Дорога убитых Весенний кошмар Зарождение

«…Это поистине загадочная история, которая не раскрыта вполне и по сей день. Впрочем, загадкой можно назвать весь тот в высшей степени непонятный период галактического существования. Так и природа событий, произошедших на малой планете TXF-38.01.59, имя которой безвозвратно утрачено, не может быть до конца объяснена с позиций современного знания. Нет ничего удивительного в том, что она стала легендой практически сразу же после того, как о ней узнали вначале на соседних планетах сектора, затем во всей периферии и, наконец, в целой империи. Впрочем, за вязью легенды мало кто ныне хотя бы смутно представляет то время, в которое разворачивались столь известные теперь под именем осеннего кошмара события. Увы, но таково печальное свойство человеческой памяти ; приукрашать действительность, тем её нещадно обедняя, ибо и самый изощрённый ум академика, царедворца или про-рока не превзойдёт безымянной фантазии вели-кой Силы. Итак, всё началось на планете с утраченным именем, известной ныне лишь под простым девятизначным кодом имперского административно-астрономического реестра…»

Её Высочество Уларин тар Элькемет,
первая коронная принцесса Галактической империи Ойкумены,
«Воспоминания и размышления», том 1, глава 3, страница 57

Косые струи дождя напоминали нити на ткацком станке ; они были так часты, что казалось, будто насыщенного серого цвета тучи извергают не струи, а наклонные плоскости серой влаги. Это не было пустым эпитетом, она была действительной серой, этот оттенок придавало ей высокое содержание денуклофорана ; металлоорганического соединения, образующегося в результате распада вещества ; стабилизатора ядерной боеголовки. Переполненные серой водой тучи медленно, как объевшийся домашний кот, плыли по такому же грузному, свинцовому ; и по цвету и по визуальному весу ; небу. Оно казалось очень низким, даже давящим, а если взобраться на какое-нибудь возвышение больше метра, создавалось впечатления, будто голова уже погружается в серую небесную массу ; ядовитый и невкусный крем из облаков.
Из-за  таких  атмосферных  неурядиц,  ставших теперь обычными  на  этой  планете,
весь пейзаж выглядел безнадёжно серым, он как будто высасывал всю радость и надежду, если они оставались в истерзанных душах чудом выживших местных обитателей. Оставшиеся в них отчаяние и безысходность щедро добавляли серости в ландшафт, и пепельная панорама застила глаза, умы и души. Далеко до самого горизонта тянулась долгая серая дорога, местами и вовсе тусклого, точно выцветшего чёрного цвета от грязи и разрушения. А на горизонте металлическое небо падало на ржавую чугунную землю, раздавливая дорогу и словно лишая планету исхода и будущего.
Исхода и будущего… Ещё совсем недавно эти слова имели какое-то содержание, наполнение, что-то весили, а теперь они стали речевыми реликтами уходящей эпохи пусть худого, но всё-таки мира и хоть какой-то относительной стабильности. Эти слова обесценились совсем недавно, но головокружительно быстро. Ранним утром ; примерно в на-чале пятого часа ; город, одна из двух столиц планетарной конфедерации, был разбужен набатом. Огромный колокол наподобие вечевого, какие вещали в центрах феодальных республик раннего средневековья, наполнял пока ещё чистый осенний воздух тяжёлым, густым звоном. Колокольный бас словно распространял по узким улицам чувство тревоги и близкой опасности, причиняя душам грубые рваные раны.
Он шёл по разбитой долгой дороге, а в его ушах до сих пор звучал густой бас коло-кола. Он не знал, что случилось с другой, восточной столицей их союза, но предчувствовал, что она подверглась такому же нападению и была уничтожена. Но первый удар пришёлся именно по его городу. Вероятно, это было определено тем, что в западной столице располагались, с одной стороны, парламент, суд, следственные и казначейские ведомства конфедерации, а с другой ; город был, как оказалось, защищён крайне незначительно. После этого враги двинулись на восток, чтобы уничтожить резиденцию Верховного Председателя, а заодно его канцелярию, правительство и прочие ведомства, включая генеральный штаб объединённых вооружённых сил союза.
Грубые дорожные сапоги давили грязь, и от этого грубели ещё больше. Он шёл уже третий день, пешком, почти не делая привалов и останавливаясь только на ночлег, и то скорее из-за внешних условий, а не из-за желания отдохнуть. Да и возможен ли отдых на разбитой и продуваемой всеми ветрами дороге, открытой для взоров и атак врагов? Третий день в пути… Город продержался на удивление долго, целых двое с половиной суток и пал, когда лишённая спутника планета погружалась в вечерние сумерки. От прежней эпохи его отделяли шесть дней и семнадцать часов. Грубые дорожные сапоги раздавливали комья глины и ломали крошащиеся остатки мостового покрытия.
