Дверь

Фируз  МУСТАФА

    oткрывающаяся во тьму               

  ДВЕРЬ               

              в эти мгновения словно устала принимать  окропленные

        слезами господа  жертвы

                (ДВЕРЬ)   
                (роман. kантата.)


                ОТ АВТОРА


«…ДВЕРЬ…» написана в 1987-1988гг. В конце 80-х годов я обращался во многие издательства и журналы с целью издания этого произведения, но безрезультатно. Не помогла и «перестройка», осветившая многие темные места того периода. В  соседней России читателям  уже были представлены  в свое время не увидевшие свет «арестованные» произведения многих писателей (Приставкин, Булгаков, Рыбаков, Платонов и др.) Моя же «…ДВЕРЬ...» все никак не открывалась. Сейчас  вошло в обычай говорить о том, что у нас нет «литературы из сундука». Конечно, я не отношу себя к «репрессированным», «диссидентам», но фактом является то, что отрывки из «…ДВЕРИ…» увидели свет на страницах некоторых газет и журналов только в середине 90-х. Один из «толстых» журналов напечатал усеченный вариант в конце 90-х. Я рад, что «Открывающаяся во тьму ДВЕРЬ словно устала принимать жертвы окропленные слезами господа» (название длинное, по объему компактное) после долгих лет, наконец, представлена читателю в полном объеме.


Цветы, что в солнечные дни, при благоприятных  условиях, источая аромат, раскрывают свои глянцевые лепестки,  в пору хмурую, снежную, морозную вянут и желтеют, теряют аромат, грубеют и гибнут, наконец. И люди, как цветы: в пору жизни беззаботную, привольную они веселы и ласковы, а как попадают в ситуацию тяжелую, среду сложную, озлобляются, свирепеют, становясь жестокими существами.


ПРОЛОГ. … Место, в народе называемое «Рудником» - старое русло мелкой речушки, в последние годы было передано под надзор людям в серых шинелях, после чего та мелкая речка высохла раз и навсегда. «Рудник», где  когда-то немецкие инженеры с помощью местного населения добывали медь, железо, золото, теперь,  говорят, превратился в кладбище. Это слухи, потому что не было человека, который толком знал бы, что на самом деле происходило в тех местах. А если и знал кто, молчал. Но иногда, особенно по ночам, из места, называемого «Рудником», слышались  глухие выстрелы и стоны. Говорят, там, где в свое время ,добывали золото, расстреливали людей и закапывали в русле пересохшей реки. Об этом люди говорили тайком,  со страхом, осторожно, не осмеливаясь даже взглянуть попристальнее в сторону «Рудника». Расстояние от центра до «Рудника» составляло где-то пятьсот километров. Теперь вместо пересохшей мелкой речушки там тек кровавый сель.



ВСТУПЛЕНИЕ. АРИЭТТА.    …и… …это должен был быть четвертый по счету расстреливаемый Им в эту ночь  человек – и последний, кому предстояло умереть в этот день. Скоро  тяжело откроется дверь, сделанная из дубовых досок, спотыкаясь, выйдет на порог человек в сопровождении двух вооруженных охранников, посмотрит на Него вначале внимательным, жалким взглядом, который сменится тупым безразличием, какое-то время постоит на месте, потом, почувствовав спиной холодное дуло ружья, тяжелым шагом направится во двор, откуда узкая калитка поведет его в ночную тьму, а оттуда к смерти, последнему пристанищу … Он был уверен, что допрашиваемый сейчас там внутри человек обязательно споткнется на выходе, а потом жалко-жалко посмотрит ему в лицо. Потому что до сегодняшнего дня, на протяжении всех тех месяцев, что проработал  здесь, Он не раз был свидетелем того, как все допрашиваемые за дубовой дверью выходят оттуда одним и тем же  шагом, одинаковой походкой,  и выражение лиц у них одинаковое, у всех одно и то же. Хорошо знал он и то, что прежде, чем переступить этот порог, лица у этих людей были немного иными; в другое время  их легко было отличить друг от друга по походке, поведению; обычно люди входили широким или мелким шагом, с разным выражением лица – страх, удивление, недоумение… встречались  и улыбающиеся лица – но с того мгновения, как открывалась перед ними дубовая дверь, от прежних выражений на лицах их не оставалось и следа. В этом Он был уверен. На лицах, в глазах, где были страх, удивление, недоумение… и даже улыбка мелькала порой,  потом уже читалось нечто иное. В действительности,  называть это нечто выражением лица было неверно, потому что это было скорее отсутствием какого-либо выражения, чем-то вроде оцепенения, отупения и еще жалкости… На лицах людей, за которыми закрывалась дубовая дверь, поначалу теплился едва заметный отсвет, отчего-то напоминавший Ему затухающие лучи осеннего Солнца. Человек же, перед которым открывалась дубовая дверь, понимая, что скоро всему придет конец, забыв все страхи и надежды, думает о неизбежном: это боль, боль тела и души… Человек, которому никуда не убежать от смерти, прикидывает, с какого фланга она его атакует. С какого направления  нападет смерть, зависело от Него, и сейчас, сидя на маленьком табурете в маленькой комнатке по эту сторону дубовой двери, Он с нетерпением ожидал появления четвертого  человека, которого Он должен убить, и последнего, чья смерть  предусмотрена была в эту ночь. Ждал не потому, что  был особым любителем убивать; нет, просто потому что после четвертого убитого человека закончится Его рабочий день. После этого – то есть после того, как  на совесть, как положено, выполнит очередное задание сегодняшнего дня, сдаст начальнику свое оружие,  Он пойдет домой, помоется, ляжет рядом с женой, слушая сонное дыхание детей, прочтет про себя молитву и заснет тревожным сном…
Но пока до конца рабочего дня оставалось еще достаточно времени…
Скоро откроется дубовая дверь. Потом пройдет  около получаса времени, с той стороны поселка послышится глухой выстрел, где-то залают собаки, тьма затопит двери и окна редких освещенных домов, все стихнет вокруг, и слышно будет только журчание реки, делящей поселок на две части. В журчании той реки таится  что-то ужасное; что это такое, Он будет стараться определить для себя долгое время, но все безрезультатно, и, сторонясь этого непонятного ужаса, провожая день за днем, размышляя по вечерам о предстоящих на завтра делах, уходящую ночь молитвой будет Он тачать к грядущему утру …
Завтра опять раза три-четыре  откроется и закроется дубовая дверь, вперятся в Него застывшие глаза, мерцающие на ничего не выражающем лице, вышедший человек, как баран на бойню, пойдет впереди Него по направлению к ожидающей его,  такой родной и близкой, смерти. Это будет другой человек,  точно так же, как вчерашний человек не был человеком позавчерашним;  и  завтрашний человек не будет сегодняшним…
И не было конца ни людям, ни заглатывающим их ночам, ни выстрелам, тревожащим те ночи. Не видно было конца и Его беспокойным  снам…
Он потерял счет времени, которое проработал здесь. Но день, когда приступил Он к работе, его цвет и запах, темную ночь, распявшую тот солнечный день, и страх той ночи, всю тяжесть и горечь того страха помнил Он хорошо.
Грамоте Он учился у дяди.  Умел  читать и писать, человеком был спокойным, поначалу работал писарем, тем и семью кормил. Родителей потерял еще в детстве. Замужнюю теперь сестру и старшего брата  вырастил дядя. Брат  Его был врачом, образование получил за границей, в одном из городов Германии… Да, когда-то, то есть лет тридцать-сорок назад, в находившемся неподалеку от них местечке под названием «Рудник» добывали золото.  Главным над здешними инженерами и рабочими был пожилой, крупного сложения немец. Дядя Его, получивший начальное образование и служивший при чиновнике, был знаком с несколькими инженерами; один из них по имени Ганс часто к ним захаживал, старался выучиться у Его дяди местному наречию, письму и обычаям, - это был худой, веснушчатый, проворный и трудолюбивый немец. Ганс, в свою очередь, обучал Его старшего брата немецкому языку, а в свободное время занимался с ним уроками. Любил Ганс иногда, взяв винтовку, сходить с братьями на охоту… Потом Ганс и дядя Его послали старшего брата учиться в какой-то немецкий город. Старший брат вернулся оттуда через шесть лет; он выучился, стал врачом, характером окреп. Тогда Он завидовал старшему брату, его одежде со значком на груди, его манерам, поведению… Он тоже хотел бы продолжить образование на родине Ганса, но дядя на это был не согласен, объяснив  тем,  что скоро немцы уйдут отсюда. И, правда, скоро стало неспокойно,  работавшие на Руднике немецкие инженеры потихоньку стали уезжать. Последним покинул Рудник Ганс; прощаясь, веснушчатый немец, обнялся с Его дядей и старшим братом. Глаза Ганса полны были слез, дядя тоже расстроился, брат всхлипывал. Ему же не очень нравился этот конопатый немец, потому что Ганс не послал Его учиться и не занимался с ним…
Сначала Он был писарем; помогло то, чему учил Его дядя – писать, читать. Пусть не был Он таким образованным, как брат, но писать и читать умел. Потом долгое время работал он мясником. Работа Ему нравилась: издалека взглянув краем глаза на животное, - будь то баран или корова, - Он точно называл его вес. Неплохо кормил семью. Оттого что умел писать и читать, помогал порой и соседям – то письмо напишет, то ребенка азбуке обучит… Зарабатывать любил честно, покупателей своих не обвешивал и не обсчитывал. Когда придется, и в долг давал на долгий срок. Долгом своим считал помогать бедным да убогим.



           ХОР. – Таг-таг-таг-тараг!..
Потом звуки выстрелов заглохли, притупились:
-Пыф-ф-ф…
Потом на окрестности опустилась тишина.
А потом запели улитки.
Земля впитала влагу Небес.
          А улитки на все голоса распевали свои песни.



РЕЧИТАТИВ. С сотворения мира на Землю приходят и уходят насекомые, птицы, звери и люди. Люди со дня рождения бегут от смерти, но сами того не ведая, к смерти спешат. Каков смысл жизни? Если последний адрес жизни - смерть, то к чему все эти муки и страдания?
Судьба и жизнь людей, эпохами, веками идущих, шагающих, ползущих по дорогам, которым не видно конца, часто висит на волоске. Люди думают о себе, о мире, о смерти, но не могут вырваться и убежать  ни от самих себя, ни от мира, ни от смерти.
 Как ни старался Мардан Халыг оглу, убежать от себя никак не мог. Пятый месяц он в бегах. Вопросы, что точно волки вгрызались в его  нутро, не давали покоя: вернуться назад или нет? Убьют ли меня? И в чем моя вина, за что меня наказывать?..
Из старой хибары в безлюдных местах, где он прятался, вся округа просматривалась, как на ладони. Ни одной живой души не было видно в этих местах…
Стало холодать. Тряпье, которое стелил он по ночам на земляной пол вместо матраса, к  утру отсыревало. В последнее время он чувствовал сухость в груди, боль в коленях, слабость в руках. Чувствовал  и то, что сократилось расстояние между ним и смертью – это расстояние могло быть совершенно ничтожным, в пядь, или в несколько пядей; однако определить, каким образом будет исполнена смерть его, он не мог.
Он бежал из тюрьмы. Тюрьма та раньше тюрьмой не была, но его арестовали и посадили туда; и не только его одного, еще четверых; всего их было пять человек. В этом месте когда-то проводились священные обряды, читались молитвы, вершился намаз, добрым словом поминались усопшие. А теперь это святое место временно превращено было в тюрьму. Стены строения покрыты пятнами, спертый, удушливый, тошнотворный воздух  резал глаза. Отвратительный смрад, в котором  мешались запахи крови, мочи, испражнений, впитывался в легкие заключенных, затруднял дыхание. Место, когда-то считавшееся святым, теперь для них было и спальней, и кухней, и туалетом.
Мардан Халыг оглу пока толком не знал ни вины своей, ни причины  ареста. Но из слов допрашивавших   понял, что его считают особо опасным преступником: против него были выдвинуты обвинения, которые и во сне не могли ему привидеться.



       ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА (ДОПРОС).
 – Имя, отчество, фамилия…
…-Возраст, профессия, адрес?..
…-Считаете себя преступником?..
На первые вопросы он отвечал сдержанно, но при слове «преступник» у него перехватило дыхание, загудело  в ушах и не в силах сдержаться, он яростно накинулся на  задающего вопросы:
- Нисколько!.. Я – не преступник!
- У нас на руках имеются доказательства, подтверждающие, что вы совершили преступления, подрывающие основы нашего государства…
- Во-первых, я двадцать лет верно служу этому государству. И, во-вторых, что это за государство, если основы его может подорвать один человек?
-Не уходите от вопроса. Если так, то скажите, вы и прежнему государству служили так же преданно?
-Да… А как же иначе?..
-От вас требуется четко и ясно отвечать на вопросы… С какого времени вы работаете в организации, деятельность которой направлена против нашего государства?
-Я не знаю такой организации… И членом такой организации  никогда не был…
-Кого из членов этой организации вы знаете?
-Если я не знаю о существовании такой организации, как могу я знать ее членов?..
…Вернувшись к заключенным, он долго не мог прийти в себя. От злости тряслись руки, дрожали губы. Внутри у него будто костер разожгли, и дым его,  клубясь, выходил вверх через  макушку. «В чем моя вина, кому и что плохого  я сделал? Работал рядовым учителем, учил детей писать и читать…»
В тот вечер он отказался от куска хлеба и кружки воды, выдаваемых заключенным. Охранник молча унес обратно  и хлеб, и воду.


АРИОЗО.  – Здесь священный дом Аллаха. Место, где впервые начали обучать наукам и грамоте. Поэтому, войдя, я снял обувь и совершил салават. А теперь смотрю – от святости здесь не осталось и следа. Разрушен мехраб. Знаете, что такое мехраб? Келья, указывающая направление Каабы. Минбер и того хуже. Что такое минбер? Кресло, в котором сидит мубаллиг. Пророк, до того, как вознестись, был унесен в святое место, и где находилось то место,  не знал никто, кроме Аллаха. В том месте сейчас возвышается Ал-Месчид Ал-Гаса. Да, речь моя о том, что, ступая на святое место, человек должен жить священными чувствами. Сердце такого человека должно быть свободно от злобы и ненависти. Проклятый, проливающий кровь людскую, должен, рано или поздно, захлебнуться и утонуть в созданном им самим кровавом озере. В этом можете быть уверенны. Не верите? Бек Ага всегда был провидцем. Поживете – увидите. Умрете – увидят другие. Не каждому суждено пойти на смерть из святого места. И когда на смерть пойдете, держите голову высоко поднятой, поприветствуйте того, кого встретите, даже если это будет палач ваш. Если станете так поступать, никогда ни о чем  не беспокойтесь, все будет хорошо.



         ВТОРАЯ ВСТРЕЧА (ДОПРОС).
 – Имя, отчество, фамилия…
(Большая часть вопросов повторилась снова)
-Вы в своей педагогической деятельности агитировали за старый режим, открыто выступали против достижений нашего общества…
-Никогда…
- Вы проводили обучение на старом алфавите…
- Да…Потому что новый алфавит и сам еще достаточно не освоил…
- Вы вели религиозную пропаганду…
- Нет…
- Вы верите в Аллаха?..
- Да так… Честно говоря, мне трудно объяснить это…
- Если так, как вы можете вести атеистическую пропаганду?..
- Мне нет дела до Аллаха…
- Вы в обществе нашем ищете, большей частью, темные стороны…
- Я критиковал то, что не вмещалось в мое сознание. О том, что не нравилось мне, говорил открыто, при всех…
- Такими действиями вы старались очернить нашу власть в глазах народа. Пытались издеваться над государством нашим…
-Решительно нет!.. Никогда…


ПЕРВОЕ ПИСЬМО. «Дорогой отец народов! Наш великий вождь! Разрешите, первым делом, выразить Вам и в Вашем лице всему нашему руководству, нашему государству глубокую благодарность за огромную заботу о нас.
Кто я такой? Никто! Обычный гражданин. Всю жизнь был преданным рабом Вашим и Ваших идеалов, нет у меня ни недовольства этим миром, ни чаяний никаких. Я доволен выше головы строем нашим, его законами и порядками. Лично мне он дал все. Землю дал, счастье, прекрасную семью, троих детей подарил. И  я, в свою очередь, делал для него все, что мог. Всю жизнь свою я был беспощаден к врагам его. По мере возможностей своих старался лишать голов тех, кто не хотел склонять их перед Вашей силой, оставлять без глаз тех, кто не хотел видеть добрых перемен, даруемых Вами, уши отрезать тем, кто не хотел слышать Вашего имени. Мне пришлось вынести немало мук на этом пути. На сегодняшний день я расстрелял больше пятидесяти врагов народа, более пятнадцати семей отправил в ссылку, разоблачил деятельность двух тайных организаций, скольких разбойников-бандитов замучил. Но теперь по неизвестным мне причинам арестовали меня самого. Якобы я был членом какой-то тайной организации. Как будто признаю религию, верю в Аллаха. Это в корне ошибочно. Ведь я верно служил новой власти. Достойно выполнял все данные мне поручения, всю свою сознательную жизнь посвятил счастью народа. А теперь меня самого схватили, как преступника. В чем я виноват? Конечно, я готов пройти любые испытания на пути к славным идеалам, которым посвятил жизнь свою. Но, клянусь, вины  за мной нет.
В нашей тюрьме, заведении,  почитаемом во всем нашем государстве, мне очень хорошо. Комната, в которой мы находимся, большая и светлая. Но отчего-то, я извиняюсь, забыли построить тут  туалет… Когда-то здесь было святое место – место поклонения. Тогда, может быть, и не было нужды в туалете. Но теперь, поскольку это уже государственное  учреждение, чувствуется большая в нем надобность. Уже сколько дней мы ходим по нужде здесь же, в уголок… У входа в это учреждение повесили большой, красивый Ваш портрет. Но один угол его почернел. По-моему, его специально зачернили  те, кто смотрит на Вас и на наше общество сквозь черные очки. Я требую наказать их…
Здесь о нас очень хорошо заботятся. Сколько дней уже идет следствие. Следствие ведет очень гуманный, прекрасный, интеллигентный и светлый…человек. Но после допросов с нами иногда шутят, причем рукоприкладством…Сегодня вдруг стали допрашивать меня и, честно говоря, пошутили грубовато…Выбили шесть зубов, помяли ребра…Плеснув в лицо воды, привели в чувство…Нет, нет! Я не жалуюсь и не проявляю недовольства нашими законами. Что поделать, порой мы должны терпеть  и эти пресные шутки.
Обществу, государству нашему я всегда служил верой и правдой, и в дальнейшем тоже готов исполнить любой его приказ…Чувствую себя политически подготовленным, духовно зрелым, высоко развитым умственно и физически крепким. Это могут подтвердить все меня знающие. Я постоянно работаю над собой. Для усовершенствования моей политической зрелости здешние товарищи делают все, что могут.
Меня арестовали по недоразумению. Прошу Вас выделить пару минут своего драгоценного времени,  прочесть мое письмо и сделать особое распоряжение о моем освобождении… Я Вас уверяю, что по выходе из тюрьмы  вновь посвящу всю свою жизнь пропаганде Ваших идеалов, буду еще более  беспощаден к врагам Вашим, развею пепел их по ветру.
Это письмо мое записывает Мардан Халыг оглу. Он  здесь со мной. Он тоже доволен Вами и Вашей справедливой политикой. Мардан Халыг оглу, всю жизнь бывший писарем и учителем, тоже ни в чем не виноват. Нет, если и ошибся он, в будущем вину свою искупит. Я же вообще не ошибался.
Даю слово, что оставшуюся часть жизни верно прослужу Вам. Напрасно назвали меня Аллахгулу. Я не верю в Аллаха. Я только Ваш раб. Я – раб вождя.
С уважением: Аллахгулу».



РЕЧИТАТИВ.  …В тот вечер один из сидевших с ними заключенных не вернулся… Потом здоровенный охранник приволок кого-то и втолкнул внутрь. Мардан Халыг оглу узнал его: это был один из законников, вертевшихся возле Адиля, кажется, звали его Аллахгулу.Его ежедневно забирали отсюда,таща за собой,как чувал и,затем так же затаскивали обратно в угол.
Говорит, что понятия не имеет о своей вине: всегда был услужлив, исполнял приказы вышестоящих… Ему и самому было что сказать верхам. Только писать не мог,  да и грамотным особо не был, поэтому попросил его записать все, что сказать хотел. Устроившись в углу зловонной комнаты, Мардаг Халыг оглу стал внимать Аллахгулу, у которого было разбито лицо, и весь вид его был ужасен. Беды его и просьбы оказались столь пространны…
В ту ночь с окраины поселка  донеслись  глухие выстрелы.
 Мардан Халыг оглу от звуков их вздрогнул и прислушался – казалось, кусочки свинца впивались в него… Тело покрылось холодным потом. Колени задрожали… Другого арестанта он не узнал. Звали того Асланом. Молодой был человек. Говорили, его столько били и мучили, что в последние дни его рвало кровью. Одну ногу он приволакивал… Самым взрослым среди заключенных был уважаемый всеми в округе мужчина; к тому же шейх; среди народа был известен, как Бек Ага. Осужден за религиозную пропаганду. Надзиратели почему-то его не били, то ли боялись, то ли из уважения…  У него были белые мохнатые брови и длинная борода. Пальцы же у Бек Аги были странные: белые, нежные, длинные. Почти девичьи. Не будучи близко знакомыми с Марданом Халыг оглу, они, тем не менее, быстро нашли общий язык… Бек Ага оказался шутником. Оптимизм и бодрость шейха, о котором он до того был только наслышан, передались и ему. Шейх говорил, что не надо бояться смерти: она приходит в свое время и легко находит адрес, по которому направляется. Шейх ждал смерти, как приятного сна, как послания судьбы; он говорил, что мир – это вечная борьба хорошего и плохого, добра и зла; и если бы не эта борьба, миру нашему  не быть; и короткую победу зла нужно воспринимать, как нечто естественное; ведь для того, чтобы добро жило вечно, зло иногда должно побеждать; потому как, если не будет на Земле зла, то и добра не различить, и тогда мир рухнет…
Мардан Халыг оглу внимательно и уважительно слушал шейха… в ту же самую ночь он решился бежать. Но охранник был начеку, словно чувствовал что-то. У него же не было терпения ждать. Он решил твердо: или бежать, или умереть. Так и так смерть уже маячила перед ним. Оставалось только бежать; внезапно бросившись на вооруженного охранника, он стал душить его. У него не было мысли  убивать, но, видя яростное сопротивление человека, бьющегося у него в руках, он напрягся, почувствовал, как руки его налились необычайной силой. Охранник захрипел, как колесо арбы, и смолк. В ночной темноте сверкнули его выпученные глаза. Аллахгулу, вскрикнув от страха, застонал, как будто душили его самого… Выпустив из рук бездыханное тело, Мардан Халыг оглу растерянно оглядывался, обводя товарищей взглядом. Аслан ползком, волоча ноги, отодвинулся в темный угол…
Бек Ага торопливо благословил его: если и совершил ты грех, убив человека, Всевышний тебя простит, одним злом на Земле стало меньше, наказал мерзавца, если и воскреснет он в судный день, грех свой осознает.
Но ему показалось, что надзиратель жив, не умер он; труп его у двери напоминал большой пень. Мардан Халыг оглу задумался, заколебался. Дрожь пробрала его. Но времени на раздумья не было. Взяв ружье надзирателя, крепко зажал его подмышкой и ушел в глубину ночи. Потом часто виделись ему выпученные глаза задушенного им человека…
Далеко, очень далеко пели улитки.
Ближе к утру, он снова услышал выстрелы. То ли опять кого-то расстреливали, то ли его искали…


