхожу, но издалека. Боюсь приближаться. Помню, как ночи напролет глядела на зеркало в своей спальне, и мне мерещились всякие ужасы. Больное воображение творит чудеса. Я повернула зеркало другой стороной, и мне стало спокойней. Странно… в детстве я темноты не боялась.
То, что я читаю, - это, конечно же, ранние произведения Гамсуна, у его главных героев душа ребенка. Вспыльчивого, раздражительного, задиристого, самолюбивого, отчаянно нападающего на все и на всех в желании утвердить свое юное неоперившееся «я». Молодость? Болезнь роста?
Интересно, люди потом всегда становятся спокойнее, терпимее, снисходительнее, или мне хотелось бы, чтобы таким стал зрелый Гамсун, которого я пока еще совершенно не знаю? Когда человек что-то себе доказал – себе или миру – он другими глазами смотрит на авторитеты, которые когда-то ниспровергал. Кнут Гамсун получил Нобелевскую премию. Неужели мало? Это должно было его хоть в какой-то мере умиротворить.
Иногда мне кажется, я родилась с душой старушки, мне крайне редко хотелось ниспровергать…
 Я восхищалась. Чувствовала, что недотягиваю – до всех писателей абсолютно. Повлиял ли Гамсун своими нападками на мое отношение к Гюго, Льву Толстому или Генрику Ибсену? Да ничуть! Не могу сказать, что люблю у них все подряд, но для меня они – боги.
Охота была им вечно выяснять отношения между собой? Как сейчас бы сказали: кто круче? Зачем это надо? Смешно. И по-детски. Как петушиные бои. А ведь, наверное, ни одного не найдется, кто не пытался бы доказать: я лучше всех перечисленных вместе взятых. Описал то, что они никогда не опишут. Увидел то, что они не в состоянии разглядеть. Дайте премию мне! Не ему.
Они запечатлели свои выяснения отношений на бумаге. Я думаю: хорошо это или плохо? Я предпочла бы не знать о писательской ревности. Мне это точно не надо.
Странный сон мне приснился – подхожу к зеркалу, а оно исчезает. Как будто не только его… меня уже нет.


                23 мая, 2012

Продолжаю медленно-медленно мысленно зашивать свои прохудившиеся нервные клетки, как будто заплатки вставляю. Оказывается, Гамсун может лечить. Он об этом подозревал?
Но я никогда не влюбилась бы в такого, как он. И его герои. И у меня сейчас появился четкий ответ, почему это так, а не иначе. Да, у нас много общего. В том-то и дело. Я – зануда из зануд. Но во мне смягчены его черты – честолюбие, желание доказать что-то кому-то. Даже можно сказать, они вообще мало выражены. В детстве было такое, потом прошло. Почему?
Из-за осознания своей слабости, того, как мало такой, как я, отмерено сил – душевных, физических? Вместе с тем иногда во мне пробуждается что-то, как будто колокол загудел внутри…
Только раз в жизни я почувствовала, что могла бы влюбиться. И вот сейчас, в свои двадцать два, я поняла, почему мне так дороги даже малейшие воспоминания о том парне. Он был совершенно чужд желанию конкурировать, доказывать… ему это было не нужно.
Когда мы познакомились, мне было всего пятнадцать, ему – двадцать три.  Для него я была ребенком. Помню, меня очаровала легкость его натуры. Отсутствие честолюбия для кого-то – серьезнейший недостаток, а мне это грело душу. Я так устала от амбициозных мужчин. Да и женщин тоже. С ними не отдохнешь душой.
Амбициозность – болезнь современного общества.
У больных своя логика и своя правда. И чувства у них – другие. Не оправданные с точки зрения житейской мудрости или здравого смысла. Может, на них жизнь не построишь. Но им эти чувства необходимы – пусть на расстоянии, лишь бы дышалось легче.
Иногда мне кажется, мне бы понравился непостоянный, легко увлекающийся и быстро остывающий мотылек, который, тем не менее, нежно и бережно относится ко всем своим «пассиям». С чувством юмора. Он бы мне дал ощущение полета.
Я слишком тяжелая. Не в прямом,  в переносном смысле.  Мне недостает легкого и веселого отношения к жизни, может быть, беззаботности…
И меня не влекут зануды.
Меня нужно тормошить, веселить. Я скорее влюбилась бы в клоуна, чем в Ромео. Арлекино, Меркуцио – вот мои типажи.
В доктора Хауса я не влюбилась бы. Да, он смешит, с ним не скучно, но нет в нем подлинной легкости, человек он на самом деле тяжелый, а легкость только изображает, хотя и талантливо. И у него это получается не натужно, что о героях Гамсуна не всегда скажешь.
Впрочем, я тоже такая. Хочу казаться легче и веселее, чем на самом деле. Потому что меня тошнит от своего подлинного «я».
 