Он шёл по долгой дороге к бывшей столице бывшего планетарного государства. Он был полностью погружён в свои мысли и потому не обращал внимания на смертный ужас, царивший вокруг. Впрочем, антураж, присутствовавший на его пути, внушал смертный ужас разве что изнеженным существам, выросшим в богатых благополучных мирах и никогда не знавшие б;льших бед, чем трёхчасовой обрыв одной из параллельных систем мультимедийной связи. Эти системы располагались попарно или даже по трое на роскошных магистральных планетах и  орбитальных станциях и дублировали друг друга, что исключало полное отключение коммуникаций, а только временно снижало скорость в два, самое большее – в три раза. 
Так вот,  для людей,  привыкших жить  в условиях полного комфорта  и  постоянной
правовой защищённости, эта дорога показалась бы мертвящим кошмаром, но для него, коренного жителя периферийных миров, она была неизменным спутником на протяжении всей его жизни. Вернее, всей той части жизни, которую он помнил, а помнил он примерно половину ; вторую половину своего существования, или, может, чуть больше. Конечно, то, что творилось сейчас, началось на его планете сравнительно недавно, но и задолго до этого отдельные регионы, заявившие о своей независимости от планетарного центра, устраивали опустошающие набеги  друг  на  друга,  подобно кочевникам древних времён «с раскосыми и жадными очами».
Он шёл по долгой дороге, и шёл уже третий день, и это была вторая причина, по которой он уже не обращал внимания на дорожные устрашения. Всю его жизнь, которую он помнил, в его мире шла война, и вот сейчас, похоже, она закончилась. Конец её был таков, что не оставлял никаких сомнений на свой счёт ; продолжать войну было просто некому. Он шёл, устало преодолевая километр за километром, и где-то в его сознании, как бы параллельно его мыслительной воле, пульсировала мысль, что раз финал настолько очевиден и однозначен, то это, наверное, к лучшему ; теперь уже война закончится ; по уже названной причине. А значит, закончатся и все её непременные спутники, к которым он привык, но от которых он устал.
Он думал о том, что его мир наконец вступит в период покоя, пусть даже этот период некому будет пережить и оценить. Он не питает иллюзий по поводу своего будущего ; едва ли ему осталось так много. Коммуникации и обмен новостями на его планете прервался много лет назад, а общение с другими мирами всегда было окутано мистическим ореолом. Отрезанные от соседней области, не говоря уж о соседней планете, его уже погибшие соплеменники, как и он сам, свято верили в то, что война свирепствует только в их регионе, самое большее ; на их планете. А в других, таинственных мирах, скрытых пеленой атмосферы и непроглядной тьмой космоса, царят мир и благоденствие и процветают ремёсла, торговля, науки и искусства.
К сожалению, это было не так ; последние полвека война в той или иной степени коснулась приблизительно сорока пяти процентов населённых миров внешней, тридцать три сотых обитаемых планет средней и двадцать один процент миров внутренней периферии. Кроме того, отдельные восстания, мятежи, набеги и побоища регулярно происходили ещё в пятнадцати процентах провинций средней полосы. А самое печальное и даже трагичное заключалось в том, что семь сотых заселённых планет имперского Центра имели хотя бы единичные случаи подобных бесчинств. Путём элементарных арифметических расчётов можно вычислить, что минимум четверть населённой части галактики уже была охвачена войной ; пожалуй, самой загадочной войной за всю многотысячелетнюю историю человечества и подобных ему рас.
Эта война никому не принесла ни победы, ни обогащения, ни каких-либо иных преимуществ, материальных или хотя бы идеологических. Не было ни одного объективного основания, по которому её продолжение было бы закономерным. Начавшись по причинам, теряющимся в потёмках человеческого сознания, она закончилась так же бес-славно, как и была открыта. Когда один из крошечных периферийных миров, находящийся на стадии раннего феодализма, был превращён в руины, ни с одной из сторон не было ни громких манифестов имперского генералитета, ни отчаянных ультиматумов, ни взаимных обид, не подлежащих забвению или прощению. Имперское руководство, казалось, никак не отреагировало на беспрецедентное событие.
Война прошла по империи, разорив и обезлюдев её, лишив жизненно важных ресурсов на десятилетия, а то и века вперёд. Она принесла только смерть, голод и бесконечное запустение даже в некогда блистательные мегаполисы галактики. За пятьдесят лет она сократила население империи до рекордной четверти от его значения на момент начала войны. Прекратились связи, торговый и информационный обмен, коммуникации и  дипломатические сношения были разорваны. Это, впрочем, вечные спутники мировых войн, но самым странным в этой войне было то, что даже спустя полвека с её начала противник поражённой империи так и не был известен.
Эта война началась в один из летних месяцев, полный солнца и живой природы, но воспоминания о ней навевают всегда одну и ту же картину. Серые громады опустелых домов с выбитыми стёклами, уныло тянущиеся до горизонта, на котором свинцовое небо давит бесплодную землю, отравленную ядерными снарядами. Или бесконечная пепельная пустыня под тем же ядовито-стальным небом. Пепельная ; не всегда цвета пепла: многие такие просторы ; бывшие города и провинции, разорённые и выжженные дотла. И все эти удручающие пейзажи без остановки поливаются хмурым осенним дождём, вынимающим, кажется, последние живые души.
