Золотошвея и Белошвейка

Жили-были в одной губернии две сестрицы, затейливые мастерицы. Само рождение их было уже удивительно. Бывало так в народе, кто в рубашке родится, кто в сорочке, кто с чубом, кто с хвостом. А эти две родились с иголкой, меж пальчиков зажатой. У одной иголка золотая, у другой – серебряная. Посмотрела повитуха светлыми глазами на новорождённых и велела матери, как подрастут, обучить их швейному делу.

Девочки росли, как ягодки на пригорке, грелись, созревали, соком наливались, ума-разума набирались. Как исполнилось им по семь лет, повели мать с отцом их по губернии искать мастера, у кого делу швейному научиться. Нашли сразу двух мастеров – один по золоту шитью, другой по белому белью. Искусство разное, а тому и другому учиться три года надо. Три года пролетели как три дня. Казалось, только к окошку, к свету присели, нити разобрали, ткань натянули, а уж пора вставать ; стемнело. Выучились так, что лучше мастеров стали шить-вышивать и имя доброе себе зарабатывать.

Золотошвея так вышивала, что золотая нить у неё никогда не кончалась. А даже если и начнёт кончаться, девушка через солнышко иголочку проденет и снова нить золотую тянет, только уже с самого неба. Белошвейка так чисто-набело шила, что ни рубчика не найти, ни узелка, ни дырочки не сыскать. А если вдруг белой ткани не хватало, она иголочкой перед собой проводила, белого света зачёрпывала ; и вот уж снова кусок белой ткани, ровно чтоб хватило.

Шили они белые рубахи и сорочки, золотом кокошники и душегреи вышивали. Обшили уже всю деревню да пять соседних, а иголочки жгут, покоя не дают. Сестрицы без дела сидеть не могут – надо шить-вышивать каждодневно.

Одна доброхотка их надоумила поехать в город Петербург и там своими талантами блистать, городской люд одевать. Шить-вышивать по последней моде, в высший свет входить, с важными господами ручкаться, а там, глядишь, ; и кавалеры сыщутся. Подумали сестрицы немного, наскоро собрали пожитки и уехали в город. И такая круговерть началась! Шитьё пошло нарасхват, сёстры заказами с утра до ночи завалены.

Одна мадама заказала бантик золотом вышить, другая фрейлян приказала на бархатку золотых точек нанести ровно семь штук, ни больше, ни меньше, третья захотела прекрасными золотыми нитями залатать старое платье, чтоб смотрелось как новое. У белошвейки дела вовсе в гору идут: народ белья просит нашить всякого разного по фасонам заграничным, по лекалам столичным, цветастого, модного, яркого, лишь бы не белого. В белом-то какой толк – ничего особенного, в глаза людям не броситься, себя разодетого не показать.

Им бы сидеть и радоваться, что весь город к ним торопится в очередь встать. Но не до радости тут. Начала золотая нить у золотошвеи рваться и кончаться. Хотела, как бывалочи, продеть иголку сквозь солнце – а солнца-то и нет в городе, только хмурые грузные тучи над тёмными крышами домов. Через них лучу не пробиться. Нечем сестрице узоры жгучие вышивать. И у белошвейки полотна чистого стало не хватать. Хотела, как раньше, зачерпнуть белого света серебряной иголочкой – а не выходит, сколько не зачёрпывай – белого света нет вокруг, только грязная жижа. А из неё какие сорочки да рубахи шить – бурые, колючие, душные. Видят сёстры, что делу их конец настаёт. Иголки в пальчиках от сырости, серости и холода ржаветь начали.

А тут ещё кавалеры к ним обеим захаживать стали. Два усатых брата, усов две пары, а голова как будто одна: думают всегда одинаково, говорят в один голос, друг от друга не отличить. Если рассматривать – дак вообще оба на одно лицо. Глаза навыкате, кудри манерно завиты, усы лихо подкручены, на лбу печать заграничного образования. Стали захаживать, да не просто так, а с притязаниями.

- Вы, – говорят, – девушки хорошие, вкус имеете, прибыль несёте, всё нам нравится в вас, кроме странных этих иголочек между пальцами. Того и гляди, уколите. Мы вам из Германии врача-хирурга выпишем, чтобы он иголочки эти от вас удалил. А тогда и замуж возьмём.

Тут уж сёстры не стерпели. На что замужество, если не шить белое, не вышивать золотое?! Собрали остатки золотых нитей да белого полотна и уехали в свою губернию. А там просторы неохватные, воздух прозрачный, травы пахучие, солнца великое множество, белый свет разлит щедро ; и не кончается.