                25 мая, 2012

Гуляем по парку. Мне захотелось начать что-то делать – убирать листья, рвать сорняки, подметать… все что угодно. Это называют трудотерапией. У человека возникает ощущение своей реальности, из бесплотной тени, полупризрака он превращается во что-то живое.
По телевизору – фильм, снятый сейчас о советской эпохе. Там такая идея: в советские времена население делилось на так называемое «быдло» и «тонких и сложных людей», а если короче, - элиту. И было кино для быдла, а элитарных художников в мире кино запрещали, гнобили, травили, что только ни делали, чтобы сжить со свету. Конечно, ни разу никто из персонажей не сказал прямо: весь советский кинематограф – для быдла, за исключением нескольких режиссеров типа Тарковского. Но я это ощущаю. Мне именно это хотят сказать.
Герои делятся на быдло и не быдло. Как это различать? Быдло не воспринимает никакие полутона, а только простенькие сюжеты. А не быдло хочет, чтобы все было как можно сложнее и тоньше.
Нет, я допускаю, что есть люди, о которых можно именно так и сказать, но очень опасно встать на такую позицию и декларировать это. Для искусства это – просто смерть.
В советские времена это понимали, поэтому даже кажущийся самым простеньким фильм той поры на самом деле содержит куда больше полутонов, чем хотелось бы видеть так называемой современной киноэлите. В любом персонаже, даже самом безграмотном, пытались отыскать душевные качества, нюансы, полутона. И преуспели в этом.
Сейчас пытаются всех примитивизировать, заштамповать. Повесить ярлык. И преуспели в этом куда больше, чем в ту эпоху, когда у власти быть столь ненавистные нашей элите большевики. Кино стало не сложнее и тоньше, а примитивнее и тупее.
Вся гражданская смелость – в том, чтобы в очередной раз продемонстрировать обнаженную натуру. Тогда нельзя, запрещали, сейчас любуйтесь! Да надоело уже… И обнаженка, и мат, и сигареты, и попойки. Вся эта демонстрация времяпрепровождения тонкой и сложной элиты «достала» до невозможности.
Тогда нельзя было показывать геев, их вообще могли посадить, сейчас – пожалуйста, посмотрите. И если это гей, он всегда ангел. Как будто они не такие же люди, как натуралы, и не могут быть плохими по определению. Но плохого гея редко покажут, это не политкорректно.
В современном «тонком и сложном» кино показывают, что если персонаж быдло, он геев не терпит, не быдло их любит.
Советских штампов было на самом деле куда меньше, чем антисоветских и голливудских, да и мне они казались куда безобиднее.
Не хочу досматривать этот фильм до конца, меня начало подташнивать уже на середине.
И Кнут Гамсун – туда же: «Уле Нурдистуэну нечего делать в этом мире, его удел бессмысленно слоняться до тех пор, пока его не хватит кондрашка. А значит, чем скорее он даст дуба, тем лучше. Уле Нурдистуэн существует только для того, чтобы удобрять собой землю, это тот солдат, по которому проскакал на своем коне Наполеон. Вот кто такой Уле Нурдистуэн, да будет вам известно! Уле Нурдистуэн, черт меня подери, даже не начало, а уж тем более не итог, чего бы это ни было, он даже не запятая в книге жизни, а мушиное пятно на бумаге!.. Вот что такое Уле Нурдистуэн!..»
 Он не предвидел, куда это заведет человечество: деление на людей по сортам. Не смог понять сущность фашизма. Но он-то был настоящий талант, а не выпендрежник.
Одно дело – заблуждения гениев, искренние заблуждения… и другое – политконьюктура или больное самолюбие, сведение счетов спустя десятилетия.
Дочитала роман «Мистерии».  Думала, мне не будет жаль Нагеля, а в конце чуть не заплакала. Хотя эти препараты отшибают всякую возможность прослезиться, человек становится как каменный, живым он себя не чувствует. И что – в конце читатели должны сделать вывод, что Минутка – быдло или дьявол во плоти, потому что грешил тайно?
По мне – так он существо, в котором все намешано, как и во всех нас. Мы строго судим других, потому что много, чего не видим в себе. Нагель просто так взял и отравил чужую собаку и ничего дурного в своем поступке не видит. К собакам я равнодушна, более того – мне их лай дико на нервы действует! - но когда на них срывают свою злость на людей… И так же поступил Глан. Злясь на девушку, взял и прикончил свою же собаку, которая глядела на него доверчивыми глазами. В конце угрожает другой, уже новой, что тоже прикончит, если люди его допекут.
Поразительно, как жестокость в героях Гамсуна сочетается с наислезливейшей сентиментальностью. Причем тем, кому он сочувствует всей душой, они-то в его понимании никакое не быдло, а утонченные редкие души. Как мой покойный зав. кафедрой… тоже элита общества.
- Если через несколько месяцев сможете заплакать, это признак улучшения, - сказал мне врач.
Здесь мне осталось три дня.
Я боюсь, что не смогу спать без капельницы. А если вернется весь этот кошмар двухнедельной бессонницы?
Вся надежда – на лекарства. Но они не такого мощного действия.

