Прадеда расстрелянного лик... гл. 4

  "На другой день, взяв бутылку молока и просяных лепешек, я пошел в милицию. В той же бане, где некогда был под стражей отец, находилась милая, добрая наша мама. Меня вначале не пускали, гнали домой, я говорил, что никуда не уйду, пока не увижу мать. Наконец мне разрешили войти в предбанник. Мама из-за льющихся слез ничего не могла сказать. С трудом понял, что ее этапом должны направить на допросы в Тюмень. Она написала записочку, в которой просила нас молиться и жалеть друг друга, быть всюду вместе и срочно вызвать из Москвы Таню. Попросила принести сменное белье, но, когда на другой день я пришел, маму уже увезли. Потянулись дни ожиданий. От каждого стука мы вздрагивали и смотрели в окна - вдруг это мама, но шли недели и месяцы, а мамы все не было.
  "Мы ехали с милиционером на санях, - пишет Мария Николаевна, - а в глазах у меня стояла комната, где дети лежат на большой деревянной кровати и горько плачут... По пути останавливались кормить лошадь, в это время я успела написать записку в Москву Тане, которая гостила у моей сестры. Писала, что меня везут не знаю куда, дети одни, приезжай немедленно, не бросай их!.. Ей было тогда 16 лет. Писала в состоянии бредовом, не соображая, что делаю, кто отправит мою записку без марки, свернутую уголком. Но записка дошла. Об этом я узнала после. Везде были добрые люди, они подбирали арестантские письма и отправляли адресатам.
 На допросе меня спрашивали об отце Василии, к которому
после закрытия церкви мы иногда ездили на
службы. Допытывались, что я ему передавала в
церкви... Отвечала, что передавала записки о поминовении
живых и умерших, а приезжала к нему для исповеди и
причащения Святых Таин. Но о чем с ними можно говорить? Одна
змеиная злоба, одно желание - навязать вину, которой не было и
не могло быть. Спрашиваю:"За что вы меня арестовали, ведь у
меня маленькие дети, они что - должны погибнуть без меня?" - "А
вы скажите, что знаете об о.Василии, и мы вас отпустим!" - "Но
что же я могу сказать, когда я ничего не знаю, что же
мне, выдумывать, клеветать вам на него?" - "Нет,мы хотим одной
правды, зачем выдумывать?" И вот таким образом, как
говорят, "из пустого в порожнее", допрос продолжался два
часа. Затем меня велели увести в арестантскую. Боже мой! Что
же это было за помещение! Пять метров, не больше, половину
занимают нары, и там сидят уже восемь человек. Меня впихнули
девятой. Места лежать мне не было, и ночью я забиралась под
нары, а днем сидела на кончике нар. Кругом все были "преступницы". Женщины в поле собрали колосков себе в фартук, и их осудили на 10 лет, а дома у них остались крошки дети. У одной был
даже грудной младенец, у нее, бедной, распухла грудь от молока, она
металась по камере от боли и отчаяния, мучаясь сердцем об
оставленном младенце. Остальные оказались по одному со мной делу, их также заставляли обвинять в чем-то несчастного о.Василия. В этой ужасной клетке мы просидели восемь дней. Паразиты осыпали нас
с ног до головы, не было никаких сил... Потом нас повезли в Тюмень в ГПУ. Поместили в подвале со слабым светом из одного зарешеченного окна под потолком, лампочка у нас горела и день и ночь. Унылая
длинная комната, очень толстые кирпичные стены. Вдоль стен топчаны с
соломенными матрацами, но матрацы вскоре отобрали, и мы лежали на голых досках... Дни текли однообразные, тоскливые, никто никуда нас не вызывал, ни о чем не спрашивали, как будто забыли о нашем существовании. Хоть бы книга, хоть бы работа - ничего... Живые мертвецы в своей могиле. Сидим, спим, едим отвратительную баланду из кроличьих голов, от которой все время тошнило. Раз в две недели водили нас в баню через весь город, под конвоем с саблями наголо, как тяжких злодеев. Ночью бывали слышны выстрелы, это кого-то расстреливали во дворе".
  А дети Марии Николаевны бедствовали и продолжали ждать мать. Дополняют картину происходящего воспоминания о.Владимира:"К весне наши запасы иссякли, мы подошли к последней черте, за которой был голод". Дети ходили в соседнюю деревню просить милостыню. Подавали немного - народ был разорен. С началом весеннего сева Володя пошел в работники к одной бездетной семье за мешок картошки. "Однажды, после трехдневного отсутствия, прихожу домой и вижу в доме посторонних. В горницу вселился милиционер с женой и ребенком, нас выселили на кухню. Моему возмущению не было границ. К вечеру явился захватчик и заявил:"Ты, пацан, не ори, меня определило на жительство начальство, захочу и вовсе выгоню всех". Бывало, чистит свой ржавый наган и приговаривает:"Да, оружие нужно, много еще врагов у страны, вот и вы - недобитая контра". Он забрал себе наш огород и пашню на задах участка, где мы мечтали с Таней посадить картошку. Жена милиционера оттеснила Фалю от русской печки, так что даже чугунок картошки сварить было негде. С каждым днем жизнь становилась все невыносимее. Стали искать, кто бы мог нас принять, но таких не находилось, боялись, да и платить нам за квартиру было нечем. В июне знакомые предложили нам переехать к ним в пустой новый амбар, потому что жить дальше с этим бандитом было опасно. Он вел себя нагло, приставал к Фале, а его жена с кулаками набрасывалась на нее". С великим трудом малолетки перетащили в амбар тяжелые вещи - большую деревянную кровать, сундук, в котором находилась сапожная швейная машинка, и остальные свои скудные пожитки. "В начале августа получили от мамы письмо. Боже, что с нами творилось, мы плакали и кричали:"Мама жива, мама жива, какое счастье!" Мама писала, что ее отпустили, но из-за перенесенной болезни у нее пока нет сил самостоятельно ехать домой. Находится она у добрых верующих людей, которые ее выходили. Может быть, люди не все нас позабыли и помогут Тане собрать денег на билеты.
В тот же день такие люди нашлись. На следующий день Таня уехала на почтовой телеге на станцию за матерью".


Рецензии
"Везде были добрые люди,они подбирали арестантские письма и отправляли адресатам"!

Ирина Каховская Калитина   08.02.2015 00:52     Заявить о нарушении
Боже,что с нами творилось,мы плакали и кричали:"Мама жива,мама жива,какое счастье!"

Ирина Каховская Калитина   08.02.2015 00:55   Заявить о нарушении