Запах гребешков
ЮРИЙ СТРЕЛОВ
ЗАПАХ ГРЕБЕШКОВ
Повесть
Повесть «Запах гребешков» рассказывает о детстве детей войны – Черемховцев, где вместе росли, познали, что такое нищета, голод и холод, как выживать в тяжелейших условиях, не теряя самообладания и веры в будущее. Порой кажутся невероятными сцены, где описаны ужасные условия жизни, когда живут в избушке – насыпнушке и дети и поросята, но так было…
Было, чтобы как-то выжить во время войны и после неё и кур держали в маленьком домике и поросенка, и даже теленка, чтобы сохранить животных, а значит и себя.
«Запах гребешков» - это военное и послевоенное детство, когда ужасно хотелось, есть, а кушать кроме картошки, крапивы и лебеды порой ничего не было.
И все детские игры, в том числе и в «зоску», в пристенок, в прятки были не от хорошей жизни, детям было просто нечем заняться.
А ещё «Запах гребешков» - это повесть о первой любви, о первом светлом чувстве цыганского мальчика к русской девочке, которое сам автор пронес всю свою жизнь. Думается, что повесть будет полезной и для нынешнего поколения, которое не испытало тягот и лишений во время войны и после неё. Главная мысль повести – не терять самообладания в любых жизненных ситуациях.
Николай Демидов, член союза журналистов России. Бывший редактор районной газеты «Маяк коммунизма»
СВЕТОЧКА
Мама отправила меня нарвать крапивы для поросенка. Крапиву запаривали крутым кипятком, потом подмешивали отруби, картофельные очистки. На лавке лежали латаные-перелатанные разноцветные рукавицы и такой же мешок. Я схватил всё это и тихо выскользнул за дверь. Мне не хотелось, чтобы за мной увязалась сестренка Галка. Она и другая сестра Лиля, два брата, Леня и Вася, ещё спали на печи.
Мне надо было успеть нарвать крапивы и забежать к другу Пахе Вагину, узнать новости. Он жил недалеко от нас. В этом шахтерском городке Черемхове у меня было четыре друга. Павел Вагин – ему уже стукнуло четырнадцать, и он не бегал босиком, как мы, одиннадцатилетние. Он работал коногонов в шахте и получал паек – целых восемьсот грамм хлеба. Рядом с нашим домиком дом Генки Султанова. Семья эта из ссыльных татар. Наши с ним отцы бежали от властей и где-то скрывались. За Генкиным домишком - Волохи Юрьева, далее Грихи Литовкина, последняя была - Пахи Вагина. Далее пустошь, а ещё дальше - шахта 5-бис, где и коногонил Паха.
Я осторожно выскользнул на улицу и вдоль забора побежал к Пахе. Лучше к нему забегу, а потом и крапивы нарву. Поросенок потерпит, а новости нет, подумал я. Калитка закрыта. Во дворе слышны глухие удары – кто-то играл в зоску. Услышал Волохин голос.
- Сто двадцать три, сто двадцать четыре…
Опустился на колени и пополз через специально сделанную дыру в углу калитки. Здесь земля плотная и на ней, и на досках видны черные шерстинки.
- Ну, прямо вылитый пес Музгарка! – хохотнул Волоха. – Сто тридцать, сто тридцать один…
У собачьего лаза развернулся и выглянул на улицу, надо было убедиться, что за мной не увязалась Галка. Улица пуста. Только у дома, напротив, в пыли, возились куры да белый петух-забияка великий драчун Магомет важно ходил вокруг кур. Чего доброго он мог и на меня наброситься.
- Эй, Юрка, напрасно закрылся. Галка уже у Павла. Открой калитку! Я на шухоре стою! Вдруг с гороно появятся…сто тридцать девять, сто сорок…Галка у меня серу выцыганила…Оставь калитку открытой, цыган…сто сорок семь, сто сорок восемь…
Поднялся с колен. Разбиралась злость и обида, что Галка умудрилась опередить меня и теперь у Павла, да ещё, наверное, сказала, что я отменный засоня.
Пнул калитку и чуть не вскрикнул от боли – калитка распахнулась. Петух Магомет рванулся было бежать, но, видимо, устыдившись, опомнился. Он громко кокотнул, и, распустив ярко-белое крыло, пошел вокруг кур, этим, конечно, скрывая свою минутную слабость. А я через двор – к крыльцу. Двор большой и посредине лысый, по краям же у дома, у ворот и у забора, земля была будто вспаханная, и рос чахлый подорожник.
К дому притулилась сарайка, и в ней находились свинья Миледи с двумя поросятами, которых мы назвали Атос и Портос. Ещё осенью Павел прочитал нам книгу «Три мушкетера».
Поросята появились весной и почему-то плохо росли. Маленькие, пестрые и волосатые, они бегали у нас под ногами, во дворе, и в доме. Ночью спали не в стайке, а забирались под деревянную кровать. В углу двора конура пса Музгарки. Но он здесь бывал редко, всё бегал, пропитание себе добывал.
Там, где калитка в огород – приземистый сарай. За калиткой большая бочка с водой. Рядом с ней тележка на двух высоких колесах. На тележку ставили пяти ведерный бочонок и возили воду от колонки. Такие тележки были в каждом доме. Павлу мы помогали с водой.
Волоха жевал серу и красиво играл в зоску. В те годы каждый уважающий себя мальчишка имел зоску. Это кусок шкуры, обязательно с волосом, а размером с пятак. И шерсть чем длиннее, тем лучше. Крепилась шкура нитками или дратвой к круглой и плоской пластинке из свинца. В ней пробивали два отверстия для дратвы. Волоха умел играть попеременно обеими ногами.
У меня тоже была зоска, сделанная из козлиной шкуры. Я её выменял у пацанов на базаре на горсть табака, который выпросил у Павла.
Вбежал в дом, а там Гриха Литовкин. На полу ванна. Галка с Ленкой, сестрой Павла стирали тряпки. Ленка бросила стирать и посмотрела на меня глазами-смородинами. Когда вбежал, они с Галкой о чем-то болтали, но тут Ленка замолчала. В её смуглых руках – серая тряпка и с неё на пол тонкой струйкой тянулась вода и разливалась по полу.
- - Стирай, ушириха-толстуха! - крикнула Галка, дернув подол Ленкиного платья. Галка ещё ниже уткнулась в стирку, спрятала от меня свои плутоватые глазищи, а её волосы, подстриженные под «бокс», словно взъерошились. Ленка была немного полнее Галки.
Трехлетний Витька, младший брат Павла, сидел на «троне». Это стульчик на высоких ножках. Есть столешница, на которую перед Витькой ставили тарелку с едой. По бокам перильца, а сзади мальчишки высокая спинка, крепко скрепленная с перильцами, столешницей и ножками. Здесь Витьку кормили и поили, здесь он мог и уснуть. В сидении отверстие, а между ножек, на полу – горшок.
На столешнице перед Витькой металлическая чашка, и, облокотившись и подперев грязным кулаком большую голову, он смотрел в чашку и будто о чем-то думал.
Вбежал Волоха.
- Вассар, огольцы! Идут!
Павел вынул Витьку из «трона» и опустил в ванну. Галка и Ленка начали тереть мальчишку рогожей, а я схватил чашку со столешницы и заметался по кухне, не зная, куда её засунуть. Волоха отобрал её у меня и сунул в загнеток русской печи и накрыл чашку заслонкой.
Вошла тетка Евлашиха, а с ней незнакомка. Она какая-то прямая и хмурая и это, наверное, оттого, что на её голове черная фуражка, а на ней блестящая и черная куртка, хромовые сапоги. И они издавали сердитый, пугающий звук. Я всегда мечтал о таких хромочах и если на ком видел, то считал того самым счастливым человеком. Удивился, как эта женщина похожа на царевну, нарисованную на картинке, что висела у нас над комодом. Там царевич на сером волке ехал с царевной по дремучему лесу. Женщина, конечно, это знала, вот и выпрямилась, очень хмурая от важности.
Тетка Евлашиха – это комендант на нашей улице Красной. Все почему-то её звали Евлашиха, А вот некоторые взрослые называли её Поликарповна. Она до того высокая и худая, что поговаривали – шила на себя по заказу. На широком, плоском и костистом лице, огромные, какие-то огненные глаза, словно вдавленные внутрь, и желтые круги вокруг глаз. Про такие глаза говорят: « Глаза сороки повытаскали». Голос у неё, наверное, паровозный гудок заглушал. Совсем недавно узнал, что зовут её Светланой, да ещё Светочкой.
В одном из переулков нашей улицы жила девчонка со светлым именем Светочка. Мать и соседи – все так и звали её, кроме нас, пацанов. Хорошенькая девчонка. Всегда ухоженная, чистенькая. И ужасно красивая. В неё все мальчишки влюбились, кроме меня - не любил задавак. Я всегда думал, что это имя давали очень красивым людям. А тут на один день приезжал военный, брат нашей комендантши, и я слышал, как он назвал её – Светочка!
В тот же день ко мне подошла девочка Светочка, чтобы я и Волоха приняли её играть. Увидел у Светочки прищуренные глаза и нос горбинкой. Вдруг крикнул:
- Иди к себе! Некаво здеся по нашей улице шастать, некаво! Ходить здеся ишо и задаваться! Подумашь, Светочка! Евлашиха тоже – Светочка! И не выбражай много!
Галка в тот день была со мной. Она громко и радостно крикнула:
- Убирайся с нашей улицы, задавака!
Она подобрала своё длинное, сшитое из разноцветных лоскутков платье, подпрыгнула и лягнула Светочку голой и грязной ногой. Светочка заплакала и ушла, а мои друзья неожиданно притихли. Галка плясала вокруг меня, поднимая пыль, и её волосы, прямые и жесткие, будто звенели.
А ну, замолчи! - крикнул я, и дал ей оплеуху.
Ушел домой и до вечера по каждому пустяку раздражался…Со стороны барака, который находился недалеко от наших домов, и в котором жили шахтерские семьи, кто-то играл на балалайке и пел частушки, особенно одну из них я запомнил навсегда.
Когда Ленин умирал,
Сталину наказывал:
Хлеба много не давай,
Мяса не показывай!
ЕВЛАШИХА И ЦАРЕВНА
Евлашиха ворвалась первой и начала мерить ногами кухню, горницу. Пошагала, пошагала и резко остановилась надо мной. Сердце моё часто-часто заколотилось, и отчего-то зоска в кармане стала тяжелой. Я старался не смотреть на комендантшу и только видел латаные парусиновые башмаки и серые носки, заштопанные черными нитками. А царевна из гороно стояла навытяжку и её красивые, темные и строгие глаза, как у куклы, были неподвижные, словно застывшие. Дышала или не дышала, не видно. Вот она быстро подняла сумочку на уровне глаз, раскрыла её, вынула оттуда платочек и приткнула к глазам и носу. И сразу же разнесся в воздухе приторный запах одеколона. Я не любил эти запахи. Они напоминали кладбище. Такой же был запах, когда хоронили тетю Грушу, мать Павла. Везде прыскали одеколоном. Отец у Павла пропал без вести. Павел надеялся, что отец вернется. Вот уже два месяца, как окончилась война, а Павел всё ждал отца. Павлу было двенадцать лет, когда он пошел работать в шахту коногоном. На конях в шахтах возили уголь. Подцепят несколько вагонеток с углем, и тянет их конь из лавы в штрек. Шахтерские кони и жили в шахте, и не видели они дневного света. Павел говорил, что если выпустить такую лошадь на-гора, она ослепнет. В темноте они всё видят. У Павла в шахте дела шли хорошо. Его поставили слесарем по оборудованию механизированных лав и назначили восьмой разряд. Наверное, из-за того, что он пошел работать, Павел выглядел старше своих лет: широкоплечий, красивый, смуглый, кудрявый.
Я тихонько взглянул на Евлашиху – она странно водила бровью и морщилась. Отвернулась. А царевна вынула из сумочки тетрадку, какие давали ученикам на контрольные работы, настоящую, в клеточку. А все ученики, в основном, писали на газетах. А ещё делали тетрадки из мешков из-под цемента. Царевна поискала на столе место, куда бы положить тетрадь. Павел подошел к столу, и тряпкой вытер стол.
Галка и Ленка усердно терли Витьку, и он взвыл. Павел подбежал к ванне, на ходу сняв с веревки, протянутой на кухне, белую простынь. Выдернул Витьку из ванны и стал вытирать его. Девчонки начали что-то полоскать в ванне. Ленка иногда взглядывала на меня и её улыбчиво-удивленные глаза насквозь просвечивались лучиками солнечного света.
Комендантша наклонилась и протянула к Витьке руки, хотя могла и не делать этого, и на её лице, под глазами, появилось много морщинок – это она улыбалась. В длинных пальцах комендантши я увидел конфетку – такую роскошь Витька не видывал. Он схватил её и спрятал за спину.
- Ню-ню-ню, - грохотнул голос комендантши, - какие мы слявные, какие мы чистенькие. Ню-ню-ню.
Витька прижался к Павлу и заплакал.
- Нечего парня конфетами кормить, - заворчал Павел. – Вырастет неженкой. А он должен быть мне помощником.
- Это не ваша забота, гражданин…э…Вагин…Павел, - сказала вдруг царевна, заглядывая в тетрадку. Голос у неё нежный, тихий, плавный. Такой голос я слышал по радио, когда передавали сказки. – Не ваша забота, и давайте не будем скандалить. Сейчас мы всё выясним, - она замолчала и посмотрела на Павла. А он умелым движением подхватил Витьку, как это делала моя мама с младшими братьями, когда завертывала их в одеяльца после мытья, и тоже ловко завернул Витьку в простынь. Легонько похлопал его по попке и подошел к трону. Посадил Витьку, а потом оглядел стол в поисках чашки. И я забыл, куда она девалась. Недавно была и вдруг исчезла. А в чашке варево, составленное по Волохиному рецепту. У Витьки рахит. Многие дети тогда страдали от этой болезни. Мы думали, что она оттого, что ребенок съедает жидкого, или увлекается картофельной кашей. И мы уговорили Павла, чтобы он урезал дневной паек для Витьки. Волоха узнал у сестры, что много лет назад она спасла Волоху от рахита набором трав и овощей. Мать и отец Волохи утонули на Байкале во время шторма. Волоха даже пример привел, что собака, если заболеет, то убежит в лес и ест какую-то траву и вылечивается. Мы нарвали травы, какую подсказал Волоха, даже пырея надергали, собрали разных овощей и сделали месиво. Оно дурно пахло, и было горькое на вкус. Витька отказался от такой еды. Волоха, чтобы показать, как надо есть народное средство, выпучив глаза, ползал вокруг мальчишки, ложкой черпал месиво и ел. Иногда приходилось кормить насильно. Потом мы щупали Витькин живот, а он, то увеличивался, то уменьшался. Вот это-то чашку Волоха куда-то засунул. А вдруг найдут – будет шум – скажут, что это бабкино средство. А ещё моя мама говорила Павлу, чтобы он натирал Витьку его же мочой, и каждое утро давал пить. Конечно, на такое Павел не пойдет. А зря. У моего отца были камни в почках, и он их вывел. Он заставлял нас писать в специальную кастрюльку и это выпивал. Все камни вышли. Это тоже народное средство. Отец говорил, что в цыганском таборе от всех болезней мочой лечатся.
- Ну, так вот, - продолжала царевна, - мы решили детей фронтовика Вагина, геройски погибшего…
- Он без вести пропал, он вернется, мы их тут же отдадим, - сказала комендантша и, выставив руки, затрясла ими, будто всех успокаивая.
Царевна хмыкнула:
- Хм. Отдадим. Детей фронтовика Вагина определить в детский дом, имущество описать и выдать при совершеннолетии детей. Сейчас мы составим акт. Светлана Поликарповна, давайте говорить, что там ещё? И дом, на какую сумму, давайте уже, чего вы прямо?
- А я их не отдам, - спокойно сказал Павел и засунул руки в карманы, - не отдам. Я работаю, получаю паек. Восемьсот грамм хлеба, а с этого месяца буду получать кило двести. Поросята есть.
Держать руки в карманах в присутствии взрослых мог только Павел. Нам, шпане, такое не разрешалось. В школах, например, зашивали карманы, если обнаруживали в них крошки табака, зоску или ещё какую дрянь. Но главное, чтобы ты держал руки по швам, как солдат перед командиром. Перед учителями и вообще перед всеми взрослыми ты должен стоять прямо и «есть» глазами стоящего перед тобой.
