Гардемарины. Коффердам 3

      В сонные кубрики ворвался противно-мажорный сигнал побудки, дополненный распевным голосом дежурного офицера:

     "Команде вставать!.. Койки вязать!.. Укладчикам коек по сеткам!"

     Лешка Барсуков торопливо вывалился из подвесной койки. Так же торопливо он разложил её на палубе  и стал укладывать в плотную парусину пробковый матрас, пробковую же подушку, простыню, одеяло, обращая все это в туго зашнурованный валик длиной чуть больше метра. Спешил Лешка не зря. Он как раз и являлся укладчиком коек курсантской роты, которая проходила свою первую  морскую практику на учебном корабле Черноморского флота.

     Кинув связанную койку на плечо, Лешка запрыгал по трапам наверх на правые ростры, где и размещалось его  сеточное заведование. Вскоре стали прибывать с койками его сокурсники. Он принимал  койки и аккуратно укладывал их в сетку. Правильно уложенные койки за день хорошо проветриваются, а в случае, если, не дай бог, корабль потонет, легко всплывают и уцелевшие матросики, уцепившись за них, могут до двух суток держаться наплаву, ожидая помощи.

     Укладывая койки, Лешка с восхищением бросал взгляд то на панораму солнечного Севастополя, то на корабли, стоявшие на рейде, то на строгий силуэт Константиновского равелина.    

    Погода была блеск! Солнце Черноморья – это не застенчивое ленинградское солнышко. Черноморское солнце – это термический трудоголик. Оно начинает шпарить с раннего утра. Купаясь в его лучах, Лешка размечтался: «Было б очень чудненько заступить сегодня дневальным по шлюпочной стоянке или уйти на баркасе  в ближайшую бухточку для его помывки».

   Это ж какое счастье слинять с корабля и весь день купаться, ловить крабов, загорать. Однако эти сладкие мечты так мечтами и остались.

    При разводе на работы старшина второй статьи Федорчук нарядил Барсукова и еще одного курсанта на очистку квадратной крышки люка, что вел в помещение резервного дизельгенератора. Несмотря на активное использование стальных скребков и проволочных щеток, работа по освобождению люка от плотных наслоений шаровой краски двигалось медленно.  Часа через полтора появился Федорчук. Он хмуро посмотрел на работничков и спросил:

    -- Сестель сделали?

      На флоте полно разных необычных терминов. Многие из них уже были знакомы Лешке. Но некоторые названия он еще не знал, например, такие как стаксель, мусинг, лисель, а вот теперь еще и сестель. Лешка честно признался:

    -- Нет, сестель мы не сделали. А нам его никто и не давал делать.

Федорчук нахмурился еще больше:

    -- Я вас русским языком спрашиваю: вы только сестоль и сделели?

     До Лешки дошло! Сестоль – это не предмет! Сестоль – это просторечное слово, соответствующее наречию столько. До Лешки дошло, но он решил повалять дурака:

    -- А какой он сестоль? Деревянный или железный?

    -- Шо?
    -- Сестоль, спрашиваю, длинный или короткий?

    -- Ну, ну. Давай повыёживайся. Завтра я побачу як ты будешь выеживаться у третьем кохфердаме.

     Что такое коффердам, Лешка уже знал. Так на флоте незвывют пустые отсеки, разделяющие систерны с разнородными жидкостями. Любой коффердам должен быть чист и сух. Федорчук посчитал, что подошло время подновить, подкрасить стенки третьего коффердама. Для этой цели  он выделил трех курсантов, в том числе и Барсукова. Им были выданы кисти, кандейки и канистра с нитрокраской. Обеспечивающему матросу Федорчук наказал просунуть в горловину коффердама гибкий раструб вдувного вентилятора, снабдить курсантов переносками, а самому находиться возле горловины и реглярно интересовться самочувствием «маляров».

      В БЧ-5 самая гадкая работа – это очистка от мазутного шлама нефтяных систерн. Люди вылезают из душного, темного, слизкого чрева страшные, как черти, с красными глазами, в мазуте с головы до ног и злые-презлые. Воистину, очень паскудное занятие! Но и покрасочные работы в замкнутом помещении – тоже не сахар.

     Как только курсанты разлили краску по кандейкам, так сразу шибанул им в нос резкий запах ацетона. Но это не обеспокоило работников: вентилятор же функционирует. В начале работа шла хорошо. Один курсант красил левую переборку, другой – правую, а Лешка растирал краску на подволоке.  Обеспечивающий время от времени просовывал голову в горловину и весело вопрошал:

    --  Эй, салаги! Вы еще шевелитесь?

    -- А, как же ! – отвечали салаги.

     Но постепенно «маляры» стали дуреть: очевидно вентилятор был слаблсильный.  Они двигались, как пьяные. Ляпали краску, куда надо и не надо. Пытались, сдуру, закурить. Кое-как закончив работу, кусанты с трудом поднялись по скоб-трапу к горловине, при помощи обеспечивающего вывались на палубу и, беспричинно хихикая, поковыляли в свой кубрик. Там они прямо в измазанных робах растянулись на рундуках и отрубились. Очухались бедолаги с головной болью и тошнотой. Лешку вырвало. С тех пор он не переносил запах ацетона.

    До конца практики Лёшка был зол на Федорчука и старался не попадаться ему на глаза,  опасаясь как бы тот не нарядил его ещё на какую-нибудь гадкую работу. Но у старшины и без Лёшки забот было полно.

    Отвращение к ацетонному запаху осталось у Лёшки на всю жизнь, что помогло ему не спиться в гадкие девяностые. В то время дешевую водку производили так, что она отдавала ацетоном. А отчего ей было не отдавать если делали её, например, в Киришах на нефтеперерабатывающем комбинате. Такую водку Барсуков пить не мог, а на зарубежный продукт не было денег. Вот и уцелел.