Как вернулись домой сёстры, задумали шить ковры, да не простые, а такие, каких люди ещё не видывали. Белошвейка рано поутру выходила в поле, поднимала руки к верху и брала небесного полотна за самый край. Тянула потихоньку, смотрела, чтобы на полотне и солнце, и небо, и облака запечатлелись. Раскладывала то полотно на лугу, оно впитывало росу с травы и краски цветов. Тут принималась за дело Золотошвея и начинала вышивать золотой нитью узоры, да так искусно-быстро, что прямо из-под иголки распускались розанчики и пели соловьюшки. Ковёр ; как живой, такую красоту в доме завести – и глаз не отвести. А сёстры так умелы были, что ни один ковёр другой не повторял. С такими коврами стали люди часто в гости друг к другу ходить – и погостить, и на ковёр полюбоваться. Нахвалиться на сестриц-рукодельниц не могли. Вся деревня с этих ковров поёт и светится.

Прослышали про чудесные ковры два брата-купца из Нова-города и собрались в путь-дорожку посмотреть на диковинный товар. Захотелось им тех ковров в город привезти да свой народ удивить. Были эти братья рождены в один день, в один час. Как два хлеба одновременно подошли и вынули их из печи одного за другим без промедленья. Хороши с лица два добрых молодца. У одного волосы как пшеница, у другого как рожь – светловолосые оба. У одного глаза серые, у другого голубые – ясноглазые оба.
Ехали в ту губернию долго, не один месяц, а целый год, не одну пару лошадей сменили, пока нашли деревню с коврами. До самой деревни уже шли пешком, а коней отпустили на волю пастись. Дело того стоило. Любуются и налюбоваться не могут – ковры, чудо, как хороши, а ещё лучше мастерицы, их соткавшие. И сёстрам братья понравились. Да так сильно, что Золотошвея узоры вышивает, а сама о сероглазом брате только и думает, Белошвейка по-белому шьёт, а сама только голубоглазого и вспоминает.

Немного прошло времени, как сговорились они парами идти до Нова-города. Золотошвея с сероглазым купцом и Белошвейка с голубоглазым. Прознала одна жадная до вышитых ковров соседка, что мастерицы их покидают, задумала их силой остановить и оставить в деревне. Позвала она лесную колдунью, на воду шептунью. Уж та-то своё дело хорошо знала и умела. Заколдовала пешие дороги, окольные пути, конные тропы и лесные просеки, чтобы сидеть сёстрам с женихами на одном месте, не уехать, не уйти из старой губернии.

Настал день отъезда сестёр с женихами-братьями. На рассвете проснулись, ключевой водой умылись, хлебов и кваса в узел собрали и тронулись в путь-дорогу. Целый день шли без устали, к ночи подошли к деревне с приветливыми огоньками. Решили на постой попроситься, подходят ближе – глядь, а это их старая деревня. Что за напасть?! То ли леший шутит, то ли чёрт путает, то ли лихо пугает.

Утро вечера мудренее. Остались ночевать в прежнем доме, поспали, силы поднабрали, а с самого спозаранку снова чистой водой умылись, хлеба-кваса в узел собрали и пошли в путь-дорогу. На этот раз шли ещё скорее, деревня осталась позади, вот уже и поле виднеется, где кони купеческие пасутся на вольной траве. Заколдованным местом оказалось то поле. Коней видом видно, а дойти до них никак не дойдут.
Шли-шли да выбились из сил, так и заночевали в чистом поле под небосводом с ясными звёздами. Вокруг ни души, только ветер травами играет, дух полевых цветов разгоняет. Развели суженые костёр и сели думу думать. Придумали соткать летучий ковёр.

За дело взялись дружно все четверо. Братья нарубили дерев и соорудили ладный ткацкий стан. Сёстры рано на рассвете собрали небесного полотна и принялись за работу. Белошвейка ткёт воздушную ткань, посередине белую, по краям голубую, а Золотошвея сразу по ней и вышивает солнечными лучами. Соткали ковёр, расшили золотыми бабочками по всем краешкам.

Быстро управились, как раз пока ещё солнце в самом разгаре стояло. Осветило оно ковёр, жаром вспыхнули бабочки, расправили крылья ; и поднялся ковёр чуть повыше травы. Висит над землёй и дрожит от нетерпения полёта. Недолго думая, братья-купцы с сёстрами-невестами сели на ковёр. Он взлетел над лесом, задел верхушки сосен, слегка накренился, потом выровнялся и поплыл по небу до самого Нова-города, как будто дорогу знал загодя.

А в Новом-городе жители уже давно братьев-купцов поджидают. Ждали с диковинкой, а дождались с невестами-рукодельницами. Пир закатили на весь мир. Неделю на той свадьбе гуляли, молодых величали. С той поры каждый дом в Новом-городе был украшен ткано-вышитым ковром, каждый человек в Новом-городе носил на себе светлые одежды, а по великим праздникам надевали наряды с золотым шитьём.