Когда Павел произнес слова, Галка крикнула:
- Атос и Портос!
- Что это ещё за Атос? – спросила царевна. В это время раздалось хрюканье, потом звонкий топот, и в кухню ворвались два поросенка. Комендантша ахнула, подпрыгнула, стукнувшись о потолок, даже известка посыпалась, и одним махом перешагнула ванну. Царевна взвизгнула, выронила сумочку, быстро-быстро затопала ногами и замахала руками, словно обожгла их. Атос и Портос, видимо, спавшие под кроватью, услышав свои клички, вскочили. Галка прыгнула верхом на Атоса. Он лихо хрюкнул и понесся в горницу. Портос преследовал их.
Дав круг по горнице, Атос вынесся в кухню, визжа и топая. Портос, как приклеенный, бежал след в след.
Павел ловко снял наездницу, пнул в бок поросенка и крикнул:
- Пошли вон! Не то будете сидеть голодными! Пошли вон!
Поросята с ревом выбежали в сени, прогрохотали там пустыми ведрами и выскочили во двор. Павел дал шлепка Галке и выдворил в сени. Расставив ноги, комендантша стояла за ванной с кочергой.
Царевна приводила себя в порядок. Подняла сумочку с тетрадкой, вытянутой рукой стряхнула с неё прилипшую грязь. И положила тетрадь на стол.
Вдруг она неожиданно топнула ногой и дребезжащим голосом выдохнула:
- Всё. Пишите. Пусть тетрадь останется у вас, Светлана Поликарповна. И больше меня не уговаривайте насчет этой семейки! Свинство развести в доме!
У царевны лицо мгновенно покраснело. Зачем она так? Её лицо тут же испортилось и постарело. Глаза ещё больше округлились и помутнели, руки побелели, и она их сжала в кулаки.
- Кошмар! Ужас! Вертеп! Ребенок маленький, и вдруг эти гадости! Это настоящий свинарник! Я не позволю, чтобы дети жили в свинарнике!
Волоха и Гриха, сложив руки на коленях, сидели на лавке. Паха вытаскивал белье из ванны, выжимал и вешал на веревку. Комендантша поставила кочергу к стене, перешагнула ванну, и похлопала Павла по плечу:
- Ты, Павел, помолчи, помолчи и не лезь, - потом обратилась к царевне, - вы знаете…Надо бы соседей позвать. Решили бы сообща…
- Я без ваших соседей вижу, что здесь происходит. Защитники нашлись! - она взглянула на поверженную икону, обвела взглядом стены, носком сапога толкнула икону под стол и шагнула к печи. Сапожки проскрипели громко и зло. – Икона висит. А нужных портретов нет…Где наши вожди? Я удивляюсь и спрашиваю, где они? Почему нет?
- Завтра распоряжусь – будут висеть, где надо, - быстро ответила Евлашиха. А я вставил:
- Они на месте. Много, - ответил я и осекся. Дело в том, что Паха портреты снял. Их здорово мухи загадили. И мы унесли их в свинарник. Павел собирался купить новые портреты. Осекся потому, что на нашей улице одного шахтера ночью увезли на воронке. Кто-то из соседей донес, будто бы портреты наших вождей не только мухи загадили, но их сняли, чтобы на свободное место грамотный шахтер какие-то картины повесил. Не наши картины. Будто их прислали из-за границы. Шпион оказался шахтер. А мы разве шпионы? Просто портреты стали грязные. Поросята у Сталина ус отгрызли, у Ворошилова голову снесли, а на голову Ленина кучу навалили. А что с поросят возьмешь? Они ведь неграмотные. Их на воронке не увезешь, Такой визг ночью поднимут, что всю улицу Красную разбудят. Это я просто пошутил. А Паху могут взять. Да и с нами могут расправиться. Наши семьи зацепят.
- Где они на месте? – вкрадчиво спросила царевна.
- Как где? В мангазине. Их много там, жуть, как много.
- Правильно, - поддакнула комендантша. - Завтра же их возьмем в том магазине. И всех до единого повесим, - сказала так и осеклась. Выпрямилась.
- Развели здесь свинарник, а ребенок голодный, - продолжала говорить царевна и более внимательнее оглядела стены. Её взгляд остановился на печи. Она подошла к ней, и ткнула пальчиком в старый самовар.
- Сейчас посмотрим, чем кормят детей. Вон сколько ртов-то лишних. Всё поедят.
- Паша, пожалуйста, - сказала комендантша и вытянула к нему свои длинные, как городошные палки, руки, - не надо говорить.
И тут я вспомнил! Чашка стояла в печи, накрытая заслонкой. Двинулся, было, к печи, но комендантша цапнула меня словно стальными пальцами за ухо одной рукой, а другой шлепнула под зад.
- Куда прешь, змееныш! А ну марш! Без тебя разберутся!
Волоха соскользнул с лавки и на полусогнутых ногах подкрался к двери. Царевна передвинула пальчик от самовара к чашке. Волоха выскользнул за дверь.
- Надо соседей позвать, - продолжала говорить комендантша и приблизилась к царевне. А та подняла заслонку, заглянула в чашку. В ней зеленела витаминная каша. Царевна отпрянула от печи, и заслонка загрохотала на полу.
- Это что такое? Это что такое опять? Что такое?
- От рахита это, - сказал я, и зоска в кармане стала горячей, - мы это…тово…как ево…лекарство…сделали… я придумал…
Павел мял простынь и его смуглое лицо стало ещё темнее.
- Не могу больше так, - задушено прошептала царевна, - это выше моих сил! Иконы, бабкины снадобья, ворожба! Что ещё? Ещё что? Всё! Хватит! Терпение моё лопнуло! - и она, схватив сумочку, рванулась к двери. Комендантша шагнула к печи, отбросив мои протянутые к чашке руки, и, вытянув шею, заглянула в чашку.
- От рахита это сделал я. Када мы жили в таборе…то у нас все лечились витаминами, - прошептал я.
В дверях царевна резко оглянулась и так прохрипела, будто у неё перехватило голос из-за ангины.
- Что?! Табор? Вдобавок здесь ещё ошивается…Ну, знаете! Всё!
И она выскочила в сени. А комендантша, не сказав ни слова, потрясла перед моим носом длинным и крючковатым пальцем, а Павел убийственно посмотрел на меня. Комендантша вымахнула за царевной, а Павел за ней. Я крикнул вслед другу:
- Откеда я знаю, как чашка попала туда! Может, сам Витька сунул. Он у нас такой ловкий, что сам подполз и сунул туда чашку! Это он туда сунул! Я видел! Не хотел жрать, вот и сунул!
Я тоже выбежал за ними во двор. А там топтался дядя Федя, сосед Павла. Его огород впритык к Павлову, а дом находился на соседней улице. На груди у дяди Феди красным комочком топорщился орден. Дядя Федя всегда носил его, и когда кричал, орден, будто сильнее краснел, а короткая штанина, оголяя деревяшку, дрожала. Он пытался защитить того грамотного шахтера, которого увезли ночью на воронке. Ходил дядя Федя куда-то, да что толку? Пришел оттуда домой и не выходил из дома несколько дней, а потом запил. Пил он долго и всё плакал. Потом перестал пить и никуда больше не ходил. И вот он опять появился, шумный, нервный, крикливый.
- Я, голубушка, участник трех революций и гражданской войны. В первую мировую меня газом травили. И ты мне не указчица жизни! Я хоть кого жизни научу! Да и чо нас учить-то? Мне человек нужон, душа ево. Хоть он взять, Поликарповна, скажу так, душа у неё есть. А ты мне не тово. Пашка, он не по годам смышленый. Всю войну работал. А скажи-ка мне, расфуфыринка, кто так мог? Он весело жил с ребятами. Да и эти, как их, поросенки есть…
- Атос и Портос! – крикнула за моей спиной Галка.
- Миледи есть, - вставил Волоха. – Мы помогам ему.
- Цыц! – сипло крикнул дядя Федя. – Ну, хоть раз интересовались ейной семьей? Кады он цельный год возился один, да мать цельный год не поднималась, лежала, и он её кормил, ухаживал. А ишо работать надо было.
- Он ухаживал за ней, - вся подалась к царевне комендантша. – Нельзя сейчас отнимать у него детей.
- А я их не отдам. Пусть хоть целый полк теток приходят, не отдам, - сказал Павел, и погладил по голове приткнувшуюся к нему Ленку. Она испуганно смотрела на всех, и в её глазах стекленели невыплаканные слезы.
- На это мы смотреть не будем, - почему-то тихо сказала царевна. В открытую калитку смотрели моя мама и жена дяди Феди, тетя Даша. Дядя Федя закашлялся и полез в карман за кисетом. Он, когда начинал кашлять, то доставал кисет и закуривал. Нам он говорил, что кисет привез с Ерманской войны, когда его травили газом. Дядя Федя, всегда молча, приколачивал чего-нибудь, пилил, строгал. Ворчал на нас. Он любил ворчать, но мы не боялись его. Он давал свой инструмент, и мы как могли, помогали ему.
- На нем всё хозяйство, дорогая, - сказала мама, сложив под фартуком высохшие смуглые руки. Я на всякий случай спрятался за дядю Федю, рядом с Галкой.
- Смирный парень, - говорила тетя Даша, - не то, что вон те оглоеды. Он у нас один на всю улицу Красную такой. Как год ухаживал за матерью, никого не было, как померла, царствие ей небесное, ну и поползли, язви их, и поползли комиссии, будто у них нет других забот.
- Комиссии эти государственные, - сказала царевна и внимательно посмотрела на дядю Федю.
- Ну и пусть они государством и занимаются,- сказал дядя Федя, - а то занимаются чёрт знает чем, - хотел ещё что-то сказать, но начал кашлять и шарить в кисете. Худенькая спина тряслась, я даже слышал скрип внутри тела. Он нам говорил, что этот кашель он заработал в окопах с Ерманской.
Царевна топталась, и сапожки не скрипели так, как в доме. Она поправила фуражку одной рукой, другой прижала сумочку и почти прошептала:
- Это как понять? Комиссии государственные, утвержденные партией, а вы сравниваете…с этими…Вы что? Против советской власти? Против народа? Причем тут черти? Да ещё и обзываетесь? А я ещё как член… партии большевиков, не позволю! Я на рабочем месте!
- Ну, так надо бы чего решить, - сказала комендантша и загородила дядю Федю. – Парень хороший. Ребятишки ухожены…
- Тут мне такого наговорили, что вы знаете, чем пахнет?
- Это у дяди Феди такой самосад, - вставил Волоха, - лучший на нашей улице. Это самосад пахнет.
- Брысь, - задушено сказал дядя Федя, - член она…тогда душу должны иметь…А потом, - кашлял он и махал руками. Лицо его покраснело от натуги. Он пытался ещё что-то сказать…
- Ладно, - тихо сказала царевна, поглядывая на дядю Федю. – Ладно, думаю, что месяц сроку и ни дня больше. Через месяц посмотрим. Как справится, так всё… На этом всё.
- Мы справимся! – неожиданно громко крикнул я и осекся. Мама вытянула шею и заглянула за спину дяди Феди.
- Вот они, голубчики. Я-то думаю, куда это они задевались? Ну, дияволы, я до вас доберусь! А ты, дорогая, чо как облизьяна, то так, то эдак? Чо ты всем мозги заморочачила? Сказала бы, бриллиантовая, чо дети хорошие и отпустила бы их, и не скандалила бы тут. Такая красавица, ну просто яхонтовая, а ругаешься. Зачем так? И зачем говорить нам, чо ты член? Ты ведь не мужик. У тебя чо? Стыда нет? Ты пошто такая?
Царевна ещё больше выпрямилась и изрекла:
- А эта…зачем здесь? Ещё не хватало…и туда же…а этим я и совсем не верю…Всё ясно. А вы, товарищ… ещё и герой Гражданской войны. Бунтовать? Против советской власти? Не позволим! Месяц сроку!
Она ушла. Комендантша выпрямилась, огляделась и сказала:
- Месяц. Вот так. И чтобы у меня ни-ни…А вы, дядя Федя, как мальчишка…Ну, ничего. Я постараюсь это дело замять. Сегодня же. Иначе, сами понимаете…Ах, дядя Федя, дядя Федя…Вы же знаете, кто это был перед вами. Она – большевичка. Комиссар. И этим сказано всё. Как вы могли? Ах, дядя Федя, дядя Федя.
- Вот ей! - прохрипел дядя Федя и показал кукиш.
- Мы все будем помогать, Светлана Поликарповна! - закричал Волоха. Ишь ты, и громкий голос появился, хитрюга. Чашку сунул в печь и смылся, а тут такой голос звонкий приобрел.
Все ушли. Последним уходил дядя Федя. Он потоптался, затянулся дымом, и заковылял к калитке. Остановился, повернулся к нам и в полуобороте тихо и задушено сказал:
- Паха…там потом струмент мой возьмешь…Бабе накажу…Чтоб отдала…Струмент справный…Будь здоров, Паха…
Паха бросился за дядей Федей, остановил его за руку. Что-то тревожное было в этом разговоре. Мы это почувствовали – молчали. Только теперь я услышал, как трубил Витька. Я подошел к другу и тронул его за плечо.
- Там Витька возгудает.
- А-а…да, да…Пошли, Юрка. Пошли, ребята.
Дядя Федя проскрипел за ворота.
Ребята побежали в дом, а Павел остановился и поманил меня к себе. Тихо сказал:
- Понимаю, понимаю…Дядя Федя хороший человек?
- Хороший, - ответил я.
- Думаешь, почему это я так к тебе? Ты…вроде не такой, как все. И отец твой хороший…У дяди Феди нет ноги…Он немолодой… Нет ничего лучше свободы. Отец твой в этом деле молодец. А вот дядя Федя…Иди в дом. Пошли.
Чего это он про моего отца? Просто мой отец настоящий бродяга. Где-нибудь в таборе. А ведь, когда он сбежал от советской власти, то все мои друзья про это знают. Сбежал. Откуда мне знать, где он?
- И я не знаю, где мой отец, - с печалью в голосе сказал Паха.
- Эх, Юрка, я ничего не имею против твоего отца. А ты верь ему. Всегда верь. Если бы у меня был отец, да я бы…
- А я верю. Найду его.
- Ты всегда верь. Я ведь знаю, как тебя пытали, когда исчез твой отец. И ты ничего не сказал. Об этом никому ни слова. Я один знаю. Я видел под мышкой у тебя шрамы. Терпи. Пошли.
О том случае со мной мне даже не хотелось вспоминать. Даже если бы я знал, где мой отец, никогда, ни перед какими пытками не сказал бы.
РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ
Когда вошли в дом, Павел долго смотрел на нас, но мы не отвели взглядов.
- Ну вот, ребята. Я вас не задерживаю. Вы можете свободно приходить, как всегда…Я за Ленку и Витьку в ответе один. Я бы их всё равно не отдал.
- Ты чо, Паха? – сказал Волоха, - ну ты даешь! А? Ты чо? А?
- Мы ведь согласны быть с тобой. Ты на работу, а мы с ребятишками, - поддержал я Волоху.
-Мы сколотим ящик, а внизу колесики приделаем, и будем возить Витьку. И даже к тебе с ним на работу приедем, - предложил Гриха.
Павел ответил:
- Атос и Портос бы подросли, а Миледи бы ещё поросят принесла бы. Надо сходить на свалку, да рогов пособирать. Всё закончилось. Гребешки не с чего делать.
- Мы все пойдем, - предложил я. – Тележку сделаем сегодня же. Завтра Витьку на тележку и айда за рогами.
В это время в открытую дверь дома вбежал Генка Султанов, наш друг. Он всегда опаздывал, хотя дом рядом. Мне кажется, что его мать не пускала.
- За мной гнались трое…базарники, - выпучив глаза, и задыхаясь от бега, говорил Генка. – Ну я двоим хорошо дал. Не хотел с ними связываться. Я такого задал…
-Стрекача от них, чо вмиг здеся оказался, - вставил Волоха и засмеялся.
Генка до того худой и смуглый, будто долго коптили и высушивали. Оттопыренные уши торчали на лысой голове, и он ею постоянно вертел, словно прислушивался. На его лице неестественно торчал длинный и острый нос. Чистый Буратино. Мы и прозвали его Буратино.
Ну, ребята, - сказал Павел, - у каждого из вас есть дома дела. И я не хочу, чтобы вам из-за меня попало. Если хотите помогать, приходите в свободное время. Вы только не обижайтесь, но родителям вашим ваш пыл надоест, и они потом нас не очень поддержат. Старайтесь дома помогать, как лучше. Сегодня мне надо будет организовать стирку…
- Мы с Ленкой будем стирать, - вставила Галка.