               
                28 мая, 2012

Меня выписывают. Пришли родители. Мне хочется их обвинить, бросить им в лицо: это ваша амбициозность довела меня до больницы! Уж так вы хотели, чтобы я лучше всех училась… Отдали меня на филологический факультет. А там такие нагрузки для памяти! Мечтали бы лучше о том, чтобы я была здоровой, надо было выбрать легенький институт, где никто не надрывается. Амбиции – не для меня, надо это признать раз и навсегда.
Помню, я прочитала роман о девочке с острова, которая до пятнадцати лет была чуть ли не безграмотной, потом стала читать Диккенса. И, прочитав его всего, стала считаться на Западе специалистом по Диккенсу. Я тогда еще подумала: у них что, достаточно одного писателя прочитать, а других вообще не надо? В любом случае наверстать упущенное за первые пятнадцать лет жизни она не смогла бы физически. У нас потребовали бы прочитать всю мировую литературу, а не одного англичанина.
Кнут Гамсун прожил почти до ста лет. Он знал, что такое неврастения, только о ней и писал, но физически он был куда крепче меня. Любил природу, лес… верил, что только там больные нервы и лечатся. Я не хочу ходить в лес одна, это не с нашей преступностью. Нарвешься там на какого-нибудь… Минутку.  Но закрыть глаза и представить себе картину леса – это я, конечно, могу.
- Яна, возьмешь академический, отдохнешь годик. За это время наметишь план диплома, даже текст набросаешь… Я тебя знаю, у тебя это быстро. Защититься-то надо!
- Хорошо. Так и сделаю.
Смотрю на толстенную книгу. И это – только ранний Гамсун. Весь этот год я буду его читать. Чем не тема для диплома? Защититься, действительно, надо, а там посмотрим.
Не знаю, что мне делать потом. Преподавать? С нынешними детьми, которые на уроках сидят, уткнувшись в телефоны, я не справлюсь? С моими нервами – в учителя?
Боюсь, меня хватит только на тихое сидение в библиотеке, пусть там мало платят. Пока еще интернет не уничтожил все традиционные библиотеки.
Случится ли это когда-нибудь? Может, на мой век не электронных библиотек еще хватит?