КАВАТИНА. Скоро с жутким скрипом отворится дубовая дверь, и вооруженные охранники сдадут ему человека, приговоренного к расстрелу, Он же, наставив в спину приговоренного к расстрелу человека  штык винтовки, выведет его во двор, где двое из трех охранников контрольного поста, дремлющих  в это время  у старой лампы, слабого света которой едва хватало даже для одной комнаты, быстро выйдут во двор, один из них прихватив железную лопату и лежащий рядом со старой лампой новый фонарь, который зажжет, выходя из помещения, второй же - схватив лишь ружье,  после чего третий охранник  проводит их – Его, Его коллег-охранников и приговоренного к расстрелу, - до ворот, выведет со двора и вернется обратно, они же широкой проселочной дорогой поспешат к кромке леса, к месту, называемому Рудником, и снова впереди будет идти Он, следом охранник с новым фонарем и ружьем, а за ними – торопливо двигаться охранник  с одним ружьем, они пройдут до конца этот короткий и длинный (для кого как!) путь, наконец, остановятся в месте, называемом «Рудник», охранник с новым фонарем направит свет его на идущего впереди приговоренного к смерти человека, а Он, не поднимая винтовки, смерит взглядом с головы до ног приговоренного, ища подходящую для прицела точку, найдя которую, прицелится в этом направлении, бормоча что-то себе по нос (свою молитву), аккуратно исполнит порученное ему задание, потом той же дорогой с друзьями-охранниками вернется обратно, сдаст начальнику оружие, пойдет домой, умоется, ляжет рядом с женой и, слушая сонное дыхание детей, читая про себя молитву, уснет…
Он давно потерял счет расстрелянным им людям. Вначале считал: один, два, три, десять, пятьдесят… Кажется, сбился  со счета, когда цифра перевалила за сто. За месяц до Его прихода людей расстреливали целыми группами, приводя как баранов на бойню. Тогда и стрельба была продолжительной. Потом этот закон почему-то аннулировали. Кто-то говорил, что длительная стрельба нарушает покой жителей поселка, а кто-то выдвигал версию о том, что тяжело хоронить сразу такое количество расстрелянных, зарытые наспех трупы наутро  раскапывают бездомные собаки, раздирают на куски и растаскивают по округе внутренности… В месте, именуемом Рудником, часто можно было наткнуться на обглоданные черепа, руки и ноги. Их тошнотворный запах иногда ветер доносил и до этих мест….
Он хорошо помнит лицо первого расстрелянного им человека. Отчего-то Он не мог вспомнить ясно людей, расстрелянных им потом…да, то были первые дни выдвижения Его на новую должность, Ему выдали новую одежду, шапку, обувь. И винтовка была новенькой: начальник Адилов, выдвинувший Его от мясницкого пня на новую должность, интересовавшийся Его политическим мировоззрением, научными познаниями, образованием, умением молчать… словом, вообще всем, давший Ему первые советы, пожелав Ему успехов в будущих делах, передал бразды правления новой должностью в его руки…
Да, тогда была зима. На дворе стужа; казалось, заледенев, застыли  даже наводящие  ужас на человека, завывающие звуки деревьев… Сидя на этом же маленьком табурете, внимательно прислушиваясь, Он пытался разобрать разговор за тяжелой дубовой дверью. Но оттуда ничего не было слышно, кроме редких стонов и глухих ударов. Как будто кого-то били. Как будто кто-то всхлипывал, прося пощады.
Потом звуки стихли.
Потом послышался шум воды.
Потом едва различимый звук шагов… и, наконец, тяжелая дубовая дверь отворилась и перед двумя вооруженными людьми показался еле стоящий на ногах, худой, как скелет, изнуренный человек:  в тусклом свете комнаты он напоминал, скорее, призрак, тень, чем человека…
Он быстро поднялся на ноги. Табурет упал на бок. Взяв винтовку, пошел вперед. Его уже обстоятельно обучили. Он знал, где и как должно быть приведено в исполнение наказание…
Он деловито прижал к груди ружье, кивком головы скомандовал еле стоящему на ногах, внимательно и жалко глядящему  на Него человеку: «вперед, к двери!», и сам двинулся за ним. Приговоренный к смерти человек заплетающейся походкой вышел во двор. Он ни на миг не хотел выпускать из виду приговоренного к смерти человека: преступник мог сбежать. Только много позднее Он понял, что ни один из вышедших из-за дубовой двери сбежать не сможет – после «подготовки», проведенной там, внутри, не то, что бежать, даже попытку такую предпринять было невозможно… Нет, два-три раза все же такие попытки были. Три-четыре месяца назад  после усиленной «подготовки» за дубовой дверью Ему сдали парня богатырского сложения, предупредив быть бдительным, потому как тип этот здоров, как бык, вдруг захочет бежать… Как оказалось, они были правы: попытка такая предпринята была по дороге: «бык» напал на охранника, шедшего с ружьем, фонарем и железной лопатой, в мгновенье ока в руках его оказалось ружье, которое он тут же на них наставил (как развязал он веревки на руках?), собираясь нажать на курок… Но вовремя раздавшийся выстрел не дал ему развернуться: Его пуля свалила «быка» на землю. Приговоренный к смерти человек не знал, что у охранника с фонарем ружье не заряжено, и даже нажми он на курок, ничего бы не произошло. На самом деле, ружье второго охранника тоже было не заряжено – запасные пули Он носил в кармане. Только его винтовка всегда была наготове. Пару раз, то ли оттого что пули  пролежали в сыром месте, то ли оттого, что пороха было мало, словом, выстрела не получилось и пришлось воспользоваться запасным ружьем и патронами…
Даже потом, вспоминая первого расстрелянного им человека, Его пробирала дрожь. Почему? И сам не знал. Тогда как давно потерял счет расстрелянным им людям. Так вот, препроводив тогда приговоренного к смерти  человека к месту, называемому Рудником, Он трясущимися руками поднял ружье, и прежде, чем нажать на курок, долго мерил взглядом тогда впервые убиваемого им человека, прикидывая, куда, в какую точку будет стрелять. Ему говорили, что для каждого преступника выделено две пули, и их непременно должно хватить для того, чтобы задание было выполнено.
То, как выполнит Он задание, зависело от того, как попадут в цель пули, которые Он выпустит во впервые убиваемого им человека. Правильно, человек этот весь – большая мишень, но в какую именно точку этой мишени стрелять – более важная задача…
Приговоренный к смерти в тусклом свете фонаря стоял тихо, неподвижно, руки его были связаны за спиной, поэтому грудь немного выдавалась вперед, что придавало ему какой-то странно горделивый вид. Он не знал, за что приговорили этого человека к расстрелу. Во всяком случае, было бы неплохо узнать, за какие грехи его убивали. Как бы там ни было, человека убивали; но ведь этот несчастный пришел в этот мир лишь однажды, один раз должен был жить и теперь раз и навсегда прощался с этим миром. Раздастся выстрел… Вот и все… Скоро не будет ни человека, ни мук, ни боли.
…Может, поговорить с охранниками и вырвать этого человека с завязанными руками из лап смерти? Интересно, если Он предложит такое, Его тоже, как  этого «подготовленного» к расстрелу, подгоняя штыками, поведут на расстрел или нет? Возможно, Его убьют как-то по-другому. Как? Повесят, к примеру, ножом на куски порежут, камень на шею - и утопят, мошонку тисками сожмут, или  посадят в комнату, закроют дверь, и Он сдохнет от голода… Вот и все.
Приговоренный к смерти человек совсем незрелый парень. Глаза, лицо его ничего не выражали. Как будто расстрелять сейчас должны были не его, а кого-то другого, ты только посмотри, сколько сдержанности и спокойствия в его позе.
Только потом Он понял, что приговоренные к смерти уже имеют дело с другим миром: конечно, люди, осознавшие неизбежность смерти… Были и такие, которые до последнего мгновения, до самого выстрела, не хотели понимать, что приговорены к смерти…
Человек, которого Он, согласно заданию, должен был расстрелять (это был первый человек, которого Он убивал!), лишь почувствовав наставленное на него дуло ружья, закрыл глаза…
Он впервые выполнял такое серьезное задание. Его первый рабочий день напоминал страшный сон. Вероятно, все это примется во внимание в Его будущей деятельности; ведь в мире нет плохих и хороших профессий. Любая работа для человека почетна; видимо, и о профессии убивать людей можно сказать то же самое. В тот день (вернее, в ту ночь) Он сделал все, как Его учили – первую пулю Он направил парню в висок. Парень ничком упал на землю. Ему говорили, что вторая пуля должна попасть в грудь. А парень, как назло, упал лицом вниз. Он оказался в безвыходном положении. Может, перевернуть его, и направить дуло в грудь? Один из охранников, заметив Его растерянность, сказал - чего стоишь, поторапливайся, времени не теряй, надо заканчивать и отправляться по домам, дети, жены ждут. Он спросил, можно ли во второй раз выстрелить в спину? Ведь расстреливаемый человек бьется на земле лицом вниз, его башмаки отлетели в сорону и он кончиком носка роя землю стонал, при этом хватал горстями землю и запихивал в рот; а Ему сказали, что вторая пуля должна попасть в грудь. Отрывисто рассмеявшись, охранник сказал, какая ему (то есть расстреливаемому) разница, куда стреляют, у него (то есть расстреливаемого) только одна мечта – поскорее распрощаться с этим миром и прибыть в мир иной. Совет охранника – одно, странным показался его  бесстыжий смех. Озноб пробрал Его. Вторую пулю Он всадил прямо в спину бьющемуся на земле человеку. Парень как будто успокоился, он уже не двигался, носком ноги землю уже не рыл, не вздрагивал, и стоны стихли … До того змеей сворачивавшийся на земле человек выпрямился, как скалка... То ли в пробитой груди, то ли в горле его что-то захрипело…  Да, вот и конец… И сопровождавшие Его охранники бросили на  труп его несколько  лопат мягкой земли места, именуемого Рудником. Может, этого расстрелянного человека пока еще нельзя было назвать трупом. Может,  он был просто ранен; к тому же, казалось, что его раскинутые руки шевелились. Охранники поправили ему руки лопатой, забросали еще землей и утрамбовали  ее  ногами, поверх положили три-четыре больших камня, тихонько сказали «с Богом» и направились в обратный путь… Его охватил ужас. От страха тряслись колени… Он убил человека… Человека. Молодого, незрелого парня… Такое ли простое дело – убить человека? Всю ночь до самого утра Он стонал. Страшные сны не давали покоя… Во сне шею Его змеей обвила рука; какая-то знакомая рука; тело, от которого росла рука, сгнило, но сама она была живой и здоровой. Живая рука на мертвом теле напоминала здоровую ветку на гнилом пне.
Хорошо сказано, что в любом деле лиха беда начало. Человек может преодолеть любые трудности. Была бы охота. Была ли охота в Его сердце?.. И что за  охота людей убивать?.. Время заставляет все забыть. Время ко многому приучает человека… Вот и Он стал привыкать убивать людей.
Постепенно, Ему даже, кажется, стала нравиться Его работа.  По мере того, как набирался опыта, Он придумывал все новые и новые способы избавлять людей от мук и страданий. Теперь Он знал такие точки на теле человека, в которые достаточно было попасть лишь одной пуле, чтобы легко отправить человека на тот свет самой короткой дорогой…Порой, находясь в нервном состоянии, такое тоже бывало, Он пробовал отправлять  приговоренных к смерти в ад мучительным путем. В таких случаях первую пулю, к примеру, Он всаживал человеку в ногу, плечо или руку, послушав его ужасные крики, вторую пулю отправлял уже в «смертельную точку». Он определил, что у человека есть два-три таких слабых места: Он включал сюда область сердца, ротовую полость и виски.
Большинство умирающих людей были молодыми. Иногда встречались пожилые и даже дети… пришлось Ему также расстрелять двух женщин. Одна из них была некрасивая, пожилая. Вторая была молодой; может, и незамужней. Ее можно было назвать красивой.
Сколько же преступников живет в этом мире? Иногда Ему казалось, что все люди на земле – преступники, виноватые, и рано или поздно придет черед каждого из них быть расстрелянным… Может, и Его  «очередь» уже близка?
Мир полон был грехов и грешников…



ХОР.- Таг!
- Ах-х-х!..
…проглотив пулю, как кусок хлеба, затих, успокоился. Ночная песнь улиток зазвучала колыбельной воцарившейся вокруг тишине.




АРИОЗО. Куда бы я не пришел, входя, обязательно здороваюсь: ассалам-алейкум. Просыпаясь по утрам, прошу прощения, здороваюсь со всеми домашними. И если, придя домой, порой никого не застаю там,  здороваюсь тогда с пустой квартирой. Выхожу в дорогу, здороваюсь с первым встречным городом или селом. Как-то один из знакомых, кривя губы, сказал мне, что это ты, Бек Ага, привязался так к сухому приветствию, или рухнет мир, если не поздороваешься? Я ответил, что это не так, сынок. Здравствуй – это приветствие Аллаха. И с врагом следует здороваться. Ас-саламу-алейкум. Смысл в том, что я прошу для вас  мира и благоденствия. Разве плохое пожелание? Нет! Каков же ответ? – Ва алейкум ассалам…Смысл в том, что и я желаю вам мира и благоденствия…Разве плохое пожелание? Нет! Иногда этот ответ звучит так: алейкум-ассалам ве рахматуллахи ве берекетуху. То есть, и вам мира, благоденствия, милости и  благословления Аллаха! Плохо сказано? Нет! Поэтому, сынок, куда бы ни вошел, вначале поздоровайся. И не только с людьми, но и с небом и землей, с камнем и горой,  с цветами и травой, и даже муравью следует пожелать благополучия. Не будь хоть чего-то из перечисленного, мира нашего тоже может и не быть. Что из того, что тюрьма? Всякое место, где ступила нога человека, священно. К тому же, этого здания коснулось дыханье Аллаха… Вот и спасибо! Вот так: салам! Алейкум-ассалам ве рахматуллахи ве берекетуху… Не беспокойтесь, все будет хорошо.



РЕЧИТАТИВ. Мардан Халыг оглу спустился пониже родных мест, к подножию горы, где, опустив ружье, осмотрелся, вглядываясь в даль. Вечерние сумерки особенно сгустились в овраге. Далеко на горизонте  же еще трепетало бледнеющее зарево…
Уже шестой месяц он лишен родного крова. Лицо его покрывала серая щетина; это и бородой не назовешь. Его раздражала иглами топорщившаяся растительность на лице, давно не знавшем ни ножниц, ни расчески. Но больше всего донимал его голод…
В прошлом месяце ему трижды удалось наведаться домой. При виде бесхозного дома, заросшего двора, сердце его заколотилось,  затосковало, но вместе с рыданием из груди рвалась злость. Мужчина с трясущимися плечами, рвущимся нутром, всхлипывая, как ребенок, опустился на ступеньки перед дверью, сжав голову руками, мокрыми глазами оглядывал двор, во тьме ночной погрузившись в глубокое раздумье.
В первый раз он был уверен, что никто не знает о его приходе. Скорее всего, его никто и не ждал. Родственники-соседи озабочены своей судьбой. С каждым днем  росло число домов с заколоченными дверями. При виде своей большой серой собаки, что, тихонько звякнув цепью, смотрела на него сытыми глазами, он очень удивился; ему казалось, что собака давно уже околела от голода, без присмотра… Но ее будто  подкармливал кто-то.
Во второй раз он навестил свой дом тоже ночью. И снова его встретил серый пес. И  опять он выглядел сытым… Огни села давно уже потухли. Изредка доносилось блеяние ягнят, лай собак. Мир погрузился во темноту. Его охватил страх. Что за тайна такая? Кто кормит, кто приваживает его собаку?
Жена его умерла давно, детей у них не было, о чем она жалела и вздыхала всю жизнь, с тем  и из жизни  ушла.
Один из племянников его давно уехал в город. Ему, бедняге, уезжать не хотелось, но он видел и слышал, как одного за другим уничтожают тех, кто получил образование за границей. Думал, рано или поздно, но придет и его черед. Мардану Халыг оглу казалось, что племянник, ругая на чем свет стоит, и  немца Ганса, заинтересовавшего его обучением за границей, и дядю своего (то есть Мардана Халыг оглу), хотевшего видеть его образованным человеком, ищет пути избавления от  грозящих ему ужасных бедствий. В конце концов, спасая жизнь свою, он и уехал в город…
С другим своим племянником Мардан Халыг оглу давно порвал. Никакой серьезной причины тому не было. Ему просто не нравился этот румяный, широкоплечий, чернобровый, черноглазый симпатичный парень. Когда-то они поспорили, по мелочи… Но главное то, что Мардан Халыг оглу терпеть не мог своего племянника. Терпеть не мог еще и потому, что слышал, будто этот симпатичный, краснощекий, черноглазый, чернобровый парень в последнее время сменил свою работу мясника на другую. Говорили, не дай Бог, упаси, Господи, Он расстреливает людей… То есть… убивает людей. Один Аллах знает, что это за работа такая… Наверное,  профессия из самых новых. Пусть и не верил Мардан Халыг оглу  особо этим разговорам, но  в глубине души по отношению к племяннику появился холодок и даже чувство отвращения. Причина? Он и сам ее не знает. Может, оттого что, начав зарабатывать сам, племянник о дяде позабыл? А может, причиной холодности этой был сам Мардан Халыг оглу: думая порой обо всем этом, он хотел как-то оправдать  своего племянника-«мясника». Мардан Халыг оглу винил себя в том, что в свое время не дал образования и этому племяннику. Верно,  его старший брат, получивший образование за границей, теперь жалеет об этом и, возможно, проклинает тех, кто помог ему в этом.  Что поделать, это жизнь. И все же его долгом, как дяди, было позаботиться об их будущем. Однако возможности у Мардана Халыг  оглу были  слабые;  несмотря на то, что семья его состояла всего из двух человек – жены и его самого, небольшого заработка хватало лишь на книжки да тетради. И все же, даже при таком положении вещей, он  старался ни в чем не отказывать племянникам…
Но как бы там ни было,  в дом к нему наведывался не племянник –«мясник». В этом он был уверен.
Придя домой в третий раз, он снова увидел пса в хорошем состоянии. Тогда как после последнего его посещения прошло уже больше месяца. Он чувствовал, что дом его под наблюдением. Наверное, соседям, число которых уменьшалось день ото дня, наказали непременно сообщить, куда следует, о его приходе. Но все боялись за свою жизнь. Даже если и увидит его кто, вряд ли сообщит об этом. Потому как зачастую наказывали и самих доносчиков. Для тех же, кто видел и не сообщал о тех, кто  был в розыске, существовали  особые правила наказания. Словом, все смешалось в этом мире.
В одну из темных ночей этого смешавшегося мира Мардан Халыг оглу стоял у себя во дворе, облокотившись на отобранную у охранника винтовку и, глядя в сытые глаза собаки, размышлял о том, что же это за чудо такое, что за дела? Кто этот добряк, что кормит и приглядывает за его собакой? Может быть, те, что  выслеживают его, решили подкармливать  собаку, чтобы при виде его она залаяла и дала им знать? А собака не лает, смотрит растерянно в глаза хозяину, словно  старается дать ему понять, что сознает свою вину. Собака, как раскаивающийся человек, ластится к хозяину, качнув головой, только слегка звякает железной цепью. Почему, интересно? Бедное животное считает себя виноватым? Может, неловко ему, оттого что ест из рук чужого, а не хозяина?
Но всегда приходит время, когда все тайное  в этом мире становится явным. Мардан Халыг оглу, придя домой в третий раз, узнал, кто кормит его собаку. Кто же этот человек? В ту ночь Мардан Халыг оглу, раздумывая о  сером псе, почувствовал вдруг, как у ворот шелохнулась трава, собака тихо заворчала, кто-то осторожным шагом шел по двору. Мардан Халыг оглу упал на землю, держа винтовку наготове. Стрелять было опасно. Но другого выхода не оставалось. Сердце билось на пульсе рук. Пришедший на цыпочках подошел к собаке, достал что-то из сумки на плече, хлеб или кости, и бросил собаке. Глаза Мардана Халыг оглу привыкли к темноте. Очертания гостя показались ему знакомыми; высокий, худой, кепка с большим козырьком. Кажется, туфли на ногах… Гость чуть наклонился вперед. Стоя над собакой, он будто говорил с ней в душе, советовался, прикидывал что-то. Собака же занималась своим делом: поглощала объедки.
Наконец, Мардан Халыг оглу узнал своего незваного гостя: это был Шамиль, которому он когда-то преподавал, а после отправил учиться в институт. Шамиль Керимли. Мардан Халыг оглу и с отцом его Керемом был близок. Несмотря на большую разницу в возрасте, сдружился и с этим молодым высоким парнем…  Недавно Шамиль вернулся, окончив учебу. Отец его уже умер.
По возвращении Шамиль стал работать в школе. Проработав какое-то время, снова уехал в город и скоро вернулся уже не один, женившись на девушке, с которой учился в институте. Говорили, красавица была несравненная… В этом Мардан Халыг оглу мог убедиться и сам, когда  вскоре после свадьбы Шамиль пригласил его в гости. За гостем ухаживала его жена, к тому же с открытым лицом. Улыбчивой, белолицей, светлоглазой была жена Шамиля Севар… Грудь высоко вздымается под кофтой. Мардана Халыг оглу, давно потерявшего жену, пробрала приятная дрожь… С удовольствием отведав приготовленного ею плова, он еще раз поздравил хозяев и распрощался… Еще долгое время перед глазами Мардана Халыг оглу стоял ее прелестный облик.
Да, это был Шамиль…
-Шамиль… - шепотом позвал он.
Парень вздрогнул и застыл на месте. Мардан Халыг оглу поднялся, опустил ружье и осторожно двинулся к нему: «Не бойся, это я, Мардан Халыг оглу…»
Шамиль пошел навстречу темнеющему впереди пятну. В кромешной тьме лица Мардана Халыг оглу было не разглядеть, но серый силуэт его – тяжелый, грузный и осторожный явно просматривался…
Они обнялись. Наспех переговорив, Шамиль заметил, что оставаться здесь и медлить опасно.  За домом следят. Настояв, повел его к себе. По дороге рассказывал о событиях последних месяцев, о том, кого забрали, кого арестовали. Как же выросло число их! За что арестовывают этих невинных? Почему все так запуталось, смешалось в этом мире? Большая часть их общих знакомых была арестована. По словам Шамиля, в этом маленьком районном центре в четырех-пяти местах действовали тюрьмы. Людей зачастую расстреливали без суда и следствия, тела хоронили в местечке под названием Рудник. Это только говорится – хоронили, на самом же деле лишь слегка забрасывали землей и все. Каждую ночь расстреливалось по двадцать-тридцать человек. Некоторые, что попроворнее, находили трупы своих родственников на Руднике и тайно хоронили их на общем кладбище. Находились  такие смельчаки, что и поминки справляли… Недавно справили сороковины Шахалы-киши. Сыновья его одно время дружили с Адилем. Потом отношения их отчего-то испортились. Говорили, что Шахалы-киши арестовали по особому распоряжению Адиля Адилова. Его расстрел развеял последнюю веру и надежду людей; убрали уважаемого всеми аксакала Шахалы, что становился на защиту народа от распоясавшихся служителей закона. И кто же был организатором всех этих дел? Адил Адилов. Учившийся когда-то у Мардана Халыг оглу вместе с Шамилем, друг сыновей Шахалы-киши, а по сути своей кровопийца, злодей и палач Адил Адилов! У Мардана Халыг оглу, слушавшего сейчас ученика своего Шамиль-муаллима, от возмущения тряслись руки и колотилось сердце, как у пойманного голубя. Его как будто душил страх смерти. Почему-то ему казалось, что большую часть всех этих людей расстреливает его племянник. Мясник-палач, оставивший дело мясника и по поручению Адилова решающий вопросы государственной важности, и этот человек – его племянник… По словам Шамиля, скоро мужчин здесь вообще не останется. Теперь они жаждали крови женщин, детей, эти безбожники, нечестивцы, злодеи. А что с людьми стало? Куда вела, куда тащила их эта гонка, свалка, всеобщее истребление? Почему они, точно волки, готовы грызть друг друга? Достойных, уважаемых мужчин больше нет. След ушедших исчезает раньше их самих. Они долго говорили об этом с Шамилем. Он поражен был умом и рассудительностью бывшего ученика. Тот же говорил, что за это он благодарен своему учителю, если бы не Мардан Халыг оглу, кто знает, как сложилась бы его судьба… Верно, что и у ученья немало своих изъянов; но одно дело прожить жизнь как животное, и совсем другое – с пониманием и осознанием этого мира… Во всяком случае, принять смерть – даже свою собственную! – лучше осознанно и с пониманием.
Их встретила жена Шамиля, в прошлый раз улыбчивая, приветливая. Севар сильно изменилась, похудела; на красивом лице ее лежала печаль. Хоть и сказала она Мардану Халыг оглу «добро пожаловать», но была как-то рассеянна. Может, недовольна тем, что муж ее наведывается по ночам в дом бывшего учителя?.. Шамиль сказал, что арестовали ее отца… Теперь в опасности  брат. Он должен отвечать перед законом за то, что в свое время учился в Турции… Аллах его знает, может,  скоро заинтересуются и самим Шамилем с женой его Севар… «Нет доверия этому миру, Мардан Халыг оглу!»
Мир потерял доверие…
Ближе к утру они расстались… Мардан Халыг оглу вернулся к себе, к месту своего нынешнего обитания…
Теперь, когда  в вечерних сумерках он  осторожно спускается к кромке леса, прижимая к груди ружье, мозг его, сжатый тисками сумасшедших мыслей, будто дробится на куски и бешено бьется пульс под прикладом ружья. Сколько ни думает он, ни  одна светлая мысль на ум ему не приходит. Будто голову размяли, наполнили крупицами горящего угля, и дым их выходит из самой макушки, туманит глаза. Не ждет ли его где-то в этот клонящийся к ночи день хитроумный капкан? Сколько ходить еще ему бирюком, сторонясь людей, живя впроголодь? Может, уехать в один из далеких больших городов? Но не схватят ли его и там? Ведь говорят, там положение еще хуже здешнего. Голод, болезни и страх губят людей и там. Кажется, самый короткий и легкий путь – это смерть. Смерть?.. Смерть… Может, ему давно следовало умереть? Какой смысл в таком существовании? Детей, сыновей нет, жены тоже нет. Короче, ни одна нить не связывает его с этим огромным миром. Маленький домик, полный книг да стареющий серый пес… Что еще у него есть?.. Его лишили права преподавать, все смотрят на него, как на преступника. «Злостный преступник, убивший человека, политически опасный враг»… Против него выдвинуты такие обвинения, что волосы дыбом встают. Он остановился на берегу тихо журчавшей речки. Серые скалы будто дремлют волчьей стаей в ожидании охоты. На небе сквозь тяжелые тучи проглядывают редкие звезды.
Он вздрогнул, когда впереди метнулась в сторону какая-то странная тень. Палец лег на курок, но нажимать не стал. Тень убегала скачками, то ли лисьими, то ли заячьими, но больше напоминала человека. Может, это дух, призрак,  чудище какое-то, издававшее  к тому же на бегу странные звуки. Озноб пробрал его… Перебравшись через реку, он вышел на широкую  проезжую дорогу…
Дорога привела его прямо к собственному дому, ставшему чужим.
Вокруг стояла такая тишина, что, казалось, ни одна живая душа не обитала здесь никогда …
Он прошел во двор. Ни урчания собаки, ни  позвякивания цепи. Он подошел к сколоченной когда-то им самим собачьей конуре. Внимательно вгляделся вовнутрь. В нос ударил отвратный запах мертвечины. Шея собаки была вывернута, язык вывалился набок. Цепь  туго натянута. Наверное, бедное животное сдохло давно. Скорее всего, от голода. А может, застрелили? Или загрызли голодные псы? Нет, пятен крови на земле, кажется, не было… Запах падали  вынудил его отойти. Открыв двери, он вошел в дом. Посуда, книги на полках, – все было перевернуто. На ограбление не похоже. Кажется, был обыск… Интересно, что искали? Деньги? Золото? Запрещенные книги? Секретные документы? Тайный договор с иностранными государствами? Наверняка, искали то, чего у него никогда не было и не будет и, возможно, эти самые «вещи» нашли и отправили, куда следует. И теперь жизнь его, вероятно, в еще большей опасности.
Осторожно прикрыв дверь, он вышел во двор. Опять ударил в нос запах мертвечины. Голова закружилась. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на приклад ружья… Мир  словно в мертвый сон погрузился. Ни звука вокруг. Ни одного светящегося окна.
Может, всех уже сослали?
Может, расстреляли всех?
Может, люди от страха свет не включают?..
Узкой тропой он пошел вниз. До дома Шамиля было еще далеко. Надо было перейти  через большой арык, свернуть, пройти через поляну на краю леса. Идти следовало так, чтобы никого не встретить на пути…
Вдалеке что-то слабо блеснуло. Да, кажется, он не ошибся, это дом Шамиля… Не предупреждал ли этот слабый, тусклый свет, едва рассеивающий тьму ночного мира, о подозрительных обысках, о призраке страха, сотрясающем мир?
Чем мог провиниться Шамиль? А он сам? Он жил простой жизнью, не плеснули ли на горячий очаг холодной водой? На него напустили удава. Сколько уж месяцев он скитается вдали от родного крова…
Чем ближе свет, тем сильнее бьется сердце. Он боится столкнуться с чем-то ужасным. Это чувство не покидает его с тех пор, как увидел он этот одинокий слабый свет в темноте ночи.
Перебравшись через забор, подошел к ступенькам. Изнутри доносились приглушенные хриплые звуки, шепот, то ли женский, то ли мужской… Он насторожился. Голоса, похоже, чужие. Различить не смог…
Он вздрогнул от лошадиного всхрапа за домом. Как будто кто-то следил за ним со стороны, наблюдал. На цыпочках обошел дом. Привязанный к липе конь, цвета которого в ночи было не разобрать, при виде его дернул головой.
Он вернулся обратно. На ступеньках хотел кашлянуть, чтобы дать знать о себе тем, кто внутри. Но тут же оставил эту мысль, это могло оказаться совсем некстати. К тому же он так и не смог определить, кто там…
         «Нет! Нет! Не может быть!» - слышалось из дома, это был вскрик  взволнованной женщины. Похоже было на голос жены Шамиля Севар… И похоже, и нет… Затем послышался хриплый мужской голос.
Он опустил ружье с плеча на грудь. Стал  осторожно подниматься по ступенькам; у двери остановился, хотел заглянуть в боковое окно – не достало духу;  сочтя это невежливым, повернул назад, спустился на несколько ступенек вниз.
Шум в комнате то возрастал, то стихал. Мардан Халыг оглу определил, что слабый, дрожащий голос принадлежал Севар – женщина что-то  исступленно  шептала, против чего-то возражала, кажется, не соглашаясь с собеседником… Порой слышны были всхлипывания…
Мужской голос он не узнавал. Голос хрипел и, что странно, Мардану Халыг оглу казался  очень знакомым. Он на чем-то настаивал, о чем-то просил женщину. То и дело произносили имя Шамиля. Интересно, где сам Шамиль? Кто осмелился прийти в дом одинокой женщины в эту пору ночи? Может, родственник? Нет, на родство это не похоже. Хозяин хриплого голоса будто молил ее о чем-то. Почему? Хриплый голос эхом отдавался в темноте ночи: «Можешь быть спокойна. Об этом будем знать лишь ты да я, и эта комната еще… даже Аллах ничего не узнает. И какой Аллах? Нет его. Запомни, к аресту  Шамиля я отношения не имею; это указание сверху… А ты не убивайся… Ты здесь не при чем… Каждый отвечает только за себя. Все будет хорошо. Никто ваш род не тронет. Поняла? Теперь я здесь всему хозяин… Что ты так смотришь на меня? Или не веришь?.. Ты ведь меня знаешь… И характер мой тебе знаком. Давай поцелую! Не хочешь? Почему? Я с первого раза, как только увидел, сразу тебя заприметил… Но Шамиль вмешался… А то все сложилось бы по-другому… Должность, положение отношения к этому не имеют…»
Нервно подрагивающий палец Мардана Халыг  оглу прошелся по курку. Он с трудом сдержался, чтобы не выбить пинком дверь. Едва поборол гневный крик, рвавшийся из груди. Перед глазами заплясали огненные точки. Зубы стиснуты, губы дрожат…
Поднявшись на носках, заглянул в окно. Вгляделся в бледные лица людей, горячо перешептывавшихся в слабом свете лампы – да, это была Севар; женщина, съежившись в углу кровати, испуганно смотрела на  мужчину, теребя кисти наброшенной на плечи черной шали; подол ее длинного платья был скомкан, из-под него виднелись белые ноги. Прядь черных волос упала на глаза, слабая тень ее лежала на лице; красивое лицо женщины было искажено. Высокий мужчина сидел на  табурете напротив кровати и, поглаживая деревянную кобуру на боку,  самым бессовестным образом сыпал словами хриплым голосом; на голове у него большая каракулевая папаха; китель с блестящими металлическими пуговицами брошен на кровать. Когда мужчина повернул голову, Мардан Халыг оглу узнал это серое бледное лицо – его бывший ученик Адилов…
После ареста его сразу привели к Адилову. Исподлобья смерив взглядом Мардана Халыг оглу, Адилов хриплым голосом ответил на его приветствие и приказал охраннику в дверях:
- Учителя пока уведите, людей на очереди много, допросим потом и выясним все… Смотрите, не обижайте его…
Только допросить его Адилову не пришлось: убив охранника, Мардан Халыг оглу сбежал… И теперь вот от законослужителя, что столько месяцев уж ищет его, как преступника, его отделяет  тонкая стена, вернее, хрупкое стекло, что разобьется вдребезги от одного удара. Эта  стена, стекло, отделяющие их друг от друга, а вместе с ними и эта темная ночь, эта минута, миг этот в то же самое время их соединяли, без ведома и понимания их самих.
Человеческое сердце непостижимо, ему порой присущи странные ощущения. Мардану Халыг оглу вдруг (отчего-то) показалось, что с женщиной разговаривает ее муж Шамиль. А вдруг это и вправду Шамиль… «Шамиль? Нет, где же тут Шамиль?»  В пальцах, коснувшихся холодного курка,  закололо. В глазах зарябило. В слабом свете лампы он еще раз внимательно вгляделся в мужчину – теперь из-под шапки виднелся только мощный, будто бронзовый, затылок.
Рука мужчины потянулась к кровати и дальше – к женщине, забившейся в угол. Она потуже завернулась в шаль, совсем сжавшись в комочек. Крупные пальцы мужчины коснулись голых лодыжек ее. Змеей вытягивалась шея мужчины, кажется, он хотел дотянуться и поцеловать руку женщины, но губы достали только щиколотки прижались к оголенной ноге, выглядывавшей из-под платья; словно огнем полыхающим сердцем припал  к родниковой воде…
Женщина смотрела на него с отвращением; она вся дрожала. Точно раскаленным железом жгли ей грудь, ее красивый рот кривился от страха. Попавшим в силки голубком безнадежно метались глаза, длинные тонкие пальцы теребили кисти накинутой на плечи шали.
Адилов вдруг вскинулся, как почуявшая чужой запах собака, и взглянул  на окно, словно почувствовал, что кто-то следит за ним все это время… И почему-то лицо его опять напомнило ему Шамиля… (Почему, интересно?)  Потянувшись к кобуре, Адилов выпрямился, встал и пошел к двери. (Где же Шамиль?) Мардан Халыг оглу резко поднял к лицу до того прижатое к груди ружье и нажал на взведенный курок…



