Шёл снег

Сидел у окна, выглядывал в чистое слюдяное стекло посередине, ещё не затянутое как по краям изморозью. Холодно, в окне волнисто-пушисто лежал снег. Из наката сугроба жалко торчал стволик молодой яблоньки. С мороженым одиноким яблочком. Снегирь на ветке качался с румяным, цвета закатного солнца, бочком. Мужчина сидел, расплёскивая на кафель кофе с молоком из чашки. И он расплывался по полу чернильной бесформенной кляксой. Глотал обжигающую жидкость, костлявое колено закинув на другую ногу.

Дом оживал. Где-то скрипели жалостливо двери. Медными, надраенными до жёлтого блеска, петлями. Сверкали медными витыми ручками. Глядели тёмным отверстием для ключа. Топился камин, прыгал радостно быстрый огонь. Пробегал по поленцам. Небольшим, аккуратным, с берёзовой корой. Заходила жена, подходила сзади и обхватывала своими пухлыми ручками. С нахлёстом, придушить тебя мало! Он женился поздно, она не говорила по-русски. Была приземиста, коротконога, с некрасивым лицом. И ревновала его страшно. Когда он уходил из дома, она перерывала все его бумаги. Искала любовные письма.

Он не очень и понимал, что он к ней чувствовал. Ходил к ней на работу, и смотрел, как она умело в баре разливала виски. Стоял сбоку, просто наблюдал. Он был эмигрантом. Беден, занимался тем, что под руку подвернётся. На складе, мыл посуду, разбирал коробки в подсобке магазина. Она подобрала его, чисто вымыла. Накормила, приодела. И он был благодарен ей. Почти. Но иногда на него что-то находило, тоска. И он шёл к проститутке. Яростно, с ожесточением входил в чужое, потасканное тело. И тоска отпускала. На время.

Он приходил домой за полночь, пряча глаза. Весь пропитанный запахом секса и алкоголя. Она бросалась на него с порога, и колотила маленькими, просто крошечными кулачками. Как укус комара. Потом затихала Гладила, ласкала его неправильной формы голову. Шептала что-то. Он раздевал её. Как куклу, она не сопротивлялась. Стаскивал вниз платье, расстегнув донизу длинную молнию. Укладывал в холодную постель. Она проваливалась, тонула в пуховой перине. И он долго мучил, терзал небольшую фигурку. Отдавался ей всем телом, в благодарность. Прижимался ногами, вдоль. Вжимался в неё с силой. Душу-то он ей отдать не мог. А на улице в это время шёл снег. Хлопьями спускался на синие от ночного неба одинокие сугробы.