Эта война не стеснялась в средствах, и ядерные бомбардировки целых миров стали обычным делом для огромных штурмовых крейсеров. Радиоактивные частицы попадали в атмосферу, создавая плотную завесу, не пропускавшую солнечного света. Это закономерно приводило к тому, что климат менялся, среднегодовая температура падала, а значит, учащались атмосферные осадки. На многих планетах наступила как будто вечная осень, периодически сменявшаяся зимой, и тогда вместо серого дождя изуродованные земли покрывал такой же серый, изотопный снег. Природные последствия атомных битв унесли в разы больше жизней, чем сами битвы.
Но обо всём этом вырезанные и вымершие жители убитого мира не знали, и это помогало выжившим из них выживать дальше. Катастрофа не казалась всеобщей, ибо в сознании населения этой планеты прочно сидела мысль о том, что есть счастливые миры без войн и нищеты, и эта мысль порождала надежду на вмешательство могучих имперцев, которые непременно спасут их самих и их доселе мирную планету. Верил в это и он, и, идя по долгой дороге в наверняка разрушенный город, думал, как можно связаться с этими чудесными людьми, девятый век помогавшими его планете.  Поэтому он шёл по дороге, не замечая царившего вокруг неё и на ней самой ужаса.
Дорога между двумя крупнейшими городами этой планеты, расположенной  за пределами империи, была построена ещё в далёкую эпоху орбитальной изоляции. Тогда это был цветущий торговый и финансовый мир с развитой рекреационной сферой, пре-красным сельским хозяйством и наукой, уже достигшей значительных высот в естество-знании и обществоведении, но ещё не обретшей власти над человеческим разумом и по-тому пока безопасной для людей и природы. Два эти города делили столичные полномочия планетарной конфедерации, которая объединила в весьма свободном союзе с полсотни государств единственного обитаемого материка: два других лежали на полюсах и были закованы в вековые льды. Широкая дорога соединяла их прямой,  почти  как стрела,
лентой мощёного дорожного полотна.
Ныне же прошло более года, как планета и весь район внешних миров, к которому она относилась, были разрушены. Участь эта не миновала и дорогу, от которой остались фрагменты казавшегося монолитным гладкого покрытия красивого светло-серого оттен-ка. Это покрытие было содрано, и на отдельных участках пути простирались теперь километры освежёванной почвы. Дорогу поливали нескончаемые изотопные дожди, размывая остатки синтетического асфальта и превращая относительно здоровую ранее почву в бескрайние болота, по которым в вечном сумраке ядерной осени светились частицы радиоактивных веществ, заменивших гнилушки. Однако дождевая влага, хоть и отравленная тяжёлым водородом, несла в себе какую-то странную, пугающую самим фактом своего наличия жизнь, побеждающую раз за разом смерть.
Больная почва и трансурановые болота, принимая дейтериевые и тритиевые ливни, порождали траву, кусты и маленькие деревца, казавшиеся хилыми и чахлыми. По сторонам от дороги и прямо на ней росли тонкие, сухие ростки, почти лишенные  листьев и тем более цветов. Безжизненность этих растений была, однако, обманчива, во всяком случае, отчасти. По своему здоровью и силе они не могли бы сравниться с могучими гигантами экваториальных или таёжных лесов, достигавшими в высоту тридцати метров. Они жили веками, наращивая годовые кольца одно за другим, и потому диаметр некоторых экземпляров доходил до пяти метров и шёл далее. Нет, разумеется, тощие кусты и жухлые травы радиационных полей не могли быть такими большими и крепкими.
Но жизнь обладает свойством приспосабливаться к любым условиям, подобно тому, как всякая система стремиться достичь стабильного состояния, чтобы обладать максимальной массой покоя и минимальной энергией. Так и растения, отравленные изотопными ливнями. Всё, что не убивает, делает жертву сильнее, и потому травы, кусты и деревца упорно прорастали сквозь землю, камни и болота, мутируя в каждом новом поколении и отчаянно ища способ адаптироваться к жёстким условиям среды. Вымирая сотнями, они выживали единицами, и эти единицы давали новое поколение, способное дышать загрязнённым воздухом, находить пищу в убитой почве и давать новое потомство. Война породила ответную реакцию природы, и сила её, скрытая до поры до времени в этих дохлых стебельках, была велика и страшна.
Такова была долгая дорога, по которой он шёл третий день. В самом начале своего пути он со смешанным чувством страха, отвращения и смутного дискомфорта поглядывал на то, что стояло вдоль дороги. Начинаясь в том городе, откуда она тянулась, увязая в болотах, и теряясь в туманной дали, по обеим сторонам искорёженного тракта высились грубо сколоченные из металлолома, старых бревён, пластмассовых кусков и прочего подсобного хлама сооружения. Они напоминали то ли кресты, то ли виселицы, то ли какой-то их гибрид, отчего дорога напоминала Монфокон, только вытянутый на многие километры и расположенный на одном уровне. Впрочем, на неподготовленную психику ужас могли бы навести не эти самодельные эшафоты, а то, ради чего их соорудили.