АРИОЗО. Прогресс и регресс всякого мужчины начинается у него дома, сынок. Меня часто спрашивают, почему, Бек Ага, у тебя всегда хорошее настроение? Прошу прощения у всех и у этих стен святых, я отвечаю им, что причиной тому моя жена. Она  приветливым лицом меня провожает и таким же приветливым лицом встречает. И  провожает – все в места невеселые – к умирающему, на поминки, похороны. Слезы, плач, гробы… Но выйдя из дома с хорошим настроением, я таким же и домой возвращаюсь.
Когда посланник Аллаха Мухаммед женился на Хадидже, ему было двадцать пять лет. А ей сорок, дважды до того она была замужем, мать троих детей. Несмотря на это, кто первым признал Мухаммеда, как избранника Аллаха? Его жена Хадиджа. Потом двоюродный брат Али, пасынок Зейд, купец Абубекр, а после Осман, Талха, Абдурахман… Вначале его сторонников было пятьдесят человек. Затем число их увеличилось до ста, тысячи, их стало миллион. Теперь сторонникам Мухаммеда нет числа; если с одной стороны  число их уменьшается, то с другой – растет. Речь не об этом. Я говорю о том, что если ценят и отличают тебя дома, ты и до пророка можешь дорасти. Вот почему сначала нужно вырасти в глазах семьи, домочадцев, у себя дома. Кто сегодня упал в глазах своих близких, тот в глазах Аллаха упал еще вчера. Если вы уверены в тех, кого оставляете дома, можете не беспокоиться, все будет хорошо.



          ХОР. – Таг- тараг!
-Тараг – таг!
-Так – тараг-так-тараг!
-Тараг – таг – тараг – таг!
- Таг- таг – таг – таг!
- Тараг – тараг – тараг – тараг!


ВТОРОЕ ПИСЬМО. Мое нескончаемое приветствие великому вождю!
Отец народов!
Под сенью Вашей щедрости и славы мы переживаем самые значительные дни нашей жизни. А жизнь наша становится краше день ото дня. Благодаря Вашей отеческой заботе мы живем радостно и счастливо. Что еще нужно человеку? Ничего…
Отнимая Ваше драгоценное время, хотел бы поставить Вас в известность относительно некоторых вопросов. Как отмечал я в предыдущем своем письме, вины за мной никакой нет, я  обвинен по ошибке. Положение мое здесь очень и очень хорошее. Как бы там ни было, от работы меня освободили. Несмотря на то, что нет кроватей, чтобы поспать, нет воды помыться, нет одежды одеться, мы счастливы все равно. Поесть дают что-то напоминающее собачье месиво, но ничего, мы смотрим в будущее с надеждой. Вот уже сколько месяцев идет следствие. Меня иногда допрашивают, слегка побивая мягкой палкой. Бывшие коллеги заподозрили меня в тайной связи с какой-то организацией. Будто я верю в Аллаха, читаю Коран, совершаю намаз. Я вообще безграмотный, как же я могу читать Коран?..
Наверное, Вас интересует, по какой такой конкретной причине меня привлекли к ответственности. Не так ли? Давайте в таком случае я все Вам расскажу, в прошлом письме я не хотел описывать случившееся подробно, думал, не стоит занимать Ваше время, расписывая все это. Но теперь вынужден буду рассказать…
Случилось это несколько месяцев назад. Активистам села раздавали книжки – членские книжки  общества безбожников. Книжки раздавались под руководством и при участии уважаемого товарища из центра. Помимо него, в торжестве принимали участие Адилов и еще несколько человек. Товарищ из центра, раздавая членские книжки, книжки безбожности, активистам, пожимал им руки, желал успехов в делах, информировал о проводимой борьбе с религиозными служителями – моллами, ахундами, попами. Призывал жечь церкви и мечети. Получавшие книжки давали слово противостоять любым религиозным провокациям, бороться с религиозными деятелями. Я думал и мечтал о том, как  сразу после этого торжественного заседания оттаскаю за белоснежную бороду перед народом одного моллу, имя которого в последнее время стало очень известным. А то как же?! Это они, оказывается, повергают народ в бедность  и нищету! Но мечта моя не сбылась. Почему? Сейчас скажу.
В конце заседания народ – активисты - стал расходиться. Выходивший последним Готур (это прозвище у него такое) споткнулся обо что-то на пороге. Он чуть было не упал лицом вниз, но удержался, схватившись за ручку двери, и тихо проговорил: «Спаси, Аллах!» Быстренько обернувшись, я шепнул товарищу из центра и Адилову, что Готур верит в Аллаха. Адилов спросил, откуда я это знаю. Я ответил, что вот только что слышал сам. Лицо Адилова посерело, исказилось, глаза прищурились, рот скривился. Заорал, чтобы быстро вернули Готура обратно. Первым за ним бросился я. Что может быть почетнее исполнения приказа начальника?! Приволок я его в комнату. Товарищ из центра молча смотрел на нас. Допрашивал Адилов. Ничего не понимающий Готур свирепо поглядывал на меня. Наконец, не сдержавшись, я выкрикнул, не ты ли, мол, только что, выходя из комнаты, помянул Аллаха? Готур пожал плечами: «Ну и что?» Опережая Адилова, я закричал - ты веришь в Аллаха и было неправильно  давать тебе такую книжку. Краем глаза заметил, что Адилов улыбается в усы – то есть, продолжай, пусть товарищ сверху видит, какой у меня оперативный работник… Я повысил голос: «Ты веришь в Аллаха! Из тебя не выйдет безбожник!» Глаза Готура полезли на лоб. Кажется, по настрою моему он, наконец, понял, что здесь что-то не так. Дальше стали происходить неожиданные для всех чудеса. Готур достал из нагрудного кармана чухи «книжку безбожника», положил на покрытый красным сукном стол и, совершив салават, поклялся на ней, что веру не признает. Готур в здешних краях известен как обманщик, поэтому клятве его никто не поверил. Адилов мне подмигнул. Я приступил к работе: ударил Готура пару раз прикладом ружья. Товарищ из центра смотрел на меня удивленно, но сдержанно молчал. Готур спросил, чем поклясться, чтобы мне поверили?.. Адилов показал на портрет на стене ( это был Ваш портрет, дорогой вождь) и сказал, поклянись ему, что не признаешь ни религии, ни  Аллаха. Готур поклялся. Потом я вышел на середину комнаты и сказал – поклянись, Готур, знаменем в углу, что не веришь в Аллаха. Готур поклялся знаменем. Я опять сказал - ты говоришь неправду, ты веришь в Аллаха, ты верующий. И снова пошел в ход приклад ружья…Раз, другой…Оказывается, настоящее чудо было впереди. Из кармана, откуда  вынул Готур книжку безбожника, теперь он достал другую, завернутую в платок книгу  и положил ее на стол. Развернул платок – это был Коран. Встав на колени, Готур положил руку на Коран и сказал, что веры не признает. Я снова заявил, что он говорит неправду (чтоб отсох мой язык!). Готур поднялся, отошел и, глядя мне в глаза, сказал: «Если  я говорю  неправду, пусть покарает меня этот Коран. А если ты - истинный безбожник, тоже положи руку на эту священную книгу и поклянись, что я говорю неправду». Я застыл на месте. Меня прошиб пот. Человек из центра и Адилов неприязненно смотрели на меня. Что  было делать? От страха дрожали колени. Откуда я мог знать, верит  этот сукин сын Готур  в Аллаха или нет?.. Что попусту клясться священной книгой?.. Готур меня здорово прихватил. С другой стороны, Адилов, будто защищая Готура, заорал на меня - что стоишь, клянись!.. Человек из центра по-прежнему сдержанно молчал. Интересно, почему рассвирепел Адилов?.. Может, он видел во мне будущего противника? Не знаю…Но было и то, что я не мог поклясться на священной книге, на Коране, в том, чего точно не знаю. Ну, откуда мне было знать, признает Готур веру, Аллаха или нет?..  Готур взял надо мной верх и поедал  взглядом – мол, что стоишь, давай клянись… Клянись на Коране… Клянись, что Готур врет, что Готур верит в Аллаха… Я застыл на месте. Как было клясться из-за какого-то Готура такой книгой, как Коран?.. Я ни говорить не мог, ни двигаться. Пошел вперед, чтобы приложить руку к Корану, локоть будто свело, рука в воздухе повисла, ремень винтовки соскользнул с плеча, -  оружие с грохотом ударилось об пол, пуля, вылетевшая из дула, прошила насквозь портрет на стене: это был Ваш портрет, великий вождь…Пуля прошла прямо через рот Ваш. Все застыли на месте. Готур совершил салават…Коран лежал на покрытом красным сукном столе, и листы его трепетали. Чудеса продолжались, потому что у всех на глазах страницы священной книги стали переворачиваться  сами по себе. Как будто дул  ветер и листал страницы. На самом же деле никакого ветра не было. Не удержавшись, я рухнул на колени… Почувствовал только то, как что-то жаром обдало затылок. Открыв глаза, увидел себя здесь, в превращенном в тюрьму святом месте. О дальнейшей судьбе Готура мне ничего неизвестно…
Дорогой вождь, скажите сами, есть ли здесь моя вина? Как клясться мне понапрасну? Теперь каждый день меня мучают, бьют, якобы я  специально выстрелил Вам в рот, якобы я связан с какой-то тайной организацией. У меня никогда не было никакой связи ни с какой тайной организацией. Вы дали мне свободу, и если умру я, то на смерть пойду за Вас. Но прошу Вас распорядиться выпустить меня на свободу. Выйдя отсюда, я опять добросовестно стану исполнять все поручения нашего государства, буду еще беспощаднее к врагам его. Таких, как Готур, стану расстреливать на месте…
Письмо это записывает уважаемый учитель Шамиль Керимли. Он тоже ни в чем не виноват. Во всяком случае, если виноват, то совсем немного. Записывавший мое предыдущее письмо Мардан Халыг оглу оказался врагом нашего строя. Потому как задушил охранника и сбежал из-под ареста. Подбивал к побегу и меня. В свое время я предупредил охранника о том, что он собирается бежать, но все без толку, охранник пропустил слова мои мимо ушей, и врага народа выпустили из рук. Шамиль Керимли хоть и учился у Мардана Халыг оглу, но его дорогой идти не хочет. Во всяком случае, мне так кажется.
Дорогой вождь, надеюсь, что, как только получите это письмо, вы сразу распорядитесь освободить меня. С уважением, всегда готовый служить Вам, раб нашего государства
Аллахгулу»



КАВАТИНА. Скоро откроется дверь, полумрак комнаты прорежет острая полоса света, человек, которого вытолкнут или выволокут оттуда солдаты, перейдет в Его распоряжение, Он же, наставив на этого человека – теперь уже приговоренного к смерти преступника, - дуло, поведет его перед собой к месту, называемому «Рудник».
Но дверь пока не открывалась. Людей в ту комнату приводили другой дорогой – Он не знал ее, вернее, знал, но своими глазами не видел; у той дороги стояли другие. Наверное, в душе тех, кто шел в комнату той дорогой, еще жила надежда, они верили в свою невиновность, тех же, кто шел дорогой, которую сторожил Он, с надеждой уже ничего не связывало, потому что выходящие из этой двери хорошо знали, куда и зачем идут – знали, что выходящие на эту дорогу обратно уже не возвращаются. Они думали только об одном, как бы ускорить ожидаемую смерть, сократить путь, поскорее покончить с мучениями… Да, и еще умереть без боли. Но как же можно умереть без боли? Еще не найдено такого лекарства, которое дарило бы человеку безболезненную смерть. Разве что могла прийти на помощь наука обрывать одной пулей предсмертный крик: секреты науки этой Он полностью изучил уже и усвоил. Гюпп!...Тапп! Хырп! Дышать перестал? Да, упокоит тебя Аллах! Нигде не болит, не ноет? Нет? И не будет! Я – опытный мясник: знаю, какой удар, с какой стороны и как действует. Это же целая наука: не каждый может одной, самое большее, двумя пулями, свалить на землю здорового, как бык, человека! Да, но почему, интересно, истребляют этих людей? Рубят людей все равно что баранов на скотобойне… Наверное, они чем-то провинились. Разве убивают невинных людей? Жена на днях говорила, что и дядю моего арестовали, в тюрьме поднял он руку на охранника и сбежал…Хорошо, что в тот день не я был на его месте. Не то придушил бы меня и сбежал. Нет, на меня у него не поднялась бы рука. А вдруг  я сам, разозлившись, убил бы его. Убил бы? Не знаю. Дело государственное. Если заметил бы, что хочет бежать, вынужден был бы стрелять. А что делать? Нельзя устраивать государство в государстве. Говорят: стреляй, должен стрелять!.. Разве я сам себе голова? Я научился точно попадать в цель. Время боязни прошло. Теперь, когда пуля попадает в тело, мне кажется, будто нож входит в сливочное масло. Как бы плохо не звучало, но иногда я получаю удовольствие от своей работы. Оказывается, между человеком и животным нет такой уж большой разницы: оба одинаково встречают смерть – оба перед смертью боятся, дрожат, оба кричат, когда попадает в них пуля или входит нож, и хрипят, когда умирают. На глаза умирающих животных набегает слеза – это хорошо знает каждый мясник. И у людей в последние минуты в глазах появляются  крупные капли слез – блеск их я видел много раз на лицах умирающих людей в лунные ночи.
Интересно, в чем вина этих людей? Того же дяди моего… Какой грех на нем? Он убил человека? Но убил уже после того, как был осужден. Если его поймают – убьют. Кто его убьет? Эх, сейчас человека убить легче, чем курице голову свернуть…
Его рабочий день начинался по ночам. Обычно, ближе к утру, сдав дежурство, Он спешит домой. Днем, большей частью, спит, иногда выходит на поселок, на базар, в магазин. На улицах и дорогах людей бывало мало. Число их как будто уменьшалось день ото дня. В последнее время люди словно прятались где-то, старались не попадаться никому на глаза. Что случилось с людьми? Чего хотели они друг от друга?..
Он стал внимательно, будто в первый раз, рассматривать ружье на коленях, крепко сжимая холодное дуло. Ружье чем-то напомнило Ему холодную змею – Он содрогнулся…. На лбу проступил холодный пот. Показалось, что сейчас кто-то откроет  вдруг  тяжелую дубовую дверь, войдет в комнату, выхватит  из рук Его ружье, направит дуло Ему же в глаз и, нажав на курок, откроет огонь. Он крепко прижал к груди приклад… Никто не сможет забрать у Него двустволку! Никто!.. Это ружье дал Ему Адилов. К тому же, получая оружие, Он большими буквами записал в толстой черной тетради: «Получил». И подписался внизу. Ствол ружья был коротким, приклад большим, вес тяжелым. При выстреле раздавался глухой звук: «Гюп-п-п…»
Да, так почему же давят и убивают этих людей, точно муравьев? Кто их убивает? Он сам – не один ли из тех, кто убивает? Он сам? Ведь Ему говорят «убивай», и Он убивает. А чтобы не заставлять людей долго мучиться, Он, к тому же, открывает все новые и новые методы: иногда одним лишь выстрелом кладет конец страданиям их. Это есть то добро, что Он может для них сделать. У Него нет терпения наблюдать за муками тех, кто, хрипя, падает на землю и извивается там, точно змея. И что Ему делать? Ему приказывают «убивай!» - И Он убивает. Видимо, иногда людям нужно и смерть тоже дарить, как жизнь. Смерть кладет конец всем мучениям, уводя  их в тихий спокойный мир…
Это случилось какое-то время назад. В ту ночь Он провожал четвертого или пятого человека, чтобы положить конец мукам и борьбе  очередного несчастного с этим миром. Это был  худой, высохший, как чучело, человек средних лет. Волоча ноги, человек шел перед ним к своей неизвестной могиле. Остановившись на полпути, заключенный обернулся. Его друзья тотчас схватились за винтовки! Сам же Он непроизвольно сделал им знак рукой успокоиться. Человек-чучело-заключенный, обращаясь к ним, спросил, куда его ведут. Голос заключенного был удивительно полон жизни. Потом человек-чучело-заключенный все тем же очень живым голосом заявил, что ни в чем не виновен, и его не смогли заставить признать какую-либо вину. Он и Его друзья молча продолжили путь. Заключенный тоже пошел, едва волоча ноги. Они ничего ему не ответили. А что они могли сказать? Какое им дело до того, виноват он или нет? И потом, почему они  должны отчитываться перед этим  чучелом-заключенным? С какой стати? Замедлив шаг и обращаясь к Нему одному, заключенный спросил вдруг, - будь ты на моем месте, что делал бы в эти минуты, о чем думал бы? Вначале Он рассмеялся. Прикрикнул на заключенного – шире шаг, а не то…  Что «а не то»? Застрелю тебя? Так и так скоро расстреляет.
По всему виду его и походке заметно было, что жизни у него осталось всего на два выстрела, на две пули. Гюпп!.. Гюпп!.. Вот и все. Да упокоит Аллах душу его… Потом Он вдруг подумал, а вдруг и Его самого… когда-нибудь вот так же, пустив впереди, поведут на расстрел, что сделал бы Он тогда? Заплакал? Закричал? Стал бы умолять? Или молчал бы? Смеялся? Почему? За что? Но кто стал бы Его слушать?  Люди жестоки… В самых темных и глубоких уголках сознания и души  даже самых спокойных, как ягнята, людей таится хищность тигра, коварство волка и хитрость лисицы. Нужны только подходящие условия, чтобы проявились эти хищность, коварство и злобность. Люди, как змеи. Пока никто не наступил на хвост, ползут себе своей дорогой; но стоит чуть задеть, зацепить – шипят и ищут, кого бы ужалить. Видя ягненка, помни о змее…
Да, ну что бы делал Он сам, если бы  вместо заключенного Его вели бы на встречу со смертью? От страха тряслись бы колени. Наверное, и шага не смог бы ступить. Может, умоляя, упал бы на колени перед тем, кто вел бы Его на смерть. Умолял бы? Или, как мужчина, смотрел бы с высоко поднятой головой прямо в глаза человеку, который стал бы Его расстреливать? Смотрел бы? За время, проработанное здесь, сколько повидал Он таких людей, скольких расстрелял. Одним, двумя, самое большее, тремя выстрелами валил Он на землю спокойных, гордых и хмурых людей, не утративших выдержки после всего процесса «подготовки». Смерть людей, что после выстрела распластывались на земле, тоже была разной. Некоторые со стоном падали ниц, «погребение» их было делом  легким. Столкнуть в яму, закидать землей и делу конец. К таким людям, то есть покойникам, Он благоволил. Встречались и такие, что, упав на землю, поднимали крик, орали дикими голосами. Таких Он ненавидел. Обычно после выстрела люди забивали  рот, откуда била кровь, землей, точно пытаясь утолить жажду  сердца.
Интересно, как умирал бы Он, если бы расстреливали Его самого? Спокойно упадет на колени или станет набивать землею рот? А может, будет яростно кричать, кого-то звать на помощь? Кого вспомнит Он в миг смерти? Детей? Жену? Брата? Дядю? Или  Ганса? Того самого Ганса, который когда-то отправил в дальние края Его брата и помог получить образование? Или вспомнил бы это чучело-заключенного-философа, которого вел сейчас убивать? Странные вопросы задает, бестия: куда ведете меня? Что стали бы делать на моем месте? Или сам ты не знаешь, куда мы тебя ведем? – На расстрел! Понял? Что бы мы делали на твоем месте? – Мы просто не можем тебя заменить? Осознал?!. Глупец… Чучело-философ-дурак… Ты только посмотри на его пророчества! Обрати внимание, как философствует!..
Они дошли до Рудника. Встали надо рвом. Он вдруг вскинул ружье и сразу открыл огонь, боясь, что этот глупец-чучело-философ-заключенный опять начнет задавать свои странные дурацкие вопросы, надоедать Ему и друзьям Его, поэтому Он совсем не дал ему времени, нажал на курок, и почти одновременно с этим заключенный упал лицом вниз. И вдруг заключенный… да, да, заключенный, вскочил на ноги и выпрямился во весь рост. На этот раз друзья Его опередили – лопатой и прикладом стали бить по голове, спине, груди не хотевшего умирать арестанта. Не желавший умирать заключенный упал и после второго выстрела корчился и извивался на земле, как змея, как дождевой червь…Через некоторое время  вздрогнул, зашевелился и, раскидывая брошенную на него землю,.. он снова встал. Все трое застыли на месте. Человек, не хотевший умирать, смотрел им в лицо. Приговоренный к смерти заключенный никак не хотел умирать: и этот самый не желавший умирать человек с проворством кошки прыгнул вперед, но упал на дно рва, оттого что руки у него были связаны. И снова прозвучал выстрел. В третий раз они стреляли в непредвиденных  ситуациях; ведь надо было экономить пули; таково было указание. Но сейчас их вынудили к расточительству – потратить лишнюю пулю. Третья пуля тотчас оказала свое воздействие: захрипев, не хотевший умирать заключенный, свернулся, как еж, увидевший змею… А потом вытянулся, как змея, увидевшая ежа. Они были уверены, что больше беспокоиться не о чем… На грудь не хотевшему умирать, но умершему, наконец, человеку положили большой камень и стали забрасывать его землей…
Сейчас, сидя у дубовой двери, обхватив приклад ружья, Он вспоминал ту ночь, того заключенного-чучело-глупца. Тот человек не хотел умирать, но он был приговорен и должен был умереть. Иного пути нет. Конца дороги, ведущей к смерти, не видно было конца.