- Стиральщицы. Простыню от половика не отличите. Молчала бы уж, - криво улыбнулся Волоха.
- Ладно, хватит вам, вечно ругаетесь! – прикрикнул Павел.
- Волошка-галошка, - прошипела Галка и словно кто с места смахнул, прыгнула к двери. Ну, связался Волоха. Теперь держись. – Светочке записку написал, и она смеялась над тобой. А тебя сестра ремнем бьет!
Галка выбежала во двор. Кричала:
- Жених и невеста, поехали по тесто. Тесто упало – невеста пропала! А Светка пропала! А Светка пропала!
- Связался с кем, - проворчал Павел.
То, что Волоха написал Светочке – новость. Я ведь тоже как-то собирался пригласить её в кино. Волоха опередил. Интересно, что он там написал? Немножко стало тревожно и обидно.
- Там твой мешок, Юрка, - сказал Павел. – У калитки он, там же и рукавицы. Тебе надо идти за крапивой. Матери чего-нибудь помоги.
Только сейчас вспомнил про крапиву. Её нарвал быстро. Она росла вдоль заборов в огородах. Дома меня мама не ругала. Пока она готовила корм животным, я похлебал крапивного супа с лебедой. Галки не было. Накормив свинью, мама пошла на базар. Она там торговала папиросами, разбавленным спиртом, самогоном из-под полы. Ворожила на картах. Иногда и я ей помогал что-нибудь продать.
Выпустил ребятишек во двор, закрыл ворота на засов и через огороды – к Павлу. Мои друзья во дворе сколачивали короб. К нему прикрепили четыре колеса от детских велосипедов. Борта короба высокие, чтобы Витька не вывалился. И такие тележки, наверное, были в каждом дворе. Мы усадили Витьку в тележку, и пошли к терриконику. Он недалеко от нас дымился. Это большая остроконечная гора, похожая на пирамиду. У подножия терриконика мы всегда собирали уголь в специально сделанный короб. Его в окрестности все огольцы знали и не трогали.
Недалеко от терриконика старая отработка, там накопилось много воды, и образовался пруд.
Со стороны пруда доносились голоса, визг. Черемховская шпана резвилась там.
- Как жарко, а? - захлопал себя по груди Волоха. – Спасу нет от жары, а? Замучила меня эта жара.
Волоха всегда ахал, когда что-нибудь затевал.
- С ума можно сойти от такой жары, - поддержал я друга. – Ну и жара нынче, так бы и лил воду на себя.
- А я чего-то не заметил жары, - подал голос Генка. - Вроде и ветер северный задул.
- Тебе бы этот ветер мозги прополоскал, бестолочь, - прошептал Волоха, - замолчал бы удав…
- Ты чо толкаешься?! – крикнул Генка. – Чего я сказал такова? Ветер северный. А ты чо, Волоха? Чо вы на меня? Да говори, Волоха…Чо шепчешь? Куда купаться? Волоха, ты чо дерешься?
- Ну вот что, друзья, пошли на вашу лужу, - сообщил Павел, и бросил собирать уголь. – Покатаемся на лодке. Давно не плавал. Айда на лужу!
- Ура! – закричали мы с Волохой, и запрыгали вокруг Павла, сбивая друг друга с ног. А Генка сказал:
- Сначала дерутся, потом лезут играть. Чо с вами?
Мы бросились к пруду. В те далекие времена, если кто помнит, был такой довольно большой пруд. К нему можно было попасть от фабрики имени Лазо, а также от базара.
Павел поговорил с тремя парнями, которые сидели на борту лодки, вытащенной на берег, и они отдали её нам.
- Григорий, сказал Павел, - побудь пока с Витькой. Рано ему ещё. А потом и тебя покатаю. Ты более серьезнее этих…
Гриха молчал и смотрел на лодку, и когда мы сели, откуда-то выскочила Галка и прыгнула в лодку. А вон и Ленка. Павел оттолкнулся веслом и крикнул:
- Лена, я тебя потом покатаю с Грихой!
Мы отплыли, а Ленка бегала по берегу и кричала:
- Ага, Галку так взяли, ага, ей так всё можно, ага, мне так нельзя, да?
Мы плыли и блаженствовали. Плыли на середину пруда. Павел сильно греб, и лодка толчками продвигалась к другому берегу. Лицо у Павла светилось, узкие глаза поблескивали чернотой, сильные мускулы перекатывались и бугрились, и он возвышался над нами на целую голову.
Мама всегда говорила, что похожий на его деда. А он был бурят, сильный и смелый. Он служил на границе и был командиром отряда у самого Блюхера. Потом деда объявили врагом народа. Перед самой войной. Но отец Павла не верил в это. В первый же день войны он ушел добровольцем на фронт.
Вот что сказал мой отец Павлу:
- Не верь, Пашка, что твой дед враг народа. Он отличный человек. Не верь разной сволочи. Я же вот верю. И ты верь. Я твоего деда хорошо знал.
За тот год, что мы жили здесь, я сдружился с Павлом. И мне не хотелось, снова куда-то уезжать. А мой отец, когда покупал нам домишко, сделанный из досок и засыпанный шлаком, не знал, что почти рядом живет семья Вагиных в таком же домишке. У моих друзей все такие дома были. Фамилия у Вагиных была бурятская. Отец Павла на время поменял фамилию на русскую, чтобы его дети не были травмированы. Потом приехали в этот городишко. А когда отец уезжал на фронт, то сказал:
-- Мы ещё вернем свою родную фамилию. Где лежат настоящие документы, ты знаешь. Тот человек вам сразу их отдаст. Надежный человек. И если тот человек исчезнет, всякое бывает, ты знаешь, где их взять.
Этим человеком оказался мой отец. Ему не составило труда сделать документы для отца Павла и его детей. Такие заказы он давал своему двоюродному брату, дяде Коле Кунгурову, по кличке Кунгур. Но мой отец где-то хранил настоящие документы Вагиных. Но если бы они потерялись, такие же документы были бы сделаны. Такие мастера были. Надо сказать, что дядя Коля всегда помогал тем людям, кто обращался к нему за помощью. Однажды какие-то бандиты увели корову из стайки овдовевшей матери с шестью детьми. Тогда женщина обратилась к дяде Коле. И он со своими товарищами нашли тех бандитов. Какая там была разборка – неизвестно. Однажды ночью во дворе этой женщины появилась корова. Правда, другая, но она давала молока ещё больше прежней коровы.
А когда мой отец исчез, то Павел сказал:
- В моем полку прибыло. Ты верь отцу. Скоро, глядишь, даст весточку. И снова вы начнете бродяжничать. Жаль. Но никогда не забывай, что ты родился в городе Черемхове. Здесь твоя настоящая родина. С этих мест пошел ваш род.
Шрамы под мышками остались на моем теле навсегда. Как это было?
Однажды, когда отец был в бегах от советской власти, а его должны были арестовать, к нам пришел какой-то военный дядя. Отец кого-то обозвал отрепьем партии. Участковым был наш родственник. Как-то он узнал, что отца должны арестовать Он и тихонечко сообщил маме, что этой ночью придут за отцом.
Человек осмотрел стены, и сказал:
- Икона есть, а почему нет нужных портретов? Молчать! Знаю. Никого не признаете, но вы живете в стране советов. Всё барышничаешь? Молчать! Народ обманываешь? Почему на работу не идешь? Знаю, этот твой старший огрызок на железной дороге из вагонов уголь ворует. Знаю. Молчать! А ещё он колоски с полей ворует. Я вот полгода в этом городе живу, и всё удивляюсь, как ты без работы можешь столько детей прокормить? Вот и пошел твой огрызок воровать. Молчать! Где твой главный вор и возмутитель?
- Я же вам говорила, дорогой – найдите мне мово мужа. Куды ево дели? Куды?
- Я тебе не дорогой, цыганская твоя рожа! Поговори мне, барыга! Он сам куда-то исчез. От советской власти он не скроется. Молчать! А ты, черномазая, попадешься с товаром. Загремишь, курвяка черномазая! Молчать!
- А ты меня поймай. Я свободная женщина.
- Вы живете в советском государстве и не можете быть свободными. Если каждый человек будет свободным, как ты здесь болтаешь, тут такое тогда начнется! И ты мне, курвяка, брось долдонить о свободе! Молчать!
- Помогите найти мужа, - не унималась мама.
- Он враг народа! А ещё вор! Бандит с большой дороги. Ты это хоть можешь понять? Он сбежал от справедливого суда, от возмездия. Ещё раз поймаю на базаре при спекуляции товаров – загремишь как миленькая на Колыму. Ещё раз увижу цыган в твоем дому – посадим вместе с ними. Мне плевать, что они твои родственники! Плевать! Вы все власть нарушаете, курвяки! А все ваши избенки и шатры сжечь!
Раскрылась дверь, и ещё один возник, на вид ещё молодой и чистенький.
- Мы ждем вас, товарищ Гниломедов. Там ещё двоих доставили. Я бы тут сам разобрался…
- Вот что, товарищ Мартынов, вы мне… не того. Они враги народа. Ладно. Не миндальничай с ней тут. Я пошел.
А новый товарищ, по фамилии Мартынов, оглядел стены, и остановил взгляд на иконе. Потом сказал:
- Работа такая, извините за товарища…Нервы. Он на фронте был комиссаром…Сами понимаете… А ваш муж…понимаете…в бегах.
Мартынов пошел к выходу, остановился и, не смотря на нас, сказал:
- Надо понять. Всё так сложно. Извините…
Но тут ворвался Гниломедов. В его больших глазах злоба.
- Он меня ещё и пнул! Ну, я ему покажу, как себя вести с законной властью!
Я стоял у печки и держал книгу о каком-то смелом парне. В этот день мне дал её почитать Гриха. Он настоял, чтобы я её прочитал. Гниломедов вырвал её из моих рук.
- Ты посмотри, какую он книгу читает?! Ах ты, сучий окурок! Не имеешь право её читать! Нет для тебя такого права! Взять паршивца! Вот он и скажет, где его отец! Взять.
Тут же вбежали два милиционера и схватили меня.
- Ему только двенадцать лет! – заревела мама.
- В самый раз ответ держать!
Мама бросилась на Гниломедова, и он ударил её по лицу. Она упала. А меня вынесли на улицу. Втолкнули в черный «воронок». Там уже сидело трое мужчин. Один из них был в наручниках, а лицо было в крови.
Кабинет. На столе наган. На всю жизнь запомнил пепельницу, в которой дымился окурок. Гниломедов хмуро смотрел на меня.
- Где отец?
- Не знаю.
- Видишь оружие? Одна пуля для тебя. Отвечай, окурок!
Мне связали руки и подвесили к торчащему в потолке крюку. Гниломедов курил папиросу.
Мартынов сказал:
- Молодой он ещё. Откуда ему знать? Отпусти.
- Пожалел? Они нас не жалеют. Это всё из-за них, врагов народа мы так живем. Все они одинаковы. Надо же! Какую книгу читал! Тебе ли читать её? Говори, змеёныш! Говори, сучонок! Говори!
Мартынов вышел, хлопнув дверью.
Гниломедов свой окурок сунул мне под мышку. Дикая боль, но я не закричал. Злость и обида затмили боль. Что есть силы, пнул Гниломедова. Он громко закричал и стал на моем теле тушить папиросы.
Потом меня сняли с крюка и отливали водой.
Утром выпустили.
С тех пор на моем теле остались шрамы от окурков. И когда кто-то тушит папиросу в пепельнице, вспоминаю ту страшную ночь из моей жизни.
…Павел замурлыкал песню о тачанке, подмигнул нам, и мы поддержали его и начали тихо петь.
И тут я увидел, что по берегу шла Светочка, медленно так шла и смотрела в нашу сторону. Я забеспокоился. Мельком взглянул на Волоху. И он уловил мой взгляд. Волоха дрыгнул ногой, опустил руку в воду и заорал песню о тачанке. Сдалась она ему! Он её всегда хорошо пел. Я никогда не мог его перекричать. Он выдернул руку из воды и начал ею махать. А мне стало тоскливо. Светочка шла по берегу и смотрела в нашу сторону. Волоха изнемогал от крика. И Галка стала визжать и махать руками. Генка подвывал. Все против меня настроены – хоть плачь. Волоха вскочил. Павел от неожиданности выпустил весло, а другим сильно загреб воду, и Волоха полетел за борт. Лодка перевернулась. В один момент я оказался в воде, но тут, же вынырнул. Пронеслась мысль – надо ухватить Галку. А она выплевывала воду и, вытаращив глаза, гребла ко мне.
Поверхность лодки, гладко зашпаклеванная варом, стеклянно блестела под лучами солнца. Мы с Галкой ухватились за холодное и скользкое днище с одной стороны. А с другой показались черные головы Павла и Генки.
- Все на месте? – спросил Павел. Черные волосы не отличались от днища лодки. – Ага, Волоха шпарит к берегу…Там же такая глубина! Ну, чёрт полосатый!
- Это он тебя испугался, - сказал я. - Прыгал, как леший.
- Чо он его испугался? – вытаращил на меня свои большие и немного раскосы глаза Генка. - Волоха орал здорово, и никого он не испугался.
- Он же потопил лодку, вот и испугался! – крикнул я, удивляясь бестолковости друга.
Волоха плыл к берегу, где ждали нас Генка с малышами. А мы, держась за лодку, медленно продвигались к другому берегу. Светочка ждала нас.
Вытащили лодку на берег. Светочка ходила среди нас и восхищалась, ну а Галка вдруг ляпнула:
- Брат у меня чо надо. Спас меня.
Светочка любовно смотрела на меня. Но тут Генка чихнул и изрек:
- Я чо-та не видел, как он тебя спасал…
- Он «видель», - передразнила Галка. – Где тебе видеть, если мы с Юркой тебя спасали!
- Вы меня?! – возмутился Генка. – Я плавать умею! Ты всё врешь, окуниха!
- Это я-то вру? Я никогда не вру! Он плавать умеет! Ты, наглец, тонул, а мы тебя за шиворот тащили! Я вру!? А ну, повтори! Сейчас за это ты у меня моих ногтей попробуешь!
- Хватит! – крикнул Павел. – Сорока чёртова! С вами только свяжись, вечно в какую-нибудь историю вляпаешься! Теперь с вами никуда не поплыву!
Светочка подошла ко мне и пальчиками прикоснулась к плечу. Сняла прилипшую водоросль. Светочка очищала пальчиками соринки, приглаживала рубашку, а я притих. Но чтобы не показать свое состояние, мотал головой в такт песни о тачанке. Вот бы Волоха увидел – от зависти позеленел бы. Пальчики у Светочки длинные, круглые и горячие, чувствовал их, какие они нежные и мягкие. Даже уловил у неё запах пряников и конфет. Почему так бывает хорошо от прикосновений этих пальчиков и развевающихся волос? Ведь и Волохе, видимо, с ней хорошо, когда они ходили в кино. И почему другой раз я ненавижу её, а когда долго нет на улице, хочется увидеть. А увижу, буду избегать?
- Какая противная вода, - спокойно сообщила Светочка, - и поплыли зачем? Волоха всё виноват, прыгал, как угорелый. Противный.
Моя душа пела. Волоха на моих глазах растоптан. Я осмелел, и решил пожалеть друга.
- Мы все виноваты, некаво было прыгать. Волоху жалко. Паха на него злой…
- Хотя Вовка противный, а жалко его. В общем-то, он ничего мальчишка. В зоску лучше вас всех играет. И в кино с ним можно сходить…
Она замолчала, а я совсем притих, и где-то в глубине, под сердцем, что-то кольнуло, а в голове словно похолодело. Чёрт меня дернул с этим Волохой. Светочка стояла напротив меня, держала меня за пуговицу на рубашке, опустив головку, и её светлые и прозрачные волосы, рассыпанные по плечам, спине, груди, опутывали меня, от них словно становилось совсем тепло. Я не понимал себя. Что со мной? Ничего вокруг не замечал, будто тени мимо меня проплывали. Я неожиданно для себя бухнул:
- Тоже…это самое…пойдем в кино?
Светочка потянула пуговицу сильнее.
- Мама не пустит…У неё сегодня гости. Дядя Витя приезжает, и должна быть дома… Я бы пошла с тобой. Мама боится за меня…Ты-то ничего…Ваши цыгане…Мама говорила …Они могут меня украсть…
Папа у Светочки погиб на фронте, и они с мамой жили вдвоем.