Насколько хватало глаза, обочины дороги были утыканы этими крестами-виселицами, на которых неуклюже громоздились изувеченные трупы. Плотность размещения была такова, что между сооружениями не было и полуметра. Повешенные, при-битые гвоздями к крестам, проткнутые насквозь кольями, тысячи людей нашли здесь медленную и мучительную смерть после долгих истязаний. Их окоченевшие на ядерном ветре тела сохранили следы длительных изощрённых пыток. Поначалу это зрелище притягивало взор как магнитом, хотя сознание и вопило об отвращении и ужасе. Но психика играла сама с собой в какую-то странную игру, заставляя смотреть на изувеченные трупы и только усилием воли переводящая взгляд с креста на крест.
На  длинные ржавые колья  были  нанизаны,  как куры на шампур,  дети с широко открытыми в предсмертных гримасах ртами. Практически у всех были выбиты зубы, у многих вырваны языки. Маленькие почерневшие от крови и ветра трупы были лишены рук и ног, часто отрубленные топором конечности валялись рядом, под колом и уже гнили  или, наоборот, мумифицировались в болотистой почве. Под тяжестью верхних тел нижние почти съехали по колу к земле, отчего сквозные раны на животах и спинах расширились, из некоторых вывались внутренности и валялись рядом с конечностями. На трупах даже под слоем пыли зияли следы надругательств: разорванные половые пути и каналы прямых кишок, отрезанные половые органы.
Между кольями высились в низкое небо кресты и виселицы, на которых, задрав к тучам искаженные масками смерти лица, висели большие трупы – взрослых защитников вырезанного города. Их увечили не менее, а то и более детей; к крестам они прижимались запястьями и предплюснами, раздроблёнными ржавыми гвоздями, вокруг дырок в черепах запеклась и почернела от ветра и пыли кровь. И те же горы отрубленных конечностей в основаниях виселиц, выпотрошенные брюшные и иногда и грудные полости. Те же следы надругательств. Суставы туловища были разбиты чем-то тяжёлым, молотами или железными прутами, и тела безвольно висели на гвоздях и верёвках. Таков был конец западной столицы планетарной конфедерации в галактическом секторе TXF.
Когда он только вышел из города, превратившегося в руины и, отсидевшись в близ-лежащих потайных пещерах, пошёл по этой дороге, враги уже сделали своё чёрное дело и теперь спешили по этому же пути на восток, в другую столицу. А он шёл за ними следом и видел эти торчавшие в небо пики. В первый день безмолвные «украшения» по обочинам изводили его разум и подавляли волю, и ему казалось, что он сходит с ума от этого неестественного, ненормального вида сотен изувеченных тел. Но на второй день пути счёт пошёл уже на тысячи, и отдельные выпотрошенные и обрубленные трупы уже не так занимали его сознание. Он не вглядывался в их лица, хотя это не помогло бы их опознать: они были обезображены слишком сильно.
Что ж, он был уверен, что не единственная дорога убитых на его планете. Более то-го, какой-то микроскопический островок в его сознании настойчиво повторял, что судьба его мира не отличается от судьбы всей галактики, и что такие нападения и последующие за ними дороги убитых присутствуют теперь во многих прежде более или менее успешных мирах. Что же это, в чём причина? Этот вопрос терзал его усталый мозг, но отдохнуть последнему не было никакой возможности. Дорога ; единственное проходимое место и единственный путь к восточной столице, и при этом угроза нападения на одинокого путника врагами весьма высока, хотя они вроде и ушли на восток. В любом случае, расслабляться нельзя. И, в общем-то, невозможно.
Психика привыкает ко всему, и чрезмерное обилие раздражителя сводит на нет его раздражающий  эффект.  Фигуры  и  силуэты  в  пепельном  тумане  перестали  восприниматься им как отдельные. Полосы виселиц, крестов и кольев по обоим слились в две тёмные линии с размытыми контурами, и они уже не беспокоили его. Во всяком случае, куда большую тревогу ему причиняли размышления о том, что случилось, почему это произошло и кто это сделал. Участь второй столицы также теснила его грудь, в которую временами ударялись резкие порывы холодного ветра, отравленного трансурановыми изотопами.  Воздух терзал его плащ с капюшоном,  надвинутым почти на глаза,  отчего ткань
местами уже порвалась.
Он шёл по долгой дороге из одного разрушенного и вырезанного города в другой. Его хронометр, показывавший стандартное планетарное время, был спрятан в мешке, который он тащил на спине, и доставать его оттуда ему не хотелось: для этого нужен кратковременный привал, а он не хотел останавливаться даже ненадолго. Собственно, нужны в цифровом времени не было, он и так знал, что сейчас начинаются сумерки. Определить это было не сложно, ибо в этот период суток та часть планеты, на которой он находился, отворачивалась от светила и его лучи, и без того сильно редеющие в пелене радиоактивной завесы, вовсе прекращали освещать угрюмую поверхность.