РЕЧИТАТИВ. Когда раздался выстрел, привязанный к липе конь неразличимой в темноте масти, ударив о землю копытом, отрывисто заржал. Изо рта его заклубился пар, будто дым костра в темноте ночи… Пронзительный, пугающий крик женщины, слившись со звуком выстрела, конским ржанием, вдребезги расколол таинственную тишину ночи. Полутемная комната в одно мгновение наполнилась густым удушливым дымом…
Адилов в шапке, сползшей на затылок, прижимая руку к кителю с поблескивающими пуговицами, упал на бок перед кроватью и скулил, завывая, как собака. Севар, прижав к груди руки, забилась  в угол. От страха  она вся дрожала, прерывисто дыша, тихонько всхлипывала, как будто  и не кричала только что. Убирая с лица черные волосы, молодая женщина пугливо всматривалась в большую тень, пытаясь определить, кто этот неизвестный, запрыгнувший в комнату через окно. Когда взгляд ее встретился, наконец, с огромными, по-волчьи блестевшими в полумраке комнаты глазами Мардана Халыг оглу, она немного успокоилась.
Мардан Халыг оглу, молча, настороженным взглядом дав  понять, что ждет ее во дворе,  вышел из комнаты. Изнутри донесся звон посуды, шорох одежды. Каждый из них, казалось, пережил мгновения длиною в год. Женщина в накинутой на плечи черной шали, прижимая к груди узелок, подошла к Мардану Халыг оглу, державшему коня под уздцы у липового дерева. Придержав стремя, суровым взглядом он велел ей: «Садись!» Женщина, в жизни не садившаяся на лошадь, замерла на месте, растерянно взглядывая то на мужчину, то на поблескивающее перламутром седло. Поблизости что-то треснуло, точно ветка сухая обломилась. Лошадь навострила уши. Не в силах больше ждать, Мардан Халыг оглу подхватил женщину и с быстротою птицы подсадил ее в седло. Так же быстро продел в стремя ступню ее, протянул ей уздечку и, слегка ударив прикладом коня в бок, хрипло проговорил: «Скачи, не медли, доберись до станции…» Станцию женщина знала хорошо. От поселка до нее не более часа. Конь тронулся с места, женщина одной рукой крепко сжимала узелок, другой – уздечку…
Проводив глазами слившуюся с ночью всадницу, Мардан Халыг оглу вернулся обратно. Поднявшись по ступенькам, осторожно вошел, огляделся, держа палец на курке. Странно: раненого Адилова, только что здесь скулившего, нигде не было. На полу, в слабом свете лампы, блестели пятна крови. Как будто и не было здесь никого, звавшегося Адилем… Издалека послышался выстрел. Интересно, кто стрелял? В кого? И есть ли конец у этой ночи, у этой  пугающей темноты?
Мардан Халыг оглу осторожным шагом спустился во двор. Он и сам не знал, куда и в каком направлении пойдет теперь? Ему казалось, что закрыты все дороги. У каждой переправы его ждет, выслеживает  сторожевой, чтобы засадить в капкан…
Вполне возможно, что и Шамиля схватили. В прошлый раз он говорил, что за ним следят. Почему? Мало ли причин? К примеру, из-за того, что когда-то учился у Мардана Халыг оглу. Даже оттого что образование получил. Или из-за Севар, из-за красоты ее. Еще из-за чего? Да, потому что арестовали отца Севар, обвинив то ли в «левизне», то ли в «правизне»; а, может, потому что вернулся брат Севар, обучавшийся в Турции; говорят, будто бедняга тяготел то ли к « верхам», то ли к «низам». Сейчас все тянутся к какому-либо направлению. И сам он тоже. Да и что стоит найти причину? Не полон ли мир причин? Была бы шея, а топор всегда найдется. Даже на скотобойне не убивают животных с такой жестокостью. Вместе с жизнями людей обрывались и их надежды. Села превращались в пересохшие мельницы. Все погружалось во тьму, и даже восход Солнца не мог осветить эту непроглядную тьму. В действительности же, такое плачевное положение вещей в то же самое время было где-то и смешным: строили новое государство! Однако этим дело не кончалось… Новое государство строили «новые люди». Эти «новые люди», на самом деле, были «людьми старыми», просто теперь изменились их манеры и обращение; они словно пришли из какого-то иного мира и свои «новые идеи» проводили в жизнь ружьями и пушками. Соседнее село Исалы руками «новых людей» уже было освобождено от «людей старых». Друзья Мардана Халыг оглу – Мехрали Мустафа оглу, Насиб Кочари оглу, Меджид Аббас оглу, Масим Гурбан оглу были расстреляны. Все они были детьми одного села, одного рода: дети Иса-киши, дома Иса-киши. Кого расстреливали, кого ссылали.
В этой стороне, наряду с «новыми людьми», оставшимися со «старых» времен, были люди, действительно, «новые», пришлые, которых никто не знал: были среди них и русские, и армяне, и грузины… С помощью местных своих сторонников расстреливали «старых». Господи, какими же жестокими были эти люди! Может, вообще в каждом из них пряталось какое-то «бешенство» - падкость и пристрастие к крови другого, его телу?! И, возможно, теперь, когда сложились подходящие условия, то хищное чувство, то самое «бешенство», взыграв вдруг, вырвалось наружу? Раздумывая обо всем том, что было, есть и будет, волосы на голове Мардана Халыг оглу становились дыбом… «Спаси и сохрани нас, Всевышний!»
Пару месяцев назад арестовали старого знакомого Мардана Халыг оглу Шахалы-киши. Днем прийти, наверное, не решились. Побоялись, что народ поднимется. И кто же засадил Мехрали-киши? Дни и ночи проводивший у него на подворье Адилов. Друживший с его сыновьями, их гость дорогой Адилов. Кто-то среди ночи постучался в дом Мехрали-киши, попросил его выйти на минутку. Видимо, что-то почувствовав, Мехрали-киши спросил, одеться ему или выйти в исподнем? Чужак по ту сторону двери ответил шепотом, что лучше бы одеться; наверное, боялся,  что услышат и поймут причину его внезапного прихода жена Мехрали-киши, не уступающая ему в уме Бахар-ханум, сыновья его Сехвалы, Мехвалы, Достумалы, Гадималы, и тогда ему несдобровать. Ночной гость, «как мужчина», сообщил, что Мехрали-киши требуют к себе власти, но зачем – он понятия не имеет. Мехрали-киши спокойно оделся, спокойно поцеловал в лобики спавших рядком дочерей Гюлен, Телли, Зарину, глянул в сторону сыновей, спавших на большой кровати (чтобы не будить, подходить не стал), пройдя в другую комнату, шепнул  на ухо проснувшейся от шума во дворе жене Бахар-ханум, что его ищут «сверху», так что пусть не волнуется, если он будет поздно. Жена, внимательно поглядев в лицо мужа, встала, сняла двустволку со стены за ковром и пошла к двери. Мехрали-киши вернул ее, лишь поклявшись могилой безвременно погибшего брата ее, и своими ногами пошел впереди, а, может, позади ожидавшего его человека с ружьем прямиком в тюрьму.
Мардан Халыг оглу хорошо знал Мехрали-киши. Не имея  какого-то особого образования, он, тем не менее, считался одним из самых уважаемых и почитаемых людей в этих краях. Раньше держал  много скота, строил большие дома. Но как только государство решило создать артель, объединив весь скот, Мехрали-киши первым подарил государству все свои стада и отары. В большом доме разместили школу. Земляки, знавшие щедрость его, избрали его председателем; слово его имело здесь вес. С почтением относились к нему не только из-за щедрости его, но и по причине крепкого характера … За что же тогда его арестовали? Как обосновали этот арест? Не скажи, у брата его, видите ли, связь была с каким-то иностранным государством. Препятствовал обучению женщин. Портрет вождя повесил в темном углу. Держал в доме книги, написанные старым алфавитом… Помимо всего этого, Мехрали-киши арестовали еще и за старую дружбу с разбойниками – в свое время влиятельными здесь людьми – Аллахъяр-беком и Меджид-агой. Но все знали, что ни Аллахъяр-бек не разбойник и не бандит, ни Меджид-ага. Они оба были образованными людьми и любимыми друзьями Мехрали-киши… Говорили, на допросе он не сказал ни слова, как воды в рот набрал. Когда же спросили о причине такого поведения, сказал, что по лицам допрашивающих понял, что отпускать его не собираются, так что лишние разговоры ни к чему, одна только головная боль. Еще сказал, что они не щадят даже тех, кто молит их  на коленях, кто продает друг друга,  что же говорить  о таком, как я, хмуром молчуне… - Нет, они настоящие палачи, головорезы, мне нужны не они, а такой человек, который передаст домой завещание мое; смотрю я на этот мир и думаю – много воды еще заберет это тесто прежде, чем замесится; не хотят, как видно, давать места тем, кто хоть немного сведущ в делах этого мира; им нужны не умные головы, а пустые; судьбу народа вверили детям и проходимцам; такого ученого человека, как Мардан Халыг оглу хотят уничтожить; девушек-молодух задевают; кажется, мир загробный перед нами предстает воочию...
Покойный  Мехрали-киши в последнем слове вспомнил и его, Мардана Халыг оглу. Не на допросе, а в приватном разговоре… Говорят, Мехрали-киши потом и с самим Адиловым встретился. Что говорил он ему, неизвестно. Известно лишь то, что после встречи той головорез, грудорез и языкорез Адилов лежал ничком у себя дома, а после снова встретился с  Мехрали-киши… Говорят, Мехрали-киши расстреляли ночью, а под утро тело его изо рва пропало… Он будто пророк Иса вознесся к небесам.  Еще говорят, что делом этим особо интересовались в верхах, наутро после расстрела яму раскопали, искали труп Мехрали-киши, но, кроме горсти запекшейся крови, под большим камнем ничего не нашли. Говорят, той же ночью сын Мехрали-киши, бесстрашный богатырь Сехвалы унес куда-то на плече его труп. Где похоронили его, никто не знает, потому как не было в те дни  на сельском кладбище свежей могилы. Также говорили, что Бахар-ханум, таявшая, как свеча после ареста мужа, убивавшаяся после расстрела его, через несколько дней как будто слегка ожила, восславив Всевышнего за то, что утешилась при виде спасенных останков мужа. Где же, интересно, похоронили украденный труп? Мардан Халыг оглу слышал, что о месте том знают на свете этом лишь два человека – Бахар-ханум и сын ее Сехвалы… И больше никто. Даже остальные сыновья Мехрали-киши  не знают ничего о могиле отца. Таков был совет, таково решение – молоды еще, ненароком по ребячливости своей проболтаются, так что пусть это останется тайной и для них. Кто же дал им такой совет? Сам ли Мехрали-киши? А может, тот, кто приказал расстрелять его? Может, тот, кто расстреливал? А возможно, и сам Адилов? Кто дал такой совет?..
Двигаясь в неизвестном направлении, куда ноги идут, луком изогнувшись под тяжестью дум, Мардан Халыг оглу почти завидовал смерти Мехрали-киши: на этой земле хотя бы два человека знают, где его могила. Еще говорят, что семья, пусть тайком, но справила по нему поминки на сороковой день. Упокоит Аллах его душу! А если расстреляют его, узнает ли хоть кто-то об этом? Не хотел он быть убитым, как бездомная собака, и тайком  наспех закопанным в какой-то яме.
Слышал он, что один из тех, кто водит людей на расстрел – его родной  племянник; Мардан Халыг оглу в свое время обучал его грамоте всего три года. С одной стороны, хорошо, что не помог ему продолжить образование, да и возможности  такой у него не было, он смог выучить только его старшего брата. Доходили до него слухи, что старшего, вернувшегося после обучения за границей, ищут. Почему? За связь с иностранной разведкой. Правда? У Мардана Халыг оглу будто все перевернулось внутри, а сердце, вывернутое наизнанку, словно хлыстом стегать стали. Господи! Какую ложь измыслили! Какая связь с иностранной разведкой у этого спокойного парня? Мардан Халыг оглу, наверное, в тысячный раз проклял себя: я виноват, я запятнал ребенка. Если бы не отправил его учиться с Гансом, его не искали бы сейчас; и работал бы он себе спокойно, как младший брат…Говорят… Нет, язык не поворачивается. Правда ли, что родной племянник людей расстреливает? Профессия его – убийца? Мардан Халыг оглу никогда не замечал за ним каких-то низких качеств. Да, он работал мясником, резал головы скоту и птице, но убивать людей… не хотел верить этому Мардан Халыг оглу… Сын его брата…по ночам…стреляет людей. Может, он и Мехралы-киши расстрелял. Нет, сейчас столько тюрем… Наверное, и тех, кто расстреливает, много. Аллах его знает, кто кого расстреливает. Нет, он не может …расстреливать людей!.. Не может?!. Сможет!.. Нет, нет… Ладно, а чем виновата Севар? Тот человек, который зовется Адиловым, - язык не поворачивается называть его человеком, -  тот бездушный палач, что вытворял он над приезжей молодой женщиной?! Может, и Шамиля засадил тот самый, что зовется Адиловым, в  котором нет ни сердца, ни совести, ни чести? И сделал это специально, чтобы заполучить Севар. В угоду страсти своей… Оттого что является рабом своих бешеных желаний…
Мардан Халыг оглу остановился у дороги. Посмотрел на занимающийся рассвет. Со стороны станции донесся приглушенный свисток паровоза. Добралась ли Севар до станции? И куда вдруг подевался Адил, как сбежал он из дома?.. Хоть и сожалел Мардан Халыг оглу, что  упустил душегуба, но в том, что не убил его, было что-то утешительное: выкатившиеся из орбит глаза  придушенного им в тюрьме охранника так и стояли у него перед глазами. «Умер ли тот несчастный? Может, и хорошо, что не сдох  палач. Не то во второй раз замарал бы руки кровью. И хорошо… учеником был моим, учил  я его… Всю жизнь бы потом мучился. Всю жизнь?.. Сколько осталось той жизни впереди? День? Год?.. Одному Аллаху известно. Может, несколько часов всего?.. Наверное, Адилов скоро всех поднимет на ноги. Нет, Мардан Халыг оглу, может, опасного врага лучше пристрелить на месте? Нет, нет, тогда какая же разница между тобой и Адиловым? Как назвать то, что не осталось дома, который не разрушил бы Адил Адилов? Или хочешь оправдать его? Или просишь пощады для палача и душегуба? Многое еще предстоит повидать тебе, Мардан Халыг оглу!»
Светало.




ТРЕТЬЕ ПИСЬМО. Вечно и естественно приветствие мое, младшего сына - великому вождю нашего времени.
Наш бессмертный Аллах!
Великий учитель человечности!
По сей день остаются без ответа письма мои, обращенные к Вашему святому имени. В предыдущих письмах я информировал Вас о причине моего ареста, обстановке в тюрьме, идеях и идеалах, за которые борюсь. Несмотря на то, что меня каждый день допрашивают, как заключенного, я имею свои особые соображения относительно  заключенных, среди которых нахожусь,  а также кое-какие собственные мысли, раздумья, что Вашей милостью посещают меня в благоприятных условиях, созданных для нас здесь, в тюрьме, и которыми я считаю долгом своим поделиться с Вами, в связи с чем сочту честью  для себя просить Аллаха, творца земли и неба, то есть Вас, уделить моему письму совсем немного Вашего времени, что дороже золота. В чем же моя цель, желание, намерение?
Первое. Среди нас все еще очень много опасных врагов. Необходимо усилить борьбу с ними. Я говорю об этом каждый день во время следствия. Но кто меня слушает? Нет, на следователей я не жалуюсь. Они очень гуманные люди. Если иногда они и наказывают меня слегка дубинкой или прикладом ружья, я на них не в обиде, пусть видят, что я терпелив. Пусть видят, что я не виновен. Я им и Вам торжественно клянусь, что после того, как снимут с моего непорочного имени эти проклятые обвинения, я буду беспощаден к врагам народа.
Второе. Работники следствия очень мягко обращаются с нарушителями закона и порядка, настоящими преступниками. Разве одними лишь  побоями можно заставить человека признать свою вину? Нет! Нет! Нет!.. Преступнику нужно объяснить. Как? Каким образом? Например, вырывая ему клещами ногти. Выдирая ему бороду и волосы. Выкручивая руки. Выдавливая глаза. Если мужчина, раздавливая мошонку, если женщина, отрезая груди. Вбивая клинья. Использовать лом, точило. Сажать на угли. Заливать в горло кипяток или расплавленный свинец, пальцы вырывать… Способов много. Я подумал и создал целую систему допроса. Если придется, применю на практике. Пусть нет у меня образования, зато опыта достаточно. Хочу привести здесь Вашу известную мысль: наши университеты – жизнь. На долю нашего поколения выпали  славные схватки. Они и были нашими учителями. Образование, книги, науки нужны для того, чтобы шагать по жизни, к тому же для неопытных людей. Нас же вырастила сама жизнь. Мы не должны сворачивать со своего пути.
Третье. О людях слишком много заботятся. И результатом такой чрезмерной заботы является то, что молодое поколение растет ленивым и безразличным. Видимо, не завершено еще формирование людей в коллективе. Люди сейчас стремятся больше учиться, чем работать. У нас есть учитель один по имени Мардан Халыг оглу, я писал о нем в одном из предыдущих писем, так вот он – космополит, сбивает с толку молодежь. Не оценив трудов наших гуманных, прилежных и благородных работников следствия, бежал из тюрьмы. Какой же политической зрелости можно ждать от такого учителя? Такие ли идеалы он прививает молодежи, которую учит? Или возьмем старого середняка Мехрали. Он якобы всей душой любит нашу власть, приветствует от души наш строй. Все вранье. Он и табун свой, и стадо, и отару не просто так подарил государству. Мехрали назначил своего бывшего слугу главным пастухом на ферме. Почему? С какой целью? А с той, к примеру, целью, чтобы  если завтра вдруг власть наша падет, сказать опять своему бывшему слуге, нынешнему главному пастуху, - давай-ка, сынок, возвращай во двор ко мне и стадо, и табун, и отару. Вот с такой вот целью. Обо всем этом я устно сообщил  следователю. Есть у нас такой Шамиль-муаллим (я диктовал ему свое прошлое письмо к Вам),о нем стоит поговорить особо. Этот человек долгие годы портит молодое поколение бестолковыми мыслями. Говорит, что главная задача государства – заботиться о людях. Люди должны жить в достатке, ни в чем не нуждаться и так далее и тому подобное… Что это, если не контрреволюционная мысль? Ведь мы, в первую очередь, должны заботиться о богатстве государства нашего. Если оно богато, богаты и мы; а наш достаток может обеднить государство. Расправляться с такими учителями, как Шамиль-муаллим – веление времени.
Пусть я не глубоко образованный и грамотный человек, но вопросы идеологии мне хорошо известны. У меня зрелое политическое сознание. Я всегда был принципиальным. По этой причине на одном из следствий я подробно рассказал о находящемся в тюрьме вместе со мною Шамиль-муаллиме (язык не поворачивается называть его учителем), о Шамиле Керимли, этом космополите, идеалисте, частном собственнике, когда-то учившемся у Мардана Халыг оглу, раскрыв тем самым его истинное лицо; разоблачил его – этого слепого пленника гнилой морали. Такие люди – наши классовые, национальные и моральные враги. Шамиля Керимли увели вчера, ночью он не вернулся…
Письмо это от моего имени пишет Бек Ага. Спокойный, мягкий человек. Может, он и ошибся когда-то. Но человека, осознавшего и признавшего свою вину можно простить. По-моему, в каком-то из своих выступлений Вы высказывали такую или похожую мысль.
Дорогой вождь, я арестован в результате случайности и ошибки. Надеюсь, что, ознакомившись с моими умозаключениями, сообщите о моем освобождении. Оставшуюся часть своей жизни я также посвящу пропаганде Ваших идеалов.
Ваш слуга Аллахгулу».