                30 мая, 2012

Весна. Я в больнице ее совершенно не ощущала. Я читаю «Викторию» - хотелось по чуть-чуть, но выходит взахлеб.  Герои Гамсуна одиноки, у них, может, и есть какие-то родственники, но далеко, и они им чужды. Получается, что в любовь они вкладывают всю душу, поэтому так исступленно любят. Я не знаю, способны ли избалованные, окруженные любящей родней дети, быть такими отчаянными в любви. Впадать в зависимость, считать, что на ком-то свет клином сошелся…  Для них любовь – это потребность испытать новые, неизведанные эмоции, а вовсе не решение проблемы одиночества с желанием на ком-то повиснуть.
Парни Гамсуна не понимают, почему девушки ведут себя так противоречиво (с их точки зрения), не понимая, насколько те избалованны. И нуждаются в этих героях куда меньше, чем те нуждаются в них. А к неприхотливым этих людей не тянет, им нужен образ принцессы, и только он их бесконечно чарует. Хотя это связано с муками уязвленного самолюбия, растоптанной гордости, которой в этих героях от природы так много. Они ненавидят себя за каждый миг вольного или невольного унижения, но иначе не могут.
Еще, конечно же, - темперамент… Он может быть бурным, неукротимым, это уж как природа распорядилась. Я одновременно и радуюсь тому, что я не вулкан, и зачарованно наблюдаю за такими людьми, они мне импонируют.
Я знаю, что хоть порой и злюсь на родителей, избалована страшно. Такие люди капризны, разборчивы, хотят многого. Но для каждого это – свое. Для кого – уровень жизни, для кого – умение его чувствовать, понимать без слов. А попробуй найди такую драгоценность! Проще богатого подцепить.
Девицы из института отлипли от Ирки, поняли, что у нее с Денисом ничего нет. Я уже даже не вспоминаю эту историю.
- Паша приехал, - сказала мне мама. – Помнишь, тот самый? Сын папиного сослуживца. Ему уже тридцать.
Я его помнила хорошо. Единственный, кто когда-либо мне нравился, но тогда я была ребенком. Он старше на восемь лет.
- Каким он стал?
- Все такой же… Вроде и симпатичный, и неглупый, но совершенно безответственный тип! Ничего не хочет, ни к чему не стремится, живет по инерции, меняет девушек… Он к нам сегодня зайдет.
Она никогда не поймет, что именно легкомыслие мне так нравилось в Паше. Его нежелание кому-либо что-либо доказывать, хотя он и мог бы. Почему людей так осуждают за это в наш век всеобщего помешательства на амбициях, карьерном росте? Меня это уже привело в больницу.
Плох тот солдат, который не хочет стать генералом? Какая глупость, если вдуматься в эту фразу! Не может вся армия состоять из генералов, не могут все быть начальниками, боссами, как это модно теперь говорить. Ну, не все карьеристы по натуре. Как редко сейчас встретишь людей, которые занимаются чем-то, потому что им это нравится, они это любят, и плевать они хотели, как оценили бы это бюрократы всех мастей. Если им и нужно признание, то не бюрократическое, это уж точно.
«Знаете, есть такая пальма, талипотовая пальма, она цветет один раз в жизни, а живет до семидесяти лет. Но цветет она раз в жизни. Вот и я теперь расцвел», - сказал Юханнес Виктории. Рядом с Пашей у меня возникало смутное ощущение, что могла бы я вот так внутренне расцвести…
Смеющиеся глаза, дрожащие губы – все мне было дорого в этом смуглом лице с родинкой на щеке. Я знала, что после больницы напоминаю бледную тень, но меня это не волновало. Мне просто хотелось поставить эксперимент – почувствую я хоть что-то, или препараты временно оглушили меня настолько, что я утратила всякую способность к эмоциональной остроте.
- Вы со своей подружкой еще не доучились до сумасшествия? – спросил он. Я вначале внутренне съежилась. Теперь до конца жизни я буду вздрагивать, слыша шутки, когда-то казавшиеся мне невинными. Но доктор сказал, что это пройдет, и я спокойно смогу сама шутить над тем, что сейчас меня мысленно парализует. Слова «псих» и «ненормальный» перестанут меня так больно бить.
Но он ничего не знает…  Я попыталась улыбнуться.
- Сейчас сказали бы, это не политкорректно.
- Да, это точно.
- А прогуляться не хочешь? – неожиданно спросил он, и внезапно глаза его стали серьезными. Не заподозрил ли что-то?..
- Почему бы и нет?
Он рассказывал о себе, я улавливала основное: все его знакомые из кожи вон лезут, чтобы доказать самим себе и окружающим свою значимость. Девушки хотят быть самыми красивыми, модными, парни без конца твердят как попугаи слово «успешный».
- Я уже слышать его не могу, - призналась я.
- Ян, не поверишь… я тоже. А главное это… так скучно. Вот, к примеру, я средний… хочу быть средним. И мне это нравится.
- Послушать моих родителей, ты мог бы горы свернуть…
- Может, сверну… а может, и нет. Главное, чтобы желание было. А вдруг возникнет? Но мне не нравится, когда жизнь превращается в марафон, соревнование, какой-то спорт бесконечный или ярмарка тщеславия. А я не азартный игрок. Мне это на фиг нужно.
- Я только сейчас, в свои двадцать два, начинаю понимать, что, наверно, мне тоже…
- Но у тебя-то причины уважительные… Надорвалась. Устала.
Я остановилась.
- Все это написано у меня на лице?
- Ты обиделась?
- Нет.
- Ты поправишься. Вот увидишь.
- Ты юрист, а не доктор.
- А ты мечтаешь о чудо-докторе, который раз и навсегда сможет тебя исцелить?
- Уже нашла.
- Кто же это?
- Кнут Гамсун.
- Ушам своим не верю! Ты так увлеклась этим столетним старцем, которого уже нет в живых? Впрочем, это вполне в твоем духе. Что – тема дипломной работы? Найти нудноватого скандинава…
- Ну, не такой уж он и…
- Тому, кто тобой увлечется, придется ревновать вот к таким… экспонатам. Они тебе в сто раз интересней реальных парней. И всегда так было.
- Нет. Не всегда.