Планета не имела спутника: в этих местах не было ни астероидных поясов, ни чего-то ещё сопоставимых с ним  размеров, а более крупные объекты планета не смогла бы притянуть из-за малой массы. Поэтому с наступлением вечера естественное освещение могли дать только звёзды, но их слабый свет никак не мог прорваться сквозь ядерную пелену атмосферы. Это означало, что закат на этой планете можно было теперь определить по медленно, постепенному исчезновению даже того слабого света, который присутствовал там днём. Вот и сейчас слабый серый свет терял силу и темнел. Он наконец заметил это и, очнувшись от мыслей, огляделся.
Видимо, он уже достаточно далеко отошёл от западной столицы. Во-первых, через три дня пути он должен был успеть преодолеть не менее половины расстояния между городами, и это значит, что ему оставалось идти самое большее трое суток. Во-вторых, вокруг дороги уже не было изуродованных трупов, висящих на крестах или сползающих по кольям, следовательно, позади осталось достаточно километров, потому что пленники, очевидно, кончились. Что ж, значит, остальную часть пути он проделает без этих молчаливых спутников. Это, разумеется, хорошо, и всё-таки дорога между двумя столицами слишком долга для пешего преодоления.
Однако других вариантов добраться до города у него не было. Все транспортные средства – повозки различных модификаций, от телег до карет вместе с ездовыми животными были либо уничтожены либо захвачены врагами для собственных нужд. Он шёл на предельно возможной для него скорости, на которой путь занимал не менее пяти суток. И теперь он с неохотой вынужден был прерваться ещё на восемь часов, потому что идти по кромешной тьме ядерной ночи было невозможно. Первой ночью он пытался это сделать, но от этой идеи пришлось отказаться, когда он врезался в один из крестов и чуть не упал на груду тошнотворно гниющих конечностей.
Ядерная ночь длилась в этих широтах семь часов. Ещё час нужен был на то, что най-ти место, где получится более или менее безопасно забыться сном, а также принять су-точную дозу питательных концентратов, заменявших ему обед и ужин. Конечно, приятным вкусом эти заменители пищи похвастаться не могли, но в его случае это был оптимальный вариант продовольственного обеспечения. Строго говоря, он был единственным, потому что его бегство из уничтожаемого города не дало ему возможности взять что-то кроме дорожного мешка на экстренные случаи. Однако долго питаться ими было нельзя – концентраты вредили желудку. Стараясь найти подходящее для привала и ночлега место, он остановился и огляделся.
Сумерки  сгущались,  и  видимость  из-за  этого  сильно сокращалась.  Дальше  пятнадцати метров он уже не видел абсолютно ничего, даже контуров, а сколь-нибудь подробные виды исчезали уже на расстоянии десяти метров. Приходилось перемещаться, чтобы увеличить обозреваемую область, и на это ушло около получаса. Стараясь не думать о том, сколько он успел бы пройти за это время, он подошёл к выбранному месту. Оно представляло собой небольшой холм, вернее даже невысокий отлог обочины длиной метров пять-шесть. У самого края дороги отлог имел небольшое углубление ; узкую не-глубокую нишу, в которой бы мог поместиться только один человек.
 Сумерки совсем сгустились, ещё самое большее сорок минут ; и на дорогу упадёт непроницаемая ночь. Приготовить место и поесть нужно до её наступления, иначе он просто ничего не увидит. Он быстро прошёл к найденной нише; при ближайшем рас-смотрении выяснилось, что чуть дальше она расширялась настолько, чтобы он смог в ней сесть, скрестив ноги. Он одёрнул посеревший от радиоактивной пыли плащ, пролез в эту нишу и сел там, сняв с плеч походный мешок. Положив его рядом, в узкую часть ниши, он размотал верёвочные завязки и стал рыться в его содержимом в поисках концентратов и дорожной посуды.
В тающем свете изотопных сумерек из мешка были извлечены книга в кожаной папке, какое-то портативное электронное устройство наподобие планшета, продолговатый кожаный футляр, хронометр с электронным и механическим табло. Наконец из недр мешка он достал небольшую прямоугольную коробку из какого-то пластика. Следом за ней стремительной умирающий серый день увидел предмет, напоминающий походный котелок, только он имел кубическое основание и стоял на земле сам, а не висел на жёрдочках, как туристические котелки ещё со времён планетарных изоляций. Уложив обратно в мешок часы, книгу, футляр и планшет, он снова затянул его.
Он торопился: сумерки всё больше и больше набирали сочность серых красок. Установив котёл рядом, в длинной ложбине отлога, он нащупал в основании устройства какую-то кнопку и нажал её. Прибор бесшумно слегка завибрировал, где-то в основании, под полостью котла, еле слышно заплескалась, почти заглушаемая материалом изделия, какая-то жидкость – топливо доорбитальной эпохи, разрешённое к применению на этой планете. Он нажал на что-то на коробке, и та открылась. В уходящем свете он рассмотрел аккуратные ряды бледных цветных кубиков: красных, зелёных, синих, серых и жёлтых. Это и были концентраты, при разведении которых в горячей воде получался питательный, хотя и совершенно безвкусный синтетический бульон.