РЕЧИТАТИВ. Он не видел конца своей бирючьей жизни; нутро его разрывали острые когти скорби. Куда он мог пойти? У кого искать убежища? Кто приютит его у своего очага? Да и сам он не хотел бы никого подвергать такой опасности. Не хотел бы причинять боль кому бы то ни было...
Нутро его рушилось, как стены старой крепости. Каждый день срывался кирпич с этой крепости, падал камень. У него на глазах собственное нутро крошилось, превращаясь в песок, обращаясь в пыль… Да, такие вот дела, Мардан Халыг оглу. Кажется, пришел конец этой жизни. Большинство сверстников твоих уже переселились в мир иной. Так кого или чего ждешь ты? Может, надеешься на что-то? На что?  Может, надеешься на кого-то? На кого? Не кажется ли тебе, что миру пришел конец? Нет? Отчего же тогда людей уничтожают? Чем они провинились? Устарели? Может, сгнили, как старые деревья? Может, следует рубить их, как бесплодные деревья? Нет,  это ведь не так… Большинство из них плодоносит; грамотные, образованные, воспитанные… Большей частью молодые, - еще не высохли… Может,  это воля провидения, судьбы? Бывает ли такая воля? Бросить под ноги и давить всех умных, знающих, рассудительных… Наверное, кому-то это выгодно? Сколько сил и трудов затрачивает человек, пока растит дерево, а чтобы довести до этого возраста стольких людей, чего только не пришлось натерпеться? А теперь жизнь их не стоит не то что дерева,  она не дороже скотины, овцы, козы и даже курицы… Убивают, уничтожают и нет этому конца. Может, хотят освободить, очистить всю Землю? Может, задумали они вывести новый вид, новый класс людей? Говорят, люди эти остались со стародавних времен, они мыслят по-старому, нового не приемлют. Все должны быть равны, – говорят, - должны жить одинаково. Равны? Одного веса, роста, одного пола? И почему они должны жить одинаково? Есть ли нужда в том, чтобы глупец жил вровень с умным? Один работает с утра до ночи, а другой любит поспать, -  и сами же претендуют на равноправие. Как бы не так! Равноправно… Равноправно? Ты только посмотри на это равноправие!
Где-то прозвучал выстрел. Где-то конь заржал. Наверное, его сейчас ищут. Наверное, Адилов собрал свой отряд и расспрашивает о нем, нет слов, Адилов на него был зол. Мардан Халыг оглу пожалел вдруг, что не добил Адилова. Выстрелив, он сразу понял, что ранил его легко, что тот прикидывается, растянувшись на полу; надо было тогда же собраться, перебороть себя и выстрелить во второй раз. Но он не выстрелил. Почему? Пожалел его? Испугался? Не поднялась рука убить человека, мальчишку-сироту, которому когда-то преподавал? Не захотел руки марать кровью?.. Может, так оно и лучше?
За что его гонят, за что преследуют? За то, что писать-читать умеет? За то, что рассказывает о том, что в мире творится? Ведь в этих краях первую школу открыл именно он. Мехрали-киши подарил детям большое, красивое здание, что выстроил для младшего брата: идите, мол, учитесь, ума-разума набирайтесь. Тогда Мардан Халыг оглу с упоением взялся за работу. В школу потянулись и взрослые, стараясь азбуку выучить, писать-читать  научиться, задание учителя выполнить.
И что же дальше? Вместо того, чтобы получить «спасибо» за все сделанное, Мардан Халыг оглу должен отвечать перед судом. Смерть шла за ним по пятам. Смертная пуля искала его…
… Сначала все шло своим обычным путем. Люди были охвачены необычными настроениями, мечтами: новый строй, новые люди, новые школы… Но потом эти желания и мечты стали сменяться страхом и беспокойством. Новым трактором разрушили древнюю мечеть; тогда  Бек Ага в последний раз поднялся на минарет и прокричал азан. Глаза людей, мужчин и женщин, собравшихся возле мечети, были полны слез; словно на их глазах рушился небесный свод. Новенький трактор, который они совсем недавно разглядывали с любопытством, теперь в глазах их смотрелся черным дэвом; небесный свод рухнул в тот момент, когда потянули цепь, прикрепленную к минарету мечети. Из груди собравшихся вырвался хриплый, стонущий вскрик,  точно  расколотое на куски небо – вай-й-й!.. Люди зажмурили глаза. Когда взвивалась пыль с рухнувших стен расколотого небесного свода, Адил Адилов, важно восседая на коне,  с хлыстом в руке указывал трактористу, куда цепь крепить, что ломать, что рушить… Потом, играя в воздухе хлыстом, пошел на людей: «Вам что, дела нет, пришли поглазеть на представление? А ну  пошли по домам!»
Через какое-то время стали  убирать  образованных людей. Люди слышали, что забирали даже тех, кто проучился два-три года, устраивая им судный день, избивая, затем расстреливая в месте под названием «Рудник» и забрасывая  землей…
В последнее время на стенах реквизированных и превращенных в учреждения домов, стали развешивать новые портреты: большие портреты усатых-бородатых мужчин. Один из мужчин на портрете был похож на Бек Агу – улыбчивый человек с бородой и пронзительным взглядом. Разница была лишь в том, что борода Бек Аги была белой-пребелой, а человек на портрете, кажется, только-только начал седеть. Дети, глядя на эти портреты, особенно на «портрет Бека Аги», тихонько перешептывались. Родители, узнав, о чем шепчутся дети, наказывали их, предупреждая держать язык за зубами; после этого дети боялись даже взглянуть и пальцем указать в сторону, где висели портреты усатых-бородатых мужчин; они и сами не знали, почему; просто взрослые их этому научили: пальцем не указывай, и все тут...
Потом со дворов стали уводить скотину. После пошли лошади из конюшен. А потом и птицу забрали. Большую часть собак тоже забрали, потому как пастухам государственным без них было не обойтись…
Людей разделили на отряды и погнали на участки. В руках звеньевых частенько бывал красный флаг, старые и молодые с песнями шли сеять-сажать-убирать. Все друг за другом следили, в рот заглядывали – вдруг кто-то понарошку открывает рот – это те, кто не любит власть, строй и вождя, тех, кто пел с хмурыми лицами, из звена забирали… Все, да-да, все должны были смеяться, все должны были радоваться… на лицах должны были сиять улыбки.
Господи, сколько же врагов было среди самих людей?! До сего времени люди, оказывается, друг друга хорошо не знали. В каждом доме скрывался чуждый элемент. Поначалу забирали людей через голову Мехрали-киши, и след их терялся. Потом Мехрали-киши, как человек в этих местах уважаемый, аксакал и представитель власти - председатель, вынужден был вмешаться. Какое-то время люди в красных папахах с серыми лицами, что, как ястребы, таскали людей, перестали здесь появляться, но после того, как Мехрали-киши самого ночью увели из дома, красные папахи появились вновь. Люди говорили, что на разоблачение врага народа выделяется пятнадцать рублей, то есть тому, кто сообщит в надлежащие органы о местонахождении врага народа, выдается такая премия; «хвосты», не желающие упускать такой заработок, работали день и ночь; в последнее время число доносчиков возросло; они будто наперегонки  старались выявить как можно больше врагов, ничего не жалея для того, чтобы  выполнить задания и распоряжения, планы и обязательства, спущенные сверху. Враги разоблачались один за другим.
        Лошадь  пала – празднуют псы. Увели Мехрали-киши; слухи и разговоры в связи с таинственной его смертью и исчезновением расширили поле деятельности доносчиков. Распоясались те, кто при жизни старого председателя помалкивал от страха. Младшие братья Мехрали-киши тоже были арестованы стараниями стукачей. Часть родственников, не в силах выдержать удара судьбы, страшной молнией поразившего  род их, не желая подвергаться, милостью доносчиков,  допросам и истязаниям, покончила с собой. Жить становилось тяжело, давал о себе знать голод, и число желающих не упустить возможность поживиться пятнадцатирублевым вознаграждением все росло и росло. Поначалу Марданом Халыг оглу никто не интересовался, а может, просто виду не подавали. К тому же все именитые образованные люди были уже арестованы, а Мардан Халыг оглу, который мало появлялся на людях, а после уроков занимался хозяйством, не привлекал к себе внимания. Один  из племянников, получив за границей образование, обустроился в центре; может, здесь кто-то и  побаивался его имени, положения; возможно, стукачи выжидали, опасаясь, что в будущем он займет высокий пост. Но вдруг газеты стали писать об иностранных агентах среди народа, и доносчики, точно взяв след, с особым рвением взялись за работу: такой-то был за границей, значит, предатель. Вот и  расстреливали теперь тех, кто  за границей получил образование. Все смотрели друг на друга, как на ярых врагов. Боже, сколько же врагов в этой стране?! Тут и вспомнили о дружбе Мардана Халыг оглу с немцем Гансом и о том, что отправил племянника учиться за границу. Племянник из города прислал весточку, что дела его плохи, за ним следят,  он в опасности, каждую минуту ждет смерти. С младшим племянником уже какое-то время отношения прекратились. Людей типа Мардана Халыг оглу становилось все меньше. Чем больше становилось людей, чьи головы  оценивались в пятнадцать рублей, тем больше росли аппетиты доносчиков-стукачей. Однако странным было то, что и людей  становилось меньше,  и доносчики  постепенно убирались. Ведь нужно было выполнять план по «шпионам». «Верха» того требовали! Теперь доносчики продавали своих коллег, стараясь  опередить друг друга. Каждый искал подходящий случай, чтобы сдать другого. В такое вот время и  арестовали Мардана Халыг оглу; одно из предъявленных ему обвинений заключалось в связи с иностранной разведкой. Его самого хотели уверить в том, что он – агент какого-то иностранного государства. Услышав об этом, Мардан Халыг оглу вначале очень удивился, а потом рассмеялся; допрашивающие его тут же нашли его поведению объяснение – не  хочет выдавать единомышленников за границей...хитрит, хочет выйти из игры… В первых допросах иногда принимал участие Адилов, глядел на него ничего не выражающим взглядом, коротко, сухо указывал следователям: «Учителя не мучайте. Мы ему обязаны. Но дело расследуйте тщательно, закон – есть закон, перед законом все равны. Не так ли, учитель?»  - и выходил. Зная давно Адилова, и даже не любя его, Мардан Халыг оглу не предполагал, насколько он жесток и беспощаден. Возвращаясь в камеру после допросов, Мардан Халыг оглу слышал, как товарищи его шепотом, боязливо рассказывали о его зверствах, а когда со двора доносился его голос, их било крупной дрожью. Правда, с Марданом Халыг оглу Адилов пока обращался мягко, но по всему было видно, что скоро он его станет допрашивать «особыми методами», в ход пойдет все. Пока же он выжидал… Чего  ждал Адилов? Чего опасался? Может, новый запах учуял из «верхов»? Почему затягивает дело? Или мало у него доказательств? Почему оттягивают его наказание? Может, ждут откуда-то приказа? Мардан Халыг оглу и теперь, сбежав из тюрьмы, навестив дом свой, вырвав Севар из когтей Адилова, пытался найти ответы на эти вопросы. Ему в голову приходили одни и те же мысли, на которые он сам же и отвечал, причем, всегда одно и то же-  почему Адилов, почему? Следовало убить, убить Адилова… Напрасно отпустил его, напрасно… Нет, тогда и он был бы под стать Адилову… Убить того, кому когда-то преподавал, стараясь сделать из него человека? Разве убивать людей пришел он в этот мир? Не имея детей, годами этого желая, как может он поставить точку в чьей-то жизни? Не создав самому, зачем же уничтожать созданное кем-то? А как же племянник его, сын роднее родного брата, как убивает он? Они ведь от одного корня. Говорят, стреляет прямо в лоб, не охнув. Как же так? Кто научил Его этой науке? Он сам научил племянника держать перо в руках, писать – читать тот худо-бедно мог. А потом племянник стал помощником мясника. Со временем уже легко крутил топором, одним ударом быка заваливал. А кто научил Его стрелять? Что в Нем, в племяннике, привлекло Адилова? Разве не знал Адилов, что это его родной племянник? Знал ведь! А если знал, зачем брал тогда на эту кровью отдающую должность? Зачем? Чтобы лишить Его человечности? Чтобы доказать возможность превращения  человека в зверя, в хищника? Нет? Тогда почему? Для чего? Чтобы род весь был проклят? Пусть видят, что преступления эти творит не один Адилов, не сам по себе, есть у него помощники, и один из них – племянник Мардана Халыг оглу! Да? Возможно…
Очнувшись от дум, он будто прирос к земле. Ноги сами привели его к месту, откуда бежал он, спасаясь, несколько месяцев назад – к мечети, древнему святилищу.
Придя своими ногами, стоял он в шаге от собственной смерти. Зачем он пришел сюда? Трудно понять скрытые чувства человеческого сердца, их течение. Страх ли привел его к порогу смерти или инстинкты, порождающие этот страх? А может, путь его изменила вера в справедливость? Ведь мир не может быть без правды, правоты…Разве замешан он лишь на смертях да крови? Только ли вера в жизнь заставляет жить человека? Только ли за кровь да за живот свой бьется владелец этого ума, сердца, носа и ушей? Может, так оно и есть… Может, двуногие эти созданы для того, чтобы рвать и терзать друг друга? Каждый друг для друга превратился в неприятеля, врага, палача. Чем соблазняет их кровь другого? Странные они животные, эти  двуногие хищники… Нет, Мардан Халыг оглу, ты ошибаешься! Ошибаешься! Надо найти силу, причину, которая выворачивает людей наизнанку, превращает их в хищников!.. Зачем вернулся ты туда, где смерть гнездится? Или пришел ты пасть пред кем-то на колени, молить прощения вины своей, пощады? В чем виновен ты? Нет, Мардан Халыг оглу, может, все не так, может, виновен в чем-то, сам себя хорошо не знаешь? Кажется, с возрастом ты выживаешь из ума, глупеешь, Мардан Халыг оглу… Ведь ты у смерти под самым носом, стоит сделать тебе один шаг, все кончится…все… скрутят руки и заведут вовнутрь. Тяжелым прикладом ружья ударят по затылку. Шею свернут. Они так пристрастились к человеческой крови, что им в голову может прийти выхолостить тебя, раздавив мошонку, превратить в кастрированного  барана, бесплодного быка… Не тронулся ли ты умом, Мардан Халыг оглу? Идешь своими руками копать себе могилу? Идешь на корм уродам, бросающим вызов самому Аллаху, отсекающим вскормившую их грудь? Идешь милости просить, пощады у тех, кто топит мир в крови?
Едва светившееся до того сердце мужчины погрузилось во мрак. Он стоял,  и все корчилось у него внутри. Плечи его, не в силах вынести тяжести болезненно мучительных дум, разрывающих голову, поникли крыльями подбитой птицы. Земля и небо кружились перед глазами. Перехватило горло. Невыплаканные слезы опалили нутро. Хотелось заплакать навзрыд. Но будто невидимой рукой со злостью и упрямством придушило  рвущееся из груди рыдание… Мужчина превратился в пылающую печь размерами с себя: он жег себя снаружи и жег себя  изнутри… Вздрогнув от далекого выстрела, поднял голову вверх. На небе распластались темные тучи: их черные тени падали на серые равнины. Черных всадников, черные караваны, черные вести напоминали те  тени…
И вновь тяжким мраком затянуло еще недавно слабо мерцавшие думы  мужчины…
…Сначала послышался гудок паровоза. Потом по равнинам разнесся мерный стук колес… А потом уже словно ответом на эти звуки послышалось конское ржание.
Размахивая в воздухе уздечкой, гневным, и одновременно полным мольбы, голосом женщина, прикрикнула на коня. Будто почувствовав в голосе чужого седока на спине  мольбу раньше, чем гнев, конь дернулся вперед, помчался быстрее по желанию женщины  на паровозный гудок и мерный стук колес поезда. Конь нагонял удаляющиеся тяжелые звуки… Звук паровоза удалялся.
Никого не было видно… В этой серой одинокой ночи, в этой серой одинокой степи было лишь два путника: конь и женщина… женщина и конь… Странное безмолвие широкой розовато-серой равнины, поющей свою беззвучную песнь, нарушал глухой стук конских копыт. Уже не слышен был ни звук паровоза, ни мерный стук колес. Рысью мчавшийся конь забыл направление звуков, которые догонял; теперь он скакал в неизвестном направлении – во всяком случае, женщина определить его не могла. Страшным сном проносилось в мозгу случившееся и вновь оживало перед глазами.
Конь, чувствовавший боками  мягкое прикосновение нежных женских ног, будто благодушествовал, осторожно переставлял ноги, точно не хотел нарушать раздумий хрупкого создания, своего нынешнего спутника.
Женщина, несмотря на то, что впервые села в седло, решительно держала узду. Равнина перед глазами виделась ей  чужой и безжизненной. В действительности же существование этого бескрайнего мира для женщины сейчас не имело значения. В эти минуты все для нее утратило смысл, потеряло ценность. И время, бьющееся между жизнью и смертью, между добром и злом, тоже было никчемным… Куда направлялась  женщина, куда спешила? Пыталась покончить с собой? Была ли для нее в этот миг разница между теплой постелью и холодной могилой? Сейчас своим добрым спасителем она сочла бы не того, кто спас ее от смерти, а того, кто лишил бы жизни, раз и навсегда избавив от охватившей ее печали. Не было смысла в таком существовании, безжизненном тлении. Она слышала, что недавно арестовали ее отца. Незадолго до того арестовали брата, получившего образование в Париже. А теперь схватили и увели мужа Шамиля. Шамиля Керимли… Теперь уже ее бывшего (бывшего ли?) мужа. Бывшего ученика Мардана Халыг оглу. Бывшего друга Адиля Адилова… Почему бывшего?.. Да, да, бывшего… Теперь уже все в прошлом, все…
В полную безмолвия песнь равнин стали просачиваться зыбкие ночные сумерки. Эти сумерки, эта зыбь, как и беззвучная песнь степи, были изнуряющими. Безмолвный крик изнуряющей песни проникал в самый корень земли,  в  глубь небес. Одним концом этот крик был привязан к сердцу женщины, верхом на коне  двигавшейся в неизвестном направлении. О любви и о дружбе была та песня. Об ударе, нанесенном любящим людям, о покушении на любовь была та песня. Эта печальная песня, поначалу напоминавшая лишь молчаливый стон, как обычно, вышла из своего русла, обратившись в ясный звук, в слова… в крик и зов переросли, в конце концов, те звуки: Эгей-й-й… Равнины обернулись с себя размером половодьем звуков, степи -  с себя размером селем зова: Эгей!..
По равнине, окрашенной серым цветом ночи, рысью летел конь… Как будто где-то там, наверху … Ноги его не касались земли… Кажется, и равнина не была обычной степью – земля  покрыта лебединым пухом. Мир   полон странностей:  порой печаль, которою охвачен, грусть-тоска, что сжимает тисками, в одно мгновенье вдруг сменяются счастьем. Копыта коня, к которым до того будто камни были подвешены, теперь оторвались от земли: конь летел, как птица Феникс… Было ли это счастьем? Как знать? Может, сошлись, слились  противоположные стороны-берега жизни?
 Степи и равнины пели вечную песнь свою в прохладе розовой ночи…
…С ними обоими она познакомилась в одно и то же время. Но сердце было отдано лишь одному, лишь одному… Шамилем звали того, кому  было отдано сердце. Все трое  учились на одном курсе. Иногда после занятий Шамиль с Адилем узкими городскими улочками провожали ее до самого дома; Севар знала, что они земляки, одно время были соседями, учились в одной школе; иногда оба вспоминали учителя своего Мардана Халыг оглу. Когда-то вдовая мать Адиля вышла замуж и уехала, забрав с собою сына. Прошли годы, и они, Шамиль с Адилем, встретились и сдружились вновь, оба сильные, рослые, плечистые. Шамиль был стеснительным, разговаривая, краснел. Адиль – речистым, говорливым, напористым… Почему-то она выбрала Шамиля… На курсе  девушек было мало. И самая красивая среди них Севар… Адиль проучился с ними всего два года. Потом исчез. Говорили, что послали учиться его в спецшколу какую-то, после окончания которой у него будет чин, погоны на плечах и пистолет на боку…
Все получилось так, как хотел Шамиль: они справили свадьбу, поженились. Отец и братья Севар, благословив молодых, проводили их в село. Оба – и Шамиль, и Севар стали преподавать в школе. Бывший учитель Шамиля Мардан Халыг оглу той школой заведовал… После стольких лет разлуки Севар вновь увиделась с Адилем. Нет, это уже был не тот Адиль; в этих местах  народ теперь  называл его Адиловым … Начальник Адилов… Товарищ Адилов… Товарищ Адил… Адил Адилов… Адилов на люди показывался редко… Как говорили, днем ездил он по селам, по горам. Гонял бандитов. В краях этих Адилов был одним из известных людей. У него теперь и вправду, были чин, погоны на плечах и пистолет на боку. Мало того, говорили еще, что Адилову даны были полномочия особые - наказывать, кого и как сочтет нужным, и обращаться с кем и как захочет. Адилов был боевой рукой и карающим мечом государства. Мужчины Адилова уважали. Женщины Адилова боялись. Большинство детей хотели быть похожими на геройского начальника Адилова. Люди узнавали Адилова по топоту копыт его коня: «Адилов проехал туда», «Адилов проехал сюда», «Адилов направляется в эту сторону»…
Отчего-то со старым другом своим Шамилем Адилов здоровался холодно. Отчего-то своего бывшего учителя Мардана Халыг оглу Адилов видеть не мог. Отчего-то, проезжая иногда мимо школы и встречая Севар, Адилов менялся в лице, хмурился и что-то бурчал сквозь зубы. Отчего-то теперь славный начальник Адилов терпеть не мог образованных людей: это заметно было по отношению его и обращению с ними. Приход этого сурового, наводящего страх человека, которого когда-то звали Адилем, а теперь товарищем Адиловым, в любой дом, в любой двор оборачивался страшными криками, воплями, стенаниями. Имя Адилова было, как пароль –после  посещения хозяина его, от домов и дворов тянулись к тюрьмам черные тропы…
Видеть этого человека, с которым когда-то был связан  Шамиль, для Севар тоже стало болью и мукой. Когда проезжал он порой мимо школы, и грозный острый взгляд его пронзал Севар,  отчего-то краской заливалось ее лицо, учащенно стучал пульс. От чутких глаз молодой женщины не скрыть было кишащих змей во взгляде начальника. Шамиля больше всех смущало то, что Адилов дает указания учителям, кричит на них, грубо обращается; пару раз он  указал на это Адилову, просил прекратить это, никто ничем здесь ему не обязан. Но что поделаешь, если начальник  Адилов пропустил мимо ушей намек бывшего друга да еще и поиздевался над ним: что нам делать, мы сами знаем не меньше дипломированных тупиц… Ни у кого нет полномочий вмешиваться в дела государства… Кажется, эта школа – диверсионное гнездо… Учителя попросили Шамиля придержать язык, не раскачивать кровавый чан, не ворошить сатанинского гнезда… Какой угодно беды можно ждать от того, кого называют Адилом Адиловым… Сейчас Адилов считал себя наделенным самыми большими полномочиями в этих краях.
В последнее время Адилов стал наведываться в школу чаще, и взгляд его стал  мягче: теперь при виде Севар  щурились улыбающиеся глаза его, расплывалось мясистое лицо, белели редкие зубы, трепетали ноздри, краснел толстый затылок… Севар, вздрогнув, отворачивалась, здороваясь кивком головы. Адилов считал долгом своим  сказать несколько приятных слов «бывшему товарищу студенческих лет», женщина же  старалась поскорее избавиться от его холодных, пронзительных, пугающих ее взглядов.   Шамиль-муаллим, которому подозрительны были столь частые в последнее время посещения Адиловым их школы, ходил мрачнее тучи. К тому же он потрясен был вестями об аресте тестя и сыновей его.  Еще больше мук доставил ему арест учителя Мардана Халыг оглу несколько месяцев тому назад: внутри у него бушевал яростный смерч … По ночам он просыпался в тревоге, днем избегал людей: на уроки шел неохотно… Севар была выносливее его, терпеливее. Порой отчитывала его, как ребенка, стыдила … «Будь терпелив, - говорила, - не нервничай из-за каждой мелочи, не выходи из себя. Рано или поздно, правда возьмет свое. Не феодалы правят миром… Потерпим»…
В ту  ночь с вечера завыли собаки: будто почувствовали, что скоро сюда придут чужие. Во многих домах не зажигали света. Небо закрыли черные тучи – оно напоминало огромный сундук, полный тайн.
По ту сторону туч мерцали золотистые звезды, но свет их так и оставался по ту сторону туч; люди лишены были света…
Собаки насторожились не зря: ночью со стороны дороги послышался конский топот. Стук железных подков сквозь двери и окна проникал в дома. Закрытые окна и двери запирались еще крепче. Из темных окон домов отчетливо виднелись искры из-под конских копыт. Сквозь плотно закрытые окна и двери дома полнились смешанным топотом копыт: тапп-тупп…чаг-чугг…
В ту ночь к дому Шамиль-муаллима приблизились три вооруженных всадника. В ту ночь Шамиль-муаллима арестовали за пособничество врагам народа; всадники связали ему руки и, подталкивая прикладами винтовок, куда-то увели… От страха и ужаса расширились и застыли глаза Севар. И слезы женщины как будто высохли…
Женщина на коне, летящем, точно на крыльях,  по покрытой тьмой ночной степи, все еще пребывала в море сна. Страшные сны, виденные  в последние дни, все повторялись и повторялись в ее мозгу, видениями проплывая перед глазами. От снов этих пахло кровью, оттуда слышались звуки выстрелов, крики, вопли, стоны. Сейчас  крылатый конь уносил ее прочь от этих ужасных снов в другой мир – в объятия еще более странных снов… Самый ужасный из всех этих снов они видела несколько часов назад: Адилов во мраке ночи, как страшный герой жутких снов, пробрался к ней в дом и посягал на ее честь. Он грозил ей, пугал. оскорблял, ругал, бил… Нет, наряду со страшной стороной, у  этого сна была  и смешная сторона: Адилов умолял ее, давал обещания, говорил о мечтах своих, о вечности и  бренности этого мира. Страшный герой страшного сна достаточно поведал молодой женщине  об истинной любви в своем понимании. Севар вновь убедилась в том, что любовь Адилова, его понимание любви такое же чудовищное, грубое, как он сам. Для Адилова любовь – то же, что испытывает разгоряченный бычок, направляясь к стаду и приближаясь к корове. Это была животная похоть, окропившая руки славного героя Адилова кровью многих мужчин; у большинства тех мужчин были красивые жены. И большинство  тех мужчин были мужчинами...
В том жутком сне несколько часов назад после урода по имени Адилов появился еще один человек; Севар вначале решила, что это Шамиль. На один миг женщине показалось, что дуло ружья в руках мужа направлено ей в лицо. Но потом увидела, что оно нацелено в другом направлении… И стрелявшим был не Шамиль, а бывший учитель его, коллега Севар Мардан Халыг оглу… Адилов растянулся на полу, как только загремел выстрел…Потом сильная, добрая рука второго героя из сна подсадила ее на коня…И сейчас послушный конь страшного героя нес ее неизвестно куда… Ни станции не было видно, ни поезда. Уже не слышно было и мерного перестука колес… Безбрежная, безлюдная равнина все тянулась и тянулась. Степь снова выводила свою песнь. По ту сторону туч таинственный покров небес был  застегнут на звезды-пуговицы. Но с этих равнин не видно было золотых пуговиц небес. На вырвавшемся из снов коне летела женщина; она плыла будто не на коне, а на крыльях снов.
На степи опустилась ночная мгла.


ХОР. – Таг-таг-таг!..
- Таг- тараггг…
 Улитки пели песню свою на все голоса.