               
                14 июня, 2012

Я стала ходить пешком – каждый день два часа. Километров десять? Результат – налицо. В буквальном смысле. Я загорела, теперь, глядя на меня, не скажешь, что это бледная немочь из больничной палаты, которая две недели провела под капельницами.
Виктория перед смертью написала письмо Юханнесу, в котором просит прощения за каждый день и час, уверяет в своей безграничной любви. Мне это произведение нравится своей четкостью – вот нем нет ничего лишнего. И вместе с тем… думаешь: писатель сам себе пишет письмо от гипотетической или реальной возлюбленной, то, которое он мечтал бы получить. Ему бы хотелось, чтобы его так любили, ценили, а если и мучили своей холодностью, даже невольно, без злого умысла, а потому что так складываются обстоятельства,  то потом извинялись бы именно в таких выражениях.
А кому бы ни хотелось?
В глубине души я всегда была уверена в том, что меня нельзя вот так полюбить. Если я и сталкивалась с интересом к себе, то невольно съеживалась. Мне казалось, что человек что-то выдумал, это образ, который он хочет видеть во мне, не реальная я. Как будто его чувства ко мне не имеют отношения. Мне хотелось сбежать. Возникало странное чувство, что  я - обман, фальшивка, как Джулия Ламберт, меняющая свои маски. А какая я – настоящая? Существую ли?
Родители меня баловали, я не недолюбленный ребенок, но в этом смысле не верю в себя. Может, из-за того, что слишком сильно я от других отличалась и видела это  – мы со своими ровесниками были как с разных планет. Я ощущала свою нереальность.
Нет, я верила, что могу вызвать мимолетную симпатию, как любая девушка, но не больше…
Вот и у Паши ко мне именно это. Он на удивление быстро во мне разобрался.
- Ты не хочешь связываться с богатым, в отличие от других девушек, хотя вовсе не равнодушна к деньгам. Ты боишься, что это будет властный человек, командир полка, который будет распоряжаться, и тебе придется жить так, как он хочет. А ты свободолюбива. Кто сказал эту чушь, будто женщинам не нужна свобода? Пусть люди судят по себе. Вот тебе – очень даже нужна. И человек, который не будет ничего требовать. Ты хочешь, чтобы приспосабливались к тебе, а не наоборот. И во мне ты видишь того, кто не требует, не командует, плюет на какие-то вещи, не придает им значения… Я тебя со своим пофигизмом устраиваю. Если ты безумно полюбишь, и то не сможешь жить с командиром. Ты быстро устанешь. От тебя нельзя требовать трудовых подвигов.
Я люблю энергию, которой он наполнен, рядом с ним у меня возникает иллюзия, что я здорова и все могу. Он – витамин. Что-то такое, что меняет обменные процессы в моем организме и возвращает ощущение радости, о котором я долго-долго не вспоминала. Я не собираюсь ему признаваться в любви, у меня нет уверенности, понимаю ли я, что это такое в реальности, что в это вкладывают другие люди. Знаю только, что, видимо, мы совместимы. Психологически, физиологически. Других слов – уж очень красивых, цветистых – пока я боюсь.
А что его привлекает во мне?