- Ты выходи. Не бойся, - сказал я, и почувствовал, как лицо стало гореть. – Мы будем бегать, и я буду стараться, чобы ты не голила. Не бойся. Это неправда, чо мы детей воруем. Неправда. Не верь. Выходи.
Мне не хотелось этого говорить, я даже противился, но нес такую ерунду и удержаться не мог. Да и обидно. Кто её воровать собрался? Зачем так люди врут на нас?
- Я пойду, ладно? А то вон Галка смотрит, - сказала Светочка и оторвала пуговицу. Отошла от меня. Шла она по берегу, стройная и самая красивая во всем белом свете.
Подбежала Галка.
- Вот маме скажу, жених и невеста! - звонко крикнула она вслед Светочке. – Жених и невеста! А Светка – невеста! А Светка – невеста!
Вот уже и Светочки не видно, и день неожиданно стал портиться, появилось непонятное раздражение на Павлово спокойствие, на худую Генкину шею, на Галкины выпученные глаза. Она увидела моё лицо, сорвалась с места и побежала навстречу Ленке.
А я вспомнил, что ребятишки сидели во дворе, и надо было накормить свинью. Машку надо кормить чаще. Глядишь, к осени будет много мяса. И зиму проживем безбедно.
Ночью был шум. Кто-то кричал. Я вскочил. Мама стояла у двери и плакала. Дверь была закрыта на засов.
- Ма, а ма? Кто там? Папка приехал?
- Тише. Детей разбудишь…Тетя Паша это…
- А чо она это ночью завозгудала? Чо плачешь-то? Дядя Федя заболел? Ты полечи ево. Дай я отнесу трав…
Мама потихоньку прирабатывала тем, что заготовляла разные травы и делала настои, заговаривала грыжи, лечила от сглаза, от болей в спине, груди, «поправляла» от сотрясения головы. Гадала на картах соседкам, на базаре, вокзале… Вот только от рахита не было средств. Кое-чему и я у неё научился. Пацаны говорили, что будто рядом со мной постоят, и становится лучше.
- Не надо травы. Ложись спать.
Мимо нашего дома проехала машина, свет от её фар проник сквозь ставни в комнату, тихонько и бесшумно скользнул по стенам, потолку, словно что-то выискивая. И уперся в стену. А потом резанул по глазам. Быстро закрыл их, но всё равно свет какими-то огромными, радужными кольцами расширил мои глаза. Любопытство взяло верх. Свет от фар, не найдя ничего, исчез. Мама постояла ещё некоторое время, открыла засов и вышла. Я выскользнул за ней. Огромная луна, будто чего-то, стыдясь, покраснела и стала прятаться за темную тучу, но ещё какое-то время продолжала освещать наш двор нашу крышу и крышу соседнего дома. В раскрытой калитке стояла мама, а далее…да, это была тетя Паша. Она плакала. Никогда не видел её такой.
- Ироды! Сволочи! Ещё и меня спрашивали! Так я их испугалась! Пусть и меня берут! Нашли врага народа! Это Федька-то враг советской власти? Что-то искали. А чо у нас найти? Клавдя? Чо есть-то у нас, Клавдя?
- А у нас чо было? - спросила мама. – Тоже всё перерыли. Антихристы. Ни дна им всем и не покрышки! Юрку допрашивали. Тело жгли. Сволочи! Чо у нас искать? Стены голые, да ребятня.
Значит, дядю Федю посадили в тюрьму. За что? Все мы его хорошо знали. Он настоящий герой!
- Они настоящие фашисты! Разве так можно, Клавдя? По нашей улице ещё одного забрали…Этот приезжал. Как ево…Он ещё Федьку всяко обозвал. Этот Гниломедов сам настоящий курвяка.
Пошел домой. Луна спряталась, и во дворе стало темно. Бросился на жесткую кровать и долго ворочался. Потом снились кошмары, ну а клопы и вши совсем обнаглели, ползли по телу и кусались…
Когда утром проснулся, то вспомнил вчерашний день. Обидно. Что Светка нашла в Волохе?
Стоял с ведром. В нем картошка. Вывалил её на пол. Подошла шестилетняя сестра Лиля. Она сказала:
- Дай мне лошадку.
- Зачем она тебе? - рявкнул я. Обидно. Зачем только пожалел Волоху? А ночью дядю Федю увезли…
- Вон так картоха похожа на лошадку, - упрямилась Лиля. И тут я увидел, как у неё набухали слезы, и они должны были вот-вот выкатиться.
- Она похожа на лошадку, и я буду её кормить. Она голодная.
- Кого ты собралась кормить?! - продолжал кричать я. – Кого?!
- Лошадку.
- Какую ещё лошадку? Не понимал сестру.
- Вон эту, - показала она на картофелину, - это лошадка, и я её буду кормить. Не надо её резать. Ей больно будет. Отдай.
- Это картошка, а не лошадка! - крикнул я и вырвал у сестры картофелину, грохнул её об пол. Она гулко стукнулась и покатилась. У Лили выкатились слезы, похожие на мамины бесцветные бусы. Одна упала на пол темным пятачком, и я словно уловил стук бусины.
Лиля засеменила в горницу за картофелиной. И тут только заметил, что она похожа на лошадку, и понял состояние сестры. Но жалось к сестре, не приходила, только немного утихла и растворилась злость. Взглянул на темное пятнышко, на след Лилиной слезы, и начал экономкой чистить картошку. Чистил и потихоньку смирялся со своей судьбой. Вот возьму, и не буду ходить на улицу. Забеспокоятся друзья и прибегут. А Светочка? Представил, как будет ходить Светочка и тайно вздыхать и заглядывать на окна нашего дома. Пусть помучается. Пусть повздыхает.
Накормил ребятишек и дал корм свинье, прибрался в доме и даже вымыл пол. Развел известь в ведре и собрался белить печь, как вдруг увидел маму – она стояла у порога и её тонкие руки вдоль тела.
- Ну, молодец, седни. В сенях банку возьми с мукой. Купила у знакомых бурят. Отнеси Павлу.
- Дядю Федю не отпустили?
- Нет. Пока ни одному, ни слова. Мотри. Когда же всё кончится? Антихрист треклятый. Чёрт усатый. Смертушки нет на нево.
- Я мама, пошел. Может, чо ишо сделать? В стайке бы навоз убрать.
- Иди, иди. Ну, прямо золотой седни. Ладно. Убери в стайке. Потом можешь бежать к Павлу.
Пошел в стайку. Пусть Светочка переживает. А Галка куда-то убежала, наверное, к Павлу. Пусть. Мне и дома хорошо.
С навозом долго повозился. Потом в маленькой тачке возил его на огород. Мама ушла на вокзал, к пассажирскому поезду. Там она ворожила на картах и бобах.
Потом, когда всё вывез, то хотел приблизиться к играющим на улице ребятам, но раздумал. Нужны мне больно их разговоры! Мне просто не захотелось играть в прятки, и я побежал домой. Скучно вдруг стало. Когда дошел до калитки, то оглянулся - Волоха ходил петухом вокруг Светочки, что твой петух Магомет. И Волоха что-то ей рассказывал, а она весело смеялась. Другие ребятишки побежали в разные стороны, конечно, прятаться. Остались только Светочка и Волоха. Что такое он мог ей рассказывать? Да и Светочка…покажи палец, и смеяться начнет. Ну, их. Пошел домой.
- Давай мойся, - встретила меня мама, ребятишки уже на печи.
Ванна с теплой водой в сенях. Помывшись, лег на свою кровать. Я отдельно от них спал. Они сползли с печи и ко мне. Мне приходилось каждый вечер рассказывать что-нибудь. Начинал безбожно врать и не замечал, как уходил в мною выдуманный сказочный и светлый мир, как вечный день, где не было голода, где жили сильные и добрые люди, и они жили в красивых домах.
Иногда ночью слышал, как тихо плакала мама. Тогда мне тоже становилось жалко маму и я, вцепившись зубами в подушку, тоже плакал. Знал: мама ждала папу. Но придет ли он? А когда появится, то мы снова начнем странствовать по стране. Мой отец, возможно, вернется – мотается где-то и прячется от властей. А вот отец у Павла не вернется. Вспомнил про гадание. Прошлым летом это было… Когда ещё была жива бабушка, жившая в селе Макарьеве на Ангаре, то рассказывала, что в летнюю пору, ночью, можно вызвать чей-нибудь дух на переговоры. Мы с Волохой долго уговаривали Павла поехать на одну ночь в Макарьеву, ведь до этого села всего тридцать километров. И туда ходит паровоз с несколькими вагонами. Да, а гадать надо в подполье, и чтобы был в руках черный кот без единого белого пятнышка. Положить кота перед собой и нащупывать у него ребра. Перед собой поставить зеркало, в которое надо смотреть и ждать, когда появится вызванный дух. Рядом с зеркалом поставить стакан с водой, а на дне кольцо.
Павел согласился и мы поехали.
В СТАРОМ ДОМЕ
У одной старушки я стянул черного кота. Павел по этому поводу сказал:
- Вот что значит, в тебе есть цыганская кровь.
Да, а недалеко от кладбища, по склону горы, стоял старый, с заколоченными окнами дом моих предков, оседлых цыган. Вот мы и пошли к этому дому. Он стоял на краю села Макарьева, и окнами, будто вглядывался в землю, и к недалеко маявшим крестам. Они, казалось, торчали по небосклону, а некоторые будто и совсем оторвались от земли и плавали в синем небе черные – черные и четкие.
Мы вошли во двор, заросший, огромный и пустой. Вокруг дома – огород, засаженный картошкой, и ботва от неё, наверное, в мой рост. Картошку здесь сажала семья оседлых цыган, моих родственников по бабушке. Родители и ребятишки были до того крикливые и шумные, что их можно было услышать на краю села, когда они начинали кричать. Муж у тети Груни погиб на фронте, и она осталась с множеством ребятишек. Они побирались, а она ходила по селу с картами, бобами и ворожила. Порой, они всей оравой выезжали в Черемхово, иногда забредали к нам, и это был сущий ад! Выезжали они в Усолье-Сибирское, Иркутск, в село Мишелевку, Голуметь, Кутулик, Зиму, Тайшет…И ещё куда дальше. Бывало, и я с ними путешествовал. Орудовали они и по поездам, вокзалам: пели, плясали, ворожили, побирались. А где что плохо лежало и воровали. Всякое было. А так, как я лучше всех мальчишек плясал, то мне приходилось отбивать чечетку перед собравшимся народом. Возможно, из-за этого меня и таскали они везде. Но чаще они возвращались домой, ближе к Ангаре.
От дома несло прелостью, пылью и той землей, которую только что копали на огороде. Двери заколочены досками. Такие и на окнах.
Солнце закатилось за лысую гору, и окна домов ярко заголубели, переходя на розовые тона, крыши домов стали светлее и сам воздух над селом заалел, погустел, и с Ангары потянуло запахом прибывной воды и прелых бревен. Сейчас бы посмотреть, как орудуют сплавщики. С пастбища возвращалось стадо коров, отяжелевшее за день, и такая поднялась пыль на дороге, что она достигла нас и медленно оседала вокруг, и эта пыль принесла запахи парного молока и ещё чего-то вкусного.
- Надо было бы хоть вареной картохи взять, - прошептал я.
- Потом сбегам к твоим родным цыганам, и пошамаем там, - ответил Волоха.
- У них у самих ничего нет, - подал голос Павел. – На днях видел тетю Груню в Черемхове на вокзале. Ворожила проезжающим солдатам, чо ехали на восток. Пацаны побирались. Юрка, они к вам не забредали?
- Неа, чичас оне по поездам шныряют. По военным. Оне лучше подают.
Другой раз и я ходил к вокзалу. К поясу привязывал котелок. А вдруг чего солдатики подадут? Иногда хорошо везло. В самый раз попадал, когда у них был час обеда. Полный котелок наливали супу с тушенкой, а то и каши давали. Тогда и хлеба перепадало. Всё это добро я осторожно нес своим ребятишкам. Как-то надо было выживать во время войны. Мои друзья, кроме Павла, тоже ходили к вокзалу. Чаще всего Волоха представлял меня, как маленького артиста.
- Товарищи солдаты! – призывал Волоха. – Вам чичас мой друг сбацает цыганочку с выходом.
- Давай, Рома, давай! – отзывались солдаты. И я бил чечетку. А если у кого в вагоне была гармошка или баян, тут уж я устраивал маленький концерт. Как говорится, тогда мы уходили с богатым уловом.
Павел продолжал говорить:
- Васька-то с Гохой за отца остались. Кузнецами работают. Есть, правда, конь. Какой там конь. Кляча. Одни кости. Коня жалко.
- Вон у нашего Юрки не коня. И ничево. Живет, - засмеялся Волоха.
- Хватит об этом, - прервал Павел. - Придет время и будет у Юрки и конь и сбруя. Война закончилась, жись наладится. Хлеб вон стали продавать без карточек.. Дверь мы сейчас откроем.
Мы ступили на крыльцо. Павел свободно оторвал доски и открыл дверь. Она коротко взвизгнула, кот, сидящий у меня за пазухой, от такого звука немного вцепился в мой тощий живот. Погладил кота, и он убрал когти.
Между кухней и горницей – русская печь, а рядом виднелось кольцо на крышке подполья. В горнице стояла единственная старая кровать с настеленными на ней досками.
- Надо проверить, - сказал Павел. – И мне ваша затея не нравится. Посидим на крылечке…
Вышли из дома, чтобы дождаться темноты. У меня было такое ощущение, будто кто-то сквозь доски окна смотрел на нас.
- Чо с тобой, Юрка? Чо ты всё на окна зыришь? – спросил Волоха.
- И я заметил за тобой такое вот любопытство, - сказал Павел.
- Вроде там кто-то есть, - ответил я.
- Я как-то вычитал, чо в таких домах духи живут, - сообщил Волоха. – Твои предки, Юрка и могли тебе показаться.
- Клюнул на вашу уду, - ответил Павел. - Навыдумывают разное. Никаво нет. Давайте лучше помолчим. Как хорошо здесь. Воздух-то, какой! Не то, что у нас в Черемхове.
Когда стало совсем темно, мы вошли в дом.
- С нами кот, - прошептал Волоха. - По гаданию надо быть по одному, ну и мы все потихоньку туда заберемся и спрячемся. А один из нас будет вызывать.
Волоха попытался открыть крышку, но не смог. Пробовал и Павел. Мы вышли во двор, и вскоре нашли заржавленный лом. Крышку открыли. По одному спустились в подполье, а там до того затхлый запах, что меня чуть не стошнило. Крышку не стали за собой закрывать. От такого запаха можно задохнуться.
Волоха голос подал:
- Гриха, дай свечу и спички. Я буду первым.
Зажгли свечу, Волоха взял у меня кота, и мы спрятались за лестницу. Чувствовал теплое, крепкое плечо Павла и был спокоен. Слышал, как урчал кот и что-то бубнил Волоха.
И тут произошло непонятное. Что-то прошуршало. Наш кот вырвался из рук Волохи, и наш друг прыгнул к лестнице. Свеча погасла. Я бросился за Волохой и полез по ступенькам. С кем-то застрял на выходе…Показалось, что кто-то бежал за мной и топал сапожищами.
Всё-таки вырвался, и вместо того, чтобы выбежать в дверь, зачем-то сиганул в окно и угодил между досок – стекла не было на окнах. Кто-то схватил меня за штанину, и я даже крикнул. Тут же брыкнул ногой, и, сломав доску, грохнулся на землю.
Слышал грохот, визг, возню, что-то громко стукнуло, а когда упал головой в картофельную ботву, по моей спине пронеслось черное, быстрое, как птица. Бежал по ботве – она звонко хлопала, и звук от неё, казалось, раздавался на всё село. Падал и снова бежал и будто кто-то догонял меня. Опять запнулся – упал и скрылся в ботве. Затих. Вокруг тишина – только было слышно стук собственного сердца и он, как звук колокола, будил село, весь мир…
Так что же произошло? И где мои друзья? Отдышавшись, и утихомирив стук сердца, выглянул из своего укрытия и чуть не вскрикнул…Дом рядом. Он чернел большими окнами, тихий, но грозный. Значит, я бегал вокруг дома, и лежал в ботве…Прижался к теплой земле и стал обдумывать, что же делать дальше? Почти рядом услышал шуршание. И опять тишина. Потом глухо и грозно начало ухать, будто кто под землей стучал, и, казалось, вот сейчас разверзнется земля и появится что-то страшное. Сердце готово выскочить из тела и побежать. Даже представил, как оно вышло из моего тела и побежало в село по широкой и пыльной дороге…
А может быть, мои друзья, убежали в село? И Павел убежал? Нет, он не мог убежать! Тогда где они? А зачем здесь лежу? Уйти с этого места не могу. Изредка что-то шуршало, а справа видны кресты, и я старался туда не смотреть. А из дома слышались глухие удары. И вот всё стихло. Наступила пугающая тишина. Плотнее прижался к земле и уже больше не поднимал голову. Дрожал от холода и страха, зубы стучали громко и больно, и я не мог удержать этот звук, а вдруг кто услышит? До звона в ушах прислушивался ко всему.