РЕЧИТАТИВ. Он прекрасно знал, что даже будучи всегда настороже, точно волк-бирюк,  его, рано или поздно, все равно поймают и призовут к ответу. Хорошо знал и то, что большую часть своей полной мук и страданий жизни он уже прожил, ее осталось совсем немного. Мардан Халыг оглу боялся, очень боялся; размышляя о том, что было и прошло, о том, что было и будет, у него дрожали колени, сердце готово было выскочить из груди, лоб покрывал холодный пот. Нет, не только за себя он боялся, и не предсмертных мук страшился, тогда как  страху достаточно уже самой смерти. Мардана Халыг оглу пугало другое: нечто такое, чего он не мог выразить словами. Это нечто было сродни несправедливости, безбожию. Мардан Халыг оглу не был глубоко верующим человеком, он  никогда не держал пост, не совершал намаз, мало того, при случае еще и поддевал проповедующих от имени Аллаха. В то же время он был не из тех, кто поносил и ругал Аллаха. Но  с тех пор, как стал он что-то понимать, ему всегда казалось, что есть в мире этом некая сила, что правит небом и землей, наводит порядок,  дает оценку делу правому и неправому, невидимая рука, отделяющая хорошее от плохого, расставляющая все по своим местам. Рука эта или сила какая-то сродни самой природе, как текущая река, как месяц молодой, как ветер. Если та невидимая, но, тем не менее, существующая, сила в один из дней исчезнет вдруг, многие вещи утратят свою изначальную суть, много рек  выйдет из русла, много ветров сменит свое направление... В последнее время, размышляя о несправедливости и безбожии, перед глазами его почему-то появлялся Адилов. Существу, называемому Адилом Адиловым, он когда-то преподавал. В то время  он был в чарыхах, залатанной  старой чухе, сопливым,  чесоточным  Адилом (тогда он еще не был Адиловым!), внешне спокойным, послушным ребенком. Потом, после того, как его мать-вдова, выйдя замуж, увезла его с собою в другой поселок, в дом отчима, о нем долгое время ничего не было слышно, и только в последние годы имя Адилова, вернувшегося в родные края по окончании какой-то «спецшколы», стало греметь здесь. От прежнего Адиля не осталось и следа; вместо тихого спокойного Адиля появился  бушующий, разоряющий, уничтожающий Адилов. Теперь матери пугали его именем непослушных детей. Хвала милости твоей, Аллах!
Нет, Мардана Халыг оглу мучило не только это. Адил Адилов, появившийся вместо того тихого, спокойного ребенка, которому когда-то преподавал он, врагов видел, в основном, в людях грамотных, и одного за другим  убирал всех, кто мог читать или писать в этих краях. По словам его, что выкрикивал он, раздирая горло, выходило так, что при этой новой власти не останется никого, кроме бедняков, все старые головы, набитые гнилыми мыслями, оставшимися от прошлых времен, будут срублены, глаза, не желающие видеть нового строя, выколоты. Адил Адилов не раз говорил, что  в свое время и в его голову были вложены вредные идеи, но он, своевременно это осознав, стер из памяти своей все, чему его научили, и напрочь забыл. Чтобы забыть прошлое, Адилов сжигает и книги, написанные старым алфавитом, а хранящих у себя такие книги часто расстреливает на месте. Слышавший об этом Мардан Халыг оглу вынужден был тоже сжечь своими руками большинство ценных книг, те же, на которые не поднялась рука бросить в печь, сложил в сундук и закопал возле дома…
Его мучило, что в этом возрасте он должен сторониться людей, выходить только по ночам, метаться  в поисках куска хлеба и теплого очага. Сейчас, в эти минуты, он готов был плюнуть на все, своими ногами пойти навстречу смерти, приставить  к переносице дуло ружья и свести счеты с жизнью. Но были причины, не позволяющие  Мардану Халыг оглу сделать это. Одна из причин была та, что Мардан Халыг оглу пока что был жив-здоров, и  жила в нем все еще надежда, он иногда думал о том, что на живую душу вообще возлагается много надежд. Другая причина была связана с тем, что называется справедливостью; в сознание его не вмещалось, что жизнь так и будет продолжаться, справедливость будет таять, истончаться, пока не исчезнет совсем, и Адиловы будут на коне, пока мир стоит … Разговоры, затянувшиеся споры  Мардана Халыг оглу с  тем, что зовется судьбой, с силой, называемой Аллах, пока откладывались на потом. В эти минуты его жгло сознание того, что человек (язык не поворачивается называть его человеком), которому он дал в руки перо, учил грамоте, теперь вышел против него с оружием в руках. У Мардана Халыг оглу под этим затянутым тучами небом, на этой раздираемой распрями земле не было родных – ни сына, ни дочери, ни жены, ни матери, ни отца… Человек, поначалу мучившийся, страдавший от такого одиночества, сейчас находил в нем какое-то утешение. Он благодарил Аллаха за то, что никто его не ждет, никто за него не переживает. Была бы семья, дети, сколько мук пришлось бы перенести им из-за этого беглеца, сколько расспросов да допросов пережить. Какая женщина с детьми в состоянии перенести  бушующую ярость, угрозы и оскорбления такого, как Адил?
Он беспокоился за племянников. В свое время  старшему он помог получить образование, теперь этим мучился. Младшему племяннику полного образования дать  не смог; но благодаря ему, этот бойкий, краснощекий, черноглазый, чернобровый паренек какое-то время проработал писарем, а потом стал мясником. Писарь?.. Мясник?.. Не видевшего связи между работой писаря и мясника Мардана Халыг оглу нынешняя работа племянника поражала и вовсе: что за специальность такая? Говорили, что он…это…людей  убивает… расстреливает… рас-стре-ли-ва-ет… рас-… Есть ли такая профессия? Что это за специальность, что за профессия такая?..
Мардан Халыг оглу и сам был не из тех учителей, что получили совершенное образование. Он понимал, что  не знает больше, чем знает, причем в несравнимой степени. Но, по его мнению, между знанием и незнанием не такая уж глубокая пропасть: сегодня можно узнать то, чего не знал еще вчера. Огромные пропасти существуют лишь между разумным и бестолковым, между ученым и невеждой. Бестолковый, чем больше  знает, тем больше тупеет. Невежда, чем больше учится, тем глубже его невежество. Чем более знающим будет палач, тем богаче формы исполнения казни. Наука и знание только разумному человеку могут дать глубину и, как украшение ее,   простоту, которой не видно конца… Мардан Халыг оглу не мог дать своим ученикам глубоких знаний, и сам это прекрасно понимал. Мардан Халыг оглу учил азбуке, счету, стихам… Он видел своими глазами, осознавал своим умом, как эти маленькие проблески света  в детских умах превращались в мощное пламя. Мардан Халыг оглу считал, что грешно учить детей тому, чего не знаешь сам. То есть он считал большой бедой забивать умы других тем, чего сам не приемлешь.
Не верил он и в то, что называется адом и раем. И болтать напропалую о силе, называемой Аллахом, не считал достойным себя… «Книжки безбожников», раздаваемые людям, считал просто смешными. Для него имя Аллаха было сродни траве, цветку, пчеле, земле, муравью, облаку; немного живое, чуть-чуть неживое…
Между травой, цветком, землей, муравьем, облаком и Аллахом виделась ему какая-то странная, неразрывная связь. Трава была для луга. Луг для пчелы. Муравей землю рыхлил. Другие насекомые чистили ее от муравьев. В этом бескрайнем мире у каждой травинки, у каждого муравья и букашки было свое место. И у волка, у льва, у коршуна  есть свой долг перед природой. Все живое в природе, хоть и воюет друг с другом, но род свой  защищает и сохраняет. Насколько бы не увеличивалось в лесу число тигров, волки там не исчезают. Волки тоже никоим образом не могут положить конец популяции шакалов. Шакалы каждый день выходят на охоту, но численность птиц  только растет… А люди?.. Люди? Для чего созданы люди? Между людьми и Аллахом Мардан Халыг оглу такой связи не замечал. Тогда как на самом деле она должна была быть. Но он ее почему-то не видел… Люди  напропалую уничтожали  муравьев, насекомых, шакалов, волков, львов. Люди вытаптывали траву, цветы, луга, превращая их в мусорные свалки. Люди истребляли не только  траву, цветы, муравьев, но и друг друга. Казалось, люди глубоко не задумывались о  завтрашнем дне, о будущем своем. Казалось, люди получали удовольствие, убивая друг друга. Казалось, люди хотят убить и самого Аллаха. Может, Аллах от страха прятался где-то, старался не попадаться людям на глаза. Пока же люди убивали его словом, бумагой, «книжкой безбожника». Вероятно, придет время, и пуля изобретенного человеком дальнобойного орудия долетит до резиденции Аллаха, заставит его вздрогнуть и разозлиться. И тогда?.. Мардан Халыг оглу не мог представить себе, что будет тогда … Для чего созданы травы, цветы, шакалы, понятно. А человек для чего? Для чего Аллах поселил человека на этой земле? Может, между Аллахом и человеком и в самом деле нет никакой связи, никакой связующей нити? Если бы она существовала, разве стали бы люди уничтожать Аллаха и друг друга?..
Мардан Халыг оглу никогда не говорил с учениками своими о том, есть ли Аллах, нет ли его. Он говорил с ними на  интересующие его темы, о любимых событиях. Рассказывал о необычайных тайнах природы; большая часть этих тайн оставалась тайной и для него самого, и даже сейчас, когда он, съежившись под крыльями этой серой ночи, размышлял о своей странной судьбе, те тайны по-прежнему оставались тайнами.
Оттого что большую часть жизни провел он в одиночестве, раздумывать, ломать голову над вечными тайнами, которые не в состоянии объяснить ни одна книга, стало одной из привычек Мардана Халыг оглу. Он считал долгом своим подолгу размышлять над скрытыми ответами на вопросы, которых касался на уроках. И жена, тихая женщина, смирившаяся со своей судьбой, привыкшая к странностям мужа, тоже была миром, полным тайн. Женщина эта, вырастившая племянников мужа, как собственных детей, была трудолюбива как пчела, как муравей. Оттого что похожа была на пчелку, на муравья, и не только поэтому, а потому что часто читала на лице мужа его желания и молча их исполняла, Мардану Халыг оглу иногда казалось, что между ней и Аллахом есть та же  связующая нить, что между Аллахом и муравьем, к примеру, и если оборвется она, то ни Мардану Халыг оглу не жить, ни его племянникам. Однако нить та оборвалась, жизнь жены давно закончилась, а в жизни Мардана Халыг оглу и его племянников ничего необычного  не произошло; невидимые нити пока еще существовали, и если тот ужасный день настанет, так оно и будет… Тоска, снедавшая нутро Мардана Халыг оглу, печаль, сдавливавшая сердце, не стихали ни на минуту. Вынужденный скрываться в родных местах, в эту пору своей жизни, Мардан Халыг оглу даже не знал, кого винить в этом. Адила Адилова?  Прочитанные книги? Свои несовершенные знания? Или свое незнание? Или же траву, муравьев, львов и создавшего их Аллаха? Аллаха? Аллаха за что? Какая связь между Аллахом и человеком?.. Люди убили Аллаха. Земля и само Небо остались без Аллаха. Безбожие подняло мятеж и неслось, сломя голову. Мир будто ждал появления нового Творца. Вероятно, день рождения нового Аллаха  был уже недалек. Совсем недалек…
Мардан Халыг оглу во власти тяжких дум вышел на проезжую дорогу. Издалека виднелся слабый свет в окнах высокого серого здания в центре поселка. Заметив тот свет, он прибавил шаг…
Странно пахла эта ночь. Этот запах проникал в мозг Мардана Халыг оглу. Остановившись, он обвел взглядом серые степи, облачные небеса, тусклый свет  в окнах высокого серого здания в центре поселка… Наконец, он понял, что это за запах: ночь пахла кровью…


ХОР. – Таг-тараггг!
-Шаг-шараггг!..
-Пыф-ф-ф-ф…
-З-з-з-ы-ы-ы…



РЕЧИТАТИВ. В грусть и тишину ночи вкраплялся смешанный звук конских копыт. Женщина на  коне словно слилась со странным безмолвием ночи; она не чувствовала  бега коня, не видела мрака ночи, не придавала значения тому, в каком направлении двигалась…
Не слышно было ни гудка паровоза, ни мерного стука колес…
Конь, расправив крылья, мчался по степям…
Степи пели вечную песнь свою…
Каждое слово песни высекало искры…
Конь скакал в глубину ночи. Женщина точно плыла в море дремы:  для нее не имело значения, куда несет ее конь…Нет, нет, просто конь вез ее в прошлое, во вчерашний день ее.
Там, во вчерашнем дне, плыл раскрытый парус ее жизни. Счастье, воспоминания женщины остались во вчерашнем дне. Само вчера ее осталось во вчерашнем дне и заново проживать мгновения жизни, оставшиеся в том вчера, было настолько же тяжело, насколько приятно.
Счастье, оставшееся во вчерашнем дне, воспоминания связаны были с Шамилем. Что привлекло ее в Шамиле? Во что в нем влюбилась она?  Наверное, у каждой женщины, живущей на Земле, бывает, самое малое, две любви: одну из них каждая женщина создает в своих мечтах, в своем сердце, а вторая любовь выпадает ей в жизни. Женщинам, лишенным второй любви, нет числа. Женщины, у которой любовь, взращенная в сердце, совпала с любовью, выпавшей в жизни, самые счастливые люди на земле…
Долговечность и сама жизнь моста, перекинутого через пропасть между мечтой и реальностью, зависит от стойкости тех, кто стоит над этой пропастью…
Он пришел в жизнь Севар, в мир ее из грез; эти мечты, этого человека из грез, любовь к нему, в действительности,  сначала выдумала сама Севар; странное дело, человек, придуманный ею в мечтах, и человек, которого встретила она в жизни и с которым связала судьбу свою, были так похожи, что порой она почти забывала, путала, кто из них настоящий, а кто выдуманный…
За годы знакомства их руки ни разу не коснулись друг друга, только после свадьбы они стали внимательно всматриваться, улыбаться друг  другу… Поцелуи и ласки они узнали после того, как стали семьей…
На родину Шамиля они приехали в один из весенних дней. Она помнит тот день, волшебные после дождя горы обвивала радуга. По ту сторону гор раскинулись свежие росистые луга и равнины. Эти места напомнили Севар придуманные ею в мечтах, виденные в снах волшебные горы и луга.
Помнит она и то, что вечером  дня приезда их в отчие края Шамиля пошел весенний дождь. До утра вздымалась, волновалась, бушевала грудь небес… Утром снова лил дождь… Впервые в жизни Севар видела такой долгий, чистый весенний проливной дождь. Впервые  дождь напомнил ей цветок. В ту дождливую ночь, лежа на кровати, Севар смотрела в маленькое окошко, и сердце ее полнилось чистым весенним ароматом. И постель пахла дождем, исходила ароматом весны. Постель обратилась лугом, полным цветов…Вначале, увидев в своей постели «чужого» мужчину, в сердце Севар заметались странные чувства. Потом она тихонько посмеялась над собой. «Чужой» человек пока еще плыл в океане сна. Шамиль лежал рядом с ней, широко раскинув руки; она ясно слышала  сонное дыхание мужа, глаза его были закрыты; трудно было определить, спит он или нет.
В ту ночь, внимательно разглядывая мужа, она отчего-то улыбнулась сама себе; Шамиль был похож на уставшего коня, вернувшегося со скачек. И теперь, успешно пройдя дистанцию, он отдыхает, как вернувшийся в дом родной конь… В ту ночь они прожили самые долгие мгновения своей жизни, словно и не они это были. В ту ночь они, возможно, впервые почувствовали вкус истинной любви, которую когда-то придумывали в мечтах своих. В ту ночь они со всей ясностью  осознали  ответственность мужчины и женщины. Первые нежные прикосновения, полные обид реплики, осторожные ласки, перешедшие в пылкую страсть, горячие вскрики в ту ночь потом то и дело всплывали в памяти Севар, став одной из вех ее воспоминаний…
Равнина все тянулась и тянулась…
Ночь все длилась и длилась…
Дрожь прошла по телу коня… От прикосновения мягких чутких женских ног  тело усталого коня будто обдавало прохладной волной…
Подняв голову, женщина хотела взглянуть на небо, на ночь, на Луну. Она растерялась. Лошадь стояла перед высоким серым зданием. Из большого окна высокого серого здания сочился тусклый свет…
Сразу вырвавшись из океана воспоминаний, женщина вернулась в полные мрака объятия ночи…
Конь заржал, тряхнув головой. Качнулась грива его. Конское ржание заглушило женский вскрик…
Тусклый свет в окне погас…
Конь стоял, как вкопанный, спокойно, терпеливо глядя на погасшее большое окно высокого серого здания…
Господи, куда же привел ее конь? Кажется, здесь «резиденция» Адилова. Со всех сторон будто пахло Адиловым.
Встрепенувшись, женщина дернула поводья, заколотила каблуками по конским бокам…
Железные двери большого, высокого здания  осторожно, со скрипом отворились…
Конь снова заржал…
Женщина потянула его за гриву…
На лестнице послышались шаги…
Покачивая хвостом, конь сделал вперед два-три шага и снова заржал. Конское ржание впивалось в мозг женщины. Женщина бросилась с коня на землю…
Перед серым зданием показалась серая тень с ружьем за плечом…
Конь поднялся на дыбы и снова заржал… Из темноты послышались взволнованные голоса: «Конь Адилова!» «А где сам Адилов?» «Кто на коне?» «Кажется, женщина» «Кто эта женщина?» «Где Адилов?»
И правда… Где Адилов? Адилова нет, но на женщину кинулись сразу несколько Адиловых…
Отпустив поводья, женщина бросилась бежать к кустам рядом со зданием.
Кто-то подошел к коню и что-то шепнул…
Над головой женщины засвистели пули. В тишину ночи вонзились две пылающие точки. Женщина упала на землю лицом вниз, упершись лбом в сырую землю…
Потом снова послышалось конское ржание. А может, и не ржал вовсе конь, и было это прежде, ржание просто эхом отдавалось в ее мозгу.
Потом опять прогремел двойной выстрел. А может, это было прежде, и звук первого выстрела эхом отдавался у нее в мозгу…
Потом чья-то большая сильная рука схватила ее за плечо и потянула кверху. Чья то была рука? Страх пробрал все ее существо. Женщина билась в лапах ночи, в чьих-то больших, сильных руках; она не видела их хозяина, не могла различить в темноте… Но очень знакомы были эти руки, их прикосновение…
Кто же это был? Мардан Халыг оглу?.. Адил Адилов?.. Шамиль?.. Ночи, кажется, еще не надоело показывать  чудеса…
Ночь гнала своего шалого коня к утру… 




ЧЕТВЕРТОЕ ПИСЬМО. «Великий вождь!
Этим своим четвертым письмом я обращаюсь по священному адресу Вашему, к Вашему бессмертному имени. Я уже ни на что не надеюсь. Чувствую, что не вырваться мне из когтей смерти.
В эти последние минуты у меня лишь одна надежда: всю свою жизнь я сражался за претворение в жизнь Ваших идеалов. Всегда беспощаден был к тем, кто мешал нашему общему дела, мечом и молнией сверкая над их головами.
Пусть не хватало мне знаний и образованности, зато был большой жизненный опыт. Я мог управлять людьми. Я хорошо знаю, что в управлении самая верная дорога – страх. Если боятся тебя, значит, тебе преданны, значит, любят тебя. Я старался сотнями воспитывать людей в духе преданности Вам. При упоминании Вашего имени их била дрожь, при звуке Вашего голоса они ползли  на коленях…
Все еще есть те, кто не понимает сути Вашей власти: такие не хотят понимать равенства, правды и свободы. Встречаются и такие, что не ценят  Вашей принципиальности. Для них самое великое благо – смерть…
Если пришлось бы мне родиться во второй раз, вновь стал бы верным рабом Вашим, проводил бы в жизнь бессмертные Ваши идеалы. Вовсе не проливаю слез я по снесенным мною головам. Уверен, что друг мой по убеждениям и идеям Адил Адилов славно завершит начатое нами  дело. Он – настоящий человек и боец. На сегодняшний день  Адилов наказал сотни людей, десятки расстрелял своими руками. Его высокие организаторские способности, неиссякаемая энергия, идейная стойкость проявились и окрепли именно в борьбе; Адилов может работать с людьми. Никто не скрывает от него того, что на сердце лежит. Все, что слышат сосед от соседа, друг от друга, сын от отца, доносится ему. И  по отношению к людям он проявляет заботу и внимание. Тем, кто разоблачает глубоко затаившихся врагов, дается премия. Половину от тех пятнадцати рублей, что определили вы за каждую голову, он отдает этим преданным людям. Наше сильное государство не жалеет потратить из казны своей пятнадцать рублей на каждого врага-вредителя, обреченного на погибель: лишь бы врагов стало меньше,  а казну можно пополнить в любое время…
Чем меньше становится число врагов наших, тем сильнее  наша власть. Может, через несколько лет от врагов наших не останется и следа. Но и тогда мы должны будем находить и разоблачать все новых и новых людей (говоря «мы», я не имею в виду себя, в то время власть под Вашим вечным руководством перейдет к нашим детям). Не может быть власти без врагов. Если нет врагов, то и друзей нет. Мы должны растить и врагов тоже. Потому как, если нет врагов – нет власти…
Всех моих соседей заключенных, всех друзей увели. В живых остался один лишь Бек Ага, да и он болен. На самом деле, ушедшие не были моими друзьями, ни один из них – просто так уж сложилось, что долгое время мы вынуждены были прожить вместе здесь, в этой старой мечети. Я давно уже сдал тех, кого в  свое время считал друзьями (они тоже когда-то считали меня своим другом). Тогда у меня была власть, оружие и возможности. Считая их своими противниками, я уничтожал их, о чем теперь решительно не жалею: в одном сердце не уместиться любви к власти и товарищеской любви… И еще – если бы сейчас, в эти последние минуты моей жизни, они были живы, то были бы очень рады известию о моей смерти; хорошо, что я опередил их…
Вот уже гремит засов. Слышны шаги. Блестит дуло ружья. Знаю, это пришли за мной. Но я счастлив. Я умираю за Вас. Жаль, что не осталось человека, чтобы записать это письмо, которое с самого утра я повторяю уже несколько раз. А рука Бек Аги уже не держит карандаш. Руки его парализованы. Был бы рядом  грамотный человек, записал бы все мною сказанное, но теперь трудно найти такого. Я уже отметил, что это мое четвертое письмо Вам. Я и предыдущие письма пока не смог Вам отправить. Великий вождь, хорошо, что Вы чистите общество наше от врагов. Такие легкомысленные, неустойчивые люди, считающие себя интеллигенцией, всегда стараются сбить народ с истинного пути борьбы. Живите и здравствуйте: Вы занимаете непримиримую позицию по отношению к ним. Ничего, что не найдется, кому записать это письмо; жизнь и без этого обойдется. Но будьте всегда беспощадны к тем, кто, прикрываясь образованностью, сеет семена примиренчества и добродушия. Я иду на смерть за Вас. И это ненаписанное письмо уношу с собою в могилу.
Смерть близка.
Подпись: верный раб Ваш Аллахгулу»


Аллахгулу мысленно сложил вчетверо письмо, которое не имел возможности записать, вложил его в конверт, представил, что отдал его охраннику в дверях вместе с золотой десяткой, и молча пошел к двери впереди человека с ружьем. В последний раз оглянулся на вонючую, полутемную комнату, в которой прожил столько времени.
(Примечание: когда в ту ночь повели заключенного на расстрел, в  кармане  его нашли три листка бумаги. Это были чистые белые листки, но оттого что сложены были вчетверо, напоминали письма. Молодой следователь, рассмотрев их со всех сторон,  смял и бросил в жарко горящую рядом печь, после чего стал  спокойно расхаживать по комнате).
…Приговор суда был приведен в исполнение в ту же ночь. Четвертое «письмо» заключенный унес с собой: не нашел человека, который записал бы его. Да и возможности такой не было, потому что приговор следовало вовремя привести в исполнение…Молодой следователь не смог забрать и уничтожить последнее «письмо».
Приговор был приведен в исполнение в месте под названием «Рудник». Заключенный был казнен и засыпан землей.




КАВАТИНА. Скоро  тяжело и лениво откроется дубовая дверь. В полутемную комнату, которую Он все это время мерил шагом туда-сюда, войдет человек, и, опустив голову, как баран, идущий на бойню, с нетерпением будет ждать своей смерти, потом перед холодным дулом ружья направится по определенному адресу, пойдет к своей смерти. Он был уверен, что допрашиваемый сейчас там человек очень сильный, выносливый и терпеливый, в состоянии  молчать и вытерпеть все за совершенные им преступления. Это ясно было из того, что из-за дубовой двери то и дело слышались звуки приглушенных ударов, но даже стона избиваемого не было слышно. Дубовая дверь закрывалась плотно, поэтому в комнате, по которой Он расхаживал, не всегда были слышны какие-то звуки. Но сегодня с самого утра  с определенными перерывами слышны были тяжелые тупые звуки ударов; дубовая дверь не могла заглушить эти звуки, эхом отдававшиеся у него в ушах…Наконец, ближе к вечеру к звукам ударов изнутри стали примешиваться другие звуки, стоны… Сначала они были короткими: ыхы-ы-ы… Потом к ним прибавились длинные протяжные стоны: ыыххыы… Дубовая дверь хоть и заглушала стоны, но заставить их умолкнуть не могла. Удары становились тяжелее, стоны протяжнее: ы-ы-ы-ххх-ын!.. Дубовая же дверь пока молчала.  Человек по ту сторону ее,  долгое время терпевший удары, теперь то и дело швырял в лицо безразлично молчавшей двери свои стоны; долго молчал, но вечером опять застонал, и стон его больше крика напоминал яростную брань, обвинение: ы-ы-ы-х-х-х-ы-ы-ы!..ыхы!.
Он продолжал ходить по комнате. Он не хотел слышать этих стонов. Нет, он не злился, не испытывал мук, не нервничал. Он просто не хотел слышать этих звуков. Ему надоело слышать эти звуки. Устал. Он, правда, давно привык к стонам; но теперь слышать их не хотел. Почему? Просто Ему надоело. Вот и все! Вот и все дела!..
Вчера жена сказала, что ее опять тошнит. Значит, жена снова ждала ребенка. Вчерашние слова ее не обрадовали Его и не расстроили. Он тупо воспринял весть жены о беременности. Жена Его родит ребенка. Да, в мир придет новый младенец. Ну и что?.. Мог быть сын. У Него ведь четыре дочери: до сих пор Ен ждал сына. Мог быть сын. В будущем мог бы продолжить дело отца… Какое дело?  Писарьство? Мясницкое дело? Дело палача?.. Что? Что? Палач?.. Нет, и это тоже профессия. Работает себе!.. На хлеб зарабатывает. Семью кормит. Бывает ли профессия  плохой,  хорошей?.. Да, жена его беременна. Сама вчера сказала. И пятый ребенок мог быть девочкой. А если будет девочка? Интересно, кем будет Его девочка? Выйдет замуж и все? Нет, зачем же,  она может получить специальность. Разве мало женщин сидят на постах? Сейчас  доверие к женщинам возросло…
Вспомнил, что из тех, кого расстрелял до сих пор, было всего две женщины. Одна сравнительно пожилая: как говорили, готовила на кого-то покушение…В темноте Он не смог  как следует разглядеть ее лица, но по седым волосам, упавшим на лицо понял, что пожилая. У нее была тяжелая походка… Дойдя до рудника, женщина оглянулась и посмотрела на Него…Потом расхохоталась… Наверное, бедная женщина сошла с ума… Звук выстрела смешался с хохотом…
Лицо второй женщины, которую Он расстрелял, вызывало жалость: она была молодой. Ее можно было назвать красивой. Когда Он ее увидел, сердце Его обдала легкая душистая волна, напоминающая весеннее дуновение. Нет, не для смерти была создана та женщина. Может, и муж у нее был. Ему было  строго наказано: не расспрашивать заключенных, не разговаривать с ними. Но за все время работы Он впервые нарушил правило. Шепотом спросил у женщины, может, кому-нибудь что-то передать? Женщина долго молчала в ответ, наконец, промолвила: «Нет!» Замужем ли была она? Были ли у нее дети? За что расстреливали ее? Тогда Он сам себе задавал эти вопросы. Потому что с женщиной говорить было невозможно. Его товарищи по службе были рядом. До Рудника они молчали. Женщина, как человек, не раз здесь бывавший, волоча ноги,  подошла и остановилась прямо у края рва; это было своего рода местом казни. Они все это знали. Часто  насильно заставляли заключенных подниматься к «месту казни»; там приводить приговор в исполнение было очень легко; после выстрела приговоренный падал прямо в яму: сверху несколько лопат земли, большой камень и все дела… Все кончалось очень быстро… Женщина без указаний и приказов сама поднялась на «свое место». В темноте она огляделась вокруг,  всхлипнула, потом, закрыв лицо руками, закричала: Э-э-й-й-й!.. Раздался выстрел. Он целился женщине в голову. Крепко упершись ногами в землю, женщина стояла очень прямо. В то мгновение она напоминала одинокую чинару на скале; страшные ветры сотрясают дерево, но оно стоит, не хочет падать. После второй пули вокруг воцарилась неожиданная тишина. Его друзья с лопатами в руках тоже застыли на месте. Теперь женщина упала на колени, но опять не желала падать в ров. Кажется, корни одинокой чинары уходили очень глубоко. Ему показалось, что пули летят по воздуху, не попадая в цель. Только после третьей пули одинокая чинара распростерлась на земле… В ночной темноте Он увидел, как заклубился пар от фонтаном брызнувшей изо рта женщины крови. Женщина долго вздрагивала. Ему стало жаль женщину; чтобы избавить ее от мук, Он хотел выстрелить в четвертый раз. Но ему постоянно наказывали экономить, пуль не хватало; за каждую пулю Он отвечал головой. Нельзя  было допускать расточительства. Женщина, как огромный муравей, продолжала биться на земле. Тело ее придавили большим куском камня и закидали землей…
Удары и стоны по ту сторону дубовой двери уже стихли. Приговоренный к смерти человек, наверное, подписывал последние документы.  Он слышал, что людей приговаривают к смерти только после их согласия. Только после того, как человек подписывает бумаги, пишет «признаю себя виновным», «виноват», «прошу определить мне суровое наказание», своего рода настойчивой его просьбы и требования, ему зачитывается приговор и открывается дубовая дверь. Но до того, как человек добровольно принимает приговор, до «нижайшей просьбы» его, требуется пройти долгий этап «подготовки».
Из-за дубовой двери стали доноситься смешанные звуки; - да, кажется, зачитывали приговор. Оставались последнее признание и просьба подсудимого: «Прошу наказать меня самым суровым образом… Считаю себя преступником за  грубое нарушение священных законов наших… Вину свою хочу смыть собственной кровью… Меня и расстрелять мало… Меня нужно повесить…»
Может, через заднюю дверь привели уже другого допрашиваемого. Дубовая дверь была последней дверью, которую открывали подсудимые; дверь, которую открывали они в последний раз в жизни, вела их в ночную темень, а оттуда к смерти…
По ту сторону двери, ведущей к смерти, кто-то застонал, что-то зазвенело… Вот сейчас, в эту минуту  лениво-лениво откроется дубовая дверь…
 Это должен был быть четвертый расстреливаемый им в эту ночь человек – пока еще последний из намеченных на сегодня…



ХОР. –Таг.
-З-з-з-ы-ы-ы.