                17 июня, 2012

Переписываемся по электронной почте. Он – на работе, я – дома.
«Знаешь, Яна, ты спала, когда я ушел. И вдруг задумался – а чем черт не шутит? Может, тебе надоест копаться в чужих творениях, и ты начнешь писать что-то свое? Я могу стать героем романа! Девушки, женщины, до краев наполненные Серьезностью, мне всегда было любопытно, какие они? Но только тебя я не испугался. Почувствовал, что ты ничего не требуешь, и в то же время не хочешь, чтобы чего-то требовали от тебя. Мы в этом смысле совпали. Если возникнет желание сделать что-то для другого, я сделаю, но не люблю, когда на меня давят. Ты тоже, я знаю.
Твое имя хорошо бы вписалось в этот норвежский колорит. Забавно, если бы ты и Кнут Гамсун в реальности вовсе не пришлись друг другу по душе, ты почему-то уверена, что так и было бы. Говорят, ему собственные дети – и те на нервы действовали, и он отослал их учиться в школу, жить вне дома.
Но ты не боишься шорохов, звуков. Кроме собачьего лая, больше твой слух ничего особо не раздражает. Можешь спать крепким сном, даже если все машины под твоим окном засигналят. Засыпаешь с трудом, но спишь хорошо, и тебя фиг разбудишь. Это хороший знак.
С тобой у меня возникает чувство, что нужен не кто-то – первый встречный, смазливый, богатый или молодой – а именно я. Такой, какой есть. Со всем, что есть только во мне. А это редкость».
Пишу ответ:
«Совместимость, Паша, - это что-то такое, что будет всегда. Воспылают люди друг к другу, охладеют… а это останется. Им легко друг с другом, уютно и хорошо. И они это будут помнить. Это важнее, чем любовь.
Когда люди увлечены, а совместимости нет… вот как у героев Гамсуна. А, может, они подсознательные садомазохисты? Знаешь, я не поняла, случайно так происходит, что иные пары у него изводят друг друга, или кому-то из них это нравится? А, может, обоим?
Знает ли человек правду про самого себя? Достанет ли мужества у его героев заглянуть себе в душу, увидеть в ней неприглядное – с общепринятой точки зрения? Или плохое (по большому счету, не мелочи)  они видят только в других? Герои Достоевского и в себя вглядываются. Он справедливее Гамсуна. Кнут Гамсун хотел быть норвежским Достоевским, частично у него это получилось.
Лилиана Кавани показала пару садомазохистов в «Ночном портье» - что ж, люди приняли себя такими, какие они есть.
В его героях есть жесткость, жестокость… только она не проявляет себя до поры до времени. И влечет их именно это. Жестокость.
Но «Виктория» - все-таки исключение, там все показано с точки зрения социального неравенства, хотя что-то внутри самого Юханнеса… меня настораживает. Но это потому, что я начиталась других, похожих произведений Гамсуна.
По-настоящему они любят только природу и счастливы, когда растворяются в ней. Вот этим он меня заражает, я вижу северный лес и небо, чувствую, что люблю их. Его любовью.
За то, как он эту природу описывает, стоило дать все возможные литературные премии.  И здесь он сильнее, чем Достоевский».
Читаю его письмо:
«Почему люди во взрослом возрасте так зациклены на соперничестве? Ладно – в детстве, это понятно. Но когда-нибудь мы из этого вырастаем…
Девчонки у нас на работе, женщины самого разного возраста – что их волнует? Бесконечные разговоры на тему «я хорошая, все плохие». Если и не плохие, то, во всяком случае, хуже меня, любимой. И мужики не лучше. Включи любую развлекательную телепередачу – о чем там? Как доказать всему миру, что я лучше всех, «умыть» окружающих – и пусть утрутся?
По мне – так все это бесконечное соревнование с целью пустить пыль в глаза скука смертная. В чем я согласен с церковниками: тщеславие – грех. Может, еще уверую?
Только у них другой вид тщеславия – я самый чистый и честный.
Не сказать, что мы с тобой тщеславия лишены, но у нас нет ежесекундного желания проявлять это как-то… Может, любовь обозначает то, что другой человек тебе интереснее самого себя? Если так, то пока тебе интереснее Гамсун и Достоевский.
Шучу. Я ведь знаю, почему ты говоришь обо мне так мало – это просто стеснительность. Такой у тебя характер. Болезненно самолюбивые персонажи этого Гамсуна могли бы и не понять».
Это точно.