Он достал одну красную и две жёлтых таблетки и опустил их в котелок. Закрыв коробку  уложив её в мешок, он достал из него небольшую ёмкость, похожую на фляжку с водой и тускло поблёскивавшую металлическими стенками. Это был синтезатор воды, ещё одно примитивное устройство, изобретённое в начале орбитальной эпохи, когда начинались длительные экспедиции в безводные миры галактики. Он не знал, по какому принципу работает этот прибор, ему было известно только то, что нажатие вот этой единственной кнопки на крышке фляги запустит пятиминутный цикл синтеза влаги, пригодной к питью, из любого имеющегося сырья, которым будет заполнена фляга.
Цикл завершился, об этом оповестил тихий и короткий сухой треск в кнопке. Он отвинтил крышку и сделал один глубокий глоток, осушив почти половину фляжки. Воду приходилось экономить: он не знал об этой технической штуке ничего, кроме того, что нужно нажать кнопку и получишь воду. Штука могла отказать в любой момент, да и работа с радиоактивным сырьём, которое установка частично обеззараживала, устраняя хотя бы тяжёлый водород, отнюдь не способствовала облегчению работы фляги-синтезатора, а перспектива остаться вовсе без воды его совсем не прельщала. Строго говоря, химически это была не всегда вода, в данном случае уж точно не аш-два-о, а жидкий при данных условиях синтетический состав, но он этого не знал.
Оставшуюся во фляге-синтезаторе воду он вылил в котёл. Через минуту с таким же тихим и коротким сухими треском отключился и этот прибор. Тогда он достал из мешка кожаный футляр, из которого извлёк ложку и начал хлебать синтетический бульон. Горячий раствор белков, жиров, углеводов, аминокислот, витаминов и минеральный соединений потек по его пищеводу, согревая грудь. Даже отсутствие вкуса у этого искусственного от начала и до конца варева не отнимала его главного свойства ; он действительно эффективно восполнял потери энергии, при этом за счёт горячей температуры и наличия жиров создавал впечатление сытости и не расходовал на переработку ни одного микроджоуля внутренней энергии организма.
Опасность длительного питания таким бульоном заключалась именно в последнем: организм привыкал принимать уже выделенные вещества, и ферментативная система деградировала. Об этом побочном эффекте он тоже знал, а потому поглощал бульон уже третий день и планировал обходиться им долгое время. Доев, он нажал кнопку в основании котла ; ту же, что и перед приготовлением, и котёл включил систему самоочистки. Очищенный котёл и пустую флягу-синтезатор он убрал обратно в мешок. К этому времени на дорогу опустилась уже полная тьма, так что затягивал мешок он вслепую, на ощупь: не видно было совершенно ничего.
Ядерную ночь на безлунной планете, лишённой искусственного освещения, он видел третий раз, и, несмотря на то, что зрелище предстало не впервые, оно внушало ему глубокий, подавляемым разумом страх, коренящийся в самой природе человеческого сознания. Первобытный ужас ночь и тьмы оберегал от опасностей, заставляя избегать таких пространств или ; если это невозможно ; заставляя невизуальные органы чувств работать в усиленном режиме. Но сейчас кромешная непроглядная темнота порождала только чувство тревоги и мешала уснуть. Собственно, пугало то, что зрелище заключалось в полном отсутствии движений и образов.
Минуты тянулись, словно каждая заключала в себе вечность. Наконец, усталость и синтетическая сытость перебороли трепет перед мраком, и он уснул. Мрак скрыл и дорогу, и чахлые растения, приспосабливающиеся к новым условиям, и его самого. Единственное, что не изменялось в течение уже которых суток ; это дождь, по-прежнему падавший нитями на ткацком станке. Он стал настолько привычным для этого ландшафта, что уже даже не замечался, он казался неотъемлемой частью пути, такой же, как те самые адаптирующиеся растения или болотистые лужи на дороге с раскуроченным покрытием. Собственно, шум дождя и редкий свист ветра были единственными раздражителями органов чувств, не позволявших сойти с ума в непроглядной тьме.
Он спал. Во сне время шло быстрее, и его подсознание ощущало, как мало-помалу ночь рассеивалась, чёрная краска светлела и выцветала, медленно серела, теряя насыщенность. К его удивлению, он быстро выспался, хотя прошла всего половина ночи. За это время успело посветлеть, и ; самое главное ; прекратился ядерный дождь. Это могло означать в конечном итоге только то, что концентрация радиоактивных изотопов в атмосфере снизилась, хотя и по непонятной причине. Хотя что такое изотопы, радиоактивность, ядерный синтез и полураспад он знал весьма смутно. В любом случае, дождь закончился, и его шума исчез из фона, оставив беззвучие, прерываемое нечастыми порывами ветра, веющего отравленным воздухом.
Наступила странная, тяжёлая тишина, которая спустя минуту после своего воцарения стала гнетущей. Что-то ему не нравилось. Что-то беспокоило. Предыдущие две ночи прошли совершенно спокойно и бестревожно, никто не выходил на его след и опасность от мыслящих существ ему не угрожала. Он сел и прислушался. Было по-прежнему тихо, но он продолжал вслушиваться, боясь, как бы напряжённый мозг не начал сам продуцировать звуки. Он слушал тишину, и внезапно она была надрезана тихим отдалённым шумом, напоминавшим идущую группу людей. «Началось!» ; промелькнуло в его сознании, и он быстро натянул на плечи мешок и рванул по дороге в направлении, противоположном тому, откуда послышался шум.