Наступил рассвет. От Ангары потянуло холодом.
- Юрка?! – услышал рядом голос. Волоха! Вытянув шею, и, выпучив глаза, он смотрел на меня.
- А, тты, чо здеся? – прошептал он, клацая зубами.
- Я здесся ттово, - выдавил я. В груди потеплело, - эттово, как ево, ттово, бегал я.
- А я, Юрок, тоже…Кто-то в стакане появился…И кот испугался. Чо-то ттам лохматое появилось. Рога были…
Он два раза чихнул и выдавил:
- Ну, апосля…бегал…Искал ввас.
- Я тоже вас потерял, - начал и я врать. - И спал здеся. А где, однако, Паха? Пойдем искать.
Небо светлело, и воздух становился светло-синим, прохладным, как в погребе. Над селом плыл туман, как дым от самосада, кое-где мычали коровы, звенели дужками ведра, и далеко-далеко затрубил рожок пастуха. Наперебой запели петухи, сонно пролаяла собака, и резче запахло деревенской улицей.
- Юрок, а кот мне на спину прыгнул, сука, и немного спину ободрал. Он на мне и выскочил, да по огороду рванул…
Мы прокрались в дом. Там никого.
- Паха, где ты? - тихо позвал я. – Это мы.
Волоха прошептал:
- А може сбег?
- Да ты чо?! Паха? Говори, да не заговаривайся!
Под кроватью что-то зашевелилось, и мы бежать к двери, но мельком увидел, что из-под кровати торчала детская нога. Оттуда выползал Гриха, весь в пыли, тенетах…Он сел и, разинув рот, смотрел на нас.
- Бросили меня? Убежали? И Паха убежал. А я здеся…спал. У вас там опять чо-та показалось…Ох, болтуны…
- Мы думали, чо ты в село удрал. Искали тебя всю ночь, - не моргнув глазом, ответил Волоха. – Никаво не нашли.
Гриха начал чихать, и в это время загрохотало. Гриха шепотом сообщил:
- Чьи-то голоса шли и внутри дома, а ночью стало тихо. А вот опять загрохотало. Волшебный дом чо ли?
Стучали в том месте, где крышка в подполья. Пыль собиралась посредине и подпрыгивала при каждом ударе.
- Може, это вызванный дух? – прошептал Волоха.
Неожиданно я догадался, что это значило. Схватил лом, брошенный ещё вечером, и стал впихивать в крошечное отверстие между половой доской и крышкой. Волоха бросился мне помогать. Вскоре мы отбросили крышку, и тут из подполья выбрался не дух, а самый настоящий Павел, ужасно хмурый и злой.
- Опять я попал на вашу уду…Захлопнули крышку и удрали. А я поднять её не мог. Неужели не слышали? Чепуха всё это! Зажигал свечку, и хоть бы хны. Враньё.
- Мы думали, чо ты в село удрал. Искали тебя всю ночь, - болтал Волоха. – И мы думали, чо это дух стучит…
- Ты, Волоха, совсем заврался…
- Юрка тоже гадал на картах на твово отца. Жив. Мать ево гадала на бобах, - продолжал Волоха. Паха прервал:
- Хватит о бобах! Не верю! Обман. Вечно с вами куда-нибудь вляпаешься.
Волоха ковырял в носу и разглядывал потолок. Павел стряхивал с себя пыль. А Волоха неожиданно крикнул:
- Это всё кот виноват! Он это испугался! А я нисколечко не испугался! Я хот сейчас залезу в подполье!
- Перестань шуметь. Всё село разбудишь. Пошли на Ангару. Покупаемся в курье. И поедем домой. Всё с вами. Хватит приключений.
Потом мы старались не вспоминать об этом случае, как мы ворожили на отца Павла.
НА БАЗАРЕ
Проснулся неожиданно. Галка сидела на мне и теребила за чуб.
- Вставай, сонька! Нам седни надо идтить…
- Куда идтить? Куда это ты собралась? - не понимал я, чего требовала от меня Галка. И тянул на себя одеяло. Но тут вспомнил, что сегодня мы решили идти на свалку у мясокомбината за рогами. Галка быстро сползла с кровати и убежала.
Я встал. Мама ушла на вокзал, а ребятишки ещё спали. На столе, в кастрюле, крапивный суп с лебедой. Его хватит ребятишкам. А я побежал к Павлу.
Во дворе - Волоха, Гриха и Галка. Гриха читал книгу. Сел рядом с ним и заглянул, что он там читал? Первые страницы поразили меня – один ученик пришел к попу и высыпал в тесто махорку. Развеселая, видимо, книга, и я стал тянуть её к себе, а Гриха не отдавал.
- Что там у вас? - спросил Волоха.
- Книжка шибко интересная, а Гриха хочет один читать.
- А-а, книжка. Тоже мне книгочеи. А я-то думал…
Вбежал Генка, и мы прекратили толкаться. Гриха торопливо спрятал книгу под рубашку, за ремень на тощем животе.
- Чур, забито! – крикнул я. – Первый читаю про попа!
- Про попа? - переспросил Волоха. – Юрка сказками увлекается, пиратами, да разбойниками, другой про какого-то попа читает. Ты, Гриха, к базару иди, там рядом церковь, глядишь и в попы примут. А чо? Гриха – поп. Мне сестра читала про… про какого-то попа и балду. Пушкин написал. Умора. Абхахочишься.
- Это книга не про попа! - крикнул Гриха. – Второй раз читаю. Мировая книга! Она про Павла Корчагина. И ты, Волоха, совсем книг не читаешь.
- А ты бы про попа прочитал бы. Он молодой этот поп Корчагин? Чо та, навроде где-то слышал про это, – ответил Волоха.
- «Слышал» - передразнил Гриха. - Павка не поп, а будущий писатель.
- Ну, так надо было сразу и сказать так, а то ты мне тут про какого-то попа загнул…
- Это Юрка загнул! Ему везде кажутся то попы, то пираты!
- А мне можно про попа почитать? Юрка, дай про попа почитать, - влез в разговор Генка.
- Тебя тока здесь не хватало! – крикнул Волоха. – Юрка дай ему почитать про попадью!
- Дам, - ответил я. - Дам про попа Павку Корчагина.
- Ну, вы даете! Возмутился Генка. Потом он вроде осекся, и взглянул на меня, - Слушай, Юрка, так я же тебе давал эту книгу.
- Ты мне давай не заливай! – возмутился я. – Ты мне про попа не давал читать!
- Да не про попа там описано! - крикнул Гриха. - Эта книга называется «Как закалялась сталь». Её написал писатель Николай Островский. Герой там Павка Корчагин. Я же тебе давал. Всё ясно, - он перестал кричать, и махнул рукой. – Ясно. Ты взял и не прочитал её. Ты ещё рассказывал, как у тебя чуть не отобрал этот сердитый милиционер мою книгу.
Тут я и вспомнил, что такую книгу мне Гриха давал. А так, как мне через неё отменно досталось, то я когда пришел домой, то эту книгу отдал Грихе. Да, не читал я её. Но надо было выкручиваться.
- А я не успел прочитать, как мне за неё влетело. Мне неположено такие книги читать.
- Ладно, Гриха, чо обижаться-то?- тронул его за плечо Волоха. – Пошли на свалку. Ты человек грамотный, про попов читаешь, а я так себе…Пошли. А ты, Галка, здеся хозяйкой остаешься, - и подмигнул мне чернющим глазом. – Будешь дом охранять, Миледи и поросят. Ленку с Витькой накормишь…
- И домой сбегаешь, тоже ребятишек накормишь, - наказал я. - И никаво во двор. Прибежит Музгарка – посади на цепь, тоже пусть стережет. Седни мы тебя оставляем командиром.
Галка подпрыгивала на одной ноге и хлопала в ладоши. Наконец-то она командир.
Мы шли через базар. Наверное, все такие базары, где можно всё купить из старья, а из продуктов – лук, черемшу, семечки, муку из черемухи, серу, изредка молоко и больше ничего. Иногда появлялась ржавая мука с отрубями, похожая на пыль с дороги. Заезжали на базар деревенские женщины и очень редко мужики. Городская шпана пасла этих «глухих» торговцев. Однажды шпана, я как раз продавал кружками воду, обчистила одного мужика. Он обхлопал себя – денег нет. Зачем-то спросил соседей по торговле – не знали. Долго так стоял, соображая, вперив в Черемховское мутное и безвинное небо ошалевшие глаза. Потом тихо так хлопнул себя по лбу и совсем уж шепотом сказал:
- Караул, милиция…
Да как подпрыгнул, да как завизжал:
- Караул, милиция!
Ну, а где там найдешь?
Нам преградили путь пять щипачей. Иногда думал, не ночевали ли они здесь?
Щипачи остановились напротив нас. Мы знали друг друга. Этой зимой двоих из этой кодлы исключили из школы за воровство. А трое – сами бросили учиться. В школу не в чем было ходить. Волоху исключили за то, что избил отличника. Он был сыном начальника торговой базы, и «подкупил» себе ребят за ватрушки, баранки и конфеты. И учителя ему в рот заглядывали, и оценки завышали. Хотел он и Волоху сломить, но не удалось. Тогда тот отличник подговорил подкупленных мальчишек, и те решили после уроков избить Волоху. Я к тому времени не учился как третьегодник во втором классе. А Гриха болел. Генка храбро бросился помогать Волохе. Обеим тогда досталось. После драки Волоха подкараулил липового отличника и хорошо избил. Волоху и Генку из школы исключили, как злостных хулиганов. А Генку, как сына врага народа. Какие они хулиганы – если отстаивали свою честь и пытались защитить честь других учеников. Да кто их будет слушать! А Генку даже водили на допрос. Но отступились.
- Тимуровцы шагают! - крикнул щипач по кличке Бомба. – Салют Китаю, Цыгану и Тихоне. А чо это за шваль с вами?
Бобма был высокий, с длинными руками и длинными пальцами. Волоху звали Китаем. У него дед и бабка – китайцы. Ещё в молодости они приехали в нашу страну, да так и остались в Черемхове. Гриху – Тихоней, за спокойствие и молчаливость. Обо мне ясно. Мы не очень-то боялись этих бродяжек.
Один из щипачей тихо Бомбе сказал:
- Цыган-то племяш самому Кунгуру.
- А я может племяш самому Маэстре. Ну и чо? Пусь за себя отвечает. Если хочет быть, как Кунгур. До нево Цыган никогда не дотянет. Кишка тонка.
Маэстро – знаменитый вор в законе, Его вся Черемховская шпана боялась и уважала, как и моего дядю, Колю Кунгурова.
- Канай, Бомба, - сказал Волоха, - нам вы не нужны, как собаке пятая нога. А чо обзывашься тимуровцами? Оне все отличники, а мы второгодники. А Цыган третьегодник.
- Бедненькие. А чо нос-то задираете? Чо?
- Мы вас не трогаем. У нас своя кодла. И вы нас не тово…
- Вы первые начали, - ответил Бомба, и легонько толкнул плечом Волоху, но тот увернулся и щипач чуть не упал.
- Мы не дрейфим перед всякими дарданеллами и не таких марали. Нам время нет, - ответил Волоха, и, вытянув шею, раздвинул двух пацанов и прошел между ними.
- Кха, кха, - засмеялся Бомба, - мы с вами. Желаю, чобы цыганина на картах погадал. Мора, погадай. Вы зашли на нашу территорию. Идите на свою. Пусть там и пляшет цыган свою чечетку. А здеся не надо. Здеся мы хозяева. Пусь там монету зашибает. А этот ваш татарин враг народа.
- У нево отец не враг народа, - ответил я. – Они с моим отцом работу ищут.
- Ты своево отца тоже не трогай, - ответил Бомба. – До Кунгура и твово отца ты не дотянешь. Мы их уважаем. Ты за себя отвечай.
- А отец у Генки воевал, - сказал я, - имеет много наград. Был ранен. А то, чо хотели заарестовать его, так всё зря. Отец у моего друга хороший. И не тебе болтать чо попало!
- Канай отсюда по холодку! – крикнул Волоха. – Не мешай нам идтить по делам.
- Во как! – воскликнул Бомба. – Он меня ишо и гонит! Это наше место! И не мешай нам здесь пастись.
- Ты место купил? – спросил Волоха.
- Пошли, Волоха, - взял я его за руку, и потянул от назревающей драки. Я понимал, что нам драки со щипачами не миновать, но не сейчас. Нам нужны рога. Такие драки на Черемховском базаре часто происходили. Нас тоже относили к воришкам. Поэтому мы частенько схватывались за места на базаре. Почти у каждой такой вот кодлы, как наша, были свои законные места. И не сговариваясь, мы свернули к своей территории. Она находилась ближе к извозу. Здесь была стоянка с лошадьми. Продавали сено. Здесь же продавали коров, телят, и другую домашнюю живность. Здесь стояли длинные полки, на которых выставляли свои продукты в виде молока и сметаны колхозники. Здесь слышалась речь русских, бурят, татар и цыган.
Кстати, Павел с нами на базар не ходил. Он говорил нам, чтобы не воровали. Мы обещали не воровать. Но обещания оставались обещаниями. А то, что мы продавали воду, или газеты, он не возражал. А я ещё зарабатывал тем, что отбивал чечетку. Почти каждый день на базаре можно было увидеть безногого дядю Колю. На войне он их потерял. Он приезжал на деревянной коляске. Играл в кости. В руках у него была красивая металлическая коробочка, а в неё он бросал черный кубик. На ней были отмечены цифры от единицы до шести. Он гремел этой коробочкой и кричал:
Американское лото,
Можно выиграть на пальто!
Ставочка проста,
От рубля до ста!
Больше не стучу!
И люди подходили играть. Мало кто выигрывал. Под вечер он мог отменно погулять, и угостить таких же фронтовиков-калек, как и он. А ещё рядом с ним стоял красивый баян. Он его с войны привез. Подвыпившие бывшие фронтовики пели разные песни. Дядя Коля меня знал. А когда увидит, то позовет к себе.
- Повесели, паря, душу. Дай цыганочку с выходом, а потом пляши от души, как придется.
И он брал баян, и звуки от него доходили до конца базара. А я плясал. Тут уж копеечки падали и в его фуражку, да и меня не забывали. Бросали денежку передо мной прямо на землю. Павел знал это, но не ругал меня. Как-то он сказал:
- Что с тебя взять? Такой уж ты есть. Но не воруй.
Приходилось и воровать. И уголь мы воровали, и за колосками ходили. А ещё, редко, но такое было, обманным путем уносили кринку молока или ещё чего. Как подфартит. На это дело мы шли втроем. Волоха, Гриха и я. Один из нас, ну например, стащит с прилавка что-нибудь из овощей. Мужик или женщина прыгнет за тем, кто стащил овощ, а другой в это время схватил кринку молока или сливок или сметану и бежать. А убегающий передаст другому, а сам в сторону, делая вид, что у него кринка. Вот и весь фокус.
Правда, в последнее время мы не стали этим заниматься. Павел догадывался, что мы творим на базаре. Он нам поставил условия.
- Вы думаете, если попадетесь, то это мало, что вас покалечат. Вас отправят в детскую колонию. А что будет с вашими матерями? И вот, что ещё. Больше ко мне не ходите. Я вас не знаю, и знать не желаю. Пошли вон!
Мы целую неделю не ходили к Павлу. Потом не выдержали и пришли. Обещали, что воровать не будем, а вот, как торговали, так и будем торговать.
Мы покинули базар, и вышли на пустошь. Несколько мальчишек, немного знакомые нам, гоняли тряпичный мяч.