                15 июля, 2012

Мы в Болгарии. На юг мне вообще-то не рекомендуется, но мы на неделю, не больше. Здесь есть источники минеральной воды – помогает от всех болезней. Море грязноватое, плавать, тем более нырять не советуют, особенно детям. Сплошь и рядом антисанитария, отравления чуть ли не у каждого второго. Есть осторожно надо. Болгарская кухня с обилием перца и соли – это не для меня.
Но мы живем в гостинице рядом с источниками. Люди, у которых больные нервы, тянутся к теплой воде, холодную не выносят. К морю я даже не подхожу. Все время иду к источникам, окунаюсь – как теплая ванная. Плавать можно, но мелковато. Как лягушатник в бассейне. Хочется здесь уснуть. Два крана с ледяной водой и кипятком. Иногда я к ним приближаюсь. Но долго выстоять под напором воды не в состоянии.
Ничего не читаю. Мой научный руководитель говорит, что я не справляюсь с большим объемом информации, для моей психики это все равно, что поднять штангу. Читать по чуть-чуть. Я медленно перевариваю информацию, закончив один роман, не в состоянии начинать другой. У меня еще прежний не переварился, я долго-долго от него отхожу…
Паша в море купается. Без меня. Я боюсь, как бы у него не возникло чувство вины – вообразит еще, что раз я больна, то меня нельзя бросить. Я не хочу, чтобы он так думал. Если я ему надоем, пусть уходит.
- Если тебе понравится кто-нибудь, ты мне скажешь об этом, не будешь молчать? – спросила я его ночью, когда мы лежали, касаясь друг друга пальцами рук.
- Мне многие нравятся… и всегда так было. Ведь ты меня знаешь. Но это не значит, что надо тут же собирать вещи…
- Я понимаю. Просто не думай, что я не переживу, если ты решишься уйти.
- Ты это говоришь из гордости? Или потому, что я тебе надоел, в глубине души тебе на меня наплевать?
- Нет. Я думаю, что не встречу того, кто настолько бы мне подходил… наверное… никогда. Но если тебя все это начнет тяготить… никому из нас лучше не будет.
Он ничего не сказал.
А я могла бы признать, что люблю, и это легкое-легкое чувство – как перышко, как ветерок… оно хрупкое. Но на иное я не способна. Каждый любит, как может. Я не хочу висеть камнем на шее и вызывать чувство вины.
Правда еще и в том, что такие, как я, тяготятся сами… им трудно все время поддерживать общение. Я по натуре такой же отшельник, как Гамсун. Он был женат, но кого он сделал счастливым? С такими, как мы, трудно жить. Приноравливаться к замкнутому невротику? Я говорю себе: Паше нужна здоровая и нормальная девушка. Будет ли она любить его? Мне кажется, что его не любить невозможно.
Если бы я могла перенять откровенность героев Гамсуна! Наговорить тысячу нежных слов, но что-то как будто заставляет меня неметь, ком в горле, я не в состоянии выдавить из себя ни звука. Сейчас я наедине с собой, никто меня не видит и не слышит, никто не прочтет эти строки, а я все стесняюсь, боюсь… Мне проще говорить о Гамсуне, ведь его я люблю только как писателя, это профессиональное.
«Вас охватывал когда-нибудь такой трепет, что вы не могли вымолвить ни слова? Я не мог вымолвить ни слова, а сердце стучало так, что я весь дрожал. Я прибежал домой и мгновенно уснул; уснул прямо на стуле. К вечеру я проснулся. В моей душе все кружилось от восторга, я начал писать. Что я писал? Вот это! Какое-то великолепное, небывалое состояние овладело мною, я был в раю, моя душа раскрылась, точно под лучами солнца, ангел поднес мне вино, я выпил его; это было хмельное вино, и пил я его из гранатовой чаши. Разве я мог слышать бой часов? Разве мог видеть, что моя лампа погасла? Дай вам Бог понять меня!» - говорит Юханнес.
Но – эта вечная моя жалоба! – слишком мало сил у меня, я не выношу состояния восторга, оно меня может привести к болезни, и доктор говорит, что это не преувеличение. Мне надо опасаться любых волнений, даже того хорошего, что я могу испытать и испытываю…
Невероятно сильная пылкая любовь для меня опасна. А тихая печальная романтическая привязанность на расстоянии… может, так лучше? Время от времени разговаривать, обмениваться письмами по электронной почте? Вспоминать друг друга.
Я боюсь не вынести более сильных эмоций. Гашу их в себе. Сознательно. Это инстинкт самосохранения.

                2 сентября, 2012

Потихоньку пишу о Гамсуне, я готовлюсь. Защита через полтора года. Времени у меня вдоволь.
А теперь я попробую написать Паше письмо, которое никогда не отправлю. Получится ли у меня, как у Виктории?
«Если б я знала, нужна ли тебе любовь и какая именно… Но если представить, что тебе нужно, чтобы такая, как я, тебя полюбила, - со всеми моими тараканами… Я ставлю одно многоточие за другим, не решаясь приступить к главному.
Тебе бы стало смешно, если я бы сказала, что больше всего люблю твое лицо со всеми его особенностями – и морщинки около глаз, и взгляд лукавый и прозорливый, и нервно подергивающийся нос? Ни от кого не исходит такое ощущение тепла – как будто тебя освещает невидимый никому, кроме меня, луч света. А, может, не только я его вижу, как знать?
Но больше всего… больше всего я люблю твой смех. Никто так смеяться, как ты, не умеет. Если у людей и есть чувство юмора, то оно или грубоватое, или пошловатое… у тебя – как нежная, едва видимая радуга на небе, которая преображает мир. Заставляет на все взглянуть под другим углом.
Я сказала, что нам нужно взять какую-то паузу и посмотреть, что из этого выйдет. И я почувствовала, вдруг физически ощутила твою боль. Ты не говорил, что любишь меня. Что это – обида? Чего мы оба боимся?
Ты не спорил со мной, вместе с тем я видела, что облегчения ты не испытываешь. Если бы я могла поверить, что меня можно любить! Что рядом со мной кто-то может быть счастлив. Но я не могу. Хоть убей, не могу.
Прости меня, Паша».