Он шёл быстрым шагом, но ещё не бежал. Звук был совсем тихим, и он расслышал его только потому, что стояла мертвенная тьма, а его органы чувств были напряжены до предела. Значит, потенциальные враги были ещё очень далеко, и он сможет скрыться от них или хотя бы поддерживать безопасное для себя расстояние просто быстрым шагом. Однако пройдя так примерно с четверть часа, он понял по усилившемуся звуку, что идущие за ним по дороге приближаются, причём быстрее, чем он думал. Он ускорил шаг, но пока продолжал идти, а не бежать. Прошла ещё четверть часа, и стало понятно, что бежать всё-таки придётся. Едва он подумал об этом, сзади издалека раздался высокий неразборчивый крик – его заметили.
Шум усилился и участился. Это могло означать только одно: заметив его, преследователи решили его догнать и потому ускорили темп движения. Остановившись на пару секунд, он обернулся. В изотопном и дорожном тумане он различал смутные силуэты и контуры. Он видел просто движущуюся массу и не мог понять, как именно передвигаются его преследователи. В любом случае он был вынужден бежать. И он побежал. На секунду он удивился дороге, которая вдруг стала ровной. Но думать, куда исчезли вмятины, болотистые лужи и участки почвы на месте содранного покрытия, времени не было. Он бежал пока на невысокой скорости, надеясь всё-таки отстать от преследователей и при первом удобном случае свернуть вбок.
Впрочем, свернуть вбок получилось бы, только если в этом направлении была бы сколь-нибудь обустроенная дорога, потому что бежать по размякшей от многодневного дождя земле было невозможно.  Он продолжал бежать, дыхания пока хватало, но шум погони позади не ослабевал, а напротив, только усиливался. Он поднажал и стал бежать быстрее, но вскоре стало очевидно, что это не помогло. Вероятно, преследователи передвигались на каких-то транспортных средствах. Если его догадка об этом была верна, его шансы на спасение практически исчезали: отбиться от преследования он сможет, только как можно быстрее свернув вбок и затерявшись где-то в плохо изученных после радиоактивного преображения просторах.
Поворота, однако, не было. Он попробовал бежать ещё быстрее, но понял, что на та-
кой скорости он выдохнется слишком быстро. Снова замедлив скорость, он пробежал ещё с четверть часа, как вдруг услышал за спиной ещё один резкий непонятный возглас. На его удивление, крик прозвучал совсем близко, и это подстегнуло его. Он вновь увеличил скорость и, не замечая, как его бьёт по спине болтающийся мешок, побежал, стараясь оторваться от погони. Он пробежал, как ему казалось, очень много, когда начал задыхаться, и снова был вынужден замедлить бег. Это погоня стала казаться ему бессмысленной, вернее, смысла было лишено его бегство, а ещё точнее ; попытка этого бегства.
Третий крик настиг его, как кнут античного раба. От этого вопля, прозвучавшего совсем близко, так, что он разобрал отдельные звуки в этой фразе, он снова побежал быстрее. Перевести дыхание тут ему не удалось, ибо вскоре после третьего крика последовал четвёртый. Он бежал не оборачиваясь, забыв про всё на свете, желая сейчас только одного ; оторваться от погони. Сердце бешено колотилось, гулким эхом отдаваясь в виски, лёгкие и горло горели, пропуская огромные порции заражённого воздуха, но сбавить темп он не мог, потому что уже слышал пятый крик. Эти вопли преследователей подгоняли его и заставляли забыть о физической усталости.
Ночного отдыха как не бывало. Казалось, что он так бежит очень давно. Он уже не ориентировался во времени, просто бежал, думая, что если он сейчас, прямо сейчас не свернёт куда-то вбок, то скоро выдохнется и умрёт прямо на дороге от остановки сердца. Что ж, усмехнулось его сознание, живым он им всё равно не достанется, а с мёртвого спрос невелик. Внезапно ему вспомнился какой-то судебный процесс из книжки по истории, читанной им в подростковые годы.  Он читал, как однажды из могилы выволокли труп прежде убитого ими старца. Уже разлагающееся тело в длинных покрытых тленом одеждах привязали к креслу, под которым спрятался один из участников этого спектакля. Судьи в роскошных мантиях и высоких позолоченных шапках задавали трупу вопросы, а спрятавшийся отвечал на них, будто мертвец давал показания.