Бомбисты преградили нам путь. Бомба и Волоха схватили друг друга за воротники. Мой противник скуластый, с большими наглыми глазами, бросился на меня, но я увернулся, и он упал. Меня взяла отчаянность. Я легонько отчебучил чечетку. Гриха подпрыгивал, уходил от ударов и наносил встречные. Так драться его научил старший брат. Он был боксером и ушел на фронт в разведку. А на меня налетел новенький, а Гриха прыгнул к нему и нанес удар. Пацан охнул и согнулся. Генка с пацаном возились в пыли и тузили друг друга. Волоха одолевал Бомбу, и тот отступал. Не зря Гриха обучал нас приемами бокса.
Бомбисты отступили.
- Бомба, нам не нужно ваше место! Успокойтесь! – крикнул Волоха.
Мы собрались и стали обчищаться. Генка пострадал. У него через лицо царапина и хороший синяк под глазом. Зевак-мальчишек собралось много. Вот будут рассказывать, как мы дрались. Знал, что родители этих ребят запрещали с нами водиться. Бедные родители. Чего мы сделаем их неженкам? Лучше и крепче были бы. Но родители разве про это знал, что мы просто отстаивали свою независимость. А если и били кого на улице, так за дело, чтобы носы не задирали, да и с нами считались. И потом, вот уже год мы не воровали. Так что зря бомбисты на нас напали. Нам не нужна никакая территория для воровства. А водой, газетами или теми же гребешками везде можно продавать. Мораль Павла, все-таки, на нас подействовала. Надо признаться, что-то изменилось в нас. А может мы повзрослели? По тринадцатому году, всё-таки, живем мы. Павел для нас был как старший брат.
ПАКОСТНИКИ
Напротив нашего дома стоял старенький, наклонившийся на бок, словно под тяжестью, дом нашей комендантши. Её младший брат в начале войны ушел добровольцем. А родители у них давно умерли. В четырнадцать лет она пошла, работать, и воспитывала брата и всегда любила его, как мать единственного сына.
Услышал плач со стороны дома комендантши. Перебежал улицу и приткнулся к забору. В щель увидел маленький заросший подорожником, лебедой, полынью двор. От калитки до крыльца - прямая, узкая тропинка. На ней, лицом вниз лежала комендантша. Её длинные, цепкие пальцы рвали траву. Большая голова с редкими волосами вздрагивала.
- Братик…братик…братик, - повторяла она одно слово, и, подвывая, хрипела. Тут же на подорожнике, словно белый платочек, валялась бумага, и я сразу понял, что это за бумага.
Вот уже два месяца, как окончилась война, пора и не погибать отцам, братьям, но, видимо, такова эта война, что долго ещё после неё будут приходить эти страшные бумаги.
Комендантша будто вдруг усохла и вжалась в тропку. У меня есть мама, папа, пусть даже где-то бегает, но он есть. У меня есть – Галка, Лиля, Леня, Вася. У Павла - Ленка и Витька. У всех кто-то да есть, а у комендантши – никого. Вдруг она встала на колени и схватила себя за волосы и начала раскачиваться и подвывать. До этого момента знал другую Евлашиху – комендантшу, строгую, седую крикунью и думал, что она никогда не плакала, а тут увидел её плачущую, жалкую. А если бы она повернулась ко мне и увидела бы меня? Но я почему-то этого не хотел. Мне вдруг стало стыдно за себя, что стал свидетелем такой сцены. Тихо отошел от забора, на носках перебежал улицу. Во дворе комендантши было тихо. Побежал к дому Павла, ребятишки за мной. Сразу у ворот, во дворе, куча песка и ребятишки к ней. Волоха и Гриха тоже бегали домой, и мы почти одновременно вошли в ограду. Решил ничего не говорить о виденном мною во дворе комендантши. Не знал, как поведут себя мои друзья. Просто попытался забыть всё.
Из форточки высунулась Галка.
- Ребята, я тут с Витькой замучилась. Не могу засунуть в трон. Пузо расширилось.
Быстро сообщила и скрылась. Подошли к окну. Оно забито гвоздями и только открыта форточка.
Крикнул:
- Давай ключ! Чо закрылась? Давай ключ!
Галка не показывалась в форточке. Ленка попыталась пробиться к ней, но её не пускала Галка. Потом всё-таки сама высунулась.
- Потерялся ключ. Витька его куда-то задевал!
И тут услышал Ленкин голос:
- Галка ключ потеряла! Бегала домой и потеряла!
Галка отпрыгнула от форточки, и что-то зло сказала Ленке. Волоха и Гриха побежали искать ключ. Пошли и мы с Генкой. Ключ не нашли. Вернулись.
Я просунул голову в форточку.
- Ну, погоди, я с тобой ишо разберусь.
Волоха, Гриха и Генка прижались лицами к стеклам окна. Галка пыталась всунуть Витьку в трон – мешал живот.
- Он седни поправился, вот и не лезет, - сказала Галка, а Ленка направляла Витькины ноги.
- Он, чо много сожрал? - спросил у девчонок.
- До манной каши добрался и всю съел, - ответила Галка.
Я испугался, так как каши было половина кастрюли, и её хватило бы Витьке на два дня. Кстати, эту крупу мы выменяли на гребешки, которые умел делать из рогов Павел.
- Ты, однако, сама съела, - сказал я, и посмотрел на Галкин живот. Но он по-прежнему тощий. Галка быстро ладонью провела по губам и крикнула:
- Нужна мне она! Чо я кашу не ела! Я дома наелась!
- Мы не брали кашу, - ответила Ленка и опустила глаза.
Галка посадила Витьку на пол, а я взглянул на большой и белый живот мальчишки, и мне показалось, что он стал больше. Как это он мог так быстро умудриться поправиться? Говорят, что маленькие быстро растут. У Витьки признавали рахит. И Павел усиленно кормил его зеленью. Но каши давал мало. Стул Павел сделал специально такой, и отверстие, куда засовывал, и мы ей сказали, что надо зажимать живот, чтобы он не рос, врач разнервничалась и стала кричать на нас. Странно. А мы, может, первые придумали такое приспособление. Может, и в больницах начнут такие стулья делать для рахитиков. Ведь когда человек сломает ногу, на неё накладывают гипс. А почему не загипсовать живот? Мы не смогли достать гипс. Мы с Волохой ходили в больницу – объяснили, для чего он нам нужен, но нас выгнали…
- Галка, а ты попробуй, смажь ему пузо растительным маслом, и он зайдет туда, - предложил Волоха. – Всего мажь! Войдет!
Галка пошла к полке и взяла там пол-литровую бутылку с растительным маслом. Как-то мы продали полный короб угля, набранный у терриконика. На вырученные деньги купили на базаре три стакана муки, печатку мыла и вот эту бутылку масла. Я закричал:
- Ты немного масла возьми, а то доберешься!
Галка осторожно налила масла на руки, и стала мазать Витьку, и тот начал смеяться.
- Ты мотри! Он ишо и смеется! Это он, мерзавец, над нами смеется? Смешно ему, - возмутился Волоха. - Нажрался каши и смешно. А теперь попробуй, засунь этова оглоеда!
Галка подхватила Витьку под руки, но он выскользнул. И он продолжал смеяться. Ленка помогала подтащить его к трону. Живот будто расплылся по столешнице и не входил в трон.
- Чо смеешься? - кричала Галка. – Лезь, тебе говорят! Чо упираешься? Лезь, тебе говорят!
Но ведь всегда как-то он влазил. Волоха уткнул кулак в подбородок и не жевал серу. Он думал.
Девчонки сняли Витьку на пол.
- Подожди, Галка, - сказал я. – чичас залезу и помогу.
Ленка сразу подхватилась – и к окну. Быстро взобралась на стол и сцапала мою руку и потянула. Пальцы у неё холодные, жесткие и цепкие. Вырвал руку.
- Полезу, держите за ноги, - сказал и полез головой в форточку. Вот и руками стол достал, живот пролез, а дальше не смог. Девчонки схватили меня за руки и потянули. Больно. Ребята вытащили меня. И тут я увидел, как Галка облизывала от масла руки. Меня осенило.
- Галка, давай масло!
Она подала бутылку. Разделся до трусов. Пацаны вымазали меня всего.
- Как по маслу пролезешь, похлопал меня по плечу Волоха. - Я как-то не мог забить гвоздь. Десять гвоздей не забил. Как помазал маслом, враз забил. И ты войдешь…
И снова живот пролез, а дальше хоть вой. Ну, вот такую малость, ну бы ещё немного. Девчонки пытались тащить меня за руки.
- Не хватайте меня своими вонючими руками! – закричал я. И тут я услышал, как заскрипела калитка. Волоха прошептал:
- Огольцы, атас!
Ребята потянули меня и мигом стянули трусы. Грохнулся на землю и бежать. Перемахнул низкий заплот в пригоне, а там находились поросята и свинья. Они нюхали мои ноги мокрыми пятачками и весело хрюкали.
Во дворе раздался голос комендантши. Вот влип, так влип. К телу прилипла пыль и прочая грязь поросячьего пригона…В углу сарайки валялись портреты. У Сталина был оторван ус. И он подозрительно смотрел на меня и как-то странно улыбался. У Калинина оторвана бородка и без неё он стал похожий на дядю Федю. А вот портрет человека в очках с короткими усиками под мясистым носом…Вспомнил. Берия. Взял этот портрет, он более всех сохранился, и накрутил его вместо трусов. Лощеная бумага почему-то отдавала холодом.
- У, проклятые, - пнул первого попавшегося поросенка, и он остро взвизгнул. А я крался к двери, что выходила в сени. Почти во всех домах, из сеней выходила ещё одна дверь, в стайку. Зимой удобно, не надо выходить во двор кормить скотину. У двери хорошо слышно, что делалось во дворе и в доме.
- Значит, опять что-то нагрезили, и чего это один без трусов убежал? – спросила комендантша. – Куда это лезли? Хозяина нет дома, так, значит, всё можно? Чего опять натворили, спрашиваю? Отвечайте?
Внутри дома возня, а потом рев Витьки.
- - Чего это он там завывает? Так-так. Кто это там? А-а, ну, мне всё ясно. Опять эта разбойница-Галка. И чего это ты туда забралась? И почему не через дверь? Где ключ? Потеряли?
Голос комендантши раздался громче. Значит, она просунула голову в форточку.
- Витька нажрался и не лезет в трон! – крикнул Волоха.
- Вот оно что! А ну отстаньте от парня. Пусть сам ходит. Он вам не мешает. А то сию минуту всю вашу компанию разгоню! А ты вылазь оттуда. Что я тебе говорю!
- Куда я полезу? Форточку вы заняли…
- Голова застряла…Ты смотри-ка…Ну ни…А ваш друг, значит, маслом вымазался и не смог пролезть? Ловко я тут с вами…Что это прямо… Ещё не хватало тут мне с вами тут торчать! И окно гвоздями забито…
- Забито, Светлана Поликарповна, - ответил Волоха, - а давайте я на вашу голову, на шею масла налью? Немножко…
Светлана Поликарповна, видимо, вынула голову, голос стал глуше. Она кричала, даже свинья Миледи и поросята заметались по стайке.
- Я тебе налью! Сию минуту уберите масло!
Заскрипела калитка.
- Ну, вот и хозяин пришел. Они мне тут чуть голову не оторвали. Практиковались на мне, чтобы смазать меня и засунуть в дом. Ключ потеряли. У них Витька в трон не лезет. Отнесите своему товарищу трусы. Где он там, бедолага?
Павел что-то сказал – не слышно. И опять голос Светланы Поликарповны.
- Ну, ты, вообще, молодец. Поздравляю. Теперь у тебя кило двести хлеба. Хороший паек. Это отлично. А их больно-то не ругай. Они и так напугались. Особенно тот, что убежал… Да, вон там на крыльце я положила нужные портреты. Повесь, пожалуйста. Сам, понимаешь, надо. Ты взрослый уже. Надо…
Опять заскрипела калитка.
- Юрка, - услышал голос Волохи в пригоне. - Иди сюда. Где ты там? Светлана ушла. Знашь, как она на меня кричала? Ну, я ей быстро рот заткнул. Мотри – испужались. Чичас. Я здеся твои трусы оставил. Ну, я пошел. Просто, не знаю, как их и сдернули с тебя…В натуре, не знаю.
Волоха ушел.
В огороде стояла большая бочка с водой для полива. Сбросил «трусы» под ноги и прыгнул в бочку.
Когда вошел в дом, то все посмотрели на меня. Витька сидел в троне и грыз морковку.
Павел взял Витьку под мышки и вынул из трона. И снова опустил в отверстие.
- Вот и всё, - сказал Павел. – Просто Галке не хватило силенок поднять его выше.
- А мы рога принесли, - перебил я, чтобы отвлечь всех от дальнейшего разговора. А то начнут расспрашивать. Галка и Ленка щерились беззубыми ртами.
Павел обстучал пальцем каждый рог, смотрел на свет.
- Ну, а теперь за дело, - сказал он и подмигнул мне. - Надо топить печь и греть воду. Все за дело. И ужин готовить. Всем дела хватит. Вперед!
Вспомнил про «трусы» и тихонько сообщил об этом Павлу.
- А мы их на растопку, - ответил он.
Кто таскал уголь к печи, кто воду в чугунок, нарвали луку, моркови, укропу, крапивы. Павел полный стакан муки всыпал в чугунок, чтобы сварить суп. В топку Павел бросил большой ком лощеной бумаги. Один я знал, что это было. Печь разгорелась, и вскоре по дому разлился укропно-луковый запах. Мы ели из одной большой чашки. И мои ребятишки с нами. Всем хватило.
ЗАПАХ ГРЕБЕШКОВ
Павел пошел в сени - там верстак, и к столешнице прикреплены тисы. Сунул в них рог, зажал и начал распиливать ножовкой по металлу. Почему-то я всегда ждал этого момента. Тогда по дому разливался вкусный запах, и он напоминал запах, когда мама начинала готовить и разделывать кости и по чашкам раскидывала мясо и заливала его душистым, вызывающим слюнки и урчание в животе бульоном. Мама умела готовить холодец.
Когда Павел начинал работать над рогом, мы собирались у верстака. Галка втягивала воздух и шевелила языком. Ленка приткнула темные кулачки к подбородку, то глядела, как Павел пилил, то на меня, и тихо и печально улыбалась. Лиля, не отрываясь, смотрела на рог, засунув большой палец в рот, и сосала его. Мои маленькие братья Леня и Вася, выставив животы, голые и грязные, притихли. Только один Витька ещё ничего не понимал, сидел рядом с Музгаркой и играл его шерстью. Музгарка кое-что соображал. Он затих, высунул язык, и по нему стекала слюна.
Павел красиво пилил. Он отставил правую ногу и как бы слился с верстаком. Звук мягкий, сочный. На ногах у Павла резиновые чуни. Это головки от резиновых сапог. В те времена давали такие чуни шахтерам. Павел достал брезент, и пришил его к чуням. Набросает соломы вместо стелек, и тепло зимой. А нам приходилось в войну туго в эту пору. Ребятишки почти безвылазно сидели дома. Павел принес резины от старых камер, и обшил наши с Генкой валенки, которые нельзя было подшить, столько было на них дыр. В школу опять не в чем было ходить.
Павел достал где-то чуни, мои валенки сунул в них, и голенища обшил брезентом. Вечером принес мне. Мама засуетилась и усадила Павла за стол. И мы тоже с ребятишками сели за стол есть картофельную кашу. Мама перед каждым из нас положила по маленькому кусочку хлеба. Павел кашу съел, выпил чай с сахарином, а к хлебу не притронулся. Он встал и пошел к двери, но мама взяла кусочек хлеба, завернула в тряпицу и передала Павлу. Он покраснел и сказал:
- Отнесу Витьке.
В тех чунях я проходил вторую половину зимы.
Павел отпилил верхушку рога, подравнял края, продольно распилил на две половинки и бросил их в чугунок с горячей водой. Не нужно, чтобы вода кипела, но пусть будет горячей. Отмякнет кость, и можно её равнять. Павел распилил все рога и опустил в чугунок. Вот он вытащил одну половинку и бросил на отполированную доску, а сверху такую же доску положил и начал нажимать. Нажал, отпустил, и снова нажал. Кость выпрямилась, тогда Павел положил на доску камень. Пусть остынет кость. Достал другую половинку и тоже самое сделал со второй. Мы вынимали из чугунка пластинки и отдавали Павлу. Под досками лежало к делу восемь пластинок. Значит, будет восемь гребешков. Каждая семья в Черемхове имела, наверное, такие гребешки. В семьях были дети, а особенно девчонки. А какая девчонка не мечтала иметь настоящие косы. И для этих кос надо иметь гребешок с редким зубом, чтобы причесываться. И обязательно должен быть частый зуб для вычесывания вшей. Так что в семье, как оружие имелся двухсторонний гребешок, сделанный Павлом.