               

                4 сентября, 2013

Получила письмо от него:
«Яна, привет! Ты знаешь, за этот год, что мы не виделись, я успел жениться и развестись. Очередной повод для твоих родителей обвинить меня в безответственности. Но мне все кажется нереальным – вообще вся моя жизнь «до» нас с тобой и «после». Я чувствую себя невидимкой, как будто все женщины воспринимают только мою физическую оболочку, или думают, а чем не вариант? Таких ведь полно. А, может, я и не заслужил, чтобы меня особо любили? Не знаю. Понятия не имею, любила ли ты меня, но понимала – это уж точно. Я знаю, что был тебе нужен.
Мне бы хотелось общаться с тобой. Буду встречаться с другими, не буду? В любом случае – ты важна для меня.  И мне кажется, ты это знаешь.
Как поживает норвежец? Сомневаюсь, что за это время ты обратила внимание на кого-то живого, реального, настоящего. Я в этом смысле спокоен».

                3 марта, 2014

«Дорогой читатель, у меня сегодня на редкость тяжелый день. Идет снег, на улице ни души, все уныло, и на сердце у меня безысходная тоска. Я прошелся по улице, потом часами ходил по комнате, чтобы хоть немного успокоиться; но вот уже дело к вечеру, а мне все не лучше. В моей груди впору бы пылать огню, а я холоден и бледен, как догоревший день. Дорогой читатель, вот в таком состоянии души я попробую описать светлую и упоительную ночь. Работа успокаивает меня – как знать, может, пройдет несколько часов, и радость вернется ко мне…» - меня, как и Юханнеса, тоже всегда успокаивала работа. Текст диплома почти готов. Вношу маленькие поправки.
Может быть, Паша прав, и мне стоит самой написать что-нибудь? Но сейчас все мысли – о предстоящей защите. Я не в состоянии сосредоточиваться на разных вещах одновременно.
Мы переписываемся. Пару раз виделись. Родители были бы рады, если бы я навсегда порвала с ним. Но в последнее время мне стало казаться, что мама смягчилась.
- Дочка, живи, как хочешь. Я – из тех матерей, которые мечтают о том, чтобы их дочь была самой умной, самой счастливой… и так далее. Но для таких, как ты, понятие счастья не может быть такое же, как у большинства людей. Штамп в паспорте, белая фата… Если этот повеса тебе по душе, мирись с его приключениями. Я поняла, что не стоит тебе навязывать очень серьезного молодого человека, в тебе самой этой серьезности переизбыток. Он доведет тебя до депрессии претензиями и придирками. А Паша тебе настроение поднимает…  И потом… что-то в его глазах грустное появилось.
- Да? А мне кажется, это было всегда.
Мне не нравятся традиционные названия дипломов и научных работ – типа «Система женских образов в творчестве такого-то»… как-то это все звучит схематично и сухо. Литература и канцелярский язык? Худшее, что только можно придумать – литературную бюрократию.
Название мне подсказал научный руководитель
- Давай по-простому. Жизнь и творчество.
- Да? Хорошо.

                15 июня, 2014

Защитилась. Пятерка. Родители кажутся довольными.
- О работе потом подумаем, а теперь отдыхай, - говорит мама. – Ты и так осунулась, опять похудела, синяки под глазами. Много ходишь пешком? Это хорошо. Но читать тебе меньше надо. Я слишком много от тебя требовала, а теперь жалею. Я не научила тебя отдыхать.
Паша ждал меня около здания института.
- А в лес не хочешь? Вдвоем не страшно.
Я улыбнулась. Представила себе лес – не норвежский, а наш. Вспомнила любимый фрагмент у Гамсуна: «Бывает, и дождь-то нальет, и буря-то воет, и в такой вот ненастный день найдет беспричинная радость, и ходишь, ходишь, боишься ее расплескать. Встанешь, бывает, смотришь прямо перед собой, потом вдруг тихонько засмеешься и оглядишься. О чем тогда думаешь? Да хоть о чистом стекле окна, о лучике на стекле, о ручье, что виден в это окно, а может, и о синей прорехе в облаках. И ничего-то больше не нужно».