РЕЧИТАТИВ. Он еще раз посмотрел снизу вверх на серое здание, перед которым стоял. Между бараньими рогами, прибитыми к верхушке здания,  виднелся блестящий месяц…
Острожным шагом он стал подниматься по лестнице…
Поблизости заржал конь…
Мардан Халыг оглу замер на лестнице…Дверь над ним осторожно, со скрипом отворилась; кто-то вышел, огляделся и вернулся в дом…
Ночную тьму опять охватила тревожная тишина…
Мардан Халыг оглу, держа палец на курке, стал подниматься дальше по ступеням здания…
Первое, что он услышал, женский шепот: «А потом?.. А что будет потом, Адил?»  Разбившись на кусочки, слова эхом отдались в мозгу Мардана Халыг оглу:«А…потом…что…будет…Адил?.. А…а…потом…потом…что…будет…что…будет…что…что…будет…дет…Адил, Адил?»
«Что будет потом? Потом легко…Создадим семью по закону». Это был голос Адила. Первый голос Мардан Халыг оглу тоже узнал –  Севар…Севар-ханум… Его коллега-учитель… Красавица жена  его бывшего ученика Шамиля… Бывшего ученика его Адила Адилова… кто?
Получается, что пуля Мардана Халыг оглу Адилова не убила. Значит, жив остался его бывший ученик. А Севар? Ведь Мардан Халыг оглу своими руками посадил ее на коня и отправил на станцию; почему она опять вернулась сюда? Может, забыла что-то и вернулась? Может, Адилов схватил ее и вернул? Может?..
«А Шамиль?» - загудело в ушах Мардана Халыг оглу; темнота, затопившая его всего, тревога, охватившая сердце, заставили его задрожать, затрепетать, как осенний лист на ветру… Он упал на колени…
Потом донесся дрожащий шепот Севар: «Нет…Нет…»
Потом послышался глухой хриплый голос Адила: «Почему?»..
«Нет…Нет…Нет…»
«Почему?..Почему?..Почему?..»
«А Шамиль?.. А Шамиль?.. А Шамиль?..»
Севар шептала что-то, всхлипывала…
Адил хрипел…
Мардан Халыг оглу сидел наверху каменных ступенек, опершись на ружье: остался всего один патрон. Он держал его на «черный день».
Казалось, не будет конца этой тревожной, исполненной молчания,  ночи на полной грехов Земле, освещенной Луной, выглядывавшей из-за бараньих рогов на крыше, никогда не стихнет этот шепот, всхлипы, а ружье, к прикладу которого прижался он лицом, всегда будет молчать, никогда больше не выстрелит…

Тяжелее всего Мардану Халыг оглу было говорить о смерти. Некоторые ученики задавали странные вопросы о жизни, смерти и смеялись наивным ответам учителя на них: люди не умирают, они приходят в этот мир снова, обратившись в травы, цветы и деревья…Мардан Халыг оглу и сам знал, что некоторые ученики, обсуждая между собой  наивный ответ учителя, тихонько посмеиваются над ним: люди не умирают… Не умирают… Вера учеников, отцов которых убили, в своего учителя, постепенно таяла; ведь арестованные, а затем расстрелянные на Руднике отцы их не возвращались….Не возвращались… Не возвращались даже в виде травы, цветов и деревьев… Говорили, что человеческие трупы раскапывают голодные собаки, терзают волки… Люди назад не возвращаются. Дети, чьи отцы не вернулись, рано познают горечь жизни, терпят всевозможные мучения, пытки и не верят ни в какие сказки…
Мардан Халыг оглу переживал за судьбы своих учеников, всегда утешал, успокаивал их: у беды короткий век… Дети росли, проклиная врагов, что пытались нарушить их покой, и славя счастливые дни свои. Они росли босыми… Они жили впроголодь… Многие не находили куска хлеба. Но в песне, которую пели, клялись, что за счастье такое готовы отдать свои жизни…
Мардан Халыг оглу терпеть не мог лжи. Но ему и самому странным казалось то, что большая часть того, чему учил он детей, была ложью; однако делал он это не для того, чтобы обмануть малышей, которых учил, а чтобы порадовать их. Какой толк в том, чтобы вспоминать и повторять  неприглядности  мира, который и так весь пронизан ложью?  Есть ложь Адила Адилова: уличать каждого во вражеских чувствах и предавать их страшному суду… И есть ложь для невинных детей убитых отцов о том, что они не умирают… Это немного похоже на сказки Бек Аги: создавший человека Аллах строит судьбу его, как пожелает… Но Бек Ага говорил от имени Аллаха; а Мардан Халыг оглу рассказывал о том, что думал, порой веря, а порой и не веря в то, что говорил. Он беспокоился лишь об одном, старался, чтобы дети, впитывая эту ложь, не выросли жестокими людьми… Он хотел видеть этих детей чистыми, свободными и добрыми… Адил Адилов тоже был одним из тех детей, и в эти минуты, сидя на каменных ступенях, упершись лбом в приклад ружья, Мардан Халыг оглу думал о  том, что  теперь вкушает плоды своей лжи:  ребенок по имени Адил, превратившись в Адилова, алчет крови. Кажется, этого черта, циклопа, это чудовище и пуля не берет; Мардан Халыг оглу, который когда-то и представить не мог, что будет стрелять в своего ученика, а тот будет преследовать его, теперь, наверное, жалел о том, что не убил Адилова. Этот враг был перед ним, только руку протяни. Но неосторожный шаг мог его самого завести в капкан…
Может, он ошибся адресом? Может, человек, показавшийся в дверях,  и не был Адилом Адиловым? Может, там была не Севар, а какая-то совсем другая женщина?..
Почему он не пошел своей дорогой? Что опять привело его к этому дому? Может, позвать того, кто в доме? Кого? Адилова?  Ну и что? Он был его учеником. Учитель и ученик лицом к лицу, с глазу на глаз и поговорят… Ведь Мардан Халыг оглу всегда учил своих учеников быть добрыми и милосердными. Он не помнил, как учился  Адил. Но хорошо помнит то, что был тот тихим, спокойным ребенком… Сирота к тому же – после смерти отца его мать вышла за другого. Адилов, выросший при отчиме… Может, и правда вызвать его во двор? Что делать? Прощения попросить? Умолять? Пасть ниц?... Простит ли Адил его вину? Какую вину? Да, он убил человека – придушил охранника. И ружье это досталось ему от охранника. Выносить приговор Мардану Халыг оглу – не Адила дело; это должен определить закон… Кто Адил перед законом? Кто? – Правозащитник… Какого права, какого закона? Так ли охраняют закон? Заставляет чужую  жену стать своей. Женой? А может, просто любовницей… Любовница из Севар? Нет, не может быть. Севар любит Шамиля, она – его. А где же Шамиль? Шамиль тоже был его учеником… Может, там внутри, Шамиль и есть? Может, нет человека по фамилии Адилов? Как нет? Кто же там внутри? Вдруг это окажется Шамиль?.. Может, все это сон? «Кажется, меня мучают кошмары»…
Послышалось конское ржание…
Луну точно пришпилили к самой середине неба…
Мардан Халыг оглу осторожным шагом спустился с лестницы… Свет в окне дома погас…
По серой равнине стелилась тревожная лунная ночь. Ночь пахла кровью…
Мардан Халыг оглу свернул за дом. Привязанный к столбу  конь при виде чужой тени вздрогнул и громко заржал: и-и-го-го-о-о!..
Зажав подмышкой ружье, Мардан Халыг оглу быстрым решительным шагом подошел к коню. Отвязал поводья и продел ногу в стремя.
          Сидя на коне, можно было ясно видеть веранду. Внимательно вглядывался он в померкшее окно: внимание привлекли мужской и женский силуэты друг против друга. Поднял ружье. Приложил палец к курку: «Пристрелю сукиного сына. На этот раз он не увернется от пули». Он был убежден, что перед ним – Адил Адилов…
           Из темноты выступило серое облако людских теней, они вместе с лошадью подхватили его и уволокли за собой.
 Кто-то накинул ему на голову мешок. Упавшее ружье ударилось об камень… Послышался звук выстрела.
Луна, разбившись вдребезги, рассыпалась по равнине.
Небо покрыла мгла…




АРИОЗО. В судный день оживут все мертвые. Вы, кажется, не верите в мир иной. Нет? Напрасно. Правда, я и сам иногда сомневаюсь. Сомневаюсь, а потом понимаю, что напрасно. Ошибаюсь. Виноват. Разве может быть такое, чтобы на Земле было столько людей, а потом все, правые и неправые, умерев, смешались с землей, и душа их когда-нибудь снова не вернулась в свое тело? Нет! Не может быть! Умершие должны воскреснуть и вернуться обратно. Тайком убиравшие друг друга, а потом тысячи и миллионы лет спокойно проспавшие под землей, должны снова сойтись лицом к лицу и испытать чувство  сожаления о содеянном. А встреча тех, кто погиб друг за друга и ушел в вечность, должна превратиться в праздник. На Земле нет людей, не имеющих права на жизнь. Самый мерзкий и отвратный человек тоже должен жить. Должен жить для того, чтобы другие видели своими глазами, какой бывает подлость и мерзость. Нельзя все узнавать из Корана, книг, сказок и легенд… Живые, глядя на мертвых, хотят жить вечно. Мертвые, глядя на живых, вообще не хотят воскресать. Вы не верите в конец света? Верьте. Может, тогда все будет хорошо…



РЕЧИТАТИВ. В тот день, когда несколько месяцев назад сбежал он из тюрьмы, убив охранника и прихватив с собою его ружье, ему и в голову не могло прийти, что когда-то он опять вернется в эту вонючую комнату, место, где одно время проводились священные обряды, читались молитвы, вершился намаз и добрым словом поминались усопшие… Он вернулся сюда своими ногами. Хоть и хвалился Адил Адилов, без конца рассказывая о том, что поймал и отдал под суд опасного преступника, Мардан Халыг оглу только горько посмеивался: ведь он своими ногами явился на встречу со смертью. С одной стороны, большинство его родственников (кроме племянника) арестовали; из-за Мардана Халыг оглу многих мучают, преследуют; с другой стороны, он устал от кочевой бирючьей жизни. Помимо этого, в глубине души его теплилась хоть и слабая, но вера в то, что правда есть; ведь он должен был для себя выяснить, за что его преследуют… В комнате, полной вони, оставался лишь один человек. Мардан Халыг оглу сначала не узнал его. Это было странное лысое существо, с грязной свалявшейся бородой, с усохшей, точно доска,  и прилипшей к спине грудью, с напоминавшими вилы пальцами; своей редкой козлиной бородкой он иногда начинал тереться о высокий каменный столб – наверное, чесались лицо его и завшивевшая  борода, давно не знавшие воды. Мардану Халыг оглу чудом казалось то, что он до сих пор жив. Плохо слышащий, почти ничего не видящий тщедушный старик Бек Ага тоже поначалу не узнал своего старого друга-заключенного.
Бек Ага временами не обращал внимания на открывающуюся и закрывающуюся дверь, на шум со двора. Может, он и вовсе не слышал тех звуков; теперь для него не было особой разницы между светом и тьмой. Наверное, особого значения для него сейчас не имели также жизнь и смерть. Он что-то бормочет себе под нос, как будто разговаривает с кем-то. Потом голос его  крепнет, оживает. Мардан Халыг оглу поразился: в голосе мужчины все еще жили сила и власть…



ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА (ДОПРОС).
 – Имя, отчество, фамилия?..
-…
-Возраст, профессия, адрес?..
-…
-Считаете себя виноватым?..
-Да…
-Имеющиеся у нас факты свидетельствуют о том, что вы совершили преступление, представляющее опасность для нашего государства…
-Да, это так…
-В чем считаете себя виновным?..
-Задушил охранника в тюрьме… Совершил покушение на Адилова…
-Охранник?.. Да?.. Это мелочь. К тому же охранник остался жив. Мы сами расстреляли его за то, что спал на посту, за трусость. Нам такие люди не нужны. И Адилов жив-здоров, но за то, что утратил политическую бдительность, его дело тоже будет рассмотрено нами… Это все ничто… Вы отвлекаете внимание от основного вопроса. Охранник там, то, другое… Охранник, он как мошка, как вошь. Вы обвиняетесь в организации заговора против нашего вождя… Вот об этом и говорите. Поняли? Вам придется отвечать перед справедливым судом за то, что вели среди народа вредительскую работу… За то, что будучи заодно с чуждыми элементами нашего общества, запятнали экономико-политико-культурно-духовно-идеологическую жизнь нашу, пришлось вам занять место  подсудимого… Вы вели религиозную пропаганду, поддерживали связь с иностранными разведками, продавали гоударственные тайны вражеским государствам… Вы нанесли серьезный удар  воспитанию молодого поколения, морально испортили их… Скрывали и прятали дома религиозные книги…Сочувственно относились к предрассудкам… Жену похоронили по старым законам, читали молитвы, рассуждали против государства нашего… Послали племянника учиться за границу, критиковали нашу систему образования… Заставляли  учеников читать вредные книги, занимались контрагитацией… Со сказанным согласны?..
-!..
-Признаете себя виновным?..
-!..
-Вы приговариваетесь к расстрелу. Хотите что-нибудь сказать?..
-Нет…
-Приговор должен быть приведен в исполнение сегодня ночью. Казнь должна быть совершена в известном районе «Р»… Уведите заключенного…

Схватив за плечо, его толкнули к дубовой двери…


ХОР. – Таг!
          Улитки смолкли.
Иногда слышались звуки выстрелов:
-Таг-тараггг…



АРИЭТТА. Раньше Он не видел людей, которых приводили в соседнюю комнату; просто в ту комнату вела другая дорога; Его делом было поставить  перед собой и увести тех, кто выходил из соседней комнаты, исполнить данное задание в рамках установленного законом  порядка. Но в последние дни людей заводили не только через заднюю дверь, но и через дубовую дверь, перед которой стоял Он. Теперь Он видел тех, кого приводили, краем глаза разглядывал их. Среди людей тех встречались и знакомые лица. Только теперь  они будто окаменели. В последнее время людей приводили не поодиночке, не по двое-трое, а целыми группами: обычно в этих группах были прикованные друг к другу цепью люди разного возраста. Ближе к утру опять привели  группу закованных в цепи людей. Это были молодые мужчины, исхудавшие, обессилевшие, со стертым выражением лиц: все с мокрыми лицами. Он непроизвольно выглянул наружу через открытые двери. Небо было ясным… Сиявший вдалеке  Полумесяц, покачиваясь, как попавшая в бурю лодка,  плыл к горизонту. Почему-то Ему показалось, что Месяц зол. Дождя не было. Отчего же мокрые лица у этих закованных в цепи? Не похоже и на то, что  упали в реку; иначе они были бы мокрыми с головы до ног. Нет, и не капли пота блестели на их лицах: никто из них не задыхался и не похож был на погоняемого… Как бараны, идущие на бойню, голова к голове, плечо к плечу прошли они через дверь. «Откуда взялись эти капли на лицах этих несчастных, этих бедняг?» Может, это были слезы Аллаха?! Не может же быть, чтобы Аллах порой не лил слез по людям! Если  человека создал Аллах, значит, и плакать мог, как создания его. «Кажется, закрылась дверь… Сама по себе… Чудеса да и только. Кто закрыл эту дверь?» Открывающаяся во тьму ДВЕРЬ в эти мгновения словно устала принимать жертвы, окропленные слезами Аллаха. Он вспомнил слова, когда-то слышанные им от дяди Мардана Халыг оглу: «О Аллах! Создания твои тебя забыли! Да оградит тебя Аллах, о Аллах!» Как будто снова проговорил дядя эти слова ему на ухо. Он вздрогнул. Но быстро взял себя в руки и опять подошел к двери. Снова, подняв голову, взглянул на небо. Полумесяц все плыл по небосводу. Но на нем были мелкие пятнышки; пятнышки эти напоминали черные семечки на желтом листке. Он нашел, что Месяц напоминает ломтик дыни. «Какой аппетитный!» Он с удовольствием улыбнулся. Кажется, улыбался и Месяц.
Его мысли унеслись сейчас далеко - в прошлое, в детство. Дядя, посадив Его на руки, читал Ему книжку, учил с Ним стихи… Он давно не возвращался в те дни; или мысли рассеивались, или обрывалась тонкая нить воспоминаний, или просто ленился вспоминать прошлое. Глядя во вчерашний день, Ему вспоминались и страшные минуты… Сейчас, отчего-то вернувшись вдруг в те дни, в сияющем свете памяти Он стоял рядом с дядей, беседовал с ним, сидел на коленях у него, слушая сказку, забавный стишок…
Детство каждого человека – чистая прозрачная река его жизни. В какое бы время своей жизни ты не возвращался к ней, очищаешься вновь. Даже задыхающийся в грязи человек, испив лишь глоток той реки,  сливается вновь со своим истинным миром, с первозданностью своей и святостью. Он тоже на какой-то миг вернулся к той чистой реке… Постояв  чуть-чуть на берегу ее, Он снова вернулся в эту тесную комнату, в эту темную ночь, в которую открывалась эта ужасная, тяжелая дверь.
Сделанная из дуба тяжелая дверь лениво-лениво, со скрипом открылась, человек с двумя вооруженными охранниками позади, споткнувшись, вышел на порог и смотрел на Него ничего не выражающим взглядом… Приговоренные к смерти, выходя из двери, обычно  внимательно смотрят  Ему в лицо, словно хотят хорошо запомнить  Его, чтобы отчитываясь  на том свете, не сказать ничего лишнего, а только по существу, основываясь на точных показаниях.
Их взгляды встретились: какими же знакомыми были эти ничего не выражающие глаза!.. Заключенный застыл на месте…
Словно для того, чтобы получше разглядеть приговоренного, увидеть его в полный рост, Он стал отступать от него шаг за шагом, и не в силах сдержаться, задыхаясь, вскрикнул: это был Его дядя… Это был Мардан Халыг оглу. Это был  Его первый учитель, дядя, заменивший Ему отца, пришедший из детства, в которое Он только что мысленно совершил путешествие, читавший Ему сладкие сказки и забавные стишки, посадив к себе на колени,  это была огромная волна океана чистоты,  берег которого Он нашел возможность на мгновение посетить…
Ничего не выражающий взгляд мужчины застыл на Его лице; может, он Его не узнал? Хоть бы так оно и было!
Что делать Ему теперь?
Деревом замер Он посреди комнаты… Вооруженные охранники смотрели на Него с удивлением и злостью: то есть, мы доставили товар,  почему прием задерживаешь? Охранники смотрели на Него, как на больного. Может, Он и правда, заболел? Может, человек, который смотрел на Него сейчас ничего не выражающим взглядом, вовсе не был Его дядей Марданом Халыг оглу, а был чужим далеким человеком?..
Приняв, Он повел перед собой арестанта - приговоренного к смерти; двое из трех охранников, сидевших в комнате охранного пункта во дворе, у старой лампы, слабого света которой было недостаточно для этой комнаты, быстро вышли во двор;  один из них  взял лежавший рядом со старой лампой новый фонарь, который, выходя, зажег, потом взял еще ружье и железную лопату; другой взял только винтовку и вышел встречать заключенного; оставшийся охранник проводил всех троих до двери и вернулся обратно; Он и Его друзья-охранники, ведя перед собой приговоренного, вышли на широкую проселочную дорогу и  направились к кромке леса, к Руднику…
Нет…Да…Этот человек, действительно, был Марданом Халыг оглу. Он самый. Приговоренный к смерти человек – Мардан Халыг оглу, запрокинув к небу голову, стал что-то шептать про себя. Небо было покрыто мглой. Ни Месяца не было видно, ни звезды. Там и Всевышнего не было. Но Всевышний не мог исчезнуть раз и навсегда. Он должен был появиться вновь.
Потом пошел дождь. И Он, подняв голову, посмотрел на небо. Небо было ясным, мерцали звезды. Что за дождь?.. Может, и правда, это слезы Аллаха. Наверное, и Аллах мог плакать.
Перед тем как поднять ружье, Он  с ног до головы оглядел приговоренного к смерти человека, поискал подходящую точку для прицела. Человек перед ним, напоминал большую серую тень. Бегло мелькнувшая  тень напомнила Ему, Его дядю.. Тревожная страшная ночь, распростершая крылья над безбрежной равниной, хотела прижать к себе и спрятать этого серого человека…



ХОР. Таг
         Тараг
       Таррааг
    Таг-таг-таг
       Таг-тараг-таг-тараг
    Таг-таг-таг
       Тарраг
        Тараг
         Таг



АРИОЗО.  Цель всех святых книг, и в том числе написанных пророками, одна:  зажечь в сердцах людей  свет божий.  Внутри вас темень; туда не попадает даже искра света. Злодеев ни «Тора», ни «Библия» и ни «Коран» не могут наставить на путь истинный. Страдания, испытанные вами на этом свете, соединят вас со страданиями на том свете.
В суре Корана «Хадж» говорится:
     О люди, бойтесь Господа вашего! Ведь сотрясение последнего часа – вещь великая.
     В тот день, как вы его увидите, каждая кормящая забудет того, кого кормила, а каждая обладательница ноши сложит свою ношу. И увидишь ты людей пьяными, но они не пьяны. Но наказание Аллаха – сильно.
     И среди людей есть такие, которые препираются об Аллахе без знания и следуют за всяким сатаной дерзким.
     Предначертано о нем, что тех, кто возьмет его близким, он собьет с пути и поведет к наказанию огня.
     О люди! Если вы в сомнении о воскрешении, то ведь Мы создали вас из праха, потом из капли, потом из сгустка крови, потом из куска мяса, сформованного или бесформенного, чтобы разъяснить вам это. И помещаем в утробах, насколько захотим, до определенного срока. Потом выводим вас младенцем, потом – чтобы вы достигали вашей зрелости. Среди вас есть тот, кто упокояется, и среди вас есть тот, кто возвращается к жалчайшей жизни, чтобы не знать после знания ничего. И видишь ты землю бесплодной, а когда Мы низведем на нее воду, она приходит в движение и разбухает и выращивает всякие прекрасные пары.
    Это потому, что Аллах есть истина, и что Он живит мертвых, и что Он над всякой вещью мощен,
     и что час наступит, – нет сомнения в том! – и что Аллах воздвигает тех, кто в могилах…
    Аллах – нет божеств, кроме  Него живой,сущий…


      … Вдалеке выли гиены.
      Ага Бек опрокинув голову к небу,  читал молитву, c жаром,  идущим вразрез  с его тщедушным телом. Будто божье письмо  самому же Богу читал. Он удивленно, со страхом смотрел на Ага Бека.  Но, кажется Ага Бек Его не замечал.
        - В суре Корана  «Семейство Имрана» говорится:
 Аллах – нет божества, кроме Него, – живой, сущий! Ниспослал Он тебе писание в истине, подтверждая истинность того, что ниспослано до него. И ниспослал Он Тору и Евангелие раньше в руководство для людей и ниспослал Развличение. Поистине, те, которые не веруют в знамения Аллаха, – для них сильное наказание. Поистине, Аллах велик, обладатель мщения! Поистине, от Аллаха не скрыто ничто на земле и на небе. Он – тот, кто придает вам форму в утробах, как пожелает. Нет божества, кроме Него, великого, мудрого!
       Занимается  заря.  Терпенье его истощилось. Ага Бек еще более  возвысиль свой голос. Дрожащими руками Он поднимал ружье и прицелил. Щелкает затвор. Пуля задевает  лоб  Ага Бека. Но Ага  Бек не падает.