Вот он сунул пластинку в тисы ребром вверх, зажал и стал нарезать зубы лобзиком. Пробовал и я нарезать, а Волоха сказал, что получился у меня крокодиловый хвост. Павел сделал несколько коротких и легких взмахов над пластинкой, будто гладил, и появились с одной стороны тонюсенькие нарезы. Разжал тисы и перевернул пластинку, снова зажал и начал пилить. Вышли нарезы крупнее тонкого нареза – гребешок готов. Павел долго смотрел на него, потом наждаком и напильником обточил концы двух плоскостей. Павел повертел гребешок, погладил щетинистый гребень тонкого нареза, и раздался звук, напоминающий комариный писк, а потом наждачной бумагой стал шлифовать, потер на куске старого валенка. Через гладкую поверхность пробивался коричневый луч света, таким он казался прозрачным. Вот Павел сделал второй гребешок и для шлифовки отдал Грихе. А потом и нам передал гребешки для окончательной шлифовки. Всем хватило работы. На базаре у деревенских, особенно бурят, мы меняли их на сметану, кусок мяса или на стакан муки.
Вечером пришла мама и увела нас. И была она сегодня какая-то странная, суетливая и вся сияющая.
Мама отправила меня в подполье, чтобы я набрал картошки, спустился по лестнице…и увидел отца…
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Бросился к отцу и уткнулся в его худую грудь, пахнущую почему-то дымом и смолой. Рядом с ним сидел мой дядя Коля Кунгуров – знаменитый Кунгур.
- Сынок, - всхлипнул отец и сжал мою голову холодными руками. – Не думай обо мне плохо. Так надо, видимо, сынок…
- Знаю, - плакал я. – Тебя не найдут. Мы тебя в дом деда в Макарьева отправим. Там есть подполье. А может тебе уйти в деревню Стрелова?
- Нельзя мне быть ни там и ни там. Заложат.
- Правильно, - ответил дядя Коля. – Я же тебе говорил? Говорил. Мы отправим тебя в надежное место. Отлежисся там, и всё забудется.
- На север мы поедем. Там воля…Был я там на реке Лене…Лишь бы документы достать…
- Это мы смастерим раз плюнуть, - ответил дядя Коля.
- Надо же! И политику мне припаяли! Это мне-то! Я даже не знаю, с чем её едят. Где справедливость?
- А я бы сейчас, Кенка, заимел бы табун коней! Мне награды надо бы давать, што богатеев бомблю, а меня ловят. Так что нет, Кенка, никакой справедливости.
- На Аляску бы нам с тобой рвануть, Кольша. Два наших дядьки ушли на Аляску. Там мы бы волю обрели, - вздохнул отец.
- Пока в табор рвани, там и затеряешься. А там и я подскачу.
Они сидели при свете маленькой лампочки, и дядя Коля тихо играл на гитаре и пел. Как он красиво пел!
- Как жить-то дальше, Кольша? – спрашивал отец, глядя в стакан с водкой. – Как жить? Парня вон жгли папиросами. Он-то причем? Загнали меня, Кольша, в угол.
- Езжай, Кеха. Езжай. Тебе рвать надо. А я пока останусь. Золотишка прихвачу. Надо кое-кого пощипать.
Он отложил гитару, из внутреннего кармана достал пистолет, черный и блестящий.
- Бери, братка, бери. Я себе ещё достану. Любую фигуру и маслят достану. Бери.
- Нет, Кольша, ни фигуры, ни маслят мне не надо. У меня есть кнут.
За голенищем сапога он всегда носил кнут.
Дядя Коля ушел, а я рассказывал о моих друзьях, и как мы живем. Он долго молчал, а потом ответил:
- Сказка. А ты попробуй, сохрани эту сказку в себе. Да где там. Изломают. А надо бы так…Вон дядя Коля, всё в благородного играет. Толку? Разве я чище? Главное, надо сохранить душу. Понимаешь? Во мне всему этому есть противостояние. Я душу сохранил, а толку? Ты, Юрка, береги душу. Пусть она у тебя будет вольной…
Он смотрел в пустой стакан и философствовал:
- Во всем должна быть воля. В работе, в душе, во всей жизни. Тогда человек станет огромным, как мир…Снимая шапку перед другим человеком, он теряет душу…Нельзя снимать шапку. Но у нас заставляют снимать шапку. Ну, живет он хорошо, получает награды, а толку? Так. Оболочка. А душа? Где она? У меня есть она. Во мне. Я не продал её. Во мне она! И ты не отдавай свою душу никому. Никому! Плохо живи, голодуй, но не снимай шапку и береги душу…Вот моя сказка. И пусть она будет в тебе такой….
Он уснул. Я пошел к ребятишкам. Долго не мог уснуть, слова отца запали в душу. Разве этому нас учили в школе? Разве этому везде учат? Всё другое. Странный у меня отец. Вечно в бегах. Значит, скоро мы отсюда уедем. А жаль будет расставаться с моими друзьями…
Наутро мы собрались у Павла. Он сделал гребешки и передал их Грихе, а сам ушел на работу. Гриха гребешки раздал нам, и мы пошли на базар.
Мы вышли на шумную толчею базара. У входа кучковались бомбисты. Во главе с Бомбой. Сегодня их в два раза больше. Они хмуро смотрели на нас. Мы держались наготове. Нас тоже ждала серьезная работа. И если будет днем жарко, то привезем бочонок с водой и продадим кружку за пятачок.
Мы половину гребешков продали, а половину выменяли на муку и кусок сала.
Бомбисты толпились, и теперь не смотрели на нас, значит, готовили «дело».
И вдруг шум, Одного бомбиста поймали, сбили с ног и пинали рассвирепевшие бабы и два мужика. Один, в длинной шинели и без ноги, бил парня костылем, другой, шустрый, маленький, звонкоголосый, так и бегал между всеми и подначивал всех. Я таких вертлявых терпеть не мог.
- Так иво, так….Шоб знау, как храбить честной народ! Так иво! Так! А ты, солдатик, пошибчее ево костылем пошибчее!
Из толпы выскочила взлохмаченная женщина, Она бросилась на избитого и прикрыла его своим телом. Человек в длинной шинели похожий на Дзержинского, всё подпрыгивал вокруг женщины и парня. За его спиной оказался вертлявый мужичок.
- О, ишо одна вражина народа! Оне заодно! Бей её!
- Я кровь проливал! – кричал солдатик. - Наскреб на трудодни в колхозе. А он хотел у меня вытащить…Вон этова и маленького обокрал…
- Да, да, обокрал! – визжал за спиной солдата вертлявый. А я подумал, никто у него не крал.
- Уйди, баба! – кричал солдат. – Убью ево! Штобы небо не коптил! Уйди, прикончу!
- Уйди, прикончу! – визжал вертлявый и плюгавенький. – Я тоже кровя проливал!
Я не уверен, что он воевал.
- Опомнись, солдат! – кричала женщина, раскинув руки над парнем. – Может у него отец где-нибудь на фронте голову сложил. А они с голоду сдыхают. Мать сутками бьется на работе. И догляду нет за этими варнаками! Опомнись, солдат! Мы всем миром должны встать за них, таких вот варнаков и бродяг. Сколько их шляется по вокзалам, поездам! Он виноват? Я спрашиваю, кто виноват?
- Он виноват! - не унимался заспинный плюгавенький мужичок – Он виноват! Все они такие! Мы кровя проливали, а оне тут…
- Цыц, сука! – крикнул кто-то из толпы. - Знаем, как ты кровь проливал! Слезы из-за тебя проливали! Доносы он строчил на честных тружеников! Сука!
Заспинный плюгавенький мужичок забегал в поисках крикнувшего, да где там найдешь в толпе.
- У меня муж погиб на фронте. Двое детей умерли в Ленинграде, а вчера пришло извещение. Старший мой сынок умер в госпитале. Кто виноват? Её вини, войну проклятую, и тех, кому она была нужна! Не позволю ещё одну жизнь губить! В милицию сдать, но бить не позволю! Где милиция? – говорила женщина.
- Ихде милиция? - во всю силу завизжал заспинный плюгавенький мужичок, и зло смотрел на лежащих. Шум стал стихать.
Сквозь толпу протиснулся милиционер Стрелов. Это он спас отца от ареста. Прибежал ночью и сообщил отцу, что должны приехать за ним. Этот Стрелов был каким-то нашим родственником. Все базарники знали его, особенно мы, пацаны. Прямо с фронта его прислали к нам. Был он на войне разведчиком. Был ранен. Комиссовали, и отправили на родину. Когда праздновали Победу, то он торжественно и гордо ходил по базару, сверкая орденами и медалями. И он угощал всех мальчишек конфетами. И мы толпой в тот день ходили за ним. Он всегда хромал. Все говорили, что он добрый участковый. Черный и кудрявый чуб ярко торчал из-под кубанки. Я заметил, что когда он недоволен, то сильнее хромал, и двумя пальцами разгонял морщинки гимнастерки под широким ремнем. У него всегда были до блеска начищены сапоги.
С Павлом он на третий день поздоровался за руку, а нас будто не замечал.
Стрелов разогнал морщинки на гимнастерке, опустился на колено, вынул ярко-белый платочек из нагрудного кармана и обтер лицо парня. Ему было лет четырнадцать. И он был до того худой, что я удивился, как это на нем держалась грязные плохо заштопанные штаны. Стрелов поднял его, встряхнул за плечи, и платочек сунул в карман парня. А в это время заспинный плюгавенький мужичок стал что-то шептать Стрелову, изредка поглядывая на молодого мужчину в шахтерской куртке. Стрелов резко повернулся к шептуну.
- А ну пошел отсюда вон! А то самого сдам куда надо! Ну и мразь же ты…
Заспинный плюгавенький мужичок полез в толпу, и какой—то мужик дал ему пинка. Шептун кричал:
- А ишо милиционер! Воевал! Врахов народа защищаешь? Ну, ты у меня походи!
Стрелов в это время говорил:
- Зарывкин, я уже тебе говорил? Говорил. Предупреждал? Предупреждал. А ты опять за свое. Вместе с Бомбой. Бедовая твоя голова. Теперь вот так… Мать твоя с ног сбилась на работе. Да ещё пять ребятишек дома. А ты вон что? А ты, товарищ, - он взглянул на солдатика, и ничего не сказал. Солдат опустил голову. А заспинный плюгавенький мужичок совсем исчез.
Женщина отряхнула пыль с парня и подтолкнула его, загораживая спиной от солдата. Люди расступались вяло. У нас не прощают майданщиков, бьют базарной толпой почти насмерть, как и конокрадов.
Стрелов увел бомбиста. Люди разошлись. А солдат остался стоять, широко расставив костыли.
- Вот это да, - прошептал Волоха. – А ведь и нас бы за кринку молока…С меня хватит.
- Да мы уже год никого не трогаем, - тоже прошептал Гриха.
- Видели? – прошептал и я.
- Кого не трогали? Бомбистов? – спросил Генка. – Они навроде на нас и не пошли.
- Не пошли, не пошли, - ответил Волоха. – Пора домой.
Наступила жара, и нам надо торопиться. Мы с Волохой выкатили из стайки тележку с бочкой. Гриха с Генкой ушли по своим домам. Галка и Ленка хотели пойти с нами, но мы обещали принести им сладости, и девчонки остались с Витькой.
Из колонки мы налили воду в бочку, накрыли её толстой тряпкой, чтобы вода не расплескалась, и потянули тележку по пыльной улице. Она словно от жары вымерла, даже собаки попрятались. Окна закрыты ставнями, а тополя будто уменьшились и стали серыми.
Небо в Черемхово в жаркую погоду не голубое и высокое, а низкое и стального цвета, а солнце расплывчатое, будто кусочек топленого масла.
По пути мы зашли на почту и в окошечке увидели тетю Пашу, дяди Феди жену. Мы с тетей Пашей договорились, чтобы она оставляла нам газеты. Почта находилась в полуподвальном помещении, окна торчали почти из земли. На почте тихо, прохладно и скучно, и даже слышно, как монотонно жужжала муха в оконном стекле.
Сегодня мне не хотелось подходить к окошечку. Не хотелось, чтобы тетя Паша знала, что мне известно что-то о дяде Феде.
- Тетя Паша, здравствуйте, - тихо сказал Волоха.
- А я уж решила продать ваши газеты. Што-то вы запоздали.
- Скока мы вам должны? – спросил Волоха.
- Погоди, Вовка, погоди. Пусть, Паха, гребешок сварганит. Родные просили…
Мы обещали принести гребешок, и, взяв газеты, вышли. Обливаясь потом, мы прикатили тележку на базар, и установили среди возов. Я сразу стал колотить двумя алюминиевыми кружками друг о дружку, призывая людей к воде. Волоха бросил газеты на вытянутую руку – пошел по базару. Люди покупали наши газеты на то, чтобы завернуть овощи, а кто для самокруток, а может и почитать. Иногда наш товар шел ходом, особенно когда был большой привоз овощей.
Солнце палило, пыль, кажется, увеличилась, люди разморились, а пятачки за каждую кружку воды приятной тяжестью оттягивал мой карман. Бомбистов не было видно. Здорово их потрясли.
- Вода холодная, Юрий? - услышал за спиной знакомый голос, и внутри у меня похолодело. Передо мной возник сам Стрелов, - черпай, давай, да не жалей. Пятачок, да?
Он пошарил в кошеле пять копеек и протянул мне. Я зачерпнул поглубже, будто там вода холоднее, подал полную кружку и сказал:
- Не надо денег. Угощайтесь.
Стрелов впихнул пятак в мою ладонь, крепко ухватил кружку и стал жадно пить, и вода блестящими струйками текла по его жилистой шее, на высокую грудь. А я думал, откуда он мог знать моё имя? Всё. Сейчас заберет меня вместе с тележкой. Потом мне достанется от Павла за неё. Да и не отдадут тележку. Хорошая тележка. Обидно. Вон и Волоха появился. Хоть бы он скрылся. Как же ему дать сигнал? Я начал отчаянно стучать кружкой по бочке. Стрелов выпил воду и поставил кружку на тележку.
- Хорошая вода, где только вы её берете? Ты бы этой кружкой по своей голове стучал. Громко получится, глядишь, и Волоха услышит. Он скрылся от меня. Сколько бочек-то в день продаете?
- Одну, всего одну, - быстро ответил я.
- Значит, пятачок кружка? - спросил Стрелов, глядя мимо меня, кого-то увидел. – Водой торговать можно. Надо людям помогать. Ну и немного газетами можно. Только смотрите…На первой странице вдруг окажется…чей-нибудь портрет…А вы в него огурцы…Понятно? Только смотрите…Всякие люди здесь бывают. Будьте осторожнее, ребятушки. Ну, а гребешки… Ваши гребешки – это искусство высшего класса. Это чистый труд. Павел ваш вообще талант. Да, на краю базара буряты муку привезли. Отменная мука. Что вы не поделили с Бомбой? Границу?
- Просто так. Мы не виноваты…
- Защитничек. В общем-то, ты прав. У нас не закладывают. Это ты должен помнить и знать.
Он обошел тележку и пошел среди возов.
Прибежал Волоха.
- Слушай, Юрка, я вспомнил. У нас на чердаке нашел какую-то муку. Она была в сундуке. С ведро. Вспомнил это сейчас…
- Сестра твоя знает?
. Тю-ю…Она в командировке. А потом, эта мука давно там лежит. Верка сказала, чо она ишо довоенная. Мол, давно пропала. А я горсть сожрал и хоть бы хны. Немного горькая. А мы лепешки из неё с тобой состряпаем. А лучче булочки. Они больше и сытнее будут.
Вскоре мы пустую бочку покатили во двор Павла.
НАМ ХОТЕЛОСЬ НАКОРМИТЬ ВСЕХ
На другой день мы натаскали угля и растопили печь. Но пришлось переходить на дрова, так как уголь в русской печи погас. Уголь коптил, но не горел. И тут только вспомнил, что загнеток печи растапливают дровами, а не углем. Им топят только обогревательные печи.
Так вот, мы растопили загнеток дровами, а нашу муку превратили в тесто и поставили «подняться». Туда, как положено, намешали отрубей, немного сушеной лебеды - все так делали. Дрожжи тоже бросили в тесто. А оно не набухало.