Странное и явно не к месту и не ко времени воспоминание было прервано шестым воплем, будто вспоровшим барабанные перепонки. В этот момент в кипящем мозгу мелькнула мысль, что эти крики ; единственный оставшийся звук. В самом деле, он не слышал ни шума погони, ни собственных шагов, только стук сердца и эти крики. Он бежал, и этот бег, казалось, вместил всю его жизнь. Седьмой крик поднял в его сознании волну отчаяния, которая, если бы она была гребнем цунами, смела бы и слизала бы дочиста всю их западную столицу. Но волна поднялась и улеглась опять в океан сознания. Он продолжал бежать, подгоняемый уже даже не криками, а только инстинктом самосохранения, не дававшим ему покориться неизбежности логики.
Восьмой крик прозвучал именно в тот момент, когда он увидел, что дорога поворачивает куда-то вбок, вернее, от основной дороги вбок отходит второстепенный по значимости путь. Ещё более разбитый, чем основой, тот был уже, а растения на нём были выше и самую малость крепче. Мозг автоматически фиксировал такие детали, и они намертво отпечатывались в памяти. Одновременно с девятым криком он резко свернул на этот боковой попуток и, пробежав ещё немного, остановился и рухнул на колени, пытаясь восстановить дыхание. Через минут пять это ему частично удалось, он даже смог слегка снизить темп дыхания, чтобы прислушаться.
Звуков не было никаких, только колотилось, постепенно замедляясь, его сердце. Он вслушивался в тишину ещё несколько минут, потом слегка расслабился и, обняв руками колени, сидел, приходя в себя. Погоня, должно быть, проскочила мимо и теперь несётся по дороге на восточную столицу. Что ж, она движется куда быстрее, чем он, значит, когда он доберётся до города, их уже там не будет. Так подумалось ему, и в этот момент он чуть не умер на месте. Тишину туманного утра разорвал десятый крик, прозвучавший опять очень близко, слишком близко, чтобы было можно отдыхать дальше. Мгновенно собравшись с мыслями, он вскочил и побежал дальше.
Он бежал, не видя в тумане дальше, чем за десять метров. Внезапно в пелене изотопной завесы по бокам от него мелькнули две тени. Это следовало понимать так, что враги опередили его и теперь забираются вперёд, чтобы устроить засаду. Мозг отчаянно пытался придумать, как избежать западни, но ноги, ведомые только центром движения, несли его прямо в ловушку. Туман окутывал всё вокруг, и он не видел, куда он бежит. Прозвучал одиннадцатый крик, он вышел каким-то двойным: сначала он ясно услышал вопль где-то впереди, а потом, с интервалом буквально в секунду, этот крику ответил кто-то позади. Очевидно, преследователи обсуждали погоню, обретавшую черты охоты и старались объединить свои усилия для достижения наилучшего результата.
На уровне интуиции, бессловесной и лишённой каких бы то ни было образов, он смутно ощущал, что дорога, по которой он теперь бежит, неуклонно сужается, как будто она была ограничена чем-то с обеих сторон. И ещё сознание твердило о том, что это не первая его погоня, хотя он не мог вспомнить ни одной. Эти размышления на бегу снова были прерваны криком, двенадцатым по счёту. На этот раз он прозвучал откуда-то сбоку, совсем рядом, словно преследователь был готов вот-вот схватить его свое рукой. Мозг и ноги действовали будто параллельно. В состоянии, схожем с беспамятством, он рванулся из последних сил куда-то вперёд.
Туман на какое-то время сгустился ещё больше, так, что ничего не было видно даже на расстоянии вытянутой руки. Не разбирая дороги, он ринулся вперёд, и в следующую секунду туман рассеялся вовсе, и в наступившей ясности пронзительно-серого ядерного утра стало видно, что находится вокруг. Дорога действительно сужалась, но самая большая беда заключалась в том, что этот боковой путь проходил по сужавшемуся участку суши, наподобие мола. Путь лежал на какой-то скале, далеко вдававшейся вглубь серого простора под серым небом. А внизу, очень низко, плескались серые волны то ли моря, то ли океана, то ли какого-то внутреннего, континентального водоёма. Это был берег, высокий и крутой, а дорога, идущая по молу, заканчивалась обрывом. Стена мола и береговая кромка были изрезаны многочисленными скалами, не оставлявшими надежды на спасение в случае неминуемого падения.
Неминуемым его делало  то,  что  остановиться после бешеного бега  он  уже  не  мог.
Увидев  простёршийся перед ним ландшафт,  он,  не  успев ещё ничего сообразить,  мгновенно оказался на самом краю мола, где кончалась боковая дорога, а в следующее мгновение, когда он уже сориентировался в пространстве, он уже летел с обрыва вниз, прямо на острые скалы, торчащие из прибрежного мелководья. Падая, он услышал тринадцатый вопль и вдруг вспомнил улицы и кварталы какого-то незнакомого города с совершенно чужой планировкой и безликой архитектурой. Он вспомнил, как убегал по его улочкам неизвестно от кого и как, забравшись на крыши, пытался скрыться там. А ещё он вспомнил бесконечное поле, золотое от спелого зерна, по которому он тоже куда-то от кого-то бежал. Он вспомнил, что падал с крыши в том незнакомом городе, а поле кончалось крутым обрывом, за которым начинался овраг. Всё это он вспомнил за несколько мгновений до того, как рухнуть на острые скалы и умереть, истекая кровью.