- Он – тот, кто ниспослал тебе писание; в нем есть стихи, расположенные в порядке, которые – мать книги; и другие – сходные по смыслу. Те же, в сердцах которых уклонение, – они следуют за тем, что в нем сходно, домогаясь смятения и домогаясь толкования этого. Не знает его толкования никто, кроме Аллаха. И твердые в знаниях говорят «Мы уверовали в него; все – от нашего Господа». Вспоминают только обладатели разума!

       Белая рубаха Ага Бека окрашивается кровью.  Но человек продолжает свое дело:  вдохновенно читает Коран.  Стреляет  Он  во второй  раз.

       - Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того, как Ты вывел нас на прямой путь, и дай нам от Тебя милость: ведь Ты, поистине, – податель!
               
       Ага Бек не  умолкает. Вновь раздается выстрел;  на этот раз пуля поподает в грудь.

- Господи наш!Поистине , Ты собираешь людей для дря, в котором нет сомнения.

         Голос Ага  Бека еще более возрастает. Глаза Его расширяются от ужаса.
.         -  Поистине, Аллах не меняет Своего обетования.
         Пуля  его не  берет ; Ага Бек  продолжает твердо стоять на ногах.
        -  Поистине, те, которые не уверовали…
         Ошеломленные охранники, застыв  стояли на месте.  Все патроны были израсходованы. Ага Бек рыдал. Немного погодя Он проходит вперед  и  приставляет дуло ружья к  виску мужчины. …

-  Поистине, те, которые не уверовали, не избавят их ни от чего пред Аллахом …

   Ага Бек хоть и пошатнулся, но все же не упал. Он даже, пройдя вперед, внимательно взглянул Ему в лицо.
  -  … ни их достояния…
 В ужасе  Он попятился назад. И стражники отошли в сторонку. Странно: и хоть руки Ага Бека были связаны, но под мышкой его  находилась книга : это был Коран. Где он  ее взял - непонятно ? Помнится, у этого тщедушного мужчины, с заплетающимися  ногами, ничего в руках не было. Ага Бек в белой рубахе был похож  теперь на белый свет и внезапно голос мужчины пропал. Книга  упала  на землю и страницы ее стали сами собой перелистываться. Ветра не было, но страницы продолжали по одному переворачиваться. С  белоснежной бороды Ага Бека, на белую  его рубаху, капала  кровь.
-  … ни их дети…
 Ага Бек  все еще был на ногах.
      -  …Эти – растопка для огня...
        Ружъе с Его рук сосколзнуло на землю.
       


ЭПИЛОГ. Его будто качали в люльке, в колыбели.
Открыв глаза, он хотел оглядеться.
Глаза он открыл, но с места сдвинуться не смог.
Он был зарыт в землю.
Ноги его будто пустили корни и вросли в землю.
Руки, ноги, словом, все тело его потерялось под землей.
Только глаза были открыты. Небо было окрашено красным цветом.
Он впервые так близко видел Луну.
Странно, Луна летело прямо к нему.
Нет, он не ошибался.
К нему шла сама  Луна…
      Луна
                Луна
                Луна
                Луна
                Луна
                Луна
                Луна
                Луна
                Луна…
Оказывается, у Луну есть руки.
Луна вытянула вперед руку. В тело его будто сила влилась.
Он высвободил руку из-под земли и протянул ее к Луну.
Луна  взяла его за руку.
Луна потянула его к себе.
     Его плечи, ноги, наконец, все тело высвободилось из-под тяжелой, как свинец, как чугун, земли. Оказывается , это неправда, что Луна холодная. Он схватился за теплую мягкую руку Луны.
     Теперь он плыл рука об руку с Луной. Он прижался к Луне.
          Боязливо посмотрел вниз – на Землю.
Эти места были хорошо ему знакомы. Старое русло  в последнее время пересохшей мелкой речушки –  место, в народе называемое Рудником – было красным-прекрасным. Земля, которой были закиданы расстрелянные вчера люди, как будто вздрагивала, словно дышала. Нет слов, большая часть  второпях расстрелянных людей еще не отдала Богу душу. На всем протяжении русла реки слышен был странный, ужасающий шум, гул, напоминающий вопль. Скоро над вытекающей из-под  серой влажной земли кровью закружилась стая ворон. Он не хотел верить в то, что остался жив. Вчера и его, вместе с другими, расстреляли и закидали землей. Его расстрелял Он. Кажется, пуля прошла рядом с сердцем. Красная кровь, вытекшая из  отверстий  от пуль в груди, уже высохла. Внизу земля дрожала, дышала: словно проявляла первые признаки готового скоро начаться ужасного землетрясения.
          Вдруг он понял, что то, за что он держался за руку не Луна, а Бог…        Изредка ему на лицо падали теплые капли; это были слезы Бога. Врата небес  были распахнуты для них.
          На Землю опустилась тьма.  Теперь Луна тихонько раскачивалась, как  подвешенная  к  своду небес люлька, как лодка в море. 
               
 
      





ОТ АВТОРА

Место, описанное в произведении как «Рудник», находится в западной части многострадального Азербайджана, в Гянджебасаре, районе Казахского уезда, теперь именуемом Кедабеком. Село Исалы, где родился я, в свое время тоже были жертвами, заложниками «Рудника». Мои деды и прадеды – Иса, сын Исы Заман, сын Замана Думан, сын Думана Иса, сын Исы Мустафа, сын Мустафы Мехрали, а также сын Мехрали Гадималы (это мой отец), и другие наши родственники, в том числе и деды с материнской стороны, и судьбы их связаны были с «Рудником». Значит, получается так, что места те связаны с моей судьбой напрямую и неразрывно. Потому что там жили, сражались, и проливали кровь мои деды, когда-то ставшие жертвами «нового строящегося государства». В результате, дедов своих я не увидел– но внутренне я постоянно чувствую, что несу в себе их дух. Годами эхом отдаются во мне конское ржание, звуки выстрелов, приглушенные стоны, гимны побед и поражений.
Кровавые трагичные времена остались позади; а пока еще все беды наши не отложились в архивах. Тотальные, глобальные трагедии сменились теперь ударами, внешне производящими впечатление локальных. Но масштаб этой «локальности» не так уж мал: мы словно попали из огня да в полымя, вернее, из одной битвы в другую. Теперь нас преследует беспамятство. История, время устраивают нам новые экзамены. А что делаем мы?.. Многое забываем. В действительности, равнодушие и пренебрежительность ужаснее войны. Правда, что иногда не только отдельные личности, а целые народы становятся жертвами своего равнодушия и беспамятства. Время каждого оценивает по поступкам его.  Мать  поступков – мечта, отец – воля.
История, которую я рассказал вам – есть сказка в были и быль  в сказке. Дед мой Мехрали Мустафа оглу, как и большая часть моих родственников, был расстрелян как «классовый враг», брошен на «Руднике», о котором идет речь и, как говорят, тело его тайно было перенесено и похоронено  на одном из кладбищ высоко в горах. Но я считаю важным напомнить, что решительно не имел намерения написать документальное произведение. Если даже ряд имен и эпизодов сохранен, как есть, «..ДВЕРЬ..», тем не менее, в сущности, плод чисто художественного вымысла. Это произведение, в действительности, является автобиографией сердца моего и памяти…  И…

            
Перевод  Медины  ЭЛЬДАРОВОЙ







Рецензия на «Дверь» от автора» (Фируз Мустафа)

"oткрывающаяся во тьму ДВЕРЬ"-
иному читателю бывает "страшновато" открывать такую "дверь во тьму" - неведомого пока ему, но я попробую заглянуть...
до встреч на страницах Вашего, Фируз-
"литературного сундучка"!
Людмила Солма   11.10.2009

Да, Фируз, истинно талантливым людям всегда трудно пробиться,
достучаться до "сильных мира сего"...
С Наступающим Вас, радостных лет!
Заходите и на Стихиру - буду очень рада.
С теплом,
Кристина Коноплева   31.12.2009

С Новым Годом!
Очень рада, что ты открыл свою страницу.
Тебя,действительно, не хватало.
Не уходи так. закрывая свою страницу.
Пусть Милость Аллаха не обойдет тебя стороной.
С уважением, Зура.
Скачаю твои произведения, чтобы читать в печатном виде.
Зура Итсмиолорд   06.01.2010
Очень заманчивое начало, если и весь роман столь же хорошь, грандиозный успех вам гарантирован. удачи в творчестве.
Александр Михельман   31.03.2010
Дорогой Фируз муаллим. С радостью вижу Вас в списке читателей. Прочла и я кое-что из вашего К сожалению, часто читать не могу. т.к. все больше нахожусь в больнице и хотя у меня с собой компьтер, врачи здесь очень строгие, заботятся о моем покое. (сердце мое все больше барохлит -часто дает "отбой"). Очень хочу на Родину, но увы, - пока приходится отлеживаться в больнице.
Счастья Вам и здоровья. С огромным уважением.
Алия Али   26.06.2010

Мне понравилось .Спасибо . С уважением Елена Коюшева .
Елена Коюшева   26.04.2013

спасибо за летопись того быдломразьского сталинского государства!
обратите внимание-
в 1924-х расстреливали тех, кто строил фундамент государства быдломразей 1905-х гг.
1937-х расстреливали тех, кто расстреливал в 24-х гг
1950-х расстреливали 37-х, ...
что может создать быдломразь- юнец 25 -лет отроду. проведший свои года в тюрьмах и сслыках?
oн может создать большую тюрьму народов.
что может создать молодой человек, получивший образование в Европе, США, в Канаде? (Тургут Озал)
он построит такое же правильное общество у себя!
что может создать придя к власти арменикон, возросший на маразме От моря до моря
- колючие проволки и дележку земель.
Джавид Джалил   23.10.2010

Тяжело и горько читать о таких драматичных исторических событиях.
Проникаешься болью и состраданием к людям,прошедшим через этот ад.
На такие темы трудно писать,но Вам это удалось описать сильно, эмоцио-
нально. Всего доброго Вам!
Галина Паудере   23.05.2010
Написано выразительно, ярко, эмоционально, зримо, благодаря чему я увидела весь этот ужас... Спасибо, Фируз. С глубоким уважением и
добрыми пожеланиями,
Павлова Вера Калиновна   18.05.2010

"В этом месте когда-то проводились священные обряды, читались молитвы, вершился намаз, добрым словом поминались усопшие. А теперь это святое место временно превращено было в тюрьму. Стены строения покрыты пятнами, спертый, удушливый, тошнотворный воздух резал глаза. Отвратительный смрад, в котором мешались запахи крови, мочи, испражнений, впитывался в легкие заключенных, затруднял дыхание. Место, когда-то считавшееся святым, теперь для них было и спальней, и кухней, и туалетом" - Вы правы, уважаемый автор! Самое страшное, когда святое место превращают в тюрьму.
Лена Журавлева   26.03.2010

Сильное призведение, сдобренное изюминками восточной философии.
А дубовые двери и в наше время страшат силой воздействия своего. Мне не раз доводилось наблюдать всю многогранность чувств и эмоций, которые невозможно скрыть в первые секунды, на лицах людей, выходящих из кабинетов сильных мира сего. Самое страшное, что тень "отца народов" способна была затмить свет истины. Во имя чего "порой" люди были вынуждены "терпеть и эти пресные шутки"? Но вот и ответ прорисовывается. Есть нечто большее, величественное, вечное. И Отец небесный всегда протянет руку помощи не утратившим веру в него, в отличие от "вершителей судеб человеческих".
"Не каждому суждено пойти на смерть из святого места. И когда на смерть пойдете, держите голову высоко поднятой, поприветствуйте того, кого встретите, даже если это будет палач ваш. Если станете так поступать, никогда ни о чем не беспокойтесь, все будет хорошо".
С уважением,
Идущая   06.01.2010

Как хорошо, что мы не жили тогда! Страшная история нашего народа! Но разве сейчас другие люди не творят не угодные Богу дела ради наживы? Времена меняются, цели меняются, а бесчеловечие остается. Произведение Ваше замечательно своей подлинностью. Если бы читали это многие народы, может, стремились бы более массово к миру между людьми...
Эмилия Офледи   05.01.2010

Спасибо, Фируз за Ваши произведения! За мужество, с которым открываете дверь в прошлое, чтобы рассказать об этом нам, современным жителям той бывшей СИСТЕМЫ. Конечно, содрогаешься от прочитанного, как от выстрела в ночи, но это надо знать.
Благодарна за посещение моей страницы, была бы признательна за критику и подсказки в Вашем лице. Здоровья, успехов в творчестве и много читателей.
Тамара Безуглая   11.11.2009

Бедная наша великая страна! За что ей и её людям такие муки? До сих пор ведь мается. Я с некоторых пор не могу читать ни про войну, ни про любое насилие над человеком. Может быть, потому, что довелось пожить в другом обществе,где даже животных в обиду не дают. Ваше повествование тем не менее сильно затягивает. Но, извините, дальше читать не буду. Мне бабушка много рассказывала о тех временах.
Марина Хованская   26.10.2009

Наберусь мужества и обязательно дочитаю до конца. Про Это надо знать! Хотя ужас не отпускает.
Наталия Матлина   22.10.2009

"Каждый народ знает в своей истории деяния, которые дают ему право на благодарное внимание будущих поколений. Которое оправдывают - в вечности - его существование. НО, к сожалению, КАЖДЫЙ НАРОД ЗНАЕТ и деяния иного рода. ЭТИ ДЕЯНИЯ НАВОДЯТ УЖАС. ОНИ ХРАНЯТСЯ В ПАМЯТИ только ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ТАКОЕ больше НИКОГДА НЕ ПОВТОРИЛОСЬ. Если они становятся достоянием глассности, то ЭТО покаяние народа за дела свои и ЗАЛОГ успешного ИЗЛЕЧЕНИЯ от БЕЗУМИЯ." (цитируется вступление к книге: "С.С.Балмасов "Красный террор на Востоке России в 1918-1922гг.")
И я искренне присоединяюсь - к этим цитируемым здесь словам.

Людмила Солма   11.10.2009

Такие серьезные вещи надо читать с "листа" и без отрыва.
Почему-то уже страшно от того, что где-то пели улитки...
Маленькаялгунья   10.10.200

Я было подумала, что меня не заинтерисует, но ошиблась. ИНТЕРЕСНО...даже очень.
Яна Горд   07.10.2009
Прочла с интересом. В каждой строке пронизывающая боль за человека и человечество в целом. Спасибо. Желаю, чтобы пламя Вашей души никогда не угасало. Успеха Вам.
Алия Али   03.10.2009

Замечательно написано. Но дочитывать не стану - тяжело... Спасибо! Всего самого доброго!
Алёна Захарова   04.10.2014

Мастерски написанное повествование. Неужели ТАКОЕ было?.
С глубоким уважением,
Павлова Вера Калиновна   18.05.2010

Тяжело читать. Не потому, что плохо написано, а потому что с трудом верится в то, что подобное вообще возможно. Страшно и горько. Страшно и больно...
Екатерина Шульга   08.05.2010

Добрый день, уважаемый Фируз.
Пробирает до дрожи
Игра на обнаженном нерве.
Пусть огрубевшем со временем.

Очень нелегко решиться на поступок в первый раз. Греховный ли, духовный.
Но вот свершилось.
И уже потихоньку становишся профессионалом. И хорошо сделанная работа даже приносит удовольствие.

Безысходностью, "мертвечиной" веет от этих страшных своей реалистичностью строк "Наверняка, искали то, чего у него никогда не было и не будет и, возможно, эти самые «вещи» нашли и отправили, куда следует".
Но тут же другие строчки дарят надежду и веру в чистое и светлое
"Мира вам, благоденствия, милости и благословления Аллаха!... Поэтому, сынок, куда бы ни вошел, вначале поздоровайся. И не только с людьми, но и с небом и землей, с камнем и горой, с цветами и травой, и даже муравью следует пожелать благополучия".
С уважением,

Идущая   17.01.2010

Я, наверное напишу сейчас страшные слова. Но именно это пришло мне в голову. Всевышний разрешает всё! Вспомнила, что читала о французском писателе (Шамфор Себастьян Рок Николо (1741-1794гг.), мыслителе-афористе, который закончив духовный колледж, отказался от карьеры священнослужителя. Он писал о Телемской обители, над входом в которую была надпись с кратким изложением всех заповедей Господних: "Делай что хочешь". Жертва и палач - молятся оба. Читать страшно, потому что сразу возникает вопрос: а виноват ли один злодей-правитель, если некоторые люди сами были готовы к злодейству, а другие даже не смели возмутиться, когда убивали порядочных и невинных людей?

Наталия Матлина   22.10.2009


Страшная "музыка" смерти!
Бездуховный "Мир потерял доверие…"
К сожалению это так... иначе и нынче не творили многих дел...
Современный нам мир потерял доверие окончально. И началось это падением в бездну - с таких вот страшных исторических реалий. Сможем ли мы когда-то вернуть утраченное? боюсь уже нет - так трудно возвращаться на круги своя, помятуя изначальность вселенского зла... НО так бы хотелось жить в душевной доброте открытых взаимно-человеческих мироощущений. Ну, хотя бы остатки их благопристойности сохранить не мешало бы - хорошо, что многие это понимают, плохо - что и непонимающих равно столько же.
С уважением,
Людмила Солма   15.10.2009
Здравствуйте, Фируз муаллим!
Читаю. Дочитаю, осмыслю, а потом напишу Вам свои впечатления.
А пока...жутко. Тема смерти ... Почему-то сразу подумалось о Мушфиге, Гусейн Джавиде. Такие ассоциации.
Буду читать
С уважением - Лейла
Лейла Сабзали   24.09.2009
"Люди жестоки… В самых темных и глубоких уголках сознания и души даже самых спокойных, как ягнята, людей таится хищность тигра, коварство волка и хитрость лисицы. Нужны только подходящие условия, чтобы проявились эти хищность, коварство и злобность. Люди, как змеи. Пока никто не наступил на хвост, ползут себе своей дорогой; но стоит чуть задеть, зацепить – шипят и ищут, кого бы ужалить. Видя ягненка, помни о змее" Уважаемый Фируз муаллим!Я потрясена сюжетом.Потрясена Вашим знанием психологии людей...Потрясена Вашей прозой...Тяжело читать о страшных вещах, однако очень интересно. Спасибо Вам!Буду читать далее.С глубоким уважением
Гюльбениз Камарли   13.07.2014
Дверь — проводник между двумя мирами, как же иногда страшно ее открывать. Удачи Вам и вдохновения!
Инесса Шипилова   20.04.2010

"Человеческое сердце непостижимо, ему порой присущи странные ощущения".
Это точно, непостижимо. И мы лишь слегка можем приоткрыть полог и попытаться проникнуть в странные ощущения как чужих, так и собственных, сердец, с помощью литературы в том числе.
С уважением,

Идущая   20.01.2010
Здравствуйте, Фируз муаллим!
Поздравляю Вас с Наступающим Новым Годом!
С наилучшими моими пожеланиями всех благ и творчества.
Лейла
Лейла Сабзали   26.12.2009
"...если ценят и отличают тебя дома, ты и до пророка можешь дорасти. Вот почему сначала нужно вырасти в глазах семьи, домочадцев, у себя дома. Кто сегодня упал в глазах своих близких, тот в глазах Аллаха упал еще вчера. Если вы уверены в тех, кого оставляете дома, можете не беспокоиться, все будет хорошо."
Эту мысль, пусть в других словах, я слышала из уст бабушки Оли...
Спасибо Вам!
Татьяна Кожухова   13.12.2009
Это очень сильно, Фируз. Читаю, вдумываюсь и размышляю. Ваши произведения, как ничьи другие способствуют этому. Спасибо Вам и дальнейших творческих успехов.
Лалита Султанова   27.09.2009
Здравствуйте, Фируз! Мне нравится Ваша проза. Рад, что познакомился с Вашим творчеством! С уважением.
Михаил Погорелов   21.09.2009

"Чем больше становилось людей, чьи головы оценивались в пятнадцать рублей, тем больше росли аппетиты доносчиков-стукачей." Нет зверя страшнее человека...
Наталия Матлина   23.10.2009

Сильно! Человеческое существо. Загадка.
Спасибо. Хоть и тяжело все это читать, но - полезно. Прекрасные мысли облаченные в прекрасную форму.

С почтением - Лейла
Если будет время, посмотрите, пожалуйста, мою публицистику - "Дети Атура". Это пока - часть, остальное, надеюсь выложу позже.
Лейла Сабзали   15.10.2009


Уважаемый господин Фируз Мустафа! Я прочитала все шесть частей кантаты.Очень сильная проза,четко продуманная, ничего лишнего.Я как и Вы, являюсь профессиональным писателем, и знаю, как пишутся подобные книги, чего они стоят автору.Это первое произведение современной азербайджанской литературы, которое я прочитала, ихочу выразить Вам свое восхищение.Представляю, как оно прекрасно на Вашем родном языке.Перевод очень хорош.
Все это напоминает сон. Человек может открыть дверь во сне, но сможет ли он выйти? С нетерпением жду продолжения.Благодарю Вас за встряску.Иногда забываешь,что в мире существуют насилие и несправедливость. С уважением...
Галина Пагутяк   16.10.2009
Господин Фируз, у меня недавно вышла книга о Востоке " Мой Восток близкий и далекий",и поэтому мне интересно все, что Вы пишете, ведь Вы очень хорошо чувствуете традицию.Дайте мне немного времени, чтобы я смогла по-настоящему войти в дверь Вашего творчества:) Галина
Галина Пагутяк   16.10.2009


Уважаемый господин Фируз Мустафа!
С большим интересом прочитала Ваше произведение. Потрясена глубиной Вашего страдания за каждого из героев! Даже читать местами было больно. Представляю, что испытывал автор при создании образов и отношений. Эмоционально очень сильный текст! Лоскутная компоновка, практически полное отсутствие вводных связок между частями текста не дают расслабиться ни на минуту.
Наверно сейчас будет лишним обсуждать причины массовых убийств в «руднике». Это могли быть и неучтенные исторические обстоятельства, и чудовищные злоупотребления местных властей, спровоцированные государственной политикой. Важно, что Вы в своем произведении описали судьбы простых людей, переломанных временем, раскиданных в разные стороны, где брат поставлен против брата, племянник против дяди, учитель против ученика. Очень верно подмечено, что по обе стороны баррикады были обычные люди, которые при других обстоятельствах и помыслить бы не смогли о том, что могут быть врагами, могут желать друг другу зла.
Произведение еще раз заставляет задуматься о распределении социальных ролей в обществе и о том, как они меняются под внешним воздействием. Откуда берутся в обществе «новые люди», каким образом они происходят из людей «старых»? К сожалению, мне показалась досадно недосказанной история Адила Адилова. Почему тихий, спокойный мальчик стал таким жестоким человеком? И хотелось бы, чтобы более четко обозначилось отношение Мардана Халыг оглу к младшему племяннику. Во второй части Вы пишите, что учитель «терпеть не мог своего племянника», но позднее говорите, что все-таки любил и считал очень близким человеком.
Ваше авторское решение конфликта между героями в финале – Аллах, как высшая посмертная справедливость. Интересное и внятное решение. Приятно, что Вы преподносите религию поэтично, мягко и ненавязчиво. Красиво, одним словом.
Спасибо Вам за Ваш титанический душевный труд! Думаю, теперь стану Вашим постоянным читателем.
С искренним уважением, Екатерина.
Екатерина Алексеевна Морозова   17.10.2010

Когда впервые посетила Вашу страницу, первым делом прочитала все стихи. Они замечательные. Очень трогательные. Потом я начала читать прозу. Сама того не замечая, прочитала все, что там есть. Ваши произведения заставляют человека по-другому смотреть на жизнь. Хочется читать не отрываясь. Меня особенно потрясла роман-кантата "Дверь". События описаны так живо, и такое впечатление, что все это я вижу своими глазами. Нет хищника ужасней, чем человек. Предательство, доносы, обвинения, расстрелы…. Как может один человек решить, жить на этом свете другому или нет. Возомнил себя Всевышним? Разве не в руках Создателя дать и отнять жизнь. … Разве человек заслуживает такое, что "зарытые наспех трупы наутро раскапывают бездомные собаки, раздирают на куски и растаскивают по округе внутренности…. В месте, именуемом Рудником, часто можно было наткнуться на обглоданные черепа, руки и ноги. Их тошнотворный запах иногда ветер доносил и до этих мест…."
К большому несчастью эта наша общая история. История, которую следует помнить. Хочется пожелать, чтобы нигде на планете ужас и мрак тех дней больше не повторялись.
Говорят, писатель, когда создает свое произведение, пропускает его через свое сердце. Спасибо Вам Фируз-муаллим, за память предков. Вы их достойный потомок.
И... берегите свое сердце….
С уважением,
Шахло Касымова   30.05.2010

Спасибо Вам!
Прочла произведение, названное Вами автобиографией сердца и памяти...
"В действительности, равнодушие и пренебрежительность ужаснее войны."
И как "...найти силу, причину, которая выворачивает людей наизнанку, превращает их в хищников!."?
Сейчас мне трудно найти слова...
Но Вы не могли не написать эту "сказку в были и быль в сказке", чувствуя в себе дух дедов!
С уважением,
Татьяна Кожухова   13.12.2009
Написано хорошо и загадочно. Да и тема вечная. С нашими народами случилось то что и должно было случиться, да и дальше я думаю случиться ровно то что должно. То что сами заслужили то и получим не больше не меньше.
Мурат Юсупов   26.10.2009

Фируз, сильное впечатление произвёл Ваш роман. Злодейство не способно убить Веру в светлое. Мне интересно, ведь это целая эпоха в жизни людей. Многие дали оценку тех событий. Многие, но не священнослужители. Или я ошибаюсь? Недавно был скандал с портретом Сталина, который батюшка собственноручно нарисовал и повесил в храме. Почему всё сводится к Библии? Как будто после неё не было жизни, не было веры, и не было людской благости и людской подлости. Заветы, скажете Вы? Религия заменила Веру, превратив в политический инструмент! А как же Слово божие? С Уважением,

Наталия Матлина   24.10.2009