- Надо ласково мотреть на тесто, - сказал Волоха. – Я слышал, что от взгляда и корова может не дать молока. Давать мотреть. Должно подняться.
Мы долго и ласково смотрели на тесто, а оно не поднималось. Пробовали сверху щипать, чтобы поднялось – ни гу-гу.
- Всё, Юрка, хватит, - не выдержал Волоха. – От ниво уже лошадиными гужами воняет. Давай.
Расстелили на полу клеенку, и вывали на её тесто.
- Оно в печи поднимется, - решил я. – Мамка, када стряпала, то у неё завсегда в печке они делались пышными.
Волоха сопел над тестом – его узкие глаза весело поблескивали. Он тесто резал на кусочки, а я делал колобки. Положили колобки на противень и сунули в печь, закрыли заслонкой.
Запахло хлебом.
- Видел, - прошептал Волоха, - то-то…Ух, как пахнет, так бы и съел. Ну ничо, мы ишо попируем. Ребятишек всех накормим от пуза.
Волоха открыл загнеток, наши булочки подгорели хорошо, но почему-то расплылись. Никакие это не булочки, а подозрительные лепешки, неизвестно из чего сделанные. Молча, сунули в печь и другую партию, и я побежал домой накормить ребятишек. Хотелось узнать, как отец. Галка обошла меня и сказала:
-Чой-то от тебя проквашенным пахнет? Чо это вы тама с Волохой удумали? Чо это вы опять с Волохой вытворяете?
- Не твово ума дело.
Потом я заглянул в подполье. Отец спал.
У нас и вторая партия не получилась.
- Надо было на сковородке жарить, - предложил Волоха и стал нюхать наше творение. Я тоже понюхал. От лепешек несло кислым и немного хлебом. Мы сели на пол и стали гладить наши лепешки.
Волоха сказал:
- Ничо, а? Мотри, даже навроде нищак, а? Румяные, а?
В сенях раздались шаги, и вошел Павел, а из-за него выглядывала Галка. Павел некоторое время смотрел на лепешки, а потом хмуро взглянул на нас.
- Чего вы опять вытворяете? Тайну устроили от нас? А ишо друзья…Вы хоть подумали о качестве этой муки? Ею вы собирались кормить своих товарищей. Ладно, можете заниматься хоть чем, но только не с нами…
- В натуре, она нищак! – крикнул Волоха, и вскочил. – Я пробовал её! Сам всё сожру!
- Вот и жри. Пойдем, Галя.
- Нам хотелось накормить всех! – закричал я.
Они вышли.
- Ну и ладно. И не будем ходить! – крикнул Волоха. - У нас своя будет кодла! А ты, раслохудра пучеглазая, дуй отседа! Сплетница и ябеда!
Волоха ходил по кухне и кричал:
- Мы ишо покажем всем вам! Вот увидите!
С улицы Галка крикнула:
- А я тебе морду расцарапаю! А чо он дразнитца? А я-то чо? Он дразнитца, а я виновата? Он первый начал.
А ведь мы хотели, как лучше.
- Пропадут лепехи. Давай их раздадим? – предложил я. Взял одну и откусил. Она была кислая, горькая и ещё какая-то тошнотворная. Волоха посмотрел на меня и стал успокаиваться.
- От теста говорят, свиньи хорошо поправляютца, на глазах жиреют, - сказал Волоха и посмотрел в окно.
- Я своей свинье подсуну. Она сожрет. Она до еды жадная, - сказал я.
- Скукота какая-то, - вздохнул Волоха.
- Пойду домой, - поднялся я с пола. Прихватил с собой все лепешки. Дома, чтобы никто не видел, намешал их в крапивную бурду, и свинья с огромным аппетитом их съела…
Ребятишки играли во дворе, а я решил заглянуть к отцу. Он сидел на табуретке и грустно смотрел на меня. Он снова собрался в бега…
- Мать совсем закрутилась…И я тут…нахлебник. Обуза. Вечером уйду. Поеду на север в Якутию. На реку Лену. Там простор. Золотишко помою, А вдруг выпадет фарт. Фартило же раньше. С золотом везде вольняк…
- Может всё обойдетца, - сказал я.
- Про таких, как я, любящих волю, не забывают, найдут.
- Но ты, же не против советской власти, как говорят…
- Я всему противостою.
Ночью он ушел. Он велел не ходить за ним. Вдруг кто-то следил. Но я выпрыгнул в окно и прокрался за отцом. Его бы никто не узнал одетого в лохмотья. Через плечо сумка из холста. Такими ходили у нас нищие. Вскоре он сел в поезд «колхозник». Так называли поезд, идущий из Иркутска до Красноярска и обратно.
С утра мы с Волохой бродили на улице мимо дома Павла и слышали веселые голоса друзей. В этот день у Павла выходной. Мы побежали на свалку, и нашли там четыре рога. Пошли к Павлу. Гриха, Генка, Галка, Оенка и Лиля бегали по двору, по круговой, а впереди Музгарка, Атос и Портос. Витька, Ленька и Васька играли на песке. Павел стоял посредине круга, притопывал и хлопал в ладоши. Он первым увидел нас и махнул рукой, как бы приглашая нас играть. И мы, не выпуская рогов, побежали следом за ребятишками. Наконец, Павел вышел из круга, и наш бег нарушился. Поросята ринулись в сторону крыльца и, грохоча пустым ведром, скрылись в дому и там притихли.
Павел молча смотрел на нас, и мы не могли понять – сердится он на нас или нет, но вот, он протянул руку и принял рога. Его черные и узкие глаза заблестели – он улыбался. Между нами всё плохое забыто…
- Сейчас пойдет дождик. Все по домам…
Мы с ребятишками побежали по домам. Только успели заскочить, как полил дождь. Больше мы никуда не пошли…
ПРОЩАНИЕ
Утро. Дождь не переставал идти. Ко мне пришел Волоха, и мы побежали к Павлу. Он читал книгу «Как закалялась сталь». Мы все расселись, кто, куда и слушали. Поросята Атос и Портос лежали у печи, в углу.
Заскрипела калитка, и послышались голоса. Волоха посмотрел в окно.
- Светлана Поликарповна и тетка из гороно. Чичас зайдут.
Первой вошла комендантша, за ней – царевна из гороно.
- Вот видите, делом занимаются, - сказала комендантша, - и не хулиганят. Хорошие мальчики. Я обещала витамин для Витьки. Достала. Три раза в день ему давай.
Павел отложил книгу и взял пакет.
- Спасибо, Светлана Поликарповна. У него всё налаживается.
- Ну и, слава Богу, - ответила она, и подошла к трону, и потрепала Витьку по спине. Царевна смотрела в угол, где спали чистые поросята.
- Я их помыл, пусть немного обсохнут. Осенью в стайку загоню. Немного расти стали. Порода, видно, такая…
- Вообще-то, славные поросятки, - улыбнулась царевна и похорошела, ну прямо сошла с картины. А комендантша добавила:
- Хозяйственный мужик. И ребятишки ухоженные. И эти сорванцы с ним лучше стали.
Царевна оглядела стены и даже вроде выпрямилась. На стенах висели нужные портреты.
- Комсомолец, товарищ Вагин? - спросила царевна.- Какую книгу вы читаете? Если, конечно, не секрет?
- Какой уж тут секрет? Про Павку Корчагина читаю, - не глядя на царевну, ответил Павел.
- Правильная книга. Наша.
- А разве у нас есть не наши книги? Я не встречал таких. Если вы лично читали, то это другое дело. Вам можно.
- - У нас нет неправильных книг. Мы не читаем их. И уже вы не должны их читать.
Светлана Поликарповна неожиданно стала суетиться. Она двигалась к двери. Царевна за ней. Вышли. За ними захлопнулась калитка.
Дождь мелкий, почти невидимый, лил и лил. Крыша Генкиного дома почернела и как бы обмякла, труба и конек потеряли очертания и словно соединились с серым, низким небом. Тополя, обычно серые, стали темно-зеленые, и от них резкий тополиный запах, забивший все остальные запахи, даже угольно-туалетные. Тополя как начнут цвести, всё забьют своим пухом. Он лежит грязным налетом на крышах домов, на улицах, в огородах, а как пройдет дождь, он смешивается с угольной пылью и землей, и на дорогах лежит черная и липкая грязь.
Скучно в эту пору нам, пацанам. Ох, скучно! Даже нужные портреты над кухонным столом глядели на нас хмуро и подозрительно. Не знаю отчего, но висящая икона из меди в самом углу кухни светилась, и дед на ней смотрел на нас участливо и не сердито.
- Проверяют, ходят тут, лихоимцы, - проворчал Волоха.
- А нам что, пусть ходят. Им положено ходить, - ответил Павел.
- Гляди, и Светлана Поликарповна за нас, - вставил я и зевнул.
- Она, паря, душевная, - говорил Павел и тоже зевнул и отложил книгу. Я встал. Надо, наверное, просто по лужам побегать. Мы с Волохой пошли на улицу. За нами вышли Гриха и Генка.
Стояли и смотрели на унылое, низкое небо, не обращая внимания на дождь, на почерневшие дома, на тусклые окна.
- Сестра седни приехала…пойти чо ли с ней поругаться? – сказал Волоха, и засунул руки в карманы.
- Про муку ничо не болтай, - напомнил я.
- Ты чо?! Я не вольтанутый!
Волоха побежал по лужам к воротам своего домишки. Гриха с Генкой хотели что-то спросить у меня, но я тоже побежал домой.
Дождь шел несколько суток. От скуки я дома ребятишек часто шлепал, даже Лилю два раза дернул за короткие волосы. Вычистил пригон, доски в заборе поправил, на крыше кое-что подремонтировал, побелку организовал. У Павла в доме всё переделали, дрова на лучины натаскали для растопки угля. Привезли его на тележке от терриконика.
- Недельку, однако, постоит вёдро, а там опять дождик заморочачит, - сказал я.
Дождь перестал неожиданно. На крыше Генкиного дома играли солнечные лучи, и крыша вся светилась и блестела. Тополя под окнами ярко зеленели, стали какими-то выпуклыми, притихшими.
Быстро встал – и на улицу. Мама сегодня ушла на вокзал ворожить.
Солнце будто во весь мир, и тепло от него такое нежное и мягкое окатило меня своими лучами. Беспричинно я засмеялся и побежал к Павлу. Петух Магомет уже гордо ходил вокруг кур. Он остановился и стал разглядывать меня, наверное, в его петушиной голове роились мысли: броситься на меня или подождать? Такая погода тоже повлияла на него. Он кокотнул, тряхнул блескучим, как огромный бутон мака после дождя, гребнем, и важно выступая, направился вдоль улицы в поисках своего собрата…
Павел на работе, по двору ходил Генка и что-то рассказывал Галке.
- Где наши? – спросил я.
- Волоха у сестры…Она обещала кило макарон достать для нас, - ответил Генка. Потом Галка ощерилась и сообщила:
- Ваша с Волохой Светочка уезжает, мальчики-женихи, вот так.
- Куда это она уезжает? - неожиданно для себя крикнул я, доставая зоску.
- Светка сказала – едут в Сталинград. Строить там город. Седни уезжает…Опоздали, женишки…хи-хи-хи….
Ну и пусть уезжает, мне-то что? Пусть хоть куда уезжает! Какое отношение имел к ней? Играл в зоску и вдруг…промахнулся. Странно. Никогда не мазал. Поднял её, расправил волос и сунул в карман. Надо бы сходить к Волохе…
Вышел на улицу. Шел к Волохе и не знал – зачем? И вдруг, неожиданно для себя, свернул в переулок и увидел машину полуторку.
Двое мужчин загружали вещи.
Светочка стояла у забора и держала куклу. Светочка, увидев меня, замахала рукой. Я подошел. В глазах её стояли слезы. Они выкатились, и я впервые разглядел её глаза – большие и синие, синие, как сегодняшнее вымытое дождем небо. Почему-то они мне казались маленькими. Зачем она их щурила? Она, видимо, давно плакала, под глазами красные пятнышки, а маленький и нежный носик набух и чуть покраснел. Светочка гладила куклу дрожащими белыми и тонкими пальчиками.
- Не хочу ехать.
Слезы, похожие на стеклянные шарики покатились на красный плащ. Мне казалось, что как тоненько-тоненько они дзинькали.
- Света! – услышал голос её мамы. - Марш в кабину! Со мной поедешь в кабине! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не разговаривала с этим злостным хулиганом. Я этим людям из табора совсем не верю!
- Он хороший мальчик! – надрывно крикнула Светочка.
- У них нет хороших мальчиков! Все они преступники и воры! Ты знаешь, где его отец? Спроси. Преступник. От справедливого суда сбежал! Спроси!
- Твоя…мама, Света…нехороший человек. Бяка, - тихо Светочке ответил я. А матери крикнул:
- Мымра чумовая!
Светочка рванулась к машине, потом вернулась.
- Я напишу тебе. Я тебя…понимаешь? Очень и очень… Ты хороший мальчик. Я знаю. Я тебя…
Она повернулась, и чуть не упала. Побежала к машине. Мать погрозила мне, подхватила её под руки, подняла и всунула в кабину. В последний раз я увидел её лицо, поднятую руку и красный плащ. И всё…Машина тронулась и покатила по переулку на улицу Красную. Я рванул следом. Бежал, не разбирая дороги. Но машину догнать не смог. Мне так хотелось узнать, что же хотела сказать Светочка. Машина свернула на улицу Плеханова и покатила к вокзалу. Я бежал. Машина миновала вокзал. Значит, они поехали к родственникам на станцию Гришево, а оттуда поедут в Сталинград.
Я остановился. Колючий комок сдавил горло, навернулись слезы. Если бы меня сейчас увидели друзья? Ну и пусть. Что это со мной? Почему так больно в груди? Что же это такое, почему мне так жалко, что больше никогда, никогда не увижу её? Мне не было обидно за её мать. И не такое слышал про нас. Мне было жалко Светочку.
По обеим сторонам улицы, за тополями, увидел темные и мрачные дома, холодное, низкое темно-синее небо и тусклые окна, и беспросветную грязь на улице. Побрел по ней и долго так шел, меня толкали, отталкивали прохожие взрослые люди, два пацана хотели меня стукнуть, но, увидев моё лицо, отступили. Сколько я шел и сколько ходил по улицам, без мыслей, безразличный и замерзший. Мне так было холодно внутри, и тело было холодное и влажно-липкое. Я, будто и не я.
Дома мама глянула на меня как-то странно долгим взглядом. А Галка шмыгнула в открытую дверь.
- Давай, иди, мойся. Лепешек настряпала, отнеси Павлу. Он дома. Приходили из гороно и ребятишек переписали на Павла. Выдержал экзамен. И вы вон возле него стали какими… Повзрослели… Ты у меня совсем взрослым стал…Иди, мойся…
Пошел на огород, разделся и нырнул в бочку. Вода оказалось теплой и мягкой. Стал кувыркаться.
- Юрик, я суху одежу тебе принесла, - услышал Галкин голос. – Я побежала к Пахе…
Выскочил из бочки и теплые лучи солнца, словно все они ринулись на меня и согрели моментально. Вокруг будто всё звенело от яркого солнца и дышало зеленью огорода и тополей. В мою душу неожиданно вместе с этим звоном ворвалась бурная радость. Перевернулся через голову. Быстро оделся – и к Павлу. Там все мои друзья собрались.
Галка принесла лепешки. Ленка во все глаза смотрела на меня и помогала Галке раскладывать лепешки. Здесь же были Лиля, Леня и Вася.
- Ура! – крикнул я. – айда, мы!
Павел в чистой косоворотке, в блестящих ичигах и брюках навыпуск. Совсем, как взрослый.
- Премию получил, - сообщил Павел, и достал из сумки буханку хлеба. Такой хлеб заманчивый, темный и шершавый, с подгоревшей корочкой. И, конечно, он вкусный. Павел развернул бумагу, а там настоящее сливочное масло.
Сварили суп, и у нас получился богатый ужин. Кажется, такого хлеба, как в этот день, я никогда не ел. И был этот хлеб оттого вкусный, что и мы, все, его заработали.
СОДЕРЖАНИЕ
Светочка
Евлашиха и царевна
Радости и печали
В старом доме
На базаре
Пакостники
Запах гребешков
Противостояние
Нам хотелось накормить всех
Прощание
© Copyright: Юрий Стрелов, 2015
Свидетельство о публикации №215020200703
Свидетельство о публикации №215020200703